Чай из лемонграсса

У Хопкинсов мы хорошо посидели. Хопкинсы была пожилая мирная пара пенсионеров, старавшихся вести активный образ жизни, как физический, так и социальный, дружить со всеми соседями и оставаться в курсе всех событий. У них собирался десяток добрых знакомых, почти постоянным составом. Ужин обычно начинался аперитивом и обсуждением свежих районных новостей, на втором блюде переходил к политике, а к концу завершался под бокал бренди или виски с десертом прениями о всякой всячине, вроде рыбалки, искусства или литературы. Каждый из собравшихся был специалистом в какой-то одной области. Мы, как профессиональные книгочеи, понемногу знали о многом. Но вы, наверное, знаете, что практически за любым столом найдется человек, сведующий абсолютно во всем. Идёт ли разговор о горных разработках, чайной церемонии или породах лошадей, такой ценный субъект всегда может поддержать разговор качественным замечанием. Такое впечатление, что спроси его про типы инопланетян и он разложит тебе все по классификациям, кто с какого созвездия, из какого племени и чем отличается от других. Один из гостей, Джо Маршалл, был именно таким типом. Он был проктологом, хорошим проктологом, у которого лечилась вся округа, много пациентов со всего Лондона и даже других городов. Джо был из породы практичных людей. Прагматичность во всех отношениях к жизни скрашивали его хорошее воспитание и склонность к юмору, правда с циничным оттенком, который накладывала его специальность, требовавшая, учитывая объект, с которым приходилось иметь дело Джо, особый подход – одновременно и прямоту, и известную деликатность. Не знаю, входит ли острая наблюдательность в рыцарский набор всех проктологов, но эта еще одна черта Джо, которая мне очень импонировала и часто играла немаловажную роль в наших совместных молчаливых тактических комбинациях в ходе застольных бесед.

Хопкинсы по сговору с нами пару раз в месяц вешали в гостиной новую репродукцию, а мы с женой как бы невзначай замечали новинку и заводили разговор об искусстве. На этот раз место для критики, причем, как мы полагали, жёсткой, занял "Сон" Пикассо. И первым, кто заметил новинку и неожиданно опередил нас, был Энтони, весьма далекий от искусства бывший военный. Он уже при входе поинтересовался, не внук ли Хопкинсов так чудновато рисует, желая похвалить ребенка, но те замяли тему, пообещав вернуться к ней за десертом.

Когда начали разливать виски, наступила торжественная пауза и Энтони спросил:

– Так что, Сьюзан, ваш Деррек делает успехи в живописи? Он изобразил тебя или директора школы?

– Нет, Энтони, наш внук ещё не дошёл до такого мастерства. Это Пикассо. Разве тебе не нравится? – с хитрецой спросила Сьюзан Хопкинс.

– А, очередной шедевр! Вы опять это повесили, чтобы завести меня и поиздеваться над старым воякой?

– Хочешь поговорить об этом, Энтони? – спросила Сьюзан, некогда ходившая к психоаналитику на групповые занятия и вынесшая оттуда немного психологических приемов и гораздо больше кулинарных рецептов от других участников групповых посиделок.

– А что об этом говорить? Конечно, это произведение искусства, а я, остолоп и ретроград, ничего не понимаю в этом, – произнёс Энтони с сарказмом, играя и любуясь бокалом с виски. – Не скрою, что в этом – и он указал на бокал, – я разбираюсь больше. А наслаждаться высоким искусством предоставлю вам.

– Тебе нужно присмотреться, Энтони. Ты не такой уж и примитивный, каким хочешь себя изобразить. Пикассо вошёл в искусство, как один из самых талантливых и популярных художников двадцатого века, что говорит о том, что его понимают очень многие.

– Пикассо не вошел в искусство, он туда въехал, как на самосвале. – вступил в разговор Стивен Роджерс, владелец гаража неподалеку, проявляя солидарность с Энтони.

– Мне кажется, больше подошел бы образ Пикассо с топором. – продолжил Энтони. – Посмотрите на это! По ней как будто мясник прошелся, только не до конца. Так, рубанул пару раз и свалил. Она… это, вообще она или кто? Оно так и осталось, бедняга, с недоделанной головой.

– Это тоже искусство. Оно просто отображает жизнь, как он её видит.

– Вот я и говорю об этом. Вы, умники, называете это выразительными средствами, я знаю. Жизнь тут вообще ни при чём. Жизнь ведь разная. Я понимаю, что он так видит. Но где он это увидел? Может, у него с глазами что-то? Я нигде не вижу в жизни квадратных лиц и людей в форме медузы или амёбы со свернутыми головами.

– Ты просто не приглядывался, Тони.

– Согласен, бывают некоторые физиономии, похожие на его художества, есть несколько в Парламенте, я знаю, но у него же все такие! Я же был с женой в Мадриде, ходили в музей. Лучше бы я пошёл пиво пить, – не заметил иронии Энтони.

– Тони, картина называется "Сон". Она так спит.

– Так невозможно спать, у неё наверняка вывих шейных позвонков. Скажи, Джо, как врач, что будет, если уснуть в такой позе?

– Как ты не понимаешь, он отображает внутреннее содержание человека, настроение.

Энтони скорчил гримасу, многозначительно обозначавшую, что он не хотел бы детально ознакомиться с подобным внутренним содержанием человека и глотнул виски. Было понятно, что Энтони избегал темы квадратных лиц и свернутых на бок голов. При этом было видно, что он уже завёлся, но не высказался полностью и дискуссией не удовлетворен. Мы встретились глазами с Джо и я подмигнул ему. Энтони надо было раскрутить дальше на откровения по поводу современного искусства, иначе вечер закончился бы обсуждением рецептов пудинга. Джо меня понял.

– А может, он просто хотел разнообразия? Может, он устал от обычных лиц, обычных людей и это просто его фантазии, сны, мимолетные видения или что-то в этом роде, – сказал Джо, поигрывая ложечкой. – Вот тебе, Тони, не надоела твоя скучная, однообразная, одинаковая жизнь? Тебе не хочется перемен? Сменить Лондон на Кению или, на худой конец, на Сицилию? Взять мольберт, фотоаппарат и…

Это был вызов. Энтони не мог этого так оставить без ответа. Пока речь шла о Пикассо, Энтони особо не реагировал на наши подначивания, но как только дело коснулось его личности, полковник пошёл в контратаку. Его руки выпрямились и кулаки уперлись в стол, как ножки пулемета или лапы у собаки, которую тащат за поводок домой, а она упирается, учуяв какой-то соблазнительный запах от ближайшего куста.

– А я доволен, Джо, своей жизнью. – с достоинством, от которого я чуть не прыснул, произнес Энтони. – я доволен своей квартирой, Лондоном. Я, между прочим, был уже в что-то типа Кении. Ходил там отнюдь не с мольбертом и мне было, знаешь, совсем не скучно. А сейчас я доволен своим настоящим, своим сегодняшним укладом жизни. Я это заработал, заслужил. Я заслужил стаканчик виски вечером за ужином. Мне нравится стабильность и понятность, Джо. Это основа общества. На таких, как я, держится страна. На тех, кто просто работает на своем месте, а не прыгает с кисточками по полям, борделям и пляжам и потом подает свою мазню, как искусство.

Энтони попался. Дальше уже можно было не подливать масла. Энтони поднял знамя и начал выдвигаться на площади с краткими, но содержательными тезисами своей программы.

– Я прекрасно обхожусь без таких художеств. Я самодостаточный, порядочный гражданин, а эти картинки рисуют рефлексирующие чудаки, которым нечем заняться. Какая польза, скажи мне, от лицезрения этой смеси красок, отдаленно напоминающей людей или что-то в природе?

– Может быть, стоит рассматривать подобное творчество в культурологическом аспекте, а не в искусствоведческом, – вступила в разговор занимавшая до сих пор наблюдательную позицию Марта. – Энтони, Пикассо – не просто художник, он – представитель целого направления, пласта мировоззрения. С него начался кубизм. Это целое направление в искусстве. И картины его, между прочим, стоят дороже всех остальных на аукционах. Это что-то да значит.

– Э-э-э, не морочь мне голову этой словесной чепухой, Марта! Понапридумывали слов, сами не знают, что с ними делать. Какая культурология, к чертям собачьим? Какой кубизм? Ну и что кубизм? А потом появится круглизм и опять этим восхищаться? Здесь полная бессмыслица, абсурд, о какой культуре ты говоришь? О культуре отсутствия смысла?

– А в чем ты видишь смысл искусства?

– Я не знаток искусств, ты знаешь, Марта, но я не совсем полный чурбан. В картине должен быть смысл, – изрёк Энтони, собрав пальцы в щепоть и показав ими Марте весь смысл. Затем, решив, видимо, что жеста будет недостаточно, Энтони для убедительности усилил свой тезис, округлив глаза, как человек, севший вдруг на гвоздь. – В любой работе должен быть смысл. Искусство – это тоже своего рода работа. Для художника. Он же получает за это деньги? Картина, или скульптура должна отражать действительность или воспевать что-то. Природу, человека, подвиг. Может изображать историческое событие с точки зрения художника, но с соблюдением исторической правды, изображать какого-то человека, его достоинства.

– Тогда ответь мне, дорогой, что такое вообще смысл? В чем смысл жизни?

– Марта, может, не стоить мучить полковника онтологическими проблемами? – Вступил в беседу Хопкинс. – Я понимаю, виски будет способствовать развитию такой темы, но…

Энтони покосился на Хопкинса, пытаясь догадаться, что скрывается под термином "онтологический" и как ему реагировать на изменившееся направление беседы.

– Уолтер, а ты не пугай нашего полковника умными словами. Всё не так уж сложно. Я не спрашиваю Энтони, что он думает об экзистенциализме или о разнице во взглядах Хайдеггера и Канта на онтологию. Вопрос проще.

– Да, Марта, Уолтер прав. Ты всё равно далеко не продвинешься со мной в этом вопросе. Ты от меня хочешь философских заключений? Это вы с Питером книгочеи. Может быть, вы на ночь глядя, ложась в кровать и ведёте перед сном ваши , как их, онтологические беседы, а я не философ, я военный.

– Почему не продвинусь? Давай продвинемся, Тони. И что нам мешает зайти далеко? Почему характеристики мотора ты можешь обсуждать два часа, а о главных вопросах ты не можешь поговорить? Ты же человек. Просто скажи своими словами. Я пойму, уверяю тебя.

– Хорошо, Марта. Для меня смысл в пользе. Ты должен приносить пользу людям. – сказал Энтони, опять демонстрируя Марте уверенную щепоть, в которой теперь заключался не только весь смысл, но аккумулировалась и вся польза для всего человечества. – Это может быть громко сказано, но это так.

– Так ты последователь Аристотеля! Это похвально, – с улыбкой сказала Марта.

Энтони сузил глаза и ответил:

– Эх, Марта… Аристотеля, кстати, я уважаю. Он был учителем Александра Македонского. Если он воспитал такого воина, значит, его философия что-то значила. А что он говорил по поводу смысла жизни, позволь тебя спросить, раз уж ты упомянула его имя?

– Он считал, что у каждой вещи есть своё предназначение, а самая высшая цель – благо с большой буквы. Ну ладно, Энтони, не обижайся. Вернёмся к Пикассо. Ведь его картины тоже приносят пользу. Миллионы, если не миллиарды людей получают удовольствие от них. Это, может быть, не материальная польза, но все равно польза. Это эстетическое наслаждение, – сказала Марта, передразнивая жест Энтони, а на последней фразе расправив пальцы и продемонстрировав Энтони эстетическое наслаждение раскрытой ладонью.

– Я тебя умоляю, Марта, большинство людей ни черта не понимает в этих картинах, как и в Аристотеле, а только верит кучке умников, – здесь Энтони опять воспользовался щепотью, теперь чтобы изобразить кучку умников, – очень удачно и намертво схватившихся за этот бизнес, что это большое искусство. Скажи, пожалуйста, что изменится, если этому существу на этой картине свернуть башку налево, а не направо и покрасить её в фиолетовый цвет? Да ничего! И точно так же будут восхвалять. Я понимаю, когда картина написана реалистично, правдиво. Леонардо да Винчи, например. Красиво, точно, каждый мазок – искусство. Или, помните, картину "Битва при Ватерлоо"? Кстати, помню, когда мы были на Фолклендах и к нам на корабль прислали одного из центрального штаба…

Я кивнул Хопкинсам, что организую чай и пошёл на кухню. Я, вероятно, остался и послушал бы историю про офицера из штаба в двенадцатый раз, благо каждый раз Энтони разнообразил своё повествование новыми подробностями, фактами и более ранними воспоминаниями, которые, следуя друг за другом, выстраивались в его рассказе, как эсминцы в эскадре в боевом походе и конца им не было, но сегодня меня заботила другая проблема. По дороге на кухню я третий раз за вечер подумал, а не сбегать ли мне быстро домой и проверить билет, не случилось ли что с ним. Ведь мог случится пожар, забраться воры или какая-нибудь другая неприятность. Кроме того, мой мозг до сих пор не пришёл в порядок от новости о выигрыше. Сложившаяся жизнь разъезжалась по швам, как лёд на какой-нибудь суровой сибирской реке весной. Перед нами открывались столь далёкие и огромные перспективы, что разум не мог сразу все разложить по полочкам в этом хаосе. Мысли бегали, как льдины в потоке на той далекой могучей сибирской реке, с грохотом сталкиваясь между собой и мешая друг другу. Усилием воли я прогнал дурь из головы и для отвлечения мыслей занялся чаем и десертом. Так как я уже хорошо знал направление речи Энтони, а также приблизительную её продолжительность с учётом одобрительных вопросов и комментариев соседей по столу и дополнительных параллельных воспоминаний Энтони, я решил не торопиться назад и занялся художественной раскладкой печенья. Сначала я попытался соорудить что-то вроде старого замка. Одновременно внутри головы я пытался ловить, распихивать и сортировать бегавшие муравьями тысячи мыслей. Потом замок из печенья превратился в кусок Великой Китайской стены, который затем преобразовался в Фудзияму. Далее моя фантазия уверенно двинулась дальше, я взял поднос побольше, нашёл у Хопкинсов пакет сахарного песка, насыпал весь килограмм ровным слоем, разровнял его, вилкой сделал полосы на песке, как положено, и стал укладывать печенья, ломая некоторые на части и укладывая кусочки, как в японском саду камней. Сделав таким образом его маленькую кулинарную копию, я прислушался к разговору в гостиной и, уловив слова из морской тематики, понял, что повествование Энтони ещё не закончилось, спокойно предался созерцанию своего произведения. Странно, но меня никто не искал, и я успел уйти в медитацию глубоко. Хаос мыслей постепенно стал рассасываться и мне начали мерещиться пальмы, быстро растущие из сладкого белого песка. На них росли лотерейные билеты. Вернул меня в реальность громкий смех из гостиной. Я взял поднос и пошёл к народу. Разговор, как я и надеялся, перешёл на другую тему. Речь шла уже о религии. Военную тему, видимо, закончили. Энтони, судя по его расслабленному виду, удалось полностью высказаться и детально вспомнить и офицера из штаба и Фолкленды и ещё всё это связать с искусством. Спикером теперь выступал Джо, который с вальяжным видом рассуждал, похоже, об истории религии. В его довольном и наставническом тоне уже чувствовалась пара порций виски.

– Я думаю, Сьюзан, что христианство появилось в тот момент, когда Бог отчаялся, что до Запада дойдет хоть что-то светлое и хорошее. Когда в Европе, до Рождества Христова, греков и римлян примитивно пугали Зевсами да Юпитерами с молниями, а у нас вообще поклонялись дубу, на Востоке давно уже существовала глубокая философия. Индуизм, потом появился буддизм. Вполне гуманные, человечные религии. Но только они так и остались там, на Востоке. А Европе нужна была некая подобная религия мирового масштаба. Глобализация, я думаю, началась именно тогда. А вот и Питер. Ты где пропадал?

– Готовил наглядную иллюстрацию к твоей речи, Джо. Предлагаю всем отведать этого домашнего имбирного печенья, насыщенного ян-энергией и, заодно, помедитировать и прочувствовать всю глубину восточной философии. По крайней мере, печенье точно станет ещё вкуснее после этого.

– Оммммм, – протяжно сказал Джо, глядя на свой стакан, с наслаждением допил виски из него, смачно почавкал и отправил следом в рот кусок печенья. – Дружище, ты как всегда прав. Виски точно как будто сразу набрали пяток лет! А с травкой нет у Вас печенья? Это ещё больше расширяет сознание.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.