Король Севера. Любовь

Евгения Минаева

Король Севера. Любовь

Общая карта Объединенного Королевства и Вольных Княжеств (собственноручно составленная Фадриком Молдлейтом с пометкой «без подробностей»).

Вардис

Кап… кап… кап…

Звук, надоедливый, отвратительный, исподволь вгрызался в сознание, раздражая, зля. Тихий, но монотонный, он ухитрился достать даже во сне, достать и раздразнить. Казалось бы, такая мелочь, просто звук капающей воды, но когда эта мелочь сопровождает тебя каждую минуту, секунду, каждый миг из тех четырех дней, что ты терпишь его, из просто звука он превращается в изощренную пытку.

Пытку текущей водой.

Вардис открыл глаза. Сон, и до этого зыбкий, некрепкий, окончательно ушел, и не было возможности его вернуть. Вокруг стояла темнота, где-то необыкновенно далеко, аж на другом конце коридора, сладко посапывал стражник. Что ж, он в своем праве – на камере пленника такие запоры, что Вардис не справился бы с ними, будь он даже не лордом, а вором, так что охранник мог позволить себе наслаждаться блаженным покоем.

Вардис смирился с мыслью, что этой ночью спать больше не придется, и сел, накрывшись одеялом.

Пленивший его Даггард Молдлейт обеспечил пленнику весьма комфортные условия, но тюрьма есть тюрьма, а значит, ничего нельзя было поделать с идущей от камней сыростью, с наростами влажного мха в углах, с крысами, свободно бродившими по камерам. Вардис мысленно благодарил врага за великодушно предоставленную кровать, благодаря которой отступила необходимость спать на полу, где до Вардиса могли добраться не только крысы, но и любая ползучая тварь. Отдельное спасибо можно еще при случае сказать Даггарду за кормежку – не иначе как Молдлейт кормил пленника с собственного стола. В остальном же… Вардис был в плену.

Так славно начавшаяся погоня за врагом закончилась плохо. На миг, всего лишь на миг он позволил себе забыть, что является лордом, которому нет нужды самолично бросаться в схватку, увлекся сбором кровавой жатвы, и вот. Его армия, впечатленная угрозой Молдлейта казнить лорда Кантора без сожаления в случае нового наступления, стоит в отдалении от города, а сам он сидит в темнице и не знает, чего ждать от следующего дня.

Как все это глупо!

Вардис поежился и плотнее укутался одеялом. То ли ночь выдалась исключительно холодная, то ли он понемногу начинал сдавать, но холод пробирал до самых костей, доводя до озноба. Вардис знал: дай он Даггарду слово благородного, что не попытается бежать, Молдлейт немедленно освободит его из тюрьмы, выделит покои, соответствующие лорду-наместнику… Увы, Вардис не был уверен, что сможет сдержать слово, а потому не стал его давать. Вот и приходилось терпеть сырость и холод.

Угрюмые мысли накатывали одна за одной. Будущее выглядело туманным, перспективы неясными. Вера в Моэраля, не бросавшего друзей в беде, позволяла надеяться на лучшее, но Вардис всю жизнь стремился быть честным с собой, а потому понимал – потребуй Молдлейт от Морри определенных вещей, например, отказаться от сражения и вернуться в Вантарру, и темница Гофоса станет для Вардиса последним пристанищем, если не могилой.

Но, что было еще хуже, гораздо хуже, чем мрачные предчувствия, это страх.

Поначалу Вардис пытался его игнорировать. Нет, это не было самообманом, просто он до конца еще не определился, чувствует ли он именно страх, или это может быть иной эмоцией. Но постепенно, чем больше времени он проводил в темнице, где имелось время подумать, тем ближе Вардис подходил к истинной подоплеке своих эмоций.

Это все же был страх.

Когда страх поселился в нем впервые и чем был вызван? Вардис долго не мог этого понять, но потом вспомнил…

Холодный снег. Боль от волчьего укуса, расползающаяся по телу. Липкие объятия небытия, из которых Вардис вырвался лишь чудом. Тогда он проигнорировал произошедшее, списал на волю случая, решил, что такого больше не повторится.

Но вероломное подсознание отложило в себе все, скомкало воспоминание и сопутствующие ему пережитые эмоции, положило на самое дно сундука в комнате, где сидит чудовище.

Второй раз Вардис испугался, когда Далая попыталась его убить. За короткое мгновение, что летел в него кинжал, он успел окинуть взглядом всю жизнь, вдруг оказавшуюся никчемной и пустой… Но потом воин в нем снова взял свое, и Вардис зубами вцепился в существование, и снова отбил себя у смерти, даже не обратив внимания, как близко она прошла.

А потом была гибель Далаи… Впрочем, нет. Сначала было известие от Моэраля о том, что Далла ждет ребенка. Это было… это было вспышкой света, да какое там вспышкой, целым костром! Впервые он задумался, что способен обрести бессмертие, что таким бессмертием является не вечная жизнь одного единственного смертного тела, но продолжение в потомках. Он ликовал, понимая, что его ребенок, его сын станет не просто его продолжением, но продолжением и всего его рода, его отца, деда, прадеда… Рожденный от Далаи – женщины, наполовину бывшей Кантор, этот ребенок стал бы больше, чем Вардис, больше, чем до это Элисьер, больше, чем кто-либо из Канторов…

Но она, эта… тварь, эта стерва, убила ребенка вместе с собой! Сбежала от Вардиса единственным доступным ей способом! О, как велика была его ярость! Он убил бы ее еще много раз, снова и снова за то, что она совершила, за то, что осмелилась поднять руку на что-то, бывшее больше, чем она сама… Но душа обливалась кровью, ибо Вардис понимал: после ухода Далаи он остался совсем один.

И теперь это одиночество, и Кэссоп, подошедший настолько близко, что Вардис ощутил на своем лице края его черного одеяния, и боль от утраты любимой женщины и нерожденного ребенка, вполне себе человеческая боль, понятная любому мужчине, все это в итоге вылилось в страх, осознать который он смог лишь оказавшись в заточении. И теперь, будучи человеком сильной воли, он встречал его лицом к лицу, оценивал, как нового врага, которого следовало победить.

Странно, он убивал много раз, порой по необходимости, порой в ярости, как например Эрея, но только сейчас осознал, что был лишь служителем смерти, проводником из мира живых в мир мертвых. Участвуя не в своей войне, он использовал ее для служения, начавшегося так давно… Уж не на той ли лесной тропинке, где он догнал однажды идущую в замок крестьянку? И не было ли его влечение к сестре плотно переплетено со стремлением к смерти, ведь именно страх смерти, страх уродства, ассоциируемого со смертью, заставил людей на заре веков запретить кровосмешение.

И уж точно, ненавидя Эрея, Вардис на самом деле избирал его достойной жертвой своему темному божеству.

Он был горд своим служением, своим участием в кровавом культе, которое всегда мог оправдать: верностью королю, необходимостью победы. Но смерть, великая и непостигаемая, внезапно обернула к нему пустое лицо, и он содрогнулся, поняв, что для нее он тоже жертва. Каждое новое убийство по сути лишь отдаляло собственную встречу Вардиса с его кумиром.

Он мог бы проигнорировать то происшествие во владениях Орпу, мог наплевать на подлый удар кинжалом. Но смерть сестры стала тем краеугольным камнем в сложившейся стене, исключить который он не мог. Далая ушла за грань не одна, ушла по своей воле, забрав с собой кусочек брата. И он остался один, совсем один перед ликом неумолимой смерти, остро осознавая, что на нем прерывается род, за право возглавить который он так долго боролся и так много отдал. Что жизнь его – хрупкий сосуд, который его повелитель смерть готова разбить одним прикосновением, когда ей будет это угодно.

Вардис почувствовал ответственность и испугался ее. Должно быть, так же боялся и его отец, когда на берегу пруда принимал решение, порядком омрачившее его собственную жизнь и разрушившее жизнь его сына. Чувствовал ли он ту же ответственность? Понимал ли, что он – лишь одинокое деревце на краю, и достаточно порыва ветра посильнее, и оно ухнет в бездну, увлекая за собой часть склона?

Вардис ощущал себя именно так. Всю жизнь он посвятил тому, чтобы быть лордом-наместником. Он ни разу не поинтересовался судьбой своей матери, истинной матери, выносившей и родившей его, ее для него просто не существовало. Он словно знал заранее, что, увидев ее, ее лицо, руки, знавшие тяжелый крестьянский труд, волосы, уже наверняка поседевшие, он не сможет воспринимать себя как должно благородному лорду. Он игнорировал кровь простолюдинки, текущую в его жилах.

Именно поэтому он так обрадовался зачатию своего ребенка! Ребенка с кровью истинного лорда!

И именно поэтому он впервые в жизни задумался о том, что ему, как и всякому, присущ страх смерти. Смерти, после которой от него не останется ничего.

Вардис содрогнулся и попытался еще плотнее закутаться в одеяло. Ничего не вышло – щедрость Модлейта окончилась на длине в пять футов и ширине два – ровно такой величины был отрез плотной шерстяной ткани, выделенной пленнику. Ежась от озноба, Вардис подмял под себя подушку, но теплее не стало. Он с тоской подумал, что загнется быстрее, чем Моэраль придет за ним, что это даже не смешно – столько бегать от смерти, чтобы сдохнуть как собака в темной конуре… И едва не закричал от злости, терзающей изнутри… Но в конце коридора загремел ключами проснувшийся тюремщик, и Вардис сдержал рвущийся крик. Погруженный в мрачные раздумья он не заметил, как наступило утро.

Далеко, в целых сорока шагах от камеры, лязгнули засовы. Шорох ног по выложенному истертым камнем проходу. Вардис равнодушно отвернулся к стене. Каждое утро примерно в одно и то же время к нему заявлялся молодой лорд с копной темно-рыжих волос и заросшим щетиной лицом, приходившийся близкой родней кому-то из Райсенов. Заявлялся и задавал вопросы, на которые Вардис презрительно отмалчивался. Он думал, так будет и в этот день, но, по всей видимости, у Райсена на сей счет были другие соображения.

– Выведите милорда из темницы.

Двое дюжих стражников вошли в камеру, сразу же заполнив ее собой. Вардис отбросил прочь одеяло и поднялся с кровати, одним взглядом окорачивая наглеца, сунувшегося было к нему. Боятся. Боятся его, хоть он и в их власти! Довольная ухмылка скользнула по сухим губам Кантора, заставив Райсена поморщиться.

Вардис сделал несколько шагов к выходу, остановился, потянулся. Рана, нанесенная Далаей, стрельнула болью – сказалась сырость темницы – но это ничуть не портило настроения. Как, впрочем, и запах давно не мытого тела, и длиннющая щетина – да какое там щетина, уже практически борода на щеках, и колтун из когда-то красивых русых волос. Вардис стоял перед Райсеном и улыбался во весь рот.

– Я вижу, вежливые вопросы надоели вам, милорд?

Райсен холодно улыбнулся в ответ:

– Вы правы. Я не из тех, кого можно долго игнорировать.

– А лорд Молдлейт знает о вашем энтузиазме? Он положительно относится к идее измывательств над единственным гарантом вашей безопасности от мести короля севера? – от внимания не ускользнуло, как при упоминании Молдлейта улыбка Райсена немного дрогнула. Соперники, самые настоящие соперники за место у королевской кормушки.

Но если Вардис думал, что своим намеком поколеблет решимость Райсена, он ошибался.

– Мне, милорд, все равно, что на этот счет думает Даггард. Он рассматривает вас исключительно как предмет торговли с Холдстейном, я же – как источник информации. Ценный источник. Я, кстати, милорд, думаю, что вы настолько ценны, что король севера пойдет нам навстречу даже ради лишившегося пары частей тела друга.

Вардис насмешливо глянул на Райсена. Лорд изволит блефовать? По лицу не понятно. Что же, даже если нет… Вардиса можно напугать смертью, но уж никак не тупой физической болью!

Похоже, Райсен что-то понял для себя. Он молча махнул стражникам и развернулся к выходу, но Вардис не стал дожидаться, пока тупая солдатня подхватит его под руки. Опережая стражей, лорд медленно и спокойно направился вслед за Райсеном.

Как ни странно, несмотря на близость возможных пыток, Вардис получал своеобразное удовольствие. Поднимаясь по лестнице, ведущей из башни в его глубокую темницу, вставая на каждую ступеньку, он чувствовал, как в воздухе становится все теплее и теплее, и наслаждался. Промозглая сырость уступала место сухому воздуху степей, по-летнему нагретому, и лорд Кантора с наслаждением втягивал его трепетавшими ноздрями.

Двор, на который вывели пленника, весь словно золотом был залит солнечным светом. Вардис, щурясь, смотрел на пылинки, кружащие в воздухе, на птиц, оголтело оравших на крыше. У одной неказистой синички вывелись птенцы: когда она подлетала к скату крыши, оттуда слышалось многоголосое верещание. Облезлая кошка жадными глазами глядела на ветви раскорячившегося в тесноте, в узкой щели между кузницей и конюшней, дуба, усеянного воробьями. Посреди площади, нежась в лучах утреннего солнца, развалилась собака.

– В Гофосе не предусмотрено пыточной? – вежливо поинтересовался Вардис. – Или вы решили порадовать меня прогулкой?

– Я бы в задницу вам запихнул вашу самоуверенность, милорд, – ласково улыбнулся Райсен, но глаза его не улыбались. – Тем более, что такой случай мне сейчас представится. Извольте пройти к кузнице.

Вардис равнодушно пожал плечами и медленно двинулся через двор. Странно, только оказавшись в плену он научился получать удовольствие от обычных в общем-то вещей, таких, например, как утренняя прогулка.

В Гофосе действительно не было пыточной. Равнинные земли, принадлежащие Короне, вообще отличались определенной уникальностью – центральный вроде бы город Гофос на деле был лишь большой, дурно укрепленной крепостью, куда лорд-кастелян, назначенный еще прошлым королем, с семьей приезжал раз в год, роль своеобразной столицы выполнял Тэльк – мелкий, неудобно расположенный – почти на самой границе степей, но отчего-то весьма любимый лордом-кастеляном город. В нем ютились ремесленники, несли службу солдаты, вели свои счета сборщики налогов, трудились в застенках палачи. В последние пять лет там даже было построено два храма, в то время как часовня Гофоса пришла в запустение. Только одно оправдывало армию Линеля, направившуюся к Гофосу вместо Тэлька – скромные размеры. Даже собственная армия кастеляна, собравшаяся для присоединения к Сильвберну, вынуждена была остаться за пределами города. Всю королевскую рать мог укрыть только Гофос.

За неимением в Гофосе различных удобств, армии под управлением Молдлейта приходилось обходиться тем, что есть. Спать вповалку на лошадиных попонах, питаться корнеплодами, отнятыми у крестьян, стоять в очереди в нужники – опасаясь эпидемии Даггард строжайше запретил справлять нужду по углам. А роль пыточной временно отвели кузнице, весьма удручив этим кузнеца – кряжистого детину, стоящего в углу, сложив руки.

– Выметайся, – Райсен был вежлив, как истинный лорд.

Кузнец коротко кивнул и вышел. Вид у него был недовольный, и Вардис его понимал – только разложил инструмент, настроился на работу, и тут на тебе, приходит какой-то хлыщ, велит тебе проваливать, а потом, пожалуй, еще и грязь за собой оставит…

– Я смотрю, вы в благодушном настроении, милорд?

– Что? – Вардис недоуменно взглянул на Райсена.

– Вы ухмыльнулись. У вас хорошее настроение?

– А с чего бы ему быть плохим? – Вардис широко улыбнулся. – Лето, утро, птички поют…

И правда, какая-то птаха бодро зачирикала откуда-то сверху.

Райсен отвернулся и заходил по кузне. Вардис видел – лорду немного не по себе: он решился сделать по-своему, но боялся. Боялся Молдлейта, хотя ни за что бы в этом не признался, боялся Моэраля. И Вардиса, славного своей жестокостью, тоже боялся, небезосновательно, честно говоря. Что-что, а мстительность лорд Кантор считал достоинством – не недостатком. Если бы Райсен немедленно приступил к пыткам, он мог бы скрыть свой страх, но он заговорил, и Вардис вычислил его слабость.

– Видят боги, милорд, мне не хотелось бы причинять вам боли.

Вардис молчал. Ему было интересно, как много рыжий скажет, прежде чем перейдет к пыткам. Райсен немного подождал, понял, что ответной реплики не дождется, и продолжил:

– Нам ни к чему ссориться. Все мы прекрасно знаем, что Даггард выдаст вас Холдстейну. Война войной, но мести правителя Вантарры никто из нас не хочет, а это, согласитесь, весьма вероятно, учитывая отношение к вам Моэраля. Получается, мы, армия короля, захватив приспешника узурпатора… не получаем за это ничего. Держим вас у себя, кормим. И все. Вы бы поступили так, попадись вам в руки, скажем, Молдлейт?

Вардис лишь насмешливо улыбнулся. К чему слова, все и так понятно. Когда к тебе попадает приближенный твоего врага, глупо церемониться. Нет, Моэраль не был щепетилен в таких вопросах, а Вардис так вообще не утруждался рассуждениями. Вся известная пленнику информация была бы выбита из него в первый же день, а уж насилием или уговорами – это как получилось бы.

Райсен прекрасно понял соперника. Один кивок солдатам, вошедшим в кузню вместе с ним, и пленника вмиг уложили на стол, на котором до этого кузнец любовно раскладывал инструменты. Второй кивок, и вот уже в руках у одного из ребят звероватого вида появляются щипчики, пожалуй, собственность все того же кузнеца.

– Итак, милорд, – голос Райсена так и сочился медом. Против воли Вардис почувствовал, как сжалось нутро. – Для начала вы расскажете мне, кто, кроме вас, на данный момент находится у Холдстейна в фаворе.

– О, я самый любимый слуга его величества, – Вардис стремился сохранять все то же благодушное выражение лица и, судя по всему, это пока удавалось. – К тому же я, признаюсь, ревнив как женщина – никого кроме себя возле любезного друга терпеть не намерен.

– Ложь, – спокойно заметил Райсен. – На первый раз я вас прощу, но поймите, милорд, сейчас я ведь задаю простые вопросы, ответы на которые мне заранее известны, проверяю вашу честность, так сказать. И если я СЕЙЧАС приду к выводу, что вы лживы как шлюха, подумайте, сколько вам придется кричать ПОТОМ, чтобы уверить меня в вашей честности, когда я буду спрашивать уже всерьез?

Вардис молча пожал плечами. Он не желал больше препираться с Райсеном и готовился терпеть боль.

– Хорошо. Второй вопрос. Тоже очень простой. Какова численность армии Холдстейна на данный момент и на какое подкрепление он еще рассчитывает?

Вардис вновь пожал плечами. Он мог, конечно, патетично воскликнуть, что мол армии короля севера столь велики, что при их приближении дрожит земля и боги падают ниц… Но зачем? Райсен все равно проверит сказанное доступным ему способом – путем пытки, так к чему строить из себя скомороха?

Рыжий все это, похоже, понимал.

– Хорошо милорд, – склонившись к лицу Вардиса, он заглянул ему в глаза. – Шутки закончились. Перейдем к серьезному делу. Сейчас я кое-что у вас спрошу и – предупреждаю – если вы не ответите, вам будет очень больно. Слышите? Очень больно. Так что врать и отмалчиваться не рекомендую. Итак: кто из приближенных Сильвберна шпионит в пользу Холдстейна?

И, когда Вардис вновь лишь пожал плечами…

– Аск! Приступай!

И тот самый звероватого вида детина со щипчиками шагнул вперед.

Тот не испытывал настоящей боли, кому не вырывали ногтей. Каждый палач делает это по-своему, но даже в руках распоследнего шарлатана сложно избежать дикой боли, когда крепенькая здоровая ногтевая пластинка вдруг вырывается из своего ложа с кровоточащими ошметками мяса, и на ее месте остается зияющая напоенная мукой рана. Аск знал свое дело – тонкая пластина под ноготь, резко, уже причиняя немыслимую боль, захват щипцами, рывок… Вардис, закусив губу, давя вопль, дугой выгнулся на столе, но был тут же прижат обратно двумя парами рук. Кровь из прокушенной губы наполнила рот, левую, пострадавшую руку словно охватил огонь. Казалось, палач выдернул не ноготь, а целый палец с мясом вырвал из кисти.

– Я предупреждал, что будет больно, – с непритворным сожалением вздохнул Райсен. – Это первая расплата за первый серьезный вопрос. У вас еще целых девятнадцать ногтей: десять на ногах и уже девять на руках, значит, у вас есть возможность отмолчаться целых девятнадцать раз. Впрочем, Аск – творческий человек, однообразие может ему надоесть. А ведь у вас есть еще уши, глаза, нос в конце концов. Зубы есть… Вам рвали когда-нибудь зубы, милорд? Короче, Вардис, если не хотите к приезду вашего господина остаться обрубком человека, начинайте говорить. Итак, я снова спрашиваю: кто при дворе нашего короля шпионит в пользу Холдстейна?

Вардис собрал волю в кулак, набрал полный рот крови и плюнул прямо в склонившееся над ним лицо, особо не целясь. Попал, и в ту же секунду несчастную левую руку вновь пронзила боль. Вардис инстинктивно дернул конечность на себя, но железная хватка Аска помешала избежать новой муки, и Вардис, извиваясь от боли, прижимаемый к ровной поверхности стола, чувствовал, как под ноготь – на этот раз – ноготь среднего пальца – ввинчивается металл, приподнимая ногтевую пластину, уродуя руку. Новый рывок щипцами, и на этот раз Вардис закричал.

С болью всегда так. Можно долго терпеть ее молча, сохраняя человеческое достоинство, но стоит только закричать, и все людское слетает прочь шелухой, обнажая под человеческой кожей животное, мучающееся от боли животное. Нет больше скреп воли, сдерживающих крик, значит, нет и скреп, способных сдержать боль. Крик вырывался, выливался из Вардиса непрерывным потоком вместе с богохульствами, оскорблениями, вместе со всеми непристойностями, которых лорд успел набраться за свои неполные двадцать семь лет жизни.

Райсен был доволен. Утершись рукавом камзола, он вновь склонился над пленником и произнес:

– Я же предупреждал… Дальше будет хуже. Я сразу говорю: вопросов у меня много. Я, например, очень хотел бы знать, чья армия пришла на помощь Холдстейну во время осады, хотел бы знать, какие у узурпатора отношения с приближенными, особенно – с приречными лордами. Хотел бы знать, есть ли у него какие дела с Кэшором. И, разумеется, мой первый вопрос: кто шпионит на него в стане нашего короля. Так вы будете отвечать, милорд?

Но Вардис вновь покачал головой.

И тогда сзади ему на шею набросили удавку. Острая бечева врезалась в кожу, рассекая ее, пережала дыхательные пути, мешая сделать вдох. Вардис попытался взбрыкнуть, изогнуться, вырваться из державших его рук, сбросить веревку с шеи, но все было тщетно. Его удушали, и он бился как рыба на суше, силясь вдохнуть, чувствуя, что тонет… тонет…

Когда удавка, наконец, ослабла, Вардис был настолько плох, что его пришлось отливать водой. В висках стучали барабаны, перед глазами все плыло.

– В следующий раз вам могут сломать руку, – равнодушно оповестил Райсен. – Или выдавить глаз. Конечно, если вы к этому готовы…

Вардис не был готов. Все еще задыхаясь, жадно хватая ртом воздух, проглатывая слова, он заговорил. Теперь его речь лилась полноводным потоком, и Райсен лишь направлял этот поток вопросами, пуская его в подходящее русло. Вардис говорил и говорил, задыхался, вновь говорил, говорил… подгонять его больше не требовалось.

Он не замолк даже когда дверь в кузницу распахнулась и на пороге объявился всколоченный разозленный Молдлейт. Кто-то донес ему о пытке, и он явился прекратить творящееся безобразие, бледный от гнева.

Короткая перепалка, которой лорд Кантор, казалось, даже не заметил, и Райсен, весь красный от злости, стрелой вылетел прочь. Даггард, с лицом перекошенным от крика, пинками разгонял солдат. Несколько людей в цветах Молдлейта подняли Вардиса со стола. Мокрые волосы Вардиса упали ему на лицо, скрывая тонкую улыбку.

Не иначе как пытаясь загладить свою вину, Молдлейт велел перевести Вардиса из темницы в удобные покои на втором этаже башни. К лорду немедленно прислали лекаря, который принялся приводить в порядок искалеченную левую руку. После удушения Кантору было сложно глотать, и лекарь заварил для него целый котелок медового отвара. Вардис пил медленными глотками и понемногу приходил в себя.

Ближе к вечеру, сидя у окна, выходившего во двор прямо напротив ворот, он увидел, как в небольшую калиточку рядом прошмыгнул человек, ведя на поводу коня.

Вардис грустно улыбнулся – лорд Райсен послал в Сильвхолл слугу с результатами допроса вражеского приспешника.

Линель

Голые деревья, обрамляющие площадь перед дворцом, выглядели сказочно неправдоподобными в розовом свете занимающегося утра. Большие нахохленные вороны то тут, то там сидели на причудливо искривленных ветвях, изредка оглашая воздух недовольным хриплым карканьем. Люди, маячившие во дворе в ожидании предстоящей забавы, кутались в плащи, скрываясь от утренней прохлады.

Процокала копытами лошадь, пропала в конюшне. Пар от ее попоны, поднимавшийся вверх в кристальной прозрачности воздуха, казался настолько плотным, что его можно было резать ножом. Конюх, выскочивший из-за двери денника, громко отчитывал мальчишку, показывая вглубь стойла, куда скрылась лошадь. Мальчишка разводил руками, оправдываясь.