Недетские сказки. Тайные смыслы народных текстов

В 1835 году вышел главный труд Якоба Гримма «Немецкая мифология» («Deutsche Myfologie»). Он-то и стал главной настольной книгой приверженцев мифологической школы. А в 1912 году Германия увидела первый том сборника «Детские и семейные сказки» («Kinder – und Hausmärchen») Гриммов.

Братья Гримм в гостях у Доротеи Виманн. Пересказы народных преданий Доротеи стали одним из важнейших источников собрания Гриммов «Детские и семейные сказки». Гравюра XIX века

К середине XIX века взгляды братьев Гримм были развиты немецкими учёными Куном, Шварцем, Маннгардтом, английским учёным Максом Мюллером, французским – Пикте. В России первым мифологическую теорию применяет Фёдор Буслаев. Свои исследования учёный изложил в труде «Исторические очерки русской народной словесности и искусства» (1861 год). Вслед за Буслаевым учение мифологов развивают Александр Афанасьев и Орест Миллер – так называемые «младшие мифологи».

Задачу науки исследователи видели не только в реконструкции славянской мифологии, но и в интерпретации фольклорных произведений через выявление их генетических связей с мифами. Так, Афанасьев, именуемый «русским Гриммом», не только собрал народные сказки и классифицировал их, но и глубоко изучил образы и символы славянской мифологии. Он хотел разгадать сказку и увидеть в ней картины древнейшего быта славянских племён. Желал понять, что скрыто за сказочными образами Солнца, Месяца, Ветра или Мороза, за образами волшебных чудовищ – Бабы-яги и Кощея, что означают странные обряды, таинственные загадки, приметы, сны. Его научный труд «Поэтические воззрения славян на природу» стал фундаментальным исследованием русской мифологической школы.

Вопрос изучения сказки и мифа остаётся актуальным и сегодня. Их взаимосвязь всегда будет привлекать к себе исследователей.

B современных трудах по мифологии различают два основных течения. Этимологическое – учёные этого направления занимаются лингвистической реконструкцией мифа. И аналогическое – учёные занимаются сравнением мифов разных народов мира, сходных по содержанию.

Большой вклад в развитие фольклористики сделали и другие школы: миграционная, антропологическая, историческая. В этой книге мы не будем рассматривать каждую из них – не это является нашей целью. Подробно о данных направлениях рассказывает Марк Азадовский в своём многолетнем труде «История русской фольклористики».

Нельзя не упомянуть в этом разговоре имени Владимира Яковлевича Проппа – российского и советского фольклориста, чьи работы получили мировую известность; Эрны Васильевны Померанцевой, вошедшей в русскую и европейскую науку как видный представитель советской фольклористики; Владимира Прокопьевича Аникина – учителя многих поколений российских и зарубежных фольклористов; Софьи Залмановны Агранович, Светланы Борисовны Адоньевой, Варвары Евгеньевны Добровольской… Список исследователей сказки настолько велик, что все имена невозможно здесь перечесть. Отечественной науке и нам действительно есть чем гордиться!

«Как обломок доисторической старины, сказка содержит в себе древнейшие мифы, общие всем языкам индоевропейским; но эти мифы потеряли уже смысл в позднейших поколениях, обновлённых различными историческими влияниями: потому сказка относительно позднейшего образа мыслей стала нелепостью, складкой, а не былью».[30] Фёдор Буслаев

«Сказки заслуживают больше внимания, чем им уделяли до этого времени, не только ради их поэтичности, которая привлекательна сама по себе… но и потому, что они принадлежат к нашей национальной поэзии, так как можно доказать, что они уже много столетий живут в народе».[31] Вильгельм Гримм

Как называют сказку на разных языках

Это может показаться неожиданным, но у большинства народов мира сказки не имеют специальных обозначений. Но это не значит, что в тех странах люди не рассказывают друг другу волшебных историй. Конечно рассказывают!

Например, французы чаще всего сказку называют словом conte, что означает «рассказ», для точности иногда говорят conte populaire («народный рассказ») или conte de fées («рассказ о феях»). Аналогично поступают и англичане. Одним словом tale, которое переводится как «рассказ вообще, любой рассказ», они называют все имеющиеся в их народном арсенале сказочные произведения. Иногда по французскому образцу англичане могут добавить к tale слово fairy, и тогда получается выражение «fairy-tale» («фейная сказка»). Наравне с этими обозначениями употребляются также слова story и legend.[32]

В Греции сказку называют «мифом» (а мы с вами уже разобрались в том, что миф – это не сказка, а более древний жанр со своими чертами). В китайском языке сказка переводится словом «гуши», буквальное значение которого – «древнее дело, быль».[33] В нашем же понимании такое определение ближе к легенде.

Получается, русский народ – единственный, кто придумал для сказки отдельное название? Пропп отмечает, что среди европейских языков есть только два, которые создали термин для обозначения сказочного жанра. Это русский и немецкий. «В немецком языке сказка обозначается словом Märchen, – рассказывает фольклорист. – Корень Mar означает «новость», «известие», -chen – уменьшительный суффикс. Marchen – «маленький интересный рассказ» (слово встречается с XIII века и постепенно закрепилось в значении «сказка»).[34]

А ведь сколько ещё существует языков, помимо европейских! И на каждом из них люди читают или рассказывают сказки, вот только не все народы придумали отдельный термин для этого жанра. Одни сказку называют мифом, другие – былью, третьи – просто рассказом, а четвёртые – ещё как-нибудь…

Собирание фольклора – великая миссия! Или как собирали русские народные сказки в начале XX века

Путешествовать по деревням и весям, слушать удивительные сказки и записывать их со слов народа – что может быть увлекательнее? Такую идиллическую картину может рисовать в своём воображении наш современник, знакомясь с историей изучения фольклора. Однако условия, в которых проходили научные экспедиции тех лет, были далеко не благоприятными.

Известные фольклористы – братья-близнецы Соколовы[35] оставили в записях яркие впечатления о своей собирательской работе. Будучи московскими студентами, в 1908 году они посетили далёкий Белозерский край, чтобы прикоснуться к «живой старине». Однако крестьяне тамошних мест недоверчиво отнеслись к учёным господам. Зачем они приехали из Москвы в глубинку? Чего выведывают? Простой народ не понимал цели записывания всех этих сказок. Не осознавали важности этих целей и блюстители порядка – урядники. А местные священники так вообще убеждали крестьян избегать общения с собирателями!

Отдалённые отзвуки событий 1905–1906 годов донеслись в Белозерскую глушь в самой фантастической окраске, что усиливало подозрение к интеллигентным лицам. «С одной стороны, – писали братья, – в нас видели “поликанов”, японских шпионов (так как мы ходили с географической картой), фальшивомонетчиков (!); с другой – агентов власти, “тайну поличию”, “бар, приехавших ворочать старые порядки”, крепостное право… А в одном месте нас просто спрашивали, люди ли мы и не дьявольское ли наваждение (на эту мысль наводил имевшийся у нас фонограф и наше поражавшее их сходство)».[36]

Другим собирателям, можно сказать, «везло» больше, чем Соколовым. Например, Дмитрию Константиновичу Зеленину.[37] Крестьяне не разбегались и не прятались, завидев барина, а с удовольствием принимали его в свой круг послушать сказки. Да только и здесь было не всё так гладко…

«С особенно любопытным случаем я встретился в 1901 году в селе Лом Яранского уезда, – вспоминал Зеленин, – здесь крестьяне сильно нахваливали одного “сказочника” – молодого человека из соседней деревни. Я постарался разыскать хвалёного сказочника и как раз застал его в кругу мужичков, которые, расположившись на зелёной лужайке двора, внимательно слушали “сказку”. Я бесшумно подсел. Оказалось, что наш “сказочник” рассказывал своим слушателям известный роман А. К. Толстого “Князь Серебряный” – со всеми подробностями, не перевирая и не перемешивая имён. Можно было только удивляться замечательной памяти молодого крестьянина, который, как оказалось, начитался хороших книжек в городе. Точно таким же образом он рассказывал “сказку о принце и нищем” (Марка Твена) и некоторые другие повести и романы. “Вот что идёт на смену народной сказке,” – невольно подумал при этом я».[38] С таким же случаем исследователь столкнулся на Урале, где сказочник рассказывал «сказку Монтекрист» – очевидно, роман Дюма.

Много интересных историй из экспедиций знает фольклористика. Не случайно Белинский называл собирание сказок великой миссией. Тут и общий язык с напуганными крестьянами надо найти, что и сделали братья Соколовы, иначе свет не увидел бы их сборника «Сказки и песни Белозерского края». И неуклонное стремление отыскать истинно народных сказителей – хранителей «живой старины» – тоже должно присутствовать в характере собирателя. Ведь сказкой заинтересовались, когда она стала отмирать. В начале XX века она постепенно исчезала из быта крестьян. И те рассказывали уже не старинные басни прабабушек, а российские и европейские романы на «сказочный лад».

Посмотрите, как выглядели братья-близнецы Соколовы – фольклористы, которых крестьяне принимали за дьявольское наваждение

Глава 2. Сказки о загробном мире

Задумывались ли вы над тем, что это за страна такая в сказках – Тридевятое царство? И почему, чтобы попасть туда, герои идут сначала к Бабе-яге? Ведь она – злая колдунья, которая так и жаждет посадить путника в печь! Зачем ели каменный хлеб? Надевали железную обувь? Ломали чугунный посох?

Столько нелепостей совершают персонажи! Мы объясняем эти странности жанром: мол, в сказке возможно всё! И чем «чудесатее» события, тем и история волшебнее! Однако то, что нам кажется неправдоподобным и вымышленным, когда-то было частью реальной жизни древнего человека.

Учёные говорят, что волшебные сказки отражают первобытный обряд инициации,[39] который люди приравнивали к смерти.[40] Напомню, что сказки со всего мира ведут начало именно с доисторических времён, поэтому несут в себе информацию о жизни первобытных людей. Впоследствии, развиваясь уже локально в среде каждого народа, сказка начинает приобретать национальные черты, обрастать характеристиками новых эпох. Но истоки её, основа, подчеркну, именно в первобытных временах. Соответственно, если мы будем рассматривать русскую народную сказку, то помимо наших национальных черт, отсылок к вере и быту славян, мы найдём ту самую первооснову, на которой строится волшебная история. И тогда нам станет ясно, что странствие Ивана-дурака в Тридевятое царство – это путь первобытного отрока в загробный мир, куда он попадал во время инициации. Баба-яга – хранитель входа в царство мёртвых и распорядитель обряда. А каменный хлеб, железная обувь и посох – предметы, которые древние клали покойнику при захоронении.

Выходит, сказки о путешествии героев в чудесные страны – это мифы с незапамятных времён, в которых люди рассказали о том, как они представляли себе наш мир и мир духов, от которого зависела судьба первобытного человека. Данные сведения были священными для древних, они бережно хранили их и передавали из поколения в поколение как важные знания.

Наверняка, дорогие читатели, у вас уже накопилось множество вопросов. Что же представлял собой тайный обряд посвящения? Как он был связан со смертью и воскрешением? И в каких образах и мотивах сказка отразила мифологические представления людей о потустороннем мире? Обо всём этом расскажу далее.

Сказка и посвящение во взрослую жизнь

В первобытные времена каждый подросток при наступлении половой зрелости проходил обряд посвящения во взрослую жизнь. Охотиться, говорить на собраниях рода и племени, вступать в брак могли только члены общества, доказавшие сноровкой, силой и выносливостью своё право на этот статус (в связи с этим интересно, что устаревшее слово отрок буквально означает «неговорящий, отречённый от права голоса на вече»).[41]

Идея инициации была связана с охотой, потому что охота являлась основным источником пропитания первобытных людей, и если юноша умел добывать пищу, он считался полноправным членом общины. Можно сказать, обряд посвящения был своеобразным экзаменом для подростков доисторической эпохи, вот только аттестатов юношам не выдавали…

Весь смысл священного обряда сводился к тому, что абитуриент должен был умереть на время, то есть отправиться в царство духов и предков, хранивших тайные знания о мире, получить от них испытания, пройти их, а потом возродиться среди живых в новом социальном статусе. Древние верили, что будущему охотнику просто необходимо попасть на «тот свет», чтобы предки даровали ему магические способности: звериные нюх и слух, умение понимать язык животных и оборачиваться в любого зверя или птицу.

Экзамен проводили в лесу, где посвящаемого подвергали различным жестоким испытаниям: морили голодом, лишали сна, живьём закапывали в землю, отрезали пальцы рук, выбивали зубы, давали галлюциногенные растения. После такого «боевого крещения» подросток начинал верить, что действительно побывал на «том» свете.

Иногда распорядители обряда якобы «жарили» или «варили» испытуемых. Учёные-этнографы, наблюдавшие инициацию у австралийских племён, находившихся на стадии первобытного развития, записали один из эпизодов процесса посвящения, который ну уж очень напоминает популярнейший мотив детских сказок – жарение в печи.

Этот эпизод представлял собой нечто вроде спектакля: предварительно в земле вырывали длинное углубление такой величины, чтобы туда вместилось тело юноши. Это и была «печь». Затем двое распорядителей клали подростка в это углубление, становились напротив друг друга: один – у головы мальчика, второй – у ног, и начинали изображать мужчин, жаривших человека в земляной печке. При помощи бумеранга они делали вид, что поливают жарящегося маслом, и засыпали его тело угольями; при этом они удивительно хорошо подражали звукам шипящего и лопающегося от огня мяса… «Вскоре из темноты выступил четвёртый артист… Он шёл… беспрестанно втягивая в себя воздух, как бы чувствуя запах…» вкусного обеда.[42] Вот, оказывается, откуда растут корни сказочного мотива жарения в печи! Могли вы себе такое представить?

Воскресший юноша, прошедший жарку, варку, погребение и прочие испытания, получал новое имя, на кожу наносились клейма – знаки прохождения священного обряда (аналог печати в современном аттестате, подтверждающей действительность полученного основного общего образования). После этого новобранец допускался к тайным знаниям племени: он обучался в школе охотника, ритуальных плясок и песен, ему сообщались исторические сведения, тайны религиозного характера. Обряд посвящения являлся школой в самом настоящем смысле этого слова: юноши «сидели тихо и учились у стариков; это было подобно школе»,[43] – писали очевидцы.

В русской народной сказке «Хитрая наука» родители отдают своего сына старцу, чтобы тот научил мальчишку разговаривать на языке птиц и зверей, а также превращению в них: «Отдали они его учиться на разные языки к одному мудрецу… чтоб по-всячески знал – птица ли запоет, лошадь ли заржет, овца ли заблеет; ну, словом, чтоб всё знал!»[44] Чем вам не аналог первобытной школы инициации, где подростков учили нюху, слуху и языку животных?

Зачем чудо-юдо проглотило сказочного героя

В первобытном обществе охотников считалось: чтобы попасть в мир предков и обрести власть над животным, нужно пройти через утробу этого самого животного. Выживший объявлялся сильнейшим! Как это происходило? Первобытных мальчиков отдавали на съедение волкам и медведям? Вовсе нет. Животное юношу поглощало «образно». В этом смысле мы снова сталкиваемся с некими элементами первобытного спектакля, для проведения которого выстраивались «декорации»: шалаши или избушки в виде звериной или птичьей пасти. В них-то юноши, как правило, и подвергались испытаниям. Подросток входил в эту пасть, которая будто бы поглощала его, символически умирал в утробе животного, а по завершении обряда якобы воскресал в новом качестве великого охотника. Теперь ему подчинялись все звери и птицы в округе и сами шли к нему в качестве добычи!

Многие сказки, легенды и предания разных народов мира ведут своё начало именно от этих первобытных представлений. Вспомним ветхозаветную легенду о пророке Ионе. Господь повелел ему проповедовать в Ниневии, чьи жители погрязли в грехе, но тот не захотел исполнить волю Божию и укрылся от него в море на корабле. Тогда Господь поднял шторм и повелел киту проглотить ослушника. Три дня и три ночи пробыл Иона во чреве кита,[45] но не подвергся действию желудочного сока! Раскаявшись, он стал молить Господа о прощении, и тот освободил его. Выйдя на сушу, немедленно отправился Иона исполнять Божию волю, став одним из христианских пророков Северного царства.

Подобный мотив знает и карело-финский эпос «Калевала». Великий мудрец Вяйнемёйнен, чтобы узнать три волшебных слова, даёт себя проглотить огромному чудовищу. В желудке зверя герой разводит огонь и начинает ковать, отчего страшилищу становится дурно. В итоге оно выхаркивает мудреца, раскрыв ему знание не только трёх слов, но и устройства всей Вселенной!

Кит поглощает пророка Иону. Фрески монастырей Метеоры, Греция

Герои русского фольклора тоже проходят через утробу животных. В одной великорусской сказке, записанной Худяковым, говорится: «Вот Ваня идёт, плачет. Рыба из моря и говорит: “Ваня! О чём ты плачешь?” – “Как же мне не плакать? У меня жена ушла, сказала, чтоб я её в три дня искал, а то беда будет”. – “Ну, говорит, полезай, ко мне в рот!” Вот он и влез рыбе в рот».[46]

Нельзя здесь не вспомнить и классику детской литературы – «Приключения Пиноккио». Эту книгу итальянский писатель Карло Коллоди сочинил, явно вдохновившись древнейшим мотивом поглощения героя зверем. По сюжету сказки, деревянная кукла становится человеком, но только после того, как её проглатывает большая акула. Именно в рыбьем брюхе Пиноккио, непослушный и вечно врущий мальчик, раскаивается в прошлых ошибках и проходит путь духовного преображения, что позволяет ему, освободившись, стать настоящим человеком. Ведь именно это обещала ему фея в награду за послушание!

Примеров с подобным мотивом множество. А какие помните вы?

_________________________________

(Для ваших заметок)

В избушке Бабы-яги

Все пути волшебной сказки ведут в Тридевятое царство – мир мёртвых. Отправляется туда Иван-дурак, чтобы стать царевичем и жениться на Елене Прекрасной. Отправляется и Марьюшка в надежде отыскать ненаглядного Финиста Ясна Сокола. Немало испытаний ожидает героев в волшебной стране, ведь они достигли брачного возраста и должны доказать своё право на создание семьи.

Первая проверка их ожидает в избушке на курьих ножках, прообразом которой и является «хата-зверь», где в древности проводилась инициация.

Стоит избушка на курьих ножках без окон и дверей к лесу передом, а к Ивану – задом. Многие удивляются: зачем герой просит её повернуться к нему, почему он не может обойти избушку и проникнуть внутрь с другой стороны? А ведь действительно не может! Потому что жилище Яги – это дверь в иной мир, и слова «Избушка, избушка! Повернись ко мне передом, а к лесу – задом!» – не простые слова, а заклинание наподобие «сим-сим, откройся». Произнося их, Иван даёт знать, что он посвящаемый, а не случайный прохожий: он пришёл соприкоснуться с миром предков и получить тайные знания своего рода.

На пороге избы встречает путника Яга-баба. Колдунья вместила в себя образы первопредка и распорядителя древнего обряда. Она караулит вход в Тридевятое царство и, по сути, является «живым трупом». Однако с чего учёные решили, что Яга – мертвец?

Старуха лежит в избе, и её «нос в потолок врос», «впереди голова, в одном углу нога, в другом другая».[47] Неужели избушка такая крохотная? Или Яга – это великан, раз занимает собой всё пространство? Не первое и не второе. Дело в том, что лежит колдунья не в хате, а в гробу. Волосы её лохматые, так как умершим косы в древности не заплетали. Только живые люди могли иметь собранные причёски. Мертвецы и всякая нечисть ходили с распущенными или спутанными космами. Вспомните русалок или кикимор – все они безобразно лохматы!

Будучи хранительницей входа в Тридевятое царство, одной ногой Яга стоит в мире живых, а другой – в мире мёртвых. Вот поэтому одна нога старухи костяная, то есть без кожи. Редко, но все же присутствует в сказках и другая форма омертвевшей, разложившейся ноги: «Одна нога г…на, другая назёмна».[48]

В народном представлении смерть всегда слепа: «Смерть сослепу лютует», «Смерть ни на что не глядит», – говорят русские пословицы. Да и умереть – значит потерять зрение: «Померк свет в очах», «Закрыть глазки да лечь на салазки».[49] Слепа и Баба-яга. В сказке напрямую об этом не говорится, но обратите внимание на слова, которые постоянно произносит колдунья: «Фу, фу, фу, русским духом пахнет!» Именно так она узнаёт о прибытии путника – по запаху. А не потому, что видит гостя на пороге. Иногда её фраза звучит ещё более откровенно: «Фу, как русская кость воняет!» И дело тут не в якобы каком-то особенном неприятном запахе русских людей, а в том, что пришедший человек – живой. Запах живых мертвецам так же противен, как живым – запах мёртвых.

Подобный мотив встречается не только в русских сказках. В одном американском мифе герой ищет на «том свете» свою покойную жену и находит её на противоположном берегу пляшущей с другими умершими особую пляску. Остаться незамеченным ему не удаётся: мертвецы узнают о приходе незваного гостя по запаху: «Все говорили о неприятном запахе пришельца, потому что он был жив».[50]

Такой же мотив знает африканская сказка: дочь навещает в подземном царстве умершую мать, и та прячет её, чтобы другие мертвецы её не нашли. Спустя некоторое время к матери в хижину приходят гости – обитатели «того света» – и говорят, недовольно морщась: «Чем это у тебя так пахнет? Здесь так пахнет жизнью!»

Почему обитателям «того света» неприятен запах живых? Возможно, здесь на мир умерших перенесены отношения земного мира с обратным знаком. А возможно, как говорит Фрэзер, живые оскорбляют мертвых тем, что они живы.[51]

Есть сведения, что в обряде посвящения подростки подвергались омовению, чтобы освободиться от запаха. Такой ритуал этнографы наблюдали в бывшей Британской Новой Гвинее. А в мифах индейцев рассказывается, как герой по пути очень часто моется и натирает себя сильно пахучими растениями, чтобы перебить свой запах.[52]

Моет и Баба-яга Ваню. Топит ему баню, то есть совершает над ним обряд омовения, после чего угощает его пищей, а затем укладывает спать. Причём Иван, войдя в избу, сам требует этого. На вопрос хозяйки «Куда идёшь, путник? Дело пытаешь аль от дела лытаешь?», он отвечает: «Чего кричишь, старая? Ты сначала напой, накорми, спать уложи, а потом и расспрашивай!» И это вовсе не грубость незваного гостя, Иван произносит кодовые слова. Именно их и хочет услышать старуха-колдунья, чтобы понять, что гость действительно готов к путешествию в иной мир.

Обмыв Ваню в бане, Яга даёт ему пищу, да не простую, а ритуальную, отведав которую, Ваня показывает, что не боится еды мертвецов, ведь она поможет ему видеть и говорить в их царстве. После трапезы гость впадает в глубокий сон, который и является путешествием в Тридевятое царство. О том, что сон славяне считали временной смертью, говорят народные изречения, например, у русских: «Сонный, что мёртвый» или «Сон – смерти брат». А у сербов: «Сон – наполовину смерть».[53]

Пройдя все испытания в избушке (тест на знание волшебных слов, поворачивающих избу, омовение, вкушение еды мёртвых), герой получает от Яги какой-либо волшебный предмет или животное: коня, собаку, клубок ниток, блюдечко с золотыми яблоками. Эти чудесные подарки помогут ему преодолеть препятствия в Тридевятом царстве и доказать свою зрелость и готовность ко взрослой жизни.

Что едят мертвецы? Или при чём тут блины да пироги…

Избушка Яги нередко в сказках бывает «блином крыта» или «пирогом подпёрта». И такие чудаковатые архитектурные решения отнюдь не случайны. Издревле пироги и блины считались пищей, предназначенной для усопших. Поэтому живые вкушали их на похоронах или на поминках, чтобы символически приобщиться к миру предков, которые незримо, но присутствовали в момент поминовения.

В русских, белорусских и украинских сказках из блинов не только сделана избушка Бабы-яги, но и построены небесные хаты. В русской сказке старик лезет на небо и видит там чудесный дом: стены из блинов, лавки из калачей, печка из творога вымазана маслом.[54] В другой русской сказке Солнце само печёт на себе блины.[55] А в подблюдных песнях эту пищу часто связывают со смертью: «Идёт смерть по улице, несёт блин на блюдце». Строки эти могут быть вам известны из классики русского рока. Они звучат в песне «Про дурачка» Егора Летова, который любил обращаться к фольклору.