Страницы минувшего будущего

– Терпи.

И снова полез в карманы, но теперь уже не куртки, а её ветровки. Кое-как сумел вытащить сложенный листок, парой резких взмахов развернул его и, увидев машинописный текст, откинул в сторону.

Глядя в серые глаза, никак одного понять не в силах оказывался – почему за всё время ни слезинки Волкова не проронила. Ведь это так типично, так ожидаемо, ведь он уверен был, что в рыданиях она будет буквально заходиться, едва только сообразит, что случилось. Она точно всё понимала, потому что слишком уж взгляд был осмысленный, но сами глаза – сухие. Это не давало покоя.

Лязгнул замок, послышался скрип. Жестом показав Волковой сидеть, поднялся, прихватив бумажку. Следы крови охладили ладонь.

Вагиф принёс кувшин с водой и несколько лепёшек. При этом автомат умудрялся держать наготове. Огоньки в его глазах уже не были такими яркими: должно быть, даже не курил давненько. Глубоко вздохнув, Денис протянул бумагу.

– Главному своему отдай. Документ её. И скажи ему, чтобы бинты достал и спирт.

– Ещё чего? – Вагиф огрызнулся, зло оскалился.

Одним широким шагом сократив расстояние между собой и вжавшейся в стену Волковой, Денис схватил её за шкирку и поднял, словно котёнка. Чуть тряхнул и руку с платком от лица отнял, с лёгкостью переборов попытку воспротивиться.

– А ты вот это видел? Завтра к вечеру она сдохнет от гангрены. И денег вы получите вдвое меньше.

Что всегда получалось хорошо, так это блефовать. Несмотря на то, что злоба сейчас клокотала слишком очевидно, всё же все эти действия, все фразы были именно блефом. В чём-то отчаянным, но совершенно безальтернативным. Иначе только бог ей помощник.

Вагиф что-то проговорил сквозь зубы, глянул из-под бровей недобро и вышел, хлопнув дверью. Волкова же сделала шаг в сторону – пришлось тут же её выпустить – и рухнула обратно, в паре сантиметров от окрашенного кровью сена. Денис смёл его ногой в сторону, постоял некоторое время, словно бы не зная, что делать, а затем опустился рядом. Не сумел не отметить, что от него тут же отодвинулись поближе к стене.

Пообещав говорить правду, не учёл, что признаваться в ней самому себе окажется едва ли не сложнее, чем произносить вслух. Пытаясь обдумать хоть что-то, вновь и вновь приходил к единственному выводу, свербевшему на подкорке: положение у них патовое. Их даже через границу умудрились переправить, значит, поиски заняли бы уйму времени. При условии того, что их вообще стали бы искать.

Вслушиваясь в прерывистое дыхание, всё ждал всхлипов, но тщетно.

А, когда Вагиф принёс пакет, не смог сдержать удивления. По всему получалось, что планы на них имелись серьёзные, а с деньгами получилось угадать, ткнув, по сути, в небо. Они нужны были не только живыми, но и здоровыми, по крайней мере, максимально.

В пакете нашлись вата, бинты, пластырь и спирт. Увидев всё это, Волкова подобралась, но до реакций её не имелось никакого дела. Потому Денис лишь к себе её за руку подтянул, платок от раны отнял и вовремя по руке шлёпнул, когда хватило мозгов потянуться к губе – очевидно, чтобы попытаться прикрыться.

Плеснув спирта на руки, обтёр пальцы и взял вату. Первое же прикосновение вызвало заведомо провальную попытку вырваться.

– Тихо.

Осторожно, так осторожно, как только умел, собирал остатки крови на вату, обводил рваные края, мысленно отмечая лишь две вещи: рана оказалась совсем не глубокой, больше страшной на первый взгляд, а сама Волкова вела себя на удивление тихо. Тряслась, словно осиновый лист, а ещё почему-то цеплялась пальцами за его предплечье. Смотрела в потолок, дышала кое-как, а цеплялась с такой силой, какая, наверное, только имелась. Серые глаза словно остекленели – явно думала о чём-то, но спрашивать Денис, конечно, даже не собирался. Только дело своё делал. Не хватало ему тут ещё заражений. И так неизвестно, чем закончится теперь.

Отмотав пластырь, налепил его от подбородка до скулы и, не скрывая скептицизма, осмотрел получившийся результат. Выглядело всё это совершенно непрезентабельно, но, в общем-то, плевать он хотел. Главное, чтобы последствий серьёзных избежать удалось.

– Сойдёт.

Дрожавшие пальцы аккуратно коснулись края пластыря, губа дёрнулась ещё сильнее. И – шёпотом, хрипло и невнятно:

– Спасибо. Вы…

Обозлился вмиг, но позволил себе только зубы сжать посильнее и выдохнуть с шумом, протяжно.

– Прекрати. Убивать будут, тоже на «вы» обратишься?

Опустила голову – волосы снова упали на лицо – и обхватила себя за плечи. И голос – не голос. Так, лепет едва разборчивый.

– Убивать? Но ты… ты же… тогда…

– Я сказал «не должны». Может быть всё, что угодно. Если денег не дождутся.

– Откуда т-ты знаешь про деньги?

– Это очевидно. Больше им от нас ничего не надо: война не наша, а мы – не участники.

Повисла тишина. Уронив руки на согнутые колени, Денис рассматривал солому, думая об одном. Совесть это просыпалась, наверное. Такое непривычное ощущение царапалось сейчас где-то внутри с такой силой, что машинально даже грудь потёр и поморщился. Затем медленно выдохнул и скосил глаза: Волкова вновь сидела неподвижно, а куда смотрела, не понять. Переварить услышанное и за один день пережитое даже иному мужику крайне сложно, а тут девчонка сопливая.

Журналистка. Мать её.

Встал, спрятал руки в карманы, несколько раз прошёлся туда-сюда. А, когда остановился, глядя куда-то на стог сена, тихий вопрос ударился меж лопаток, словно нож. Льдом могильным проник внутрь.

– Володя?..

Володя.

Задохнулся, схватил ртом воздух и сжал до онемения губы, пользуясь тем, что спиной стоял. Захотелось вцепиться пальцами в грудь, разодрать кожу, рёбра переломать, чтобы сдохнуть к чертям собачьим прямо здесь и сейчас, на этом самом месте. Потому что то, о чём старался не думать совсем, то, от чего безмолвно выл совсем недавно, ткнулось в спину тихим голосом, полным бескрайнего отчаяния…

«Ты виноват».

Стало больно.

Медленно Денис обернулся.

Серые глаза смотрели пристально, а в них – целый вихрь эмоций: такая мольба, такая надежда и такая нечеловеческая, совершенно звериная боль, что внутри всё словно разрываться начало на мириады кусков. Денис смотрел в эти глаза и мог поклясться чем угодно, что чувствовал всё, что чувствовала сейчас Волкова. Медленно покачал головой, так и не находя в себе хоть каких-то сил отвернуться.

Он пообещал. Пообещал говорить только правду.

А слово своё привык держать.

– Если бы он был жив, его бы там не оставили.

Глава 11

Курить Рощин любил всегда. Любил ощущать приятное покалывание от каждой затяжки, любил горечь на языке и сизые клубы терпкого дыма. Курил давно, около десяти лет, и без пачки в кармане себя уже не представлял. Вполне возможно, что именно привычка, в народе считавшаяся пагубной, дала ему путёвку в жизнь. Если бы не дешёвые сигаретки, покупавшиеся в школьные годы, не было бы у него сейчас такого голоса: чуть надломленного и с небольшой хрипотцой. Главное, не переборщить и не заговорить в один прекрасный миг сиплым тоном бывалого сидельца. Впрочем, думалось на эту тему исключительно в порядке сальной шуточки.

Особенно курить нравилось в местах, в которых всем остальным это делать строго запрещалось. Коридор телецентра подходил в качестве примера как нельзя лучше. Потому и стоял сейчас Саша, перегнувшись через распахнутое окно, задумчиво глядел на проезжавшие по Академика Королёва автомобили и чувствовал, как сквозняк морозил лицо. Облезшая краска с рамы ошмётками цеплялась за новенький пиджак, но дела до того не имелось никакого.

Привилегии знаменитости, пусть даже такие пустяковые – что могло быть лучше? Тем более, когда домой торопиться не надо, а рядом – друг детства?

Вот только друг этот словно подыхал от чего-то прямо на глазах.

– Слушай, – стряхнув пепел, повернулся корпусом в тепло помещения, оставив руку на улице, и посмотрел на стоявшего у стены рядом Валерку, – что вы такие сегодня?

– Какие?

Повёл плечом, словно бы в раздумьях. Светиться по ящику не прельщало совершенно, но перечить, при всём своём скотском характере, не торопился – понимал, что больно уж сук удобный, чтобы бездумно его подпиливать. Радовало одно – наличие в этих кишкообразных коридорах знакомых лиц. Но, если обычно Валерка оказывался готов поддержать какую-нибудь хохму и просто потрепаться, то сейчас сам на себя не походил своей заторможенностью. Глядел куда-то мимо, отвечал невпопад. Совсем уж не такой.

– Как похоронил кого. И подружка твоя тоже такая же, – кивок в сторону в качестве подтверждения. Оля стояла поодаль, глядела напряжённо куда-то в конец коридора и ноготь на большом пальце грызла. Всегда необычайно весёлая и забавная, сегодня только глаза прятала красные, а на все попытки развеселить – шуткой ли, комплиментом, самой обворожительной улыбкой из всех возможных, – не реагировала совершенно. Сейчас же явно ждала кого-то.

Валерка вздохнул, потёр глаза, жестом попросил сигарету, а на колкое замечание о том, что, если поймают, «будет бо-бо», только отмахнулся. Щёлкнув зажигалкой, чуть оттеснил Рощина от окна. А заговорил и вовсе уж каким-то замогильным голосом:

– У нас подруга в заложники попала, похоже. Новостница.

В ответ – протяжный зевок в кулак и быстрая затяжка. Больше из вежливости спросил, потому интересом особенным голос не наполнил:

– Как умудрилась?

– Поехала в Армению в репортёрской группе, их обстреляли там. С позавчера никакой информации.

Что-то скребнуло на подкорке. Да с такой силой, что с непривычки странным даже могло показаться. Если бы на то хоть сколько-то внимания обратилось. С подозрением глянув на Валерку, Рощин проговорил это медленно и неверующе. А ещё отчего-то искренне надеясь ошибиться:

– Только не говори, что Агата.

Но Валера кивнул, выкинул недокуренную сигарету и спрятал руки в карманы джинсов, оставшись стоять лицом к окну. И, схватив его в следующий же миг со всей силы за плечо, развернув к себе, Саша собственный голос не узнал:

– А какого хера ты молчишь всё это время?!

На выдохе, с такой несвойственной агрессией, что самому показалось на миг – между словом и ударом по морде совсем немного.

– Откуда я знал, что тебе есть дело?

Выпустив плечо, позволил себе выругаться сквозь плотно сжатые зубы, проигнорировав полный удивления взгляд. Дела-то и впрямь не имелось изначально, а, если бы предположение оказалось ошибочным, ограничился картонными словами о том, что всё непременно обошлось бы, и слил тему в иное русло. Стало вдруг тошно от самого себя и этого понимания. Чувство совершенно привычное, но именно сейчас какое-то словно концентрированное.

Посмотрев вправо, вновь наткнулся на напряжённую фигурку Ольги, которая по-прежнему стояла у стены и выискивала кого-то глазами. Даже с приличного расстояния виднелось плескавшееся в них отчаяние.

– Кого она ждёт?

Послышался глубокий и тяжкий вздох.

– Брат Агаты приехал. С их начальством разговаривает.

И, словно в подтверждение сказанного, Оля вдруг сорвалась с места, буквально бегом ринувшись куда-то прочь из поля зрения. Переглянувшись, мужчины одновременно поспешили следом. Даже не сговариваясь, на автомате словно. Дошли до поворота скорым шагом, заглянули за угол.

Среди сновавших туда-сюда людей двое, замершие у стены, выделялись именно статичностью своих фигур. Оля глядела на что-то говорившего собеседника, прижимала пальцы к губам и даже вроде бы подрагивала. Или показалось?

Однако куда больший интерес представлял прятавший руки в карманы молодой человек. Стоя у стены, он всем своим видом выдавал на-гора такую муку, такое отчаяние, что от одного лишь взгляда издали становилось ещё более тошно.

– Я пойду, подойду, – Валерка уже вышел было из-за угла, как Александр, не особенно-то рассчитывая силу, дёрнул его за рукав, заставив притормозить.

– Я с тобой.

Снова в плечо ударился полнившийся непониманием взгляд. В любой иной ситуации Рощин давно уже бы рявкнул пару ласковых и непечатных, наплевав на место, в котором находился, чтобы если уж не делом, так словом выбить дурную привычку так пялиться. Но сейчас лишь первым вперёд пошёл, не понимая до конца одного лишь.

Что боялся услышать новости.

Заметили их не сразу, а лишь когда расстояния осталось в пару шагов. Первое, на что обратилось внимание – практически никакой реакции. Подобное ощутимо ударило бы по самолюбию, окажись обстановка хоть сколько-то отличной от сложившейся, но сейчас только на руку играло. В доверие втереться проще.

– Привет, – Валера пожал протянутую руку и кивнул на Сашу. – Вот, познакомься…

– Александр. Мы знакомы с Агатой.

– Марк.

Рукопожатие вышло крепким, уверенным, хотя Марк этот, надо полагать, находился в состоянии знатного раздрая.

– Что говорят?

Повёл плечами, руки ещё глубже в карманы спрятал.

– Они ничего не знают. Ни с кем не могут связаться, информации нет. Знают только примерный маршрут… и всё. Надеются на плен. Тогда они хотя бы… хотя бы живы.

Голос стих, дрогнув. Так лопались струны, не выдержав напряжения.

Рощину показалось вдруг, что он мог видеть и оценивать сложившуюся ситуацию с разных сторон. И внутри столкнулись, сплелись два совершенно разных состояния. Одно заставляло лишь безмолвно наблюдать со стороны за всем: за заплакавшей в тот же миг, мелко трясясь и зажимая рот кулаком, Олей, за тут же обхватившим её хрупкое сжавшееся тельце Валеркой, бледным, словно мел, Марком – человеком, знакомству с которым всего-то пару минут от силы. И даже самого себя, стоявшего у серой стены и глядевшего куда-то в пустоту, Рощин мог представить в собственном воображении невообразимо чётко. Но это состояние отличалось совершенной безучастностью, лишь глядеть вынуждало безмолвно, отрешённо. Ни пользы от него, ни реакции какой, ничего.

А вот другое… вынуждало словно вскипать, сознанию яростью наливаться, руки в кулаки сжимать. Что именно побудило к такому его проявлению, неясно: не то услышанное, не то собственная реакция на сложившуюся ситуацию, не то по-прежнему трясшаяся в считанных сантиметрах Оля. Оля. Словно во сне Рощин повернулся в её сторону, посмотрел, голову склонив. Красивое лицо покраснело, глаза распухли, почернели, а вся фигурка ссутулилась, в размерах даже уменьшилась. Валерка тщетно пытался разжать скрюченные, сомкнутые на ткани свитера пальцы заломленных рук. Пальцы… эти пальцы – искусанные в кровь, побелевшие на костяшках, такие тонкие и длинные – именно они заставили взгляд остекленеть. Понимание ударилось о подкорку, заставило почувствовать пусть слабый, но ощутимый укол.

И вдруг, в одно оставшееся незамеченным мгновение… два состояния соединились, сплелись воедино. Картинка не стала чётче, никак не изменилась, но зато ушло то свербевшее на подкорке чувство странной отрешённости. Сашу словно бросило под лёд, а потом вытолкнуло на поверхность – он даже вдохнул рвано, пришёл в себя, волосами тряхнул. Голова, секунды назад бывшая на удивление лёгкой и неподъёмно-грузной одновременно, начала соображать. Застывший на тонких пальцах взгляд метнулся выше, к заплаканному лицу, а затем – на Валеру. Тот смотрел в глаза, растерянность плескалась, ничем не замаскированная, плыла по воздуху незримыми волнами. Она-то и привела в себя окончательно.

– Уведи её, быстро.

В ответ – ещё большее изумление.

– Ну!

Если пришлось бы повторять в третий раз, он бы не выдержал: точно заехал бы по лицу, не посмотрел на сновавших туда-сюда людей и возможные последствия такой выходки.

Но Валерка понял – что-то шепнув Оле на ухо, сильнее обхватил её за плечи и буквально поволок, вяло сопротивлявшуюся, по коридору прочь, то и дело оглядываясь и посылая немой, но слишком чёткий вопрос. Рощин читал его безо всяких усилий, а ответить не мог и самому себе. Хотя пытался изо всех сил.

Когда две фигуры скрылись за поворотом, вновь повернулся к Марку. Тот поднял голову, посмотрел долго, внимательно – так, что под новенький фирменный пиджак словно воду ледяную тонкой струйкой влили. Мурашки поползли по спине, от плеч к лопаткам и ниже, холодом забираясь под кожу, обвивая рёбра и медленно подбираясь к внутренностям. Отвести бы взгляд, отвернуться, да только одно сделать это не позволяло.

Глаза.

На него смотрели её глаза.

– Куришь? – прочистил горло, не позволив голосу сделаться хоть сколько-то сиплым или неуверенным.

– Уже да.

Пару мгновений постояв безмолвно, Рощин хлопнул Марка по плечу и потёр пальцем нижнюю губу.

– Пойдём, поговорим.

И двинулся вперёд, обогнув нагруженного батареей коробок какого-то тщедушного паренька. Шёл медленно, голову склонив и глядя на каменный пол затёртый, прекрасно понимая, что вряд ли мог внушить доверие после пары брошенных фраз. Но, когда услышал шаги позади, что-то внутри словно дёрнулось, сил придало, заставило идти быстрее и увереннее. Теперь стук каблуков слышался даже сквозь безостановочный гомон сновавших туда-сюда сотрудников. Рощин слушал каждый такой глухой щелчок, считал шаги и судорожно соображал.

Ничего нового Марк сказать не смог – информации ему дали с гулькин нос. Группа должна была выйти на связь во второй половине дня десятого числа, отчитаться и договориться о репортаже через спутник. Вовсю шло двенадцатое, но никаких изменений не появлялось. На связь никто не вышел.

Отсутствие новостей – уже хорошая новость?

И вот Рощин стоял у таксофона, крутил меж пальцев монету и слушал длинный механический гудок, нёсшийся из трубки. Марку сказал отойти к машине – так, чтобы тот ничего не смог расслышать, а сам вдруг словно окаменел, украдкой следя за алевшим крохотным огоньком очередной сигареты в руке нового знакомого. Лишь сейчас в сознание пробрался самый, пожалуй, логичный вопрос. Вопрос, который до того если и витал где-то поблизости, то оставался слишком призрачным и незаметным, чтобы привлекать внимание.

Тебе-то оно зачем?

Ведь чужие люди, которых узнать толком не узнал.

А перед то и дело становившимся мутным взором, словно в издёвку какую – согбенная фигурка и полное страдания лицо в обрамлении бордовых прядей лохматых. Тонкая прозрачная дорожка на щеке, сорвавшаяся с подбородка слезинка. И пустынный коридор, в котором лишь пыль витала. А потом – тонкие пальцы, нежно поводившие по кособоким крыльям наспех сложенного из салфетки журавля. Слабая улыбка, взгляд серых глаз…

Слова о детской мечте стать журналистом.

Что, если она ещё жива?

Что, если он не попытается?

Отвернувшись, медленно провёл пальцем по номеронабирателю, почувствовав холод металла, растёкшийся под кожей.

Тебе это не нужно. Ты потом проблем не оберёшься. Сам ведь знаешь, какие могут быть последствия. Это того не стоит.

Не дури.

Резкий, шумный выдох. Пальцы перехватили монету, сунули её в щель, метнулись к диску. Тихий ритмичный треск отсчитал нужные цифры. Гудок стал редким, прерывистым. Один, два, три… Рощин слушал, считал про себя и отстукивал костяшкой по ободранному корпусу какой-то странный ритм. Дышать старался через раз, словно боясь пропустить что-то. На счёт «девять» гудок прервался, захлебнулся, что-то кратко треснуло на линии. Глаза закрылись сами собой.

И, опередив абонента, одно лишь бросил в трубку:

– Это я.

Ответом послужило сочное причмокивание и смешок.

– А это – я.

Следом – громкий хруст, заставивший поморщиться машинально. Жрал он там, что ли?

Злость метнулась к горлу, пламенем незримым опалила внутренности. Пришлось сжать зубы на пару мгновений, утихомиривая приступ, подавляя желание отпустить фривольный комментарий, и тихо выдохнуть.

– У меня дело к тебе есть. Важное.

Протяжный громкий зевок заставил вновь передёрнуться, крепче вцепиться в трубку. Молчать, только молчать. Не сметь и рта раскрыть, иначе…

Иначе он поможет ей лечь в могилу.

Если она ещё не там.

Послышался негромкий шорох – скорый, чёткий, словно страниц перелистывание. Затем – очередное причмокивание губами.

– Ну давай, подваливай. К трём успеешь?

Глянув на циферблат наручных часов, прикинул время в пути.

– Да. Только со мной человек будет.

– Что, так серьёзно?

Александр развернулся, поймал взглядом неподвижную фигуру, стоявшую возле машины.

– Серьёзно.

Анализировать тот или иной выбор не любил никогда. Действовать по наитию старался, слушая голос внутренний, и сейчас не позволил ситуации стать исключением. Конечно, потом назойливые сомнения, от которых в эти минуты приходилось вновь и вновь отмахиваться, не дадут покоя, завладеют полностью, но сейчас Рощин даже задумываться себе запретил о правильности принимаемого решения.

Ехали со скоростью, явно превышавшей разрешённую, однако сотрудники постовых служб крайне редко тормозили владельцев элитных иномарок, и потому именно сейчас наличие «мерседеса» играло на руку втройне сильнее. Обычно не стихавшая магнитола молчала, а в салоне едва ли не осязаемо витала напряжённость. Она медленно распространялась, холодком окутывая плечи и заставляя крепче сжимать руль, чтобы не давать тремору одержать верх.

Притормозив на очередном светофоре, полез за сигаретами и покосился на сидевшего рядом Марка. Тот бездумно глядел куда-то прямо перед собой – бледный, без единой эмоции на осунувшемся лице. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы увериться в самой простой в сложившейся ситуации вещи: сна парень не знал уже несколько дней. Протягивая пачку в безмолвном предложении, Александр отметил против воли, как всё же дрогнули пальцы.

Дорога заняла от силы минут двадцать – полупустые улицы сыграли хорошую роль. Потому успеть получилось не просто к трём, а ещё и полчаса в выигрыше припасти. И всю дорогу Александр ждал. Ждал вопросов, попыток что-то узнать. Но то ли страх руководил Марком, то ли просто стресс перекрывал возможность сформировать что-то конкретное. Это играло на руку, потому что ни одного ответа в данные минуты найти бы не получилось.

Но, когда Марк всё же повернулся в его сторону, Александр заглушил мотор и резко выдохнул, опустив голову. Тут же резким движением закинул опавшую на глаза длинную прядь и поспешил не дать сказать.

– Ни о чём меня не спрашивай. Я ничего не обещал, поэтому… не надо.

И не мог видеть, по-прежнему сидя с опущенной головой, но отчётливо почувствовал нутром безмолвный кивок, послуживший покорным согласием. Некоторое время сидел, машинально с силой сжимая обивку руля и водя по ней побелевшими пальцами. Внутренний голос не говорил – кричал, оглушая изнутри.

Остановись, пока не поздно.

Да только вот ведь штука – «поздно» уже наступило.

Огромный холл, выбеленные стены, ковёр на широкой лестнице, бдительная консьержка с домовой книгой – на всё это убранство высотки на Котельнической набережной внимания не обращалось уже давно, а вот шедший на полшага позади Марк напрягался всё сильнее, и состояние его передавалось по воздуху. Пряча руки в карманы брюк как можно глубже, Рощин бесшумно шагал по ступенькам, чувствуя под тонкими подошвами проминавшийся ворс. Четвёртый этаж, три тяжёлые дубовые двери. Подойдя к уже давно знакомой, несколько мгновений постоял, кусая губу.

Продюсером Руслан Кривицкий стал относительно недавно – примерно, когда стала очевидной вся та потенциальная прибыль, которую сулил зарождавшийся в позднем Союзе шоу-бизнес. Обладавший просто акульей хваткой и огромным количеством самых разных знакомств, поднимался быстро, новых «звёзд» делал вполне успешно. Саша Рощин являлся одним из наиболее выгодных его проектов.

Комок мыслей, слишком туго спутавшийся, прервал треск звонка. Ладонь словно сама собой упала на кнопку – совершенно незаметно.

На Марка Кривицкий впечатление произвёл неизгладимое – это стало понятно, когда хозяин четырёхкомнатных апартаментов вальяжно развалился в кресле за тяжёлым письменным столом в кабинете и вопросительно кивнул на початую бутылку коньяка, чем вызвал взгляд, полный не просто изумления, но какого-то словно ужаса. Пить, впрочем, не стал никто, и тогда разговор сразу же приобрёл необходимое русло. Опершись о столешницу, Рощин чётко и внятно разложил всё, что удалось узнать Марку, по полочкам. Излагать было особенно нечего, а сам Волков выглядел настолько убито, что толка от него ждать не приходилось. Да и в беседах с такими, как собственный продюсер, Александр явно смыслил на порядок больше.

Услышанное не воодушевило ни на чуть – то, впрочем, было совершенно ожидаемо. На середине рассказа Руслан схватил с подноса яблоко и громко им захрустел, глядя на нежданных гостей практически безразлично. Рощину стоило невероятных трудов не морщиться от въедливых звуков и продолжать говорить.

– На границе, говоришь? – когда рассказ иссяк, Руслан потянулся и закинул ноги на край стола. Начищенные ботинки сверкнули в свете ажурной лампы. – Если натурально в плен попали, то я им не завидую.