Тонкий лед

– Ты говоришь хорошо и столько всего знаешь, – продолжала Альвдис. На тропе попался камень, и девушка ловко перепрыгнула через него; взметнулся подол юбки, вышитой серебряной нитью. Мейнард видел, как женщины такое вышивают, когда рассказывал свои истории в длинном зале: иногда нити бывали настолько плотными, что ими протыкали ткань без помощи иглы. Альвдис умела делать подобное и юбку свою вышила сама. – Мне кажется, ты и грамоту знаешь. Так?

– Так и есть.

– Монахов всех учат грамоте?

– Не всех. Но я знаю.

– Я тоже умею читать, – сказала Альвдис с гордостью. – Умею начертать послание! Отец сам обучил меня, он сказал, я должна это знать, если… – Она запнулась.

– Если станешь женой знатного и ученого человека, госпожа.

Альвдис кивнула, не оборачиваясь. Мейнард смотрел на ее спину, по которой водопадом лились ничем не перевязанные волосы, и корил себя за то, что произнес.

– Но я не умею писать по-франкски, – сказала девушка минуту спустя. – Ты не мог бы меня научить? И вашему языку?

Мейнард немного удивился такой просьбе.

– Если отец позволит тебе, госпожа, я могу. Однако у меня много работы в деревне.

– Я скажу, чтобы тебя освободили.

– Нет, – возразил Мейнард, и она удивленно оглянулась на него, – так не годится. Я не желаю заниматься лишь легким делом, когда мои товарищи исполняют черную работу. Только если твой отец скажет, что мне дозволено, тогда я могу учить тебя, но все равно не слишком долго. И к тому же, – продолжил Мейнард, предчувствуя возражения, – зачем тебе язык франков? Или ты намерена увидеть наши земли?

– Может быть, – тихо сказала она, – может, однажды… если…

Договаривать Альвдис не стала, однако Мейнард и так угадал ответ. Если супруг решит взять жену в путешествие – не в набег, где есть место лишь воинам да валькириям, а, например, в торговую поездку. Тогда есть шанс увидеть иные города и людей. Северяне не только с чувством и толком грабили прибрежные районы – с большинством ближайших и даже с некоторыми дальними соседями они умудрялись успешно торговать.

Девушка хотела сказать что-то еще, однако появился Тейт, и серьезный разговор прекратился сам собою.

Альвдис гордилась собой: вот как ловко все придумала! Увидела Эгиля, что зашел в дом Бейнира поговорить с вождем, дождалась окончания беседы, а потом осведомилась словно невзначай, не надо ли силки проверить. Эгиль хотел сам отправиться, однако Альвдис сказала, что идет за ягодами и возьмет с собою Мейнарда, который, в случае чего, и защитить сможет, и расположение силков ведает. Эгиль согласился, старому воину не хотелось идти в промозглый лес, когда ноют кости; сознаться в этом не позволяет гордость, но кто же не примет достойную причину сделать так, как хочется. Правда, с сестрой увязался Тейт, воспользовавшись тем, что Даллы не наблюдалось поблизости и она не могла ему запретить, но общество брата было лучше, чем еще кого-то другого. Хотя никто бы не удивился, если бы Альвдис только с Мейнардом ушла.

Наверное, он и есть всамделишный христианин, думала девушка. Такой, как рассказывал старик-проповедник; чем-то Мейнард неуловимо походил на того неугомонного старика. Не в плане навязчивости (тут его еще разговорить нужно, сам в беседу вступает редко и словно бы неохотно, но потом втягивается и рассказывает живо и интересно), а в том, что сумел своей добротой и теплым отношением снискать уважение почти всех в деревне за такое короткое время. Не только ведь повествования по вечерам выделяли этого раба среди всех остальных, не только его готовность помочь, а словно бы сияние, от него исходившее. Альвдис это чувствовала, и, наверное, ощущали все остальные. Не зря Мейнарда, единственного из всех новичков в деревне, отпускали спокойно одного за ее пределы, не опасаясь, что он исчезнет на горных тропах. Ему могли уже доверить присмотреть за ребенком или же вот сходить вместе с детьми вождя в лесную глушь. Кроме того, у него единственного из новых рабов имелось оружие – нож. Эгиль сам дал его Мейнарду, убедившись в благонадежности и в том, что монах умеет обращаться с клинком.

Альвдис же в какой-то момент поймала себя на том, что ей нравится смотреть на чужака – не только потому, что он хорошо работает или улыбается детям, а потому, что он сам, все его движения, все слова и взгляды притягивали ее с неведомой силой. Она смутно начинала понимать: это и есть то, о чем поется в песнях скальдов, повествуется в древних сказаниях. Она узнавала похожие взгляды: когда Далла смотрела на Бейнира, когда влюбленные пары давали клятвы во время больших осенних свадеб… Ей самой еще рано было думать об этом, так она полагала до тех пор, пока в селении не появился Мейнард. Обычно замуж выходили не рано, и когда-то Бейнир говорил, что не отдаст дочь никому до того, как ей исполнится двадцать, и позволит ей выбирать. Но вот уже давно не слышно таких разговоров. Альвдис полагала, что Далла потихоньку подговаривает отца поскорее избавиться от нее. Они с мачехой не враждовали, нет… но иногда и враждовать не нужно.

И Альвдис, пока еще никому не обещанная, никого не избравшая, решила, что от нескольких взглядов ничего не сделается. Ничего не будет, если она станет слушать, как франк рассказывает сказки, или решится и попросит его научить ее чужому языку, или схитрит, вот как в этот раз с Эгилем. Но с каждым днем она ощущала все сильнее, как липкая паутина чувства, доселе ей неведомого и неподвластного, опутывает ее с ног до головы. Вечерами, отправляясь спать, Альвдис долго лежала на кровати и смотрела в окно, где полыхали осенние звезды. Их холодный острый блеск, казалось, ранит сердце…

Чужак манил Альвдис, как охотничий костер приманивает лисицу. Она знала, что должна сопротивляться этому, знала, что не должна поддаваться чувству, – и не могла.

Они вышли к краю леса; здесь заканчивались заросли елей, ольхи и рябины и начинался горный склон, на котором тут и там были прихотливо разбросаны громадные валуны, покрытые мхом и лишайником. Мейнард остановился, окинул взглядом это каменное буйство и заметил:

– Словно великан разбросал.

– А ты видел великанов? – тут же повернулся к нему Тейт, охочий до всяких чудес.

Мейнард усмехнулся.

– Ну нет, господин, врать тебе не буду. Не видел. Однако же видел людей таких высоких, что в доспехах и на коне их можно было принять за великанов – особенно если испугаться сильно… Можно тут костер развести да поесть. Как думаешь, госпожа?

Альвдис кивнула. В желудке урчало, и захваченные из дома запасы не следовало тащить обратно, когда можно съесть.

Мейнард скрылся в подлеске и вскорости вернулся с охапкой веток, ловко разложил костер, разместив его на каменной крошке у ближайшего валуна, чтоб остатки травы не занялись. От огня повеяло живительным теплом, и Альвдис, устроившись поближе к костру на свернутом плаще, протянула к пламени руки. Тейт приткнулся рядом.

– Это не великаны, – сказала ему Альвдис, – это лед.

– Лед?

– Да, ледник. Отец ведь возил тебя к нему – вот и здесь был такой же, он двигал камни, а потом лед растаял, и они остались тут лежать.

– Но отец не говорил, что лед двигает камни…

– Это старики говорят, а они хорошо знают. Лед идет медленно, однако он такой тяжелый, что катит камни с собою. Проходит очень много лет, и лед исчезает, но камни не могут растаять. Они могут только растрескаться, рассыпаться в пыль… и то уже после нас.

Альвдис заметила, что Мейнард прислушивается. Она перестала греть руки у огня и достала из корзины провизию – круглый, только с утра испеченный хлеб, несколько кусков вяленого мяса, яблоки. Охотники осенью часто уходили в леса и принесли много добычи; земля словно отдаривалась, принося Бейниру разные приятные сюрпризы после большой потери. Завалили многих кабанов, забредавших сюда северных оленей, даже трех лосей добыли. Тинд ходил на кнорре на острова в Северном море и привез много моржовых шкур. Словом, на зиму и весну деревня была едой обеспечена.

У Мейнарда в сумке обнаружился кувшинчик с пивом, и, разложив пищу на чистой тряпице, путники все вместе поели, причем Альвдис не потребовала, чтобы раб ушел и ел отдельно от них. Можно было вообразить, будто Мейнард – такой же, как они. Равный…

Он стал гораздо крепче за эти два месяца, полностью оправившись от болезни; таким он, по всей видимости, был раньше. Черные волосы он перевязывал ремешком, глаза, не замутненные хворью, сверкали лиственной зеленью, а черты лица казались высеченными из такого же валуна, что лежали тут поблизости. Мейнард отпустил короткую бороду и усы, подрезая их, когда слишком уж отрастали, и при том не выглядел старым, как раньше, а словно бы помолодел. Его руки, худые, но сильные, сейчас ловко резали яблоки пополам и затем на четвертинки. Альвдис поглядывала на него и испытывала глубокую, яростную радость оттого, что не сдалась тогда, что решила спасти. Он не впустил ее внутрь, да, и теперь девушка тоже чувствовала невидимую защиту вокруг него, хотя уже давно не пробовала применить свой дар к Мейнарду. И все же…

Хотя, может, погибни он – было бы проще… Альвдис подумала это и ужаснулась самой себе. Нет, так нельзя, это плохо.

Мейнард, видимо, заметил промелькнувшее на ее лице замешательство, потому что спросил негромко:

– Не пора ли возвращаться, госпожа?

– Нет, – поспешно сказала она, посмотрев на солнце – оно пряталось сегодня за облаками, но Альвдис безошибочно угадывала, где оно. Тейт устроился рядом и сонно сопел, задремав после длинной прогулки на свежем воздухе и плотного обеда. Альвдис укрыла брата плащом. – Мы успеем возвратиться до сумерек, даже торопиться не будем. Или, – улыбнулась она, – ты снова заведешь речь о работе, которая тебя ждет?

Он пожал плечами.

– Я раб. Я должен работать. За это вы меня кормите и даете кров.

– Но ты был свободным человеком… – она запнулась, не договорив, и возразила самой себе: – Хотя, что это я! Ты был монахом и служил вашему Богу. Разве это свобода?

– Ну, я думал, что Господь ее дает, – невесело усмехнулся Мейнард. – Свободу… От себя прежнего, от всего, чем ты был и что сделал… А потом…

– Это не так?

– Откуда ты знаешь так много о христианах, госпожа? – спросил Мейнард, не дав ответа на ее вопрос. – Не думаю, что ты часто беседовала с рабами.

– И тут ты неправ, – покачала головой Альвдис.

Она рассказала ему о старичке-проповеднике, а Мейнард внимательно слушал. Когда Альвдис закончила говорить, чужак заметил:

– Вот брату Луке рассказать бы об этом человеке! Тот старик, он знал свое предназначение. Оказался у вас и продолжил делать то, во что верил. Это хорошо: значит, он нашел Бога.

– Нашел? – переспросила Альвдис. – А разве твоего Бога нужно искать? Он потерялся?

Мейнард невесело хмыкнул.

– Нет, это мы потерялись. Блуждаем в сумерках и зовем Бога, и иногда нам кажется, что Он отвечает… В монастырях, в святых местах, вроде Палестины, откуда родом Сайф, говорят, Господа отыскать легче. Там много святынь, которые помнят Христа… А ты разве никогда не теряла своих богов, госпожа?

– Как их можно потерять? – Альвдис повела рукой. – Они повсюду. Ньёрд дает нашей земле плодородие, Фрейр приносит лето, Эйр помогает нам, когда мы врачуем. Локи дал нам огонь, хоть он и хитрец, – девушка указала на костер. – Все, что нам нужно, преподнесли нам боги, и я вижу их каждый день, и как я могу потерять их или… сомневаться?

– Но ты разве видела их? – улыбнулся Мейнард. Кажется, его немного забавляли ее речи. Конечно, ведь для него она – язычница. – Слышала их голоса, они разве говорили с тобою? Они подсказывали тебе что-то?

– Конечно, – убежденно произнесла Альвдис. – Просто голоса богов звучат не так, как человеческие. Хотя, говорят, и с людьми боги беседуют на их языке, но чаще всего – нет, на своем изъясняются. Земля подсказывает, что делать, и когда думаешь о чем-то, чувствуешь, как боги готовят тебе правильный путь. Хотя и запутать могут, тот же Локи… Их голоса вплетаются в шелест листвы, рев волн, стук молота. Когда ты делаешь что-то правильно, боги довольны. Я знаю это, потому что… – тут она застеснялась немного, однако все-таки произнесла: – Потому что Эйр была довольна, когда я вылечила тебя. Она дала мне понять это.

Мейнард явно заинтересовался.

– Ты считаешь ее своей покровительницей?

– Одной из, – кивнула Альвдис. – Я знаю, что она со мной, когда прихожу к больным. Люди советовали мне оставить тебя и дать тебе умереть, но я сомневалась. Мне хотелось, чтобы чудо жизни не погасло. Так, видимо, говорила мне Эйр, и вот ты здесь благодаря ей. – Она подумала и добавила серьезно: – Может, и твой Бог не хотел, чтобы ты умер; но этого я не знаю. Это ты должен у Него спросить и услышать ответ.

Мейнард молчал. Облака низко летели над каменными развалами, изредка в прорехах проглядывало бледное солнечное небо, словно кожа сквозь одежду бродяги. Здесь, на высоте и в тишине у подступающего леса, Альвдис еще сильнее ощущала то, о чем только что говорила Мейнарду. Боги повсюду, они не только смотрят из Асгарда и иных миров или же, сменив лица, появляются среди людей иногда; они и в облаках этих, и в небе, и в пожухлой траве, среди которой блестит слюдяная крошка. Они в теплом дыхании Тейта, его решимости и доброте, в странных глазах чужака – хоть он сам в такое не верит. Богам все равно, верят в них или нет. Они просто есть.

Альвдис понимала, что ей не хватит слов рассказать франку, как именно она чувствует богов и мир вокруг себя, и надеялась лишь, что Мейнард не счел ее глупой или же убежденной в том, чего на самом деле не существует. Она смутно понимала: он что-то потерял и что-то ищет, но найдет ли? И не кажутся ли ему смешными ее слова? Альвдис снова захотелось ему помочь, как тогда, в болезни. Только болезни телесные она врачевать умела, а душевные – нет, не догадывалась, как. Человек болен, если не может увидеть богов, и тут недостаточно желания захотеть вылечиться. Мейнард, видимо, не смог.

– Значит, ты потерял своего Бога? – Альвдис повторила вопрос, и на сей раз Мейнард, пожав плечами, ответил:

– Может быть. А может быть, и нет. Наш Бог не так понятен, как ваши, госпожа. Его пути неисповедимы, Он часто подвергает нас испытаниям, и когда мы ропщем на Него, испытания становятся еще сильнее. И не предугадать, чего Он хочет от тебя, кроме истинной веры. Даже она не… – Он прервался и, посмотрев на небо, встал. – Впрочем, что толку говорить о таком. Буди своего брата, госпожа. Нам пора возвращаться.

Обратный путь оказался тяжелее, чем думали, хотя, казалось бы, не в гору идти, а с горы. Но драные облака наконец собрались с силами, слепились в уродливую тучу и принесли дождь, летевший в лицо и через некоторое время превративший тропу в ручей. Хотя было еще не поздно, вокруг стремительно сгустились сумерки, плотные, как дерюга. Еловые лапы загораживали свет, и несколько раз Альвдис, знавшая эту тропу как свои пять пальцев, едва не поскользнулась. Тейт шел рядом с сестрой, чтобы в случае чего поддержать ее, а Мейнард через некоторое время обогнал детей вождя и пошел впереди, иногда предупреждая о коварных скользких камнях или расщелине. Волосы франка намокли, однако он не спешил набрасывать капюшон. Казалось, Мейнард наслаждается плохой погодой, этим небезопасным спуском и самим своим пребыванием в лесу. Может, здесь он ощутил свободу, которой теперь у него нет?

Альвдис думала о том, почему они решили все, что франк не сбежит. Ведь он в селении так недавно… Однако отец принял его слово (отец, который два месяца назад слюной брызгал от ярости, стоило лишь заговорить о новых рабах!), все остальные приняли, и откуда-то они знали, что Мейнард его сдержит. Что в нем такого, в чужаке, что люди ему доверяют? Как можно узнать человека за такое короткое время? И тем не менее…

Сейчас, во время долгого пути обратно и после короткого, но откровенного разговора с Мейнардом (пусть не о тех вещах, о которых Альвдис хотела бы его спросить и страшилась), она могла себе позволить подумать честно. Ей очень нравился чужак, нравился настолько, что, будь он воином, даже не слишком знатным, Альвдис указала бы отцу на него и сказала бы, что этого себе выбирает. Женщины северян пользовались достаточно большой свободой выбора, и конечно же, дочка вождя обладала привилегиями, присущими ее положению. К тому же, она давно не единственный ребенок Бейнира, у него есть Тейт, наследник, и, может, Далла однажды произведет на свет еще детей – так что можно уговорить отца и заставить его одобрить того мужчину, которого Альвдис сама выберет себе в мужья. Но Мейнард – не северный воин, он раб, да еще монах. Пусть он говорит, что потерял своего Бога, старичок-проповедник очень хорошо объяснил Альвдис насчет обетов и пострига. Это она понимала: есть клятвы, какие нельзя нарушить, иначе боги за такое отомстят, и отомстят жестоко. Ничто тебе не поможет, если боги на тебя злы. Даже если это чужой бог. Особенно если это он.

И если нельзя получить счастливую жизнь с тем, к кому потянулась душа, значит, не стоит ввергать их обоих в соблазн. Альвдис понимала, что никогда ни словом, ни взглядом, ни жестом не даст Мейнарду понять, как сильно он задел ее сердце. Знать бы еще, чем…

Настроение у нее не сделалось лучше, когда путники наконец вышли из леса и вдалеке, у причала, Альвдис увидела сквозь пелену дождя чужого «дракона». Это значило, что прибыли гости. В воздухе висел запах дыма, еще усилившийся из-за дождя, и дом Бейнира был хорошо освещен – даже от леса видно. Придется идти и улыбаться гостям. Альвдис этого совсем не хотелось сейчас, хотя обычно она радовалась, когда приезжали новые люди и можно было поговорить с ними, узнать новости и послушать сказания.

Мейнард прошел с детьми вождя полпути до деревни, а потом поклонился, распрощался и исчез в сгустившихся сумерках, ни разу не оглянувшись. И это огорчило Альвдис еще сильнее. Она молча шла за Тейтом, которого прибытие гостей обрадовало, и он болтал без умолку.

ГЛАВА 7

Хродвальд Черный был одним из дальних соседей Бейнира и владел землями дальше в Аурланде, хотя и не такими богатыми, как здесь. Путь на «драконе» в гавань Флаама занимал всего несколько часов, и потому Хродвальд приезжал и раньше, а также неоднократно ходил с Бейниром за добычей к далеким берегам. Альвдис знала этого человека и не любила его, хотя отец считал его если не другом, то хорошим приятелем и доблестным воином. Но у мужчин вообще другие понятия о том, кто по нраву и кто нет, женские предпочтения тут бессильны. Хродвальд был некрасив: коренастый и сутулый, похожий на медведя, с плоским лицом, которое заросло неровной щетиной. Но больше всего Альвдис не нравились глаза гостя – маленькие, темные, внимательные. Хродвальд смеялся коротким старческим смехом, хотя ему самому едва исполнилось тридцать или около того. Ходил он всегда в черной одежде, намекая на свою скромность (дескать, в битве на ткани рубахи и куртке не видна кровь врагов, зачем ею хвастаться – и так ясно, что многих убьет этот могучий воин), от души пил и ел на пирах и временами поглядывал на Альвдис так, что она пугалась. Девушка вообще-то мужчин не особо стеснялась, пользуясь своими привилегиями и как женщины, и как дочери вождя. Она умела говорить учтиво, умела расспросить и заинтересоваться тем, о чем рассказывают воины, и потому многие смотрели на нее с восхищением. Только вот с соседом было немного иное дело. Чем именно он отталкивал ее, Альвдис не понимала. Это было сродни той привязанности, которую она мгновенно ощутила к Мейнарду, только вывернутой наизнанку. Сайф, знавший множество мудреных выражений, однажды назвал это «нюхом на людей». Сама Альвдис думала, что это одна из составляющих ее лекарского дара, немыслимого без сострадания и тонкой чувствительности.

Девушка знала: однажды Хродвальд спросил ее отца, не будет ли тот любезен отдать ему свою дочь в жены; в те времена Далла еще не успела нашептать Бейниру, что не нужно слушать Альвдис, не нужно ждать, кого она выберет, а просто заключить выгодный союз. Да и Альвдис тогда была совсем девчонкой, потому отец Хродвальду отказал. Тот, однако, так и не женился – то ли не пошла ни одна за него, то ли сам не пожелал, – и знание это наполняло Альвдис дурным предчувствием. Оно еще усилилось теперь, в этот холодный осенний вечер, когда она провела у «высокого» места вождя достаточно времени, иногда покидая «женский» стол и помогая Далле подать что-то в знак уважения к гостю. Обычные воины довольствовались обществом слуг и служанок, которые сбивались с ног, и через некоторое время кликнули рабов, чтобы они помогали. Альвдис мельком увидела Мейнарда и порадовалась, что он тут.

Для мужчин веселье, когда они пируют большим обществом, и веселье нынче шло вовсю. На длинном столе, за которым на лавках сидели воины, стояли огромные блюда с едой, на столе поменьше – рога и кубки с медом и пивом. Подали лучшее мясо, хлеб, рыбу и мед. Бейнир сидел напротив Хродвальда у южной стены, рядом с ними пристроился Тейт, притихший и важный. Альвдис большую часть вечера провела с Даллой, и та внезапно относилась к ней по-доброму, что случалось с мачехой достаточно редко. Альвдис слишком огорчилась по возвращении, дабы не подозревать об истинных причинах этой доброты.

Стоял ужасный шум, воины хохотали, по круговой за столом их шла чаша с крепким пивом; рога с начертанными на них рунами осушались до дна, и слуги, ходившие вокруг столов с мисками, наполненными водой, и полотенцами, скоро сбились с ног. Хродвальд привез с собой певцов, один из них играл на арфе, играл прекрасно, словно легендарный герой Гуннар. Альвдис слушала переливы музыки и грустила.

Бывало, что приедут гости, и не о чем поговорить, однако тут явились давние соседи, и беседы текли рекой. Воины похвалялись подвигами и давали обеты совершить еще больше оных, и чем больше выпивали, тем больше становились и похвальбы, и обеты. Женщины, приехавшие вместе с Хродвальдом и остальными (таковых имелось не очень много, однако они все же были) рассказывали Далле об урожае в их землях, о том, чем кормить овец, чтобы шерсть была лучше, и какие травы добавлять, когда готовишь кабана, которого заколют на Йоль. Новости из соседних долин текли рекой: там-то появилась новая вышивальщица, которая умеет делать на тонких тканях легкие узоры, и потому невесты заказывают у нее покрывала; в Хьёрте разлилась река, впадавшая во фьорд, и затопила часть пахотного поля и один жилой дом; появилась неподалеку новая предсказательница, говорящая с богами, и ее дар так силен, что вожди ее слушают; охотники в горах уже видели волков, и те постепенно набирают зимнюю злобу… Альвдис же почти все время молчала, хотя иногда и отвечала на вопросы, обращенные непосредственно к ней, или же улыбалась в ответ на шутку, или же дополняла ответы Даллы. Через некоторое время Бейнир позвал жену и велел сесть с ним и гостями, оказывая всем честь; тогда Альвдис пригорюнилась совсем. Она следила за «высоким» местом и заметила, что иногда отец, мачеха и Хродвальд поглядывают в ее сторону. Может, ей это только показалось, однако Альвдис решила поговорить с отцом при первом удобном случае. Не на пиру, не на глазах у всех (и тем более не в присутствии Хродвальда), а потом, наедине.

Шанс побеседовать с отцом выдался лишь на другой день утром. Пировали до поздней ночи, и Альвдис поутру подкараулила вождя, когда он выходил из спальни. Бейнир громко требовал подать меду, и сейчас же, однако, увидев дочь, остановился.

– Могу ли я говорить с тобой? – смиренно спросила Альвдис. Она прекрасно знала отца и знала, что поутру после пира он всегда в хорошем настроении: Бейнир редко страдал от похмелья, для этого нужно было выпить совсем уж много пива и пить его с неделю, а сейчас гости только что приехали, да и от неумеренных возлияний вождь обычно воздерживался.

– Хм… что ж, – Бейнир окинул взглядом зал, где под столами храпели гости, а слуги прибирали остатки пиршества и уже тащили новые кушанья. Начинался день, полный радости. – Пойдем.

Без помех поговорить в доме было невозможно: у каждого найдется дело к вождю, тем более люди уже видели, что он проснулся. Однако, если Альвдис хотелось поболтать с отцом, и он соглашался, то они шли в ее комнату. Там можно было сесть и не торопясь побеседовать.

Альвдис прикрыла дверь; Бейнир прошел по комнате и выглянул в окно. Отсюда был виден склон горы, поднимающийся вверх, и незаконченный дом, на строительстве которого трудились рабы, и дальше, выше, над сломом хребта – сумрачное небо. Кажется, скоро пойдет снег.

– Так что ты хотела сказать? – спросил Бейнир, отвернувшись от окна.

Альвдис нерешительностью в разговорах с отцом никогда не страдала. «Если что-то хочешь сказать, то говори прямо и смотри в глаза, – учил ее в детстве Бейнир. – Так я пойму, что ты говоришь правду, и услышу тебя».

– Отец, я заметила, как Хродвальд смотрит на меня… Не даешь ли ты ему надежду, что я могу стать его супругой?