Запретная зона

– А что ты думаешь. У немцев при нацистах моральный закон вдруг взял и исчез?

– А где же он у них был?

– На том же самом месте. Просто Гебельс повернул его в другую сторону. Вы хотите справедливости? Вот вам злые большевики, которые творят преступления, и справедливо уничтожить их. Вы хотите сострадать – сострадайте жертвам большевизма. И чем сильнее в них моральный закон, тем больше они поддерживают нацистов.

– А что делать тем, на кого пропаганда не действует?

– На тебя не действует?

– На меня не действует.

Пропаганда бывает двух типов – ложь и правда.

Можно сообщать правду и только правду, но не всю правду. И выводы из этой полуправды будут ложными.

А можно лгать и не стесняться этого. И говорить, да мы лжем, но и другие лгут. Все лгут. Есть только ложь, и тебе выбирать. Если выберешь нашу ложь, это даст тебе привилегии, спокойствие, а если выберешь не нашу ложь, это создаст тебе большие неприятности. Только это все неправда.

– Что неправда?

– Неправда, что правды нет.

– Твой моральный закон можно повернуть в любую сторону.

– Нет, нельзя.

– А моральный закон народа можно. И поэтому ты в одиночестве.

– Поэтому я не могу перейти табу. Для меня это означало бы перестать быть человеком.

Женя вернулась в комнату.

– Я ложусь спать,– заявила она.– Идите на кухню.

– Что?– вздрогнув, сказал Сергей и посмотрел на неё.– Что ты сказала?

– Я ложусь спать,– повторила она.

– Зачем? То есть как, спать?

– Мне завтра вставать.

– Куда?

– Какая тебе разница,– она выключила музыку.– У меня завтра собеседование. Утром. Мне надо выспаться, так что идите на кухню.

– Мы же ещё кофе не пили! В чём дело?

– Я сказала.

– Да что такое!– сказал он.– Что случилось?

– Ничего не случилось.

– Пойдём,– сказал я ему, вставая.

– Нет, подожди,– сказал он.– Я хочу знать, что случилось.

– Пойдём,– повторил я.– И захвати бутылку.

6

Кухня создавала впечатление недавно сделанного ремонта, и трудно было даже сказать сразу, почему. Наверное, из-за света, который был не живым и теплым, а холодным и как будто отдавал синевой. В воздухе ощущался слабый запах антисептической свежести, и над плитой тихо гудела вытяжка, хотя ничего не готовилось, и духовка была выключена. Тихо гудел холодильник, тихо гудела лампа дневного света над мойкой. Все было тихо. Я поставил тарелку с баклажанами на кухонный стол.

Они разговаривали в комнате.

Меня пронзила острая боль. На лбу выступила испарина.

Я опустился на табуретку.

Теперь будет больно, нужно выпить. Как можно больше. Водка была в комнате.

Когда же он, наконец, придёт!

Я поставил кулаки на стол и уткнулся в них лбом.

Он вошёл на кухню, неся бутылку и тарелку с салатом.

– А рюмки?

– Остались в комнате.

– Принеси.

Он ушёл и вернулся с рюмками. Закрыл дверь кухни.

Я налил водку.

– У тебя есть ещё?

– Да,– сказал он,– в холодильнике. Ты не знаешь, что с ней?

– Знаю,– сказал я.– Давай выпьем.

Он сел за стол и взял рюмку.

– И что же это такое с ней?

– Не знаю.

– Ты только что сказал, что знаешь.

– Ну и что. Мало ли что я говорю. Важно только то, что происходит между вами. Мы были очень близки с тобой, но теперь есть вы двое, и по отношению к вам я человек посторонний. Так не всё ли равно, что я знаю или думаю, что знаю, не всё ли равно, что я думаю?

– Мне не всё равно.

– И в чём же ты меня подозреваешь?

– Я?– удивился он.– Ни в чём…

– Тогда почему тебе не всё равно?

– Ну как…

– И не будем больше об этом.

Мы помолчали.

– В туалете нашли труп, – неожиданно сказал он.– Там, на работе, в офисе. Теперь всех допрашивают и все под подозрением. Самое идиотское, что неизвестно, кто этот тип, убитый. Вроде не бомж, да к нам и не мог бы зайти бомж. Одет как все. Но никто его не знает. Поэтому все под подозрением в равной степени.

– Почему под подозрением?

– Потому что у всех в равной степени отсутствуют мотивы убийства.

– Это и есть твои неприятности на работе?

– Не в этом дело. То есть не в том, что кого-то убили, а в том, что некоторые мои слова, решения, поступки могут показаться странными и подозрительными, если подать под определенным углом. Сами по себе они ничего не значат, но стоит произойти событию вроде убийства, как им уже можно придать некий иной смысл. И все, кто имеют что-то против меня, сейчас пытаются это использовать. У нас образовалось как бы несколько противодействующих группировок, и пока неизвестно, чем кончится дело, и чья возьмет. Поэтому я вынужден все время контролировать и тщательно взвешивать все свои слова, поведение, действия.

– Так вот почему ты нервничаешь.

– Да, вот так,– сказал он.– Весело живём, да?

– Наверное,– сказал я.

– Если хочешь, кури,– сказал он, взяв с подоконника пепельницу и поставив её передо мной.

Он приоткрыл окно.

– Вы же оба не курите, откуда у вас пепельница?

– Она курит,– сказал он.– А ты не знал?

– Нет,– сказал я.– Что я о ней вообще знаю? Только то, что она твоя жена.

– Каждый знает только то, что для него достаточно.

– Нет. Только то, что он позволяет себе знать.

– Тоже верно,– согласился он.

– Я вот что подумал. Ты зачем женился-то?

– Кто, я?

– Ну да.

– Ну, ты даёшь! Что это за вопрос вообще?

– Нормальный вопрос.

– Ну, не знаю…

– Слушай, там в комнате моя тарелка осталась. Я бы ещё поел немножко, может, тошнота пройдёт…

– Думаешь, тебя тошнит от голода?

– Нет, конечно, это всё нервы, но надо же на что-то надеяться.

– А тебя не вырвет?– с сомнением сказал он.

– Может и вырвет,– сказал я.– Но будем надеяться на лучшее.

– Ну, давай надеяться. Только зачем тебе грязная тарелка? Возьми другую.

Я встал и взял чистую тарелку. Он достал из кухонного стола вилку и протянул мне.

– Так о чём ты спросил, я не понял.

– Да ладно,– сказал я, отмахнувшись.– Всё ты понял.

– Зачем я женился?

– Ты уже ответил.

– И что я ответил?

– Ты сказал "не знаю".

– А ты?– сказал он.– Зачем ты приехал?

– А почему ты не спрашиваешь, зачем я уехал?

– Затем что это уже не актуально. Ведь ты вернулся.

– А,– сказал я.– Ну да.

– Так зачем ты приехал?

– Зачем я вернулся?

– Да.

– Неважно. Может быть, это было важно вчера, а теперь уже нет…

– Москва предъявляет слишком большие счета, и все силы здесь уходят на то, чтобы их оплачивать. Здесь можно жить только тогда, когда у тебя нет выбора. А если у тебя есть выбор, жить здесь или где-то ещё, то этот город не для тебя.

– Значит, если я один раз уехал, то неминуемо уеду снова?

– Ты не просто уехал. Ты жил где-то там, а теперь вдруг решил вернуться.

– И снова уеду?

– Да.

– И что, это значит, не стоило и приезжать?

В комнате погас свет.

– Надо было магнитофон захватить.

– Она уже легла,– сказал он.

– Да. Так значит, это уже не актуально?

– Что именно?

– Всё. О чём я думал тогда, на что наделся, во что верил…

– Слушай, давай сменим тему,– сказал он.

– Не уверен, что получится, но давай попробуем. Как в анекдоте, знаешь? К настоятелю церкви приходит бизнесмен и говорит: “Святой отец, если я пожертвую вашей церкви миллион, я попаду в Рай?” Настоятель отвечает: “Не уверен, что получится, сын мой, но попробуем…”

– Да, как в анекдоте.

– Я кофе хочу. Ты не против?

– Нет.

– Будешь?

– Да.

Он встал, взял с плиты чайник и, открыв кофеварку, налил в неё воды. Достал жестяную банку с кофе.

– Я ведь понял, о чём ты спросил,– сказал он.– Зачем я женился… Понимаешь, должно быть в этой жизни что-то моё, в этом городе, веке, в моей жизни… Это то, что я называю постоянством. Понимаешь?

– Здесь и так ничего не меняется.

– Каждый день меняется.

– А я думал, это любовь,– сказал я.

– Что?

– Любовь.

7

Чего я так упорно от него добивался? Это освещенное холодным светом замкнутое пространство кухни со слабым запахом антисептика было нашим космическим кораблем, где были только он и я, одни в темноте внеземного пространства, бесконечно далеко от всего человечества и планеты, на которой оно обитает. И должны были выяснить что-то очень важное, что касалось только нас двоих, и поэтому имело значение принципиальное. Пределы дозволенного, границы запретной зоны. Если жена не имела для него большой важности, то и я мог пренебречь тем, что Женя – его жена. А если дело было иначе, я не мог нанести ему этот удар и предать его, а значит и себя. И выяснить этот вопрос могли только мы с ним вдвоем, пользуясь тем, что остались одни, и Женя отсутствует. И вокруг нет никого, за окнами темнота, и за стенами тихо. Соседи по дому спят и спит город, хотя Москва никогда не спит, но здесь, далеко от центра в Печатниках это не так очевидно.

– Ты чего не пьёшь?– спросил он.

– Я не могу есть и пить одновременно, ты же знаешь.

– Ты хочешь сказать, она не идеал, да? Ты это хотел сказать?

– Да нет…

– Ты это хотел сказать. Что она первая попавшаяся. Но это не так.

– Я знаю, что это не так.

– Я говорю тебе, это не так. Ты…

– Я всё понимаю.

– Не понимаешь.

– Ну как хочешь,– сказал я.– А я вот сейчас подумал, что я-то вернулся совсем за другим. Да и не возвращался я вовсе, просто потому что вернуться никуда нельзя. Этот город и тот, из которого я уехал два года назад – это два разных города…

– А ты?

– Вот именно.

– Ты изменился?

– Вот именно. Есть что-то за пределами этого "я". Того, к чему я привык.

– И ты думаешь, это "что-то" может быть лучше?

– Есть что-то, что неизменно, и мне не нужно подтверждать это искусственно, и не нужно ничего искусственно закреплять. За собой.

– Почему ты так в этом уверен?

– Не знаю.

– Если ты не знаешь, почему ты уверен, то ты не уверен?

– Не знаю.

– Если есть что-то, что ты не можешь переступить…

– Да,– сказал я.– Что-то я не могу переступить…

– В этом поиске нового.

– Да.

– И потому ты уехал?

– Я вернулся.

– Надо сказать, ты очень внезапно уехал. Это было похоже на бегство.

– Не всё ли равно, на что это было похоже?

– Кофе готов.

– Да.

– Давай, наливай, а то остынет.

– Не остынет. Эта кофеварка с подогревом.

– Ты хочешь успокоиться, а для меня спокойствие означает смерть. Даже не смерть – смерть прекрасна. Омертвение.

– Я хочу успокоиться?

– Ты сам так сказал.

– Что я сказал?

– Что ищешь постоянства. Но обустраивая тылы, ты отказываешься от наступления. Потому что невозможно наступать, всё время обустраивая тылы. И при этом ты хочешь непременно быть современным и готов принять любые новые правила.

– Не понял.

– Мы никогда не понимаем того, что может нас разрушить. Так мы защищаемся.

– Значит, я защищаюсь от жизни? Ну спасибо.

– Не обижайся.

– Да нет уж,– сказал он.– Пожалуй, обижусь.

– Ну как хочешь,– сказал я, пожав плечами.

Он поставил на стол чашки и налил кофе.

– Что-нибудь достать?

– Я не пью сладкий.

– Я имел в виду печенье там…

– Мы идём разными путями, но к одной цели, а в чём эта цель, ни ты, ни я не знаем. Может быть, я знаю больше, чем ты, а может быть, наоборот. С другой стороны, несовершенное знание суть заблуждение. А всякое знание несовершенно…

– Но есть факты.

– Да. Но мы всякий раз интерпретируем их, и всякий раз по-разному.

– Ну, не всякий раз.

– Мы умеем не замечать того, что может нас разрушить.

– Это не всегда удаётся.

Я кивнул.

– Да. Иногда мы видим то, чего нам не следовало бы видеть.

– И что же нам делать?

Я пожал плечами.

– Иногда помогает слабость, иногда – сила. Я не знаю, чем всё это закончится. Моя жизнь ещё продолжается, а ты спрашиваешь о моих суждениях и ждёшь окончательных формул.

– Но есть же в тебе что-то, что не меняется!

– Да,– сказал я.– Переменчивость.

– Значит, Москва – это твой город? Наверное, ты по нему скучал, потому и вернулся?

– Да. И ещё. Мы знаем друг друга четырнадцать лет, и наверное, это что-то значит.

– Да,– сказал он.– Но я не об этом.

– То, что неизменно, и есть подлинное.

– А ты спрашиваешь, зачем я женился.

– Можешь считать, что я ни о чём не спрашивал.

– Или ты хотел спросить, почему я женился именно на ней?

– Какая разница?

– Для меня большая.

– Ты любишь её?

– Да.

– Так я и думал.

– Я в самом деле люблю её.

– Любовь – это разрушение.

– Ну, может быть, я тоже ищу чего-то за пределами своего "я".

– Хороший у тебя кофе.

– Обычный.

– Нет, хороший.

– Хочешь ещё?

– Да, но чуть позже. Ты знаешь, в городе, где я жил эти два года, есть ботанический сад. Я любил приходить туда, гулять среди деревьев, я полюбил его. И вот однажды в городе был ураган. Ветер срывал с крыш черепицу, вырывал с корнями деревья, обрывал линии электропередач… Я вышел на улицу. Фонари не горели, и вокруг было темно, в домах не было света, и ни одного человека вокруг, словно бы город вымер. И только этот ветер, который хотел свалить меня с ног, а я стоял, сопротивляясь ему, и он не мог одолеть меня, и такая радость, такое ликование было, я кричал что-то, орал, размахивая руками, мне хотелось, чтобы ветер дул сильнее, сильнее! Чтобы он повалил, уничтожил, стёр с лица земли всё вокруг, чтобы ничего не осталось, чтобы заново, всё можно было начать заново… А потом я вспомнил об этих деревьях в ботаническом саду, и мне стало так жалко их, что на глаза навернулись слёзы. Я представил себе, как они сгибаются на ветру, и возненавидел его. Я почувствовал, как им больно. Я не хотел, чтобы они погибли. Понимаешь?

– Ты хочешь сказать, что… Для меня всё это как твой ботанический сад?

– Что, всё?

– Жена.

– Жена?

– Ты спросил, зачем я женился.

– Я воспринимаю её только как твою жену, но ты не обязан воспринимать её только так.

– Зачем тогда ты это спросил?

– А почему бы мне было не спросить?

– Ты спросил об этом слишком серьёзно. Не помню, чтобы раньше ты говорил о чём-нибудь без иронии.

– Может быть, я изменился?

– Нет.

– Тебя это тревожит?

– Да. Ты спросил меня об этом без иронии. Ты хочешь сказать, это мой ботанический сад. Ты хочешь, чтобы я уступил её тебе?

– Что?

– Ты хочешь, чтобы я уступил её тебе?

– Ты не сможешь этого сделать, а я не смогу этого принять. Как же я могу этого хотеть?

– Но ты хочешь этого?

– Не так уж и важно, чего я хочу…

– Почему иначе ты заговорил об этом?

– Я говорил о другом.

– Ты спросил меня, почему я женился.

– Да, и что?

– Зачем иначе бы ты об этом спросил?

– Затем что есть ты, и есть я. И мы были, когда её ещё не было.

– Знаешь, как мы с ней познакомились?

– Ты расскажешь мне об этом. Давай сварим ещё кофе.

– Давай,– сказал он.

Он встал и, достав из кофеварки фильтр, промыл его под краном, засыпал новый кофе, налил в кофеварку воды и включил её.

Я закурил. Он приоткрыл окно.

– Мы познакомились с ней в метро,– сказал он.

– В вагоне?

– Да. Я увидел её и подошёл, а у неё на пальце было обручальное кольцо, и она сказала, что нарочно носит его, чтобы к ней не приставали на улице.

– И вы поженились.

– Да, через два месяца.

– Долго же тебе пришлось её уговаривать.

– А почему ты думаешь, что я её уговаривал?

– Ты же знаешь, я обо всём говорю с иронией.

– Ну и что же нам теперь делать?

– Что?– сказал я.

– Ты уехал, потому что этот город тебя разрушал, потому что ты не мог или не хотел переступить через что-то… И вот ты вернулся. И что? Что нам теперь делать?

– Ложиться спать,– сказал я.– Ты во сколько встаёшь?

– А мне некуда тебя положить.

– А мне не на чем будет добраться домой, да и не хочу я никуда ехать. Мне с утра на работу, а отсюда добираться ближе.

– И что?

– Ничего,– сказал я.– Если у тебя нет лишнего матраса, я останусь на кухне. Ты сказал, что в холодильнике есть ещё водка, а значит, я могу просто не спать эту ночь. Посидеть здесь. Только вынеси мне из комнаты магнитофон. У тебя есть наушники?

8

Я проснулся от осторожного, но настойчивого стука.

Некоторое время я продолжал лежать, безучастно слушая его и даже не пытаясь сообразить, где я нахожусь, и почему вокруг так темно.

Потом включился свет, и я увидел, что лежу на кафельном полу ванной на расстеленном махровом халате.

Я тяжело встал с пола и, пригладив волосы пятернёй, открыл дверь.

Передо мной была Женя.

– Что ты тут делаешь?– сказала она.

– Теперь уже ничего,– хрипло сказал я.– Я здесь спал.

– А почему здесь?

– Не знаю,– сказал я.– Не помню. Наверное, просто захотел спать.

– Ты что, спал здесь всю ночь?

– А сколько сейчас времени?

– Думаю, тебе лучше умыться,– сказала она. И закрыла дверь ванной.

Я повернулся к умывальнику и включил воду. Потрогал. Сделал воду теплее.

Стал умываться.

Всё происходило очень медленно. Она ждала за дверью.

Я умылся, вытер руки и лицо полотенцем и вышел к ней.

– Ванная свободна,– сказал я.– Можешь умываться, а я пока сварю кофе.

– Ты не знаешь, где что. Я сама всё сделаю. Не трогай ничего.

Она закрылась в ванной.

Я пошёл на кухню, включил свет и сел на табуретку за стол. Приоткрыл окно и, взяв с подоконника пачку сигарет, достал сигарету и закурил.

………………………………………………………………

Она вошла на кухню.

– Ты уже куришь?– сказала она.– Натощак?

– Это вредно?

– Конечно.

Я затушил сигарету.

– Больше не буду.

– Я сейчас приготовлю завтрак.

– Тебе помочь?

– Не надо,– сказала она и открыла холодильник.

Она выставила на стол маслёнку и блюдце с нарезанным сыром.

– Ты что хочешь, яичницу или варёное яйцо?

– Яичницу,– сказал я.– С сыром.

– Не смотри на меня. Я не накрашена.

– Ты лучшая женщина на земле. И что с того, что ты не накрашена? Когда солнце светит сквозь дымку, оно всё же остаётся солнцем. Просто потому что другого солнца у нас нет.

– Ты очень быстро пришёл в себя,– заметила она.

– Вовсе нет,– возразил я.– Я всё ещё в прострации.

– Заметно.

Она зажгла конфорку и, достав из духовки сковороду, поставила её на огонь и налила на неё масло.

– Тебе два яйца?

– Можно три,– сказал я.– А можно и ни одного. С меня хватило бы простого бутерброда с сыром. Только давай сварим кофе.

– Ты не завтракаешь?

– Когда как.

– Я тоже,– сказала она.– Сейчас сделаю кофе.

Она вылила на сковородку яйца, выбросила скорлупки в мусорное ведро и, ополоснув руки, вытерла их кухонным полотенцем и принялась за кофе.

Я наблюдал за ней.

Она включила вытяжку. Над плитой загудело. От окна потянуло сквозняком, запахло зимней свежестью.

– Тебе на работу?– спросила она.

– Да,– сказал я.– А тебе?

– Мне тоже.

– На собеседование.

– Да.

– И во сколько?

– Время ещё есть. А тебе?

– Как приеду.

– У тебя такая работа?

– Нет. Просто такой уж я есть.

– А,– сказала она.– Понятно.

– Они могут уволить меня в любой момент, но вряд ли смогут изменить меня…

– Я поняла,– сказала она.– Ты любишь сильно зажаренную?

– Яичницу? Нет.

Она достала тарелки.

– А где грязная посуда?– спросила она.

– Я помыл. Ночью.

– Ты ночью мыл посуду?

– Да, а что?

– Да нет, спасибо конечно… Просто…

– Мне нечем было заняться, вот я и вымыл посуду.

– Спасибо.

– У тебя яичница подгорит,– сказал я.– Ты сделала слишком сильный огонь. И забыла посолить.

Она выключила конфорку и, сняв сковороду с плиты, опрокинула яичницу на тарелку.

– А ты?– спросил я.

– Я не хочу.

– Ты сделала яичницу из четырёх яиц.

– Да,– сказала она.– Сейчас будет кофе готов.

Она поставила на стол чашки.

– Сядь,– сказал я.

– Тебе достать кетчуп?

– Да.

Она достала из холодильника бутылочку кетчупа и поставила её передо мной.

– Сейчас будет кофе готов.

– Да,– сказал я.

Она опустилась на табуретку.

Я протянул к ней руку, коснулся её руки. Она сидела, не глядя на меня.

– Положи сыр,– сказала она,– а то не расплавится…

– И что же нам делать?

– Остынет, и не расплавится. Ты хотел яичницу с сыром.

Она посмотрела на меня.

– Я не могу иначе,– сказал я.

– А мне?– тихо сказала она.– Думаешь, легче?

– Ведь ты всё понимаешь…

– А где ты работаешь?– сказала она, убирая руку.

– Что?

– Не мучай меня.

– Я сопротивляюсь изо всех сил,– сказал я.– И лучше бы тебе оставить меня одного.

– Я не могу,– сказала она.

– Не можешь?

– Нет.

– Я тоже.

– Мне на работу, я должна выпить кофе… Это было бы неправильно.

– Да. Но так тоже нельзя.

– Нельзя. Сейчас мы выпьем кофе, и ты уйдёшь.

Она выключила кофеварку.

– Да,– сказал я.– Именно так и будет. И я знаю, что это будет так, и ты знаешь, что иначе нельзя…

Она наливала кофе.

– …Просто потому что нельзя, и всё. А у тебя сегодня собеседование, и ты тоже уйдёшь. И ему на работу, и он тоже уйдёт, мы все уйдём. И пусть без нас здесь всё решится само собой.

– Что значит, само собой?– сказала она.– Вовсе не само собой!

– Но это уже произошло.

– Вовсе не само собой.

– Ты борешься с этим…

– У тебя остынет яичница, и сыр не расплавится…

– Я не могу просто взять и уйти,– сказал я.– Потому что мне некуда бежать от этого. Потому что это и есть моя жизнь, весь мир. Куда же мне бежать от жизни? Есть только один путь, но и там, куда он ведёт, ты настигнешь меня… Мы не можем делать вид, будто ничего не произошло…

– Не надо,– сказала она.

– Да.

Мы молчали.

Я смотрел на её губы.

Она замерла.

Она смотрела на мои губы. Она стала медленно подаваться ко мне.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.