Дыши

Барселоника

Дыши

Мне бы хотелось не иметь к этой истории никакого отношения.

Быть эпизодической филигранной тенью в двух абзацах. Той тенью с красной помадой на губах, что улыбнулась бедному потерянному мальчику где-то на повороте у Невского, внеся в его жизнь 2 мг дофамина. Ему бы с лихвой хватило, чтобы добрести в тот ноябрьский вечер до дома и не чокнуться.

Мне бы польстила такая роль. Добрый ангел, что появляется на мосту в адский ливень, улыбается нездешней улыбкой Джоконды – и исчезает, аки мимолетное видение. Быстрее, чем даунская способность мозга критически оценить произошедшее.

Антон говорил, он часто видел ангелов в Питере. И это всегда происходило на мостах.

Они улыбались ему. С тем выражением лица, которое вынуждало широко скалиться в ответ, даже если две минуты назад ты сломал ногу в крышесносной аварии. Ты не уверен, что доживешь до утра – но ангелам при встрече не улыбнуться не можешь.

Антон говорил, это вшито в ДНК.

Я бы хотела быть таким мимолетным ангелом в его истории. Но эта роль (а заодно и роль дьявола) в нем уже была занята.

Мне же досталось… Хм…

Одна его психиатр исповедовала радикальную ветвь христианства. Она говорила, чтобы уменьшить внутреннее страдание, нужно перенести желание вредить себе на что-то вовне. Сделать процесс получения боли частью своей ежедневной рутины, сделать боль легальной. Так что Антон купил себе доску с гвоздями и с того самого дня каждое утро занимался мазохизмом уже в пределах общественной нормы. Эта штука с гвоздями называется «садху».

Меня он тоже называл садху. Я была ходячим олицетворением всего, во что он боялся превратиться из-за своей гребаной шизофрении.

Дурак

– Принимаете Аминазин?

Антон кивнул и дернул глазом. Нахождение в кабинете психиатра, прежде приносившее спасительное чувство покоя, теперь все чаще превращалось для него в испытание на прочность. А Анна Андреевна из друга и чуть ли не родственницы превратилась в прокурора, что по непонятным причинам пытался уличить Антона во лжи.

– В прежней дозировке? – Антон снова кивнул. – Тогда почему вы уступили своей подруге место у окна?

Антон скосил взгляд на соседнее кресло, где, скучающе закинув ногу на ногу, копалась в своем телефоне Джанджа. Раздосадованная глупым проколом Антона, она теперь демонстративно не обращала на него внимания.

– Я просто привык сидеть слева, – сбивчиво пробормотал он. – Просто забыл, что вы просили меня садиться ближе к окну, с кем не бывает.

Это была очевидная ложь, и все трое об этом знали. Антон разучился врать уже очень давно. Даже раньше, чем закончил карьеру актера и обнаружил себя в эпицентре болезни. Джанджа презрительно закатила глаза.

– На предыдущем сеансе вы говорили мне ровно обратное, – Анна Андреевна приподняла бровь, будто сняла с предохранителя пистолет, что целился Антону в голову. – Что вам так нравится место у окна, что теперь вы всегда будете отбивать его у Джанджи.

Это был конец. Фиаско.

Если она напишет, что он врет – пиши пропало всему плану на освобождение.

От напряжения парень закачался на месте. Как выбраться из квеста? Выход где-то на поверхности! Он должен найти его немедленно! Ведь план такой замечательный! Он не имеет права напортачить.

Анна Андреевна глубоко вздохнула, покачала головой и протерла очки. Затем повернулась к соседнему креслу.

– Джанджа, ваша так называемая «забота» играет с ним злую шутку, вы понимаете?

Девушка болезненно хмыкнула и оставила вопрос без ответа. Но Антону показалось, что та выглядит немного более задетой, чем обычно.

Раньше Джанджа имела нездоровую тенденцию материться на психиатра при первой нападке в ее сторону. Антон не любил мат, но сегодня тот был бы уместен. Ему не нравилось ощущать себя виновным в собственном существовании. Будто совершил что-то предосудительное. Будто от его поведения страдал хоть кто-нибудь, кроме него самого.

– Я думаю, мы занимаемся ерундой, – произнес он внезапно твердым голосом. – Я думаю, нам пора перестать этим заниматься.

– О! Это отличная идея! – Джанджа справа от него захлопала в ладоши.

Анна Андреевна удивленно вскинула брови.

– Антон, вы сказали, что наши сеансы – ерунда?

У парня снова дернулся глаз, но он все-таки нашел в себе силы кивнуть:

– Да, именно так.

И тут же встал.

– Я считаю, нам пора прекратить ерундить, – пробормотал он и вылетел из кабинета, как испуганный школьник из мед.отсека, а затем бодро зашагал вдаль по коридору, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на трусцу. Джанджа семенила где-то позади.

И только спустившись на один лестничный пролет в район стационарного буфета, Антон позволил себе с невинной улыбкой безумца оглянуться на подругу. Его с поличным выдавал зашкаливающий во взгляде адреналин.

– Это было очень глупо, – пробормотала Джанджа, сияя в ответ. – Ты разрушил весь мой гениальный план.

– Наш план!

– Мой план, – Джанджа продемонстрировала ему скомканный лист бумаги, на котором помадой было выведено «OMNIA VINCIT AMOR» и подпись внизу «JANJA».

– Я слишком расслабился, – Антон пожал плечами, возобновляя спуск. – Мне так хотелось сказать, что я получил работу, чтобы она побыстрее вычеркнула меня из списка психов…

– Она бы не вычеркнула, – Джанджа обогнала его на лестнице. – Ты слишком наивен. И слишком хорошего мнения о людях. И ты порушил мой план. И я обречена торчать здесь. С тобой.

– Ты так сильно против?

Антон проводил ее расстроенным взглядом. Настроение Джанджи напоминало ему флюгер на крыше, и менялось оно быстрее, чем погода в Питере в этот штормовой ноябрь.

XXX

Штормило всех, и каждого – собственным способом.

Кто-то отрывался на окружающих, кто-то прыгал по замерзшим лужам и топтал заледеневшие разноцветные листья, кто-то смотрел на это все со смесью зависти и презрения на закаменевшей от питерских серых зим физиономии.

А кто-то был я, Лада Ким, нищая официантка-гастарбайтер из Узбекистана. Или богатая на разочарования подавальщица из Новодевяткино, – как вам угодно.

Все мы видим мир лишь из узкого оконца собственной колокольни. И если у Антона колокольня была неопределенного размера и формата и путешествовала в невесомости по просторам пространства-времени, все глубже сминая и распиливая его личность на запчасти, то у меня с колокольней все было просто:

Она была высокая, обшарпанная, наполовину снесенная ветром – и вот уже с полгода как я мечтала с нее спрыгнуть.

Во всех значениях этого слова.

Как говорил один похититель юных девичьих сердец в моем детстве: «вам знакомо чувство, когда стоишь на краю пропасти и так и тянет прыгнуть вниз?».

Джек, я им живу!

И в ночь, когда мы с Антоном познакомились, у меня было запланировано одно маленькое для города, но такое важное для девочки с биполяркой свидание с ближайшей высоткой.

Маг

Я собиралась закончить смену и написать прощальное письмо родителям в Узбекистан, которых из-за пандемии не видела уже больше года. Так себе поступок, геройством не назовешь. Но могла ли я поступить иначе?

Моя реальность пропахла успокоительными, бесполезными депрессантами и дешевым вином вперемешку с запахом хлорки и кофе, который без конца заказывали посетители кафе. Возвращение домой лишь забьет последний гвоздь в крышку моего дешевого гроба.

Нет уж, спасибо. Делать родителей и родственников прямыми палачами не хотелось. Пусть лучше им станет мой некогда любимый мсье Питер.

Они поймут. Рано или поздно, так или иначе. Вероятно, не без помощи психиатра, но все же.

Как говорится, ничто не предвещало. Но в час перед закрытием и за два часа до моего долгожданного освобождения в кафе пожаловал Он.

Блондин с голубыми глазами, мягким взглядом и осторожностью в движениях, что когда-то казалась мне пиком сексуальности. Красавчик.

Если бы просто красавчик.

Его звали Антон Мерзулов. Некогда он был известным актером эпохи российского ромкома. Во времена наивной молодости я была влюблена в него до потери пульса.

Собственно, в те времена и началась моя меланхолия размером с Юпитер.

Сначала я вздрагивала от заставки сериалов, белела от вида прохожих с любимой стрижкой, покрывалась мурашками от мысли записаться на пробы в кино – и, разумеется, лелеяла мечту когда-нибудь пересечься с ним, как в литературном романе, в кафе на главном проспекте города.

Потом я сдуру и правда переехала в Питер. И проблемы детской влюбленности оказались в самом дальнем ряду грядущей взрослой жизни.

Питер подарил мне долгие годы внутреннего кризиса, самобичевания, профанских попыток самовывоза, запоев, захлебываний слезами на тесных кухнях коммуналок, абсурдной работы диджеем и беспорядочным потоком половых связей, что успешно сдерживали во мне любые попытки вспомнить, что я такое и зачем приехала в город мечты.

Закончилось это сдачей себя сначала кришнаитам, а затем побегом в буддизм. С которым все тоже было абы как, но в его успокоительных объятиях я хотя бы пережила двух первых психиатров.

Дальше был диагноз БАР. И жизнь наконец призналась, что она не Жизнь, а выживание. Вот так, даже не с большой буквы. Очень мило с ее стороны.

И вот он, главная ошибка моей молодости, сидит за столиком у окна. Повзрослевший, по-прежнему белобрысый и вполне земной.

А я собираюсь самоуничтожиться через пару часов, вот это умора.

И хрена с два он меня остановит.

Мой прынц все подергивал головой, будто общаясь с кем-то невидимым, – но это наблюдение ускользнуло от моего хищного взгляда с той поспешностью, с которой прыщи на лицах подростков стыдливо прячутся под масками Инстаграма.

Невротик, с кем не бывает.

Новые условия развития сюжета нервно начали прокладывать себе дорогу к стратегическому центру сознания. Я не планировала обременяться новыми эмоциональными привязками в ночь перед переходом.

С таким трудом закрывая последние пару месяцев провисшие кармические узлы, я даже представить боялась, чем аукнется мне в вечности обретение побочки в виде белобрысого невротика-прынца.

Подойти и взять заказ. Отдать заказ и взять оплату. Сбежать в подсобку писать свое страдальческое письмо. Не дури. Таков план. Не дури!

Увы, пока я медлила, переминаясь с ноги на ногу, официантка-сменщица, одарив меня скучающим взглядом, умотала к принцу первой. Тот изволил кофе со сливками. В простонародье раф.

Мне бы пожать плечами и уйти в подсобку. Заказ не мой, дхамма бережет меня от поворотов не_туда.

Она бережет меня. Мне надо идти в подсобку.

Разворачивайся и иди в подсобку, Лада.

Вместо этого я схватила приготовленный баристой раф и, аки пуленепробиваемый танк, поперла вперед на Берлин. Попадись мне кто в этот момент под ноги – я смела бы его не глядя. Даже не заметила бы преграды.

Так вот угадайте, кто мне все-таки попался под ноги?

Принца именно в этот момент угораздило вскочить, уж не знаю зачем.

И все детские ванильные мечты развития этих отношений, как и все недавние планы обрести нирвану, как и все надежды, что хоть последний месяц этой чертовой жизни я проживу без очередного позора, окутывающего плотной губкой удушья мою небогатую биографию – в этот момент все они, вместе с кружкой рафа в руках повстречали мать ее реальность.

XXX

– Чего греха таить, Антон был красив, – размышляла Джанджа вслух, вырисовывая сердечки на ладони парня своим длинным, обмороженным от прогулки на холоде пальцем. – И, как все красивые мальчики, он был обречен на жизнь в страданиях и самобичевании.

Антон нехотя отодвинул ладонь подальше от собеседницы и взглянул через окно на мерзкий ночной ноябрь со смесью растерянности, сомнения и того самого самобичевания на лице.

– Думаешь, все так очевидно?

Джанджа хмыкнула.

– И ты думаешь, мы ничего не можем изменить своей… – Антон помедлил, подбирая слово. – Сутью? Волей? Верой?

Девушка вздохнула, отстранилась и оглядела хмурым сероглазым взглядом темное кафе.

На люстре висела паутина. Пустые столики вокруг проваливались в черноту тускло освещенного пространства не хуже, чем мысли Антона, когда тот в очередной раз задумывался о тоскливом настоящем.

Джанджа подумала, что в таких кафе неплохо бы снимать завязки триллеров или вестернов. Антон со своей грустной физиономией отлично бы подошел на роль первой жертвы.

– Детка, ты задавал мне этот вопрос уже раз двадцать, – пробормотала она. – Какова вероятность, что двадцать первый ответ будет иным?

Но Антон продолжал глядеть в окно задумчивым, обреченным взглядом, так что Джанджа в итоге не выдержала, развернулась и демонстративно покрутила в воздухе пальцем, прежде чем полезть к себе в сумку.

Она подзывала официанта. Но также она давала им обоим понять, что не забыла, что разговаривает с психом и поддерживает с ним общение исключительно милосердия ради.

Девушка достала карты Таро одновременно с тем, как к их столику приблизилась официантка. Вообще-то она звала другую, ту, что со сломаным взглядом грустного клоуна пялилась на них из-за угла. Но какая в сущности разница.

– Что-нибудь выбрали? – официально спросила официантка.

Антон пару раз как рыба открыл рот, нахмурился, прочистил горло и уставился на Джанджу с мольбой на лице.

– Раф закажи свой любимый, – буркнула та, не поднимая головы от карт, что раскладывала на столе между ними. – Хотя в таких местах надо заказывать говядину с кровью.

Антон по-детски невинно улыбнулся:

– Кофе со сливками, пожалуйста. А вы не против, что мы тут…

Он кивнул в сторону стола, где его прекрасная Джанджа во всем своем торжественном великолепии творила магию.

– Мы вошли в коридор затмений и нехилого влияния планет, это занимательно! – бубнила она.

Официантка многозначительно выгнула бровь, буркнула что-то, что можно было перевести и как «нисколько», и как «тихонько», и исчезла в неопределенном направлении.

Антон перевел взгляд на Джанджу и испуганно сглотнул.

Та была в ярости.

– Ты. Плохо. Справляешься, – прошипела она, теперь гораздо больше походя на химеру, чем на сероглазую африканку. – Если не можешь не напортачить с заказом еды – как собираешься приступить к плану?

Джанджа покрутила в руках карту, на которой огромными кровавыми буквами было написано «Смерть». На заднем плане в ней мелькал костлявый рыцарь с розой в зубах на фоне кладбищенских плит. Своей малохольностью и светлыми кудрями до жути напоминающий, собственно, Антона. Шутка ему не зашла.

– Мне не нравится, – выразил он свою позицию. – Верни все как было.

– Щщщща. – Джанджа любовно погладила рыцаря по щеке. – Ретроградный Меркурий нещадно изменил твою судьбу, ты только подумай! Смотри, какой хорошенький. На Баскова похож.

Антон нахмурился и склонил голову к груди, тяжело дыша. Он не умел спорить с Джанджей.

Раньше ему бесчисленное множество раз выпадал этот парень, висящий вверх тормашками на дереве. Повешенный.

Карта полу-безумных, потерявших себя созданий, что бродят между миров и не могут понять, где в их жизни надуманное, где реальное, а где пространство, на котором можно строить жизнеподобные иллюзии.

Повешенный – парень в самовольно надетой смирительной рубашке. Но даже он лучше, чем Смерть.

Антон верил во много мифов и концепций, половина которых былы тлетворны для его ума. Он верил в судьбу, удачу и что если три раза постучать в собственную дверь перед уходом, тебя точно не переедет машина. Что улыбаться незнакомым людям нельзя, а гладить черных кошек очень стоит. Что в коридор затмений крайне нежелательно пить чай и кофе, а человеческим мозгом управляет огромная братия греческих, славянских и скандинавских богов.

Антон верил во много ерунды – но в Таро он не верил.

Увы, пользы от этого было мало, потому как в Таро верила Джанджа. Которая заправляла психикой Антона 24/7.

А когда такая важная фигура в твоей голове с улыбкой крутит в руках карту Смерти – будь ты хоть трижды болваном, все равно поймешь, что дальше все будет много хуже, чем было до этого момента.

– Джанджа, – Антон вцепился в край стола, что позволяло чувствовать непреходящий, болезненный контакт с реальностью. – Я слишком молод, чтобы умирать.

Джанджа вытянула еще одну карту. На этот раз – широкоплечего бугая-Императора.

– Цепляйся за его вайб, может, какой толк и выйдет. Memento mori, красавчик, – она отправила ему воздушный поцелуй, выцветая в пространстве. – Пойду поразмышляю на тему.

Не в силах сдержать волну паники, Антон вскочил с кресла и собирался вылететь из кафе. Только кофе ему не хватало!

Звук разбитой о кафель чашки, до боли схожий со звуком периодически ломаемого ему Джанджей хребта, немного вернул его на грешную землю.

Официантка пялилась сквозь него пустым взглядом, как марионетка подергивая головой и делая слабые попытки то ли разреветься, то ли уйти в психоз.

Шиза, накрывшая в этот раз не его, отчасти временно сняла тревогу Антона.

– В порядке? – пробормотал он с трудом.

Девушка все так же рассредоточено покачала головой.

Конечно, нет, идиот! Не видишь? У нее приступ.

Антон, сконфуженный собственной глупостью, наклонился, чтобы собрать осколки, что с его дрожащими пальцами и расфокусированным взглядом получилось далеко не с первой попытки.

Почему она продолжает стоять над ним? Могла бы помочь. Он уже уколол палец.

А вдруг она шизофреник?

– Ты тоже шизофреник? – Антон поднялся, вручая ей горку осколков.

Девушка хлопнула пару раз глазами. Удивление и обида в ее взгляде мгновенно вытеснили прежний ступор.

– Нет, конечно, придурок, – прошипела она, сжимая поднос, словно шею Антона. – Я всего лишь увидела призрак своей глупости в этих патлах.

Девушка развернулась и убежала.

Ну вот.

Он надеялся обнаружить союзника, а нажил очередного врага.

Это уже тянет на талант.

Антон некоторое время постоял, переминаясь с ноги на ногу. Может, ему следует найти ее и извиниться?

Разумеется, он не считал шизофрению оскорблением.

Раньше она и правда виделась проклятием хуже чумы. Но по прошествии долгих лет одиночества в собственном сумасшествии, что закончились приходом Джанджи и полной капитуляцией сил на сопротивление, шизофрения трансформировалась в нечто, что приходит вслед за принятием.

Фактом неидельности мира, что лишил иллюзий на спасение.

Ты выброшен за борт и наблюдаешь хаотические движения людских масс.

Сначала с завистью, затем со скукой, после со смирением.

Краски в голове меняются. Смыслы меняются.

Реальной остается только Джанджа.

Шум уносит ветер.

И тут внезапно такой подарок: другой псих на расстоянии пары залов кафе. Кто-то, кто может разделить его видение мира. Это вызывало восторг. Точнее ужас.

Антон спросил у подошедшей со шваброй сменщицы, куда делась ее подружка.

Официантка, сама на грани нервного срыва, сначала хотела заехать Антону шваброй в лоб, но затем вспомнила, что в день Гая Фокса все сумасшедшие святы и неприкасаемы. Поэтому раздраженно кивнула на дверь подсобки.

Несправедливо избежавший возмездия за грязный пол, счастливый святой помчался в указанном направлении.

В подсобке не горел свет. Антону это показалось добрым знамением: все адекватные люди, разумеется, не сидели бы в темноте. Значит, его новая знакомая и правда псих. Может, она сама еще об этом не знает.

Антон посчитал за священную миссию ее ненавязчиво к этой правде подвести.

Не так, как это когда-то сделала его мать. Вот уж хуже способа не придумаешь.

– Кто здесь? – прозвучал заплаканный женский голос из-за угла.

– Антон.

– Иди нахрен, Антон, – злобно пробормотал голос и затих в ожидании реакции.

Антон снова немного попереминался с ноги на ногу, не в силах ни уйти, ни остаться.

Его геройство и энтузиазм исчезли еще на входе. Задержись он здесь еще на пару минут при таком накале страстей – спасать придется уже его.

– Хорошо, – кивнул он.

Но остался стоять на месте.

Девушка вздохнула и вышла из укрытия. Заплаканная ее физиономия в свете лампы из главного помещения больно кольнула Антона раскаянием.

Какой подонок, довел человека до слез.

– Прости.

– Ты все испортил, Антон, – снова вздохнула девушка, проходя мимо него в направлении выхода. – Теперь я испачкалась в эмоциях, и…

Он порывисто потянулся и обнял ее, будто некая сила просто не оставляла ему шанса поступить иначе.

– Я просто хотел сказать, что ты не одна.

Это звучало глупо и нелепо. Наивно. Даже вычурно.

Не смог он придумать ничего более обнадеживающего и осмысленного, вот дурак.

Девушка вздрогнула, будто от удара, обернулась и уткнулась носом Антону в рубашку, нервно подрагивая.

– Спасибо, – промычала она едва различимо.

Жрица

Антон так никогда и не узнал, что сделал для меня в тот вечер. Что сказал, возможно, единственную фразу, способную на время унять агонию в сердце.

Иногда я хотела ему признаться. Будто бы между делом вставить свои пять копеек про то, что знаю, как обстоят дела во Вселенной. Что простые люди порой спасают жизни, усмиряют огонь не хуже пожарных.

Я всегда ощущала себя ему обязанной.

Но было в Антоне нечто, что мешало заговорить с ним на тему спасательства миров и жизней. Я не знала тогда, что это нечто зовут Джанджа. И что она ядовита для всех, кто находится во внешней реальности.

XXX

Он подождал, пока я переоденусь в нормальную одежду, и невпопад заметил, что мой наряд навевает ему мысли о торжественных процессиях. Я пошутила, что готовлюсь к своим похоронам. Мне была интересна собственная реакция на слова, которые еще час назад были не шуткой, а главным событием вечера.

Часть меня считала себя предательницей и трусихой. Другая с трудом сдерживала рвущуюся на физиономию счастливую улыбку и уже строила планы на покупку шато напару с Антоном где-нибудь на Лазурном берегу. Третья пока мудро держала нейтралитет.

Шутка про похороны не показалась Антону удачной. Он закашлялся. Хотя сначала я с ужасом решила, что он так по-старчески смеется.

Потом оказалось, у него приступ.

Пять минут спустя, когда мы, продрогшие, в полдвенадцатого ночи сидели на пороге старо-старинного здания на Сенной, Антон, отдышавшись, произнес то, что поставило крест на нашем прекрасном французском будущем:

– У меня тоже шизофрения.

Это не было фразой, которую я хотела бы услышать.

Святые индуистские коровы! Я будто попала в дешевую трагикомедию.

– Что значит тоже? – процедила я холодно.

Он правда считал меня шизофреником? Какое тонкое замечание.

Антон прикрыл рот ладошкой. По-моему, он таки понял, что ляпнул нечто неуместное. И я бы умилилась с его невинного детского жеста, не будь в этот момент возмущена до глубины души.

Дальше стало только хуже: его снова накрыл приступ.

Приступы у него были своеобразные: он обхватывал себя за лодыжки, прятал лицо в коленях и начинал неистово качаться.

Коровы! Лучше б я этот кофе ему на голову вылила и ушла, куда собиралась.

– Отведи его домой, – произнес Антон странным тонким голосом. – Он сам не дойдет.

– Мне что, его тащить? – возмутилась я.

– Бухарестская.

– Что?

– Улица, – Антона по-прежнему сковывал дикий озноб. – Спасибо.

Отвращение в ту же долю секунды сменилось на всеобъемлющее сострадание. Это произошло так внезапно! Вот только я хотела огреть его сковородой по башке – как уже осознаю, что глажу спутанные волосы испуганного ребенка.

Младенцы – они же как блаженные. Или наоборот.

Я помогу ему дойти до дома, решено. Он спас меня – я спасу его. Вот бы только дождь не вернулся.

Я посмотрела наверх, на темные тучи равнодушного неба. По своду его в этот момент прошла замысловатая молния.

Я окончательно поверила в Провидение.

XXX

Антон очнулся в вагоне.

Справа от него как всегда сидела Джанджа.

Слева – какая-то девушка с явным психическим отклонением на физиономии.

Он пялился на нее с минуту. Затем незнакомка сняла один наушник и сунула ему в ухо. В голове надрывно задребезжало.

– Шестая Чайковского, – пояснила она. – Самое печальное, что есть на этом свете. Хочешь порыдать?

– Мы знакомы? – Антон вынул наушник и удивленно уставился на собеседницу.

Девушка протянула ему руку.

– Лада. Я везу тебя домой.

Антон хотел было удивиться, но Джанджа его опередила:

– Я сказала ей, где ты живешь.

– Тратить последние деньги на такси ради тебя я не стала, так что обходимся бюджетными коммуникациями, – продолжила Лада. – Кстати, метро скоро закрывается, так что я готовлю тебя к мысли, что останусь ночевать у тебя.