Король Севера. Любовь

И все же, осада и плохая оснащенность армии сказывались: одежда набившихся во двор воинов выглядела поизносившейся, сами люди были бледны от недоедания.

Не было чести добивать такую армию, и Моэраль даже ощутил облегчение, что ему предстоит всех их отпустить.

Войско Сильвхолла настороженно следило за королем севера. Моэраль ехал через ряды солдат Линеля, стараясь не сводить глаз с ворот донжона, возле которых ожидал Молдлейт. Он находился в стане врага, что не могло не волновать, ведь в любой момент Даггард мог решить, что голова Холдстейна для него дороже чести, и захватить его в плен. Впервые Моэраль подумал, как глупо так высоко ставить слово благородного.

Холдстейн смотрел перед собой, но взгляды сопровождавших его Ирвинделла и старшего Сольера то и дело устремлялись в толпу. Если бы Моэраль глядел так же пристально, как его союзники, он увидел бы, что многие буквально пожирают его глазами: мало кто из них видел до этого короля севера так близко. Некоторые так и вовсе кланялись, и совсем не так, как кланяются простолюдины обычному благородному лорду. Линель взбесился бы, если б узнал.

Молдлейт ввел короля на второй этаж донжона по витой проходящей вдоль стены лестнице. Комната, где разместился Даггард, была обставлена как кабинет: несколько набитых книгами и картами шкафов у стен, ряд скамеек, пара разрозненных стульев, большой стол у окна, на котором уже лежала подготовленная бумага и стояли перья с чернильницей. Угол комнаты отделяла серая занавеска, там по всей видимости находилась кровать лорда.

Даггард волновался. Он тщательно готовился к визиту Холдстейна: одежда вычищена, надраенные сапоги чуть слышно поскрипывали при ходьбе, на груди висела массивная золотая цепь с гербом рода. Моэраль бросил взгляд на весьма подробно изображенную мастером золотых дел рысь – красиво, и усмехнулся, когда Даггард, проводя его к столу, повернулся спиной. Готовясь к приезду врага, Молдлейт принял ванну, и теперь короткие локоны у него на затылке забавно кучерявились, делая лорда похожим на озорного мальчишку.

Стоявший возле двери воин дождался, когда войдут сопровождавшие короля лорды, и собрался было закрыть дверь, но в этот момент в комнату вошел мужчина с рыжими волосами и бородой, и гербом Райсенов на одежде. Даггард встретил его испепеляющим взглядом, но ничего не сказал, а Моэраль сделал в памяти зарубку: в лагере его врага не все гладко, и может быть когда-нибудь это можно будет использовать.

– Хорти Райсен, милорд, рад приветствовать вас в Гофосе.

Лорды обменялись приветствиями. Политесы закончились. Пришло время для серьезных дел.

Даггард не собирался так быстро уступать. Как базарная торговка он бился за каждый день перемирия, но Моэраль был неумолим – месяц, не больше. Стоявший тут же Райсен несколько раз вежливо влезал в спор, указывая, что армия Сильвхолла оставляет позади хорошо укрепленную крепость, которую северяне тут же займут, и это тоже нужно учитывать, но Холдстейн лишь улыбался. Ему ни к чему Гофос, гораздо выгоднее продолжать наступление. Да, он очень хочет выручить союзника из плена, но ведь всему есть предел. Нет, он не знает, как Молдлейт будет оправдываться перед Сильвберном, ему все равно. И вообще, если милорды намереваются так вести переговоры, он лучше вернется в лагерь, а они пусть еще подумают.

Очень помог Моэралю Ирвинделл. Теллин, чье умение поставить соперника в безвыходную ситуацию Моэраль однажды испытал на себе, долго молча слушал, а потом веско, обрубая все до этого сказанное, описал перспективы предстоящей осады. Рассказав подробно о всех недостатках крепости, которую малыми силами оборонить вовсе невозможно, он в двух-трех словах описал бесполезную гибель всего осажденного войска, а также застенки Иэраля, место в которых он с удовольствием предоставит тем лордам, которым посчастливится выжить в битве. А напоследок со смаком рассказал, какое удовольствие испытает, лишив Уолдера Молдлейта младшего сына.

Даггарду рассказ не понравился. Еще меньше он пришелся по душе Райсену, вовремя сообразившему, что если за Молдлейта-младшего отец предложит выкуп, выкупать самого Райсена вряд ли кто-то будет. Ну а погибать просто так не хочется никому.

Пригласили писца. Статный молодой человек с мягкими как у девушки локонами быстро состряпал соглашение в двух экземплярах и удалился. Молдлейт первым поставил на обоих бумагах размашистую подпись и протянул перо Моэралю. Но Холдстейн покачал головой:

– Сначала Вардис.

– Вы не доверяете мне? – Даггард сделал оскорбленное выражение лица, но чувствовалось: он обижен далеко не так сильно, как хочет показать.

– У простолюдинов есть поговорка: «Доверяй, но проверяй». Мне кажется, в этом есть смысл. Так что сначала вы отдаете мне лорда Кантора, а затем только я подписываю бумаги. Или с моим другом что-то не так, если вы изволите спорить, милорд?

Модледлейт ничего не сказал, лишь подал знак стражнику. Тот высунул голову за дверь, отдал отрывистый приказ.

– Лорд Кантор в соседних покоях, долго ждать не придется, – вежливо улыбнулся Райсен, и действительно – ожидание не затянулось. Уже спустя несколько минут Моэраль услышал звуки шагов, а через мгновение дверь распахнулась, впуская Вардиса.

Он ничуть не изменился. Все тот же насмешливый прищур глаз – так Кантор щурился, когда был доволен, все та же улыбка. Бритое лицо, чистые, жесткими изломами падающие на плечи волосы.

Только кожу на шее портит узкая фиолетовая полоска, да бинт белеет на левой руке.

– Та-а-а-ак… – Моэраль, чувствуя как лицо кривится от бешенства, обернулся к Молдлейту. – Сейчас вам, милорд, придется кое-что объяснить…

– Не стоит пытать милейшего Даггарда, – раздавшийся голос Вардиса был немного хрипловат, но благодушен. – Тебе все великолепно объяснит лорд Райсен, благо он находится тут вместе с нами.

И Вардис улыбнулся. Его белые зубы напоминали обнаженные клинки, а мрак стылой зимней ночи на миг выглянул из глаз.

Моэраль, до хруста сжав пальцы в кулаки, обернулся к Хорти. Тот прямым взглядом встретил разъяренный взор Холдстейна.

– Так вы изволили пытать моего союзника, милорд?

У самой змеи не вышло бы прошипеть лучше, чем это сделал Моэраль.

Райсен кивнул.

– Я поступил как должно.

Он бы добавил что-то еще, но Моэраль не имел намерения слушать. Повернувшись к Молдлейту, он холодно сказал:

– У нашего договора появился еще один пункт. Вы выдаете мне лорда Хорти Райсена.

И тут Молдлейт кивнул. Моэраль, ожидавший отказа, открыл было рот для возражений… но события понеслись вскачь.

Райсен, с момента входа Вардиса в кабинет по-видимому опасавшийся чего-то подобного, бросился к окну. Сунувшийся было к двери Сольер, ожидавший, что Хорти бросится к единственному выходу, грязно выругался. Ирвинделл устремился было бегущему лорду наперерез, но времена его молодости прошли – беглец оказался намного более резвым. Швырнув под ноги метнувшемуся от двери стражнику стул, он одним махом взлетел на подоконник, примеряясь прыгнуть на крышу ближайшего сарая… и был буквально сбит на пол врезавшимся в него Вардисом.

Райсен попытался бороться. Его рука скользнула к перевязи с мечом, но лорд Кантор оказался проворнее. Левой рукой он перехватил запястье соперника, взвыв от боли, а правой нанес ему удар в лицо. Брызнула кровь, Хорти нечленораздельно вякнул, а Вардис уже занес кулак для второго удара.

– Я забыл вас предупредить милорд, – с деланным сожалением произнес он. – Я не умею прощать обид.

И нос Райсена звучно хрустнул, встретившись с костяшками лорда Кантора.

Спустя десяток минут северяне оставили за собой ворота Гофоса. Моэраль и Вардис шли рядом, в шаге позади топали Ирвинделл и Сольер, не пожелавшие ехать верхом, как и их король оставившие коней на попечение следовавшей за ними охраны. Хорти Райсена со связанными руками везли позади, накинув плащ ему на голову: Молдлейт обоснованно опасался волнений в своем войске – люди Райсенов составляли в нем едва ли не одну пятую часть и вряд ли бы дали увезти своего командира в плен.

Как Даггард будет объясняться с ними потом, Моэраля не волновало.

Вардис широким шагом спешил навстречу свободе, баюкая левую руку. От короткой схватки с Райсеном на бинте проступили пятна крови, что ничуть не мешало лорду Кантора выглядеть счастливым. Вполголоса, чтоб было слышно только Моэралю, он объяснял:

– Я очень рад, что ты приехал. Признаться, мне жутко надоело сидеть взаперти. Сначала меня держали в тюрьме, уже потом, когда Молдлейт отобрал меня у Райсена, поместили в комнате, но, знаешь, мне кажется, я весь настолько пропитался запахом подземелий, что не выветрить и за год. Пытал меня Райсен. По-хорошему, я понимаю его – я ж просто кладезь информации. Сволочь, вырвал мне два ногтя…

– Ты много ему сказал? – Холдстейн не скрывал волнения. В эти минуты он впервые в жизни жалел о своей предельной откровенности с другом и весь сжимался в ожидании ответа.

– О-о-о, – Вардис был доволен. – Такого обилия сведений он от меня не ожидал. Я прямо фонтанировал. Все рассказал: и о том, что Кэшора ты знать не знаешь, и о том, что шпионы в столице у тебя есть, и даже не один, а кое-кто в королевском совете и вовсе только твои приказы исполняет, – и, увидев, как побледнел Холдстейн, тоном знатно пошалившего мальчишки добавил. – Эринн, например.

– Что? – Моэраль удивленно вскинул брови. – Эринн?

– Именно, – Кантор лучился довольством. – Уж не думал ли ты, что я выдам им тебя с потрохами? Брось, во-первых, я не знаю всех твоих дел. И имя шпиона твоего, кстати, тоже не знаю. Я, конечно, сказал и немного правды, ну, ты понимаешь, чтобы проверили и поверили. Сказал про Арну – что это она привела тебе армию, рассказал про предательство Смони – что это был твой план. Они и так бы узнали, да и информация не так ценна… А вот про остальное я наврал. И, судя по гонцу, которого Райсен вечерком после нашего разговора отправил прочь из замка, очень скоро Линель будет осведомлен о всех твоих делах.

Холдстейн слушал, качая головой. Как он мог хоть на миг усомниться в друге?! Вардис был кем угодно, но не предателем, и теперь Моэралю было стыдно за свои мысли.

– А ногти? – спросил он наконец. – Он понял, что ты в чем-то соврал?

– Нет, – Кантор поморщился от неприятных воспоминаний. – Но я же, как ты понимаешь, не мог заговорить сразу! Это казалось бы подозрительным. Он – Райсен – привык пытать людей, знает, как это делается. Он не верит сломавшимся сразу. Он должен был удостовериться, что я его боюсь, а иного способа заставить его сделать это я не видел.

– Но ногти, – Моэраль содрогнулся от отвращения.

– Брось, это всего лишь два ногтя, к тому же левая рука. Вот если б он выжег мне глаз, я бы расстроился, а так… Ты сам подумай, ведь это стоило того! Если нам получится бросить тень на Эринна, какое преимущество мы получим!

– Огромное… Ты молодец. Но – слушай меня, – голос Холдстейна внезапно стал суров. – Второго такого случая я не допущу. Ты у меня один, и ты мне нужен. Если ты еще хоть раз сунешься в битву как простой рядовой, клянусь, я отправлю тебя в Зубец. Будешь там ждать окончания войны. Ты понял?!

И, когда друг послушно кивнул, король севера прибавил шаг.

А за его спиной, в Гофосе, армия Сильвхолла готовилась к отбытию.

Илиен

Барды поют: «Она была прекрасна как весна».

Сравнивший Илиен с весной не удостоился бы ее благосклонности. Поздняя, грязная, в этом году весна не радовала, а раздражала. Нестерпимо мучительно было расставаться с чистым белым снегом.

Карета то и дело вязла в непролазной грязи, обессиленный кучер не столько управлял конями, сколько толкал королевский экипаж. Уставшие не меньше его лошади обреченно топали вперед, с громким хлюпаньем вытаскивая копыта из месива, в которое превратилась дорога. Илиен с удовольствием прошлась бы пешком, но по обочинам тракта стояли лужи, пугавшие своей глубиной. Оставалось молча терпеть.

Обе ее служанки простыли и шмыгали носами. Илиен не сомневалась – они все проклинают ее: и служанки, и кучер, и стражники из охраны, уныло месящие грязь впереди и позади кареты. Только лорд Драмл, сопровождавший королеву в пути, старался не терять извечного радушия. Впрочем, было видно, что и его ненадолго хватит.

И все же Илиен ни на секунду не пожалела, что отважилась на путешествие. Дороги были не опасны – от Муора до самого Гофоса, где стояла до окончания распутицы армия Моэраля, курсировали королевские разъезды. Обилие стражи, в сопровождении которой путешествовала Илиен, напрочь отбивало у лихих людей все желание нападать на кортеж. А погода… что ж, это всего лишь погода. Для Илиен было предпочтительнее оказаться в болоте, нежели оставить без внимания упреки, прозвучавшие в письме мужа.

Часы тянулись за часами, за окном все так же маячил унылый пейзаж. Мокрые лиственные рощицы сменяли не менее мокрые полоски полей, по ветвям придорожных кустов с бешенным чириканьем прыгали нахохленные воробьи. Один раз Илиен показалось, что в зарослях пожухлой, оставшейся еще с осени травы мелькнула облезлая лисья шкурка. Наконец, дорога стала чуть суше и ровнее, предчувствовавшие конец мучениям лошади ускорили шаг, и за очередным поворотом показалась окруженная частоколом деревня.

– Заночуем тут, ваша милость? – поинтересовался Улисс Драмл, подъехав к карете. – Скоро стемнеет, сегодня до Гофоса мы не доберемся.

– Вам решать, милорд, – смиренно ответила Илиен, хотя ей совершенно не хотелось останавливаться на ночлег в деревушке. Сердце звало к мужу, каждый день промедления раздражал. Свидание с Моэралем было возможно лишь в Гофосе, а там он будет пребывать ровно столько, сколько нужно, чтобы дороги подсохли. Илиен не сомневалась – при первой же возможности Моэраль снимется с места.

А значит, на счету каждый день.

Лорд Драмл пришпорил лошадь, обгоняя экипаж. Илиен услышала, как он отдает приказы и откинулась на сидение, с грустью уставившись в окно. Проплыли мимо колья частокола, промелькнуло лицо сторожа, открывшего ворота.

– С каких это пор у нас появилась деревенская стража? – хлюпнув носом спросила одна служанка у другой.

– Война, все боятся, – равнодушно ответила вторая.

За добротной на вид оградой скрывались убогие крытые соломой дома. На воняющей навозом улице столпились зеваки – видеть королевскую карету было для них в новинку. Впрочем, они вели себя тихо, и Илиен не стала приказывать разогнать толпу. Погруженная в мысли о муже, она даже не сразу заметила, как к ее остановившемуся у постоялого двора экипажу бочком пробирается замызганная женщина. Поэтому хриплый каркающий голос, раздавшийся у самого окна, заставил ее резко вздрогнуть.

– Ну, здравствуй, ваше величество! – услышала Илиен, повернулась и увидела говорившую.

Утопая по щиколотку в грязи, у двери кареты, возле окна, где сидела королева, стояла крестьянка. Поначалу Илиен показалось, что женщина – древняя старуха, но после, приглядевшись, поняла: да, говорившая стара, но состарили ее не годы, а перенесенные невзгоды. Лоб и щеки простолюдинки бороздили морщины, уголки губ скорбно опустились, под глазами залегли глубокие тени. Седые волосы, выбивавшиеся из-под криво повязанного платка, неопрятными космами спадали на плечи. Одежда старая, не очень чистая, и все бы могло свидетельствовать о крайней неряшливости говорившей, если бы не аккуратные заплатки, давно, судя по виду, наложенные на поношенное платье, линялое от времени, да самодельные кружева, обрамлявшие воротник. Почувствовав в облике женщины некое несоответствие, Илиен взглянула в глаза крестьянки и отшатнулась – горе, великой силы и глубины горе, горе чистое, незамутненное увидела она на дне мрачно горящих решимостью зрачков. Илиен сама не заметила, как вытащила из кармана золотой и протянула его крестьянке.

И тут произошло невообразимое. Грязная баба с диким нечеловеческим воплем ударила королеву по руке. Монета упала в грязь, сверкнув напоследок блестящим краем. Нерешительно стоявшие до этого стражники, ожидавшие указаний королевы, без приказа ринулись вперед и подхватили крестьянку под руки. Та не вырывалась, лишь глядела на Илиен сверкавшими от ненависти глазами.

– Думаешь, монетку дала, так откупилась? Так?! – заговорила она резким, насилующим слух голосом. – Правильно, кто мы, для вас, богатых, так, мусор под ногами. Я – дерьмо, а ты – королева. К королю своему едешь, конечно. Король севера, так его называют… Два сына у меня было, два, и обоих забрал себе твой король. Забрал молодых парней, вернул два холодных трупа. Двоих детей породило мое чрево, два столпа, на которые опиралась моя старость! А ты от меня монеткой откупиться хочешь!!! Так знай, будет твое чрево проклято во веки веков, семью печатями запечатано! Как матери, мне подобные, остались бездетными, так и тебе вовек не поднять на руки своего ребенка! Проклина-а-а-а…

Вопль старухи оборвался, изо рта хлынула кровь. Илиен широко раскрытыми глазами смотрела на острие меча, проклюнувшегося из костлявой груди.

– Говорят, если проклятие не успеть произнести до конца, оно не подействует, – сказал Улисс Драмл, извлекая клинок из обмякшего тела убитой.

Королева молча задернула занавеску и закрыла лицо руками.

Проснулась она поздно. Во дворе уже ждала запряженная карета, вычищенное служанками платье свисало со спинки кровати, ноздри щекотал запах остывающего завтрака. Странно, почти до рассвета королева проворочалась в постели без сна, но потом, уже под утро, ее сморило, да так крепко, что Илиен, сквозь дрему слыша, как суетится прислуга, как поют петухи да мычат запертые в хлевах коровы, не могла вырваться из паутины сновидений.

Взглянув на стоящий у кровати поднос с тонкими ломтиками прожаренного бекона, женщина почувствовала, как предательски заныл – заболел живот. Так всегда случалось, когда Илиен волновалась, так было и в этот раз. Королева откинулась на подушку, дав себе зарок подняться через минуту, и задумалась.

Доверчивая и суеверная от природы, она болезненно восприняла как злое пророчество крестьянки, так и ее убийство Драмлом, но в глубине души была благодарна за это убийство, ища в словах лорда – словах о непроизнесенном проклятии – оправдание. Что если он прав? Что если несчастная женщина и впрямь не успела проклясть ее как положено? Илиен было стыдно за такие мысли, но, увы, она ничего не могла с собой поделать.

А еще Илиен боялась. Там, в Гофосе, до которого осталась пара часов пути, ей суждено было увидеться не только с мужем, но и с отцом, и она представить себе не могла, как оправдаться перед ним за брак Иоли. Отец верил ей, верил настолько, что не побоялся доверить младшую сестру, а она, Илиен, не только не устроила жизнь девушки, она, можно сказать, погубила ее.

А все остальное? Казнь Ульрька, эта неудачная попытка завести свой двор… Как ей глядеть в глаза мужу после всего, что сделано?

Илиен тяжело вздохнула и села. Выбора все равно не было – оставаться в одиночестве в Вантарре она больше не могла.

Сборы не заняли много времени, уже спустя час после пробуждения Илиен вновь сидела в карете. Толпы любопытных вокруг уже не было, лишь пара мальчишек оседлала ближайший плетень. Но королева видела, как мелькают в щелках приоткрытых ставень лица, как едва заметно отодвигаются в сторону занавеси… Село провожало ее недоверием и настороженностью, не зная более, чего ждать от королевы, принесшей им смерть.

Вновь запетляла по степи дорога, и глазам открылся все тот же унылый пейзаж. Не выспавшуюся Илиен скоро сморило, и она, свернувшись калачиком, задремала на сиденье, убаюканная мерными толчками, не посыпаясь даже, когда толчки эти становились сильнее и хаотичнее – это карета застревала в вязкой колее и ее подталкивали сзади.

Разбудил ее лязг цепей и резкий окрик. Вздрогнув всем телом, не понимая, где находится, Илиен села и заозиралась по сторонам.

– Мы приехали, госпожа.

И верно, карета въезжала во внутренний двор, оставляя позади растворенные ворота. Илиен поправила волосы и выглянула в окно.

За свою жизнь ей довелось увидеть лишь два замка: Иэраль, в котором она родилась, и Холдстейн, в котором теперь была хозяйкой. Гофос оказался третьим.

Первое, что бросилось в глаза – обилие людей. Гофос напоминал Холдстейн в день ухода армии, только еще более переполненный. Куда ни кинь взгляд – везде сновали солдаты. Каждый был занят: что-то нес, тащил, куда-то целенаправленно шел. Ржали кони, лаяли собаки, в воздухе висел запах сотен тел, казалось, в небе над крепостью зависло облако пара от дыхания стольких живых существ.

Улисс Драмл подскочил к карете и распахнул дверцу. Илиен, облокотившись о предложенную руку, вышла наружу и тут же сощурилась из-за яркого солнца. А когда распахнула глаза, Моэраль уже стоял перед ней.

Ноги Илиен подогнулись. Она глядела на мужа и видела его как в первый раз. Этого Моэраля она не знала. За прошедшее со дня расставания время он будто вырос на целую голову. Многодневная щетина старила его на несколько лет, а взгляд пронзительных синих глаз, казалось, стал еще суровее. Но каким уверенным в себе и полным жизни он выглядел! Он напомнил Илиен сокола, вырвавшегося на свободу. Тут он был на своем месте, естественном, присущем ему, в мире мужчин, и ей на миг показалось, будто она тут лишняя, она глупо поступила, пытаясь вторгнуться в этот мир, стать частью его.

– Моэраль… – пролепетала она, и желая, и страшась подойти к мужу.

На одно короткое мгновение ей показалось – сейчас он рявкнет на нее, силой запихнет обратно в карету и велит поворачивать восвояси… этот миг прошел, а Моэраль подошел к жене и взял за локоть.

– Идем.

Королева послушно засеменила рядом с мужем, и он провел ее сквозь двор, распахнул дверь, заставил подняться по ступенькам. Илиен сама не заметила, как оказалась в крохотной спальне с одной кроватью и сундуком в углу.

– Вообще-то это комната Сольеров, но я попрошу их переселиться, – Моэраль нарушил затянувшееся молчание. – Располагайся, я пока прикажу слугам освободить место для твоих вещей.

– А ты? – Илиен клещом вцепилась в рукав мужнина камзола, не давая Моэралю развернуться и уйти. – Я думаю, моим вещам место в твоей спальне.

– У меня нет спальни. Гофос слишком тесен, чтобы каждому благородному тут оказывали положенные почести в виде отдельных комнат и личных слуг. Лорды сидят друг у друга на головах, так что я сплю в кабинете.

– Тогда и я буду спать там.

– Нет! – возглас получился слишком резким и грубым, и Моэраль поспешил смягчить речь. – Илиен, кабинет – это место, где я работаю. Там стол, письма, карты. Там ходят чужие люди. Даже ночью. Это неподходящее место для тебя.

Губы королевы задрожали.

– Я вижу, – едва сдерживая слезы пробормотала Илиен. – Весь Гофос – неподходящее место для меня.

– Верно, – Моэраль не стал возражать. – Более неподходящее место сыскать трудно. Тут грязно, тесно и шумно, тут проблемы с водой, так что попрощайся с мыслью о теплой ванне, тут бегают крысы, тут нет даже приличной кухни, и еду готовят на кострах, тут нет женщин, кроме шлюх, поэтому готовься скучать в одиночестве… Тут вообще очень погано, и я жду не дождусь, когда дороги подсохнут, и мы сможем уйти, и поэтому я хочу спросить тебя: о чем ты думала, приехав сюда?

Илиен потупилась. Она стремилась к нему, стремилась душой и телом, а он стоял, смотрел на нее равнодушно, как на случайную знакомую, не на жену, и спрашивал, почему она приехала к своему мужу. И это тогда, когда ей так хотелось, чтобы он просто ее обнял…

Поняв, что не дождется ответа, Моэраль утомленно вздохнул.

– Илиен, вернись домой. Пускай сейчас у нас небольшое перемирие, вообще-то идет война. Тебе опасно оставаться тут, тебе будет скучно и неуютно, а у меня так мало времени…

– У тебя и в Вантарре было мало времени, – королева подняла на мужа умоляющий взгляд. – Я поняла свою ошибку, прости меня, но после твоего письма…

– Я больше не сержусь.

– Я не про это. Ты прав, это несправедливо, что у твоего соперника скоро будет наследник, а у тебя – нет, но сам подумай, ведь ты далеко от меня, о каких детях может идти речь?

– Так вот оно что! – Моэраль рассмеялся. – Признаться, такого я не ожидал. Что же, дорогая, раз дело обстоит именно так, оставайся, но я тебя предупредил – на особые удобства тут рассчитывать нечего. Располагайся, отдыхай. Я приду, когда освобожусь.

И, легко мазнув губами по волосам жены, король ушел.

Илиен с тоской оглядела убогую комнатенку и села на кровать. Совсем не такой встречи она ожидала, совсем не такой.

Несмотря на слова Моэраля, ванну королеве все же приготовили. Не такую удобную, как она привыкла, так, обычную большую бочку, зато полную горячей воды, а мыло Илиен привезла с собой.

Служанки потерли ей спину и помогли промыть волосы, вместе с грязью смывая и усталость пути, и разочарование от холодного приветствия мужа. Илиен повеселела, сгрызла подвявшее, с осени сохранившееся яблоко, оделась в простое темно-лиловое платье и, с трудом дождавшись, пока волосы просохнут и служанки уложат их в косы, вышла во двор.