Саботажница

По дороге я рассказал ему, что накануне меня уволили. Рассчитали одним днем, заплатив за три месяца. И о том, какое облегчение я испытал, узнав, что скоро мне придется вернуться домой. Мы договорились, что не потеряем друг друга – но, кажется, оба в это не верили.

Мы все бродили и бродили по городу, разговаривая обо всякой пустопорожней ерунде, пока, наконец, не сделали круг и не вернулись обратно. У церкви Святого Николая мы попрощались, пожав друг другу руки, и разошлись в разные стороны.

– Знаешь, она действительно отличалась от других, – сказал он мне на прощание, ненадолго задержав мою руку в своей.

«Отличалась от других», – повторял я про себя, когда шагал домой вверх по Нерудова. И вдруг, неожиданно для себя самого, разрыдался.

Я шел наверх с мокрым от слез лицом, не в силах успокоиться, буквально не в силах взять себя в руки – а люди, которые спускались мне навстречу, старательно делали вид, что не замечают меня. Так я и добрел до самого Погоржельца – и наверху, где-то у статуи Яна Непомуцкого, наконец почувствовал себя не то очистившимся, не то просто опустошенным. Скорее, все-таки, второе – но, так или иначе, позорно рыдать я перестал.

Вернувшись в квартиру, я достал из кладовки тот же чемодан, с которым полгода тому назад я прилетел в Прагу. До самого вечера я перебирал и упаковывал вещи, которых оказалось неожиданно много – и поймал себя на мысли, что минималист из меня никудышный. В чемодан влезла, наверное, десятая часть того барахла, что скопилось у меня за это время.

Закончив затемно, я принял душ и лег в постель. Кажется, я даже испытал некое чувство завершенности. И, засыпая, снова подумал о том, как хорошо, что мне больше не нужно оставаться здесь. Скоро я буду дома.

Но прежде – и пока моя виза еще действует – я намерен кое-что сделать. Сегодня я купил себе билет до Рейкьявика. Обратный рейс вернет меня в Прагу через две недели; я подпишу бумаги, раздам ненужные вещи, и тогда уже вылечу в Москву.

Двух недель должно будет хватить.

Тимур Бельский