Лоскутки Эверетта, или Заблудившиеся дети

– Вот-вот. А я имею в виду под напряжением, особенно в триста восемьдесят, разные стрессы, а под лампочкой человека.

– Это мы поняли, – сказала теща. – Как это в литературе называется, Сема?

– Притча.

– Но есть и другие варианты, – продолжил Даниилыч, – но об этом потом, а то жидкость высокоградусная закипит скоро в рюмках. Собственно, это и был мой тост – за «последовательное соединение» нас и всех, всех, всех… Только со звоном хрусталя чтоб. Семен… Ира… Давай, Кира моя ненаглядная.

– Не нагляделся еще. Ладно, пей, и я выпью… Быть добру… – смутилась почему-то теща.

– Всем как следует закусить, – отдала «команду» Ира, – а то следующей не налью.

– Подчиняемся, – подмигнул мне тесть, накалывая вилкой кружочек маринованного огурчика. – А на голодный желудок, да стакан сразу. Помнишь, как на ЛЭПах? – дернул головой тесть.

– Здесь не лес и не мороз под тридцать, – отрезала Ира.

– Поэтому и не прошу, – развел руками Даниилыч.

– Открывай рот, – «скомандовала» теща.

– Раз «транспортер» готов, то и «приемный пункт» тоже…

– Эх, всегда вспоминаю, Семен, твой первый рассказ, про сосну, – заговорил тесть, закусив.

– Он так и называется – «Сосна», – напомнил я.

– Помучился ты тогда с ним. А как он мне понравился. Ну, думаю, талант у парня. А его в этом «Юном натуралисте» – раз и забраковали. Мол, то да се, поучиться тебе еще надо.

Если б ты знал, как мне обидно стало тогда. Парень душу свою вложил, что называется, до копейки. Меня так прошибло этим рассказом, что я потом лишнее дерево зацепить боялся. Оно ж – живое. И ты это хорошо показал. Но просеки прорубать надо, никуда не денешься.

– А я тогда скис, – вспомнил я. – Ох, и навалились вы все тогда на меня – пиши, учись и пиши, докажи, что можешь. На самолюбии сыграли.

– Полюбили мы тебя, каждый по-своему. И что, получилось? Получилось. Напечатали? Напечатали.

– Так полгода потратил, – покраснел я. – Жирно больно для одного рассказа.

– А ты не красней. Молодец, скажу я тебе. Сразу редко кому что-либо удается.

Я к чему? Условия нужны, как той сосне, а можно и… Понять человека нужно. А поймешь, значит, и примешь, как родного. У каждого есть искра в сердце. И нужно ее пробудить. А, как говорят, свиньей называй, так любой рано или поздно захрюкает.

– Любишь ты, Саша, поговорить, – улыбнулась теща.

– Я люблю взаимопонимание. А оно не от одного зависит, сама знаешь. Помнишь, как мы с тобой в молодости?

– Да, ну тебя.

– А я расскажу. Никогда не рассказывал, а сейчас расскажу. Просто наших пронесло мимо такого. И хорошо. Они сразу ухватили суть. Я это тогда еще понял. И сейчас вижу, хоть жизнь и не простая штука, но и не сильно сложная.

– Это ты насчет «ну и что»? – спросила Кира Захаровна.

– Угадала.

– А чего тут гадать, если после этого все наши ссоры пятиминутными были. Давай, вытаскивай нашего «скелета из шкафа». Он, по-моему, уже давно там в труху превратился.

– Значит, «пропылесосим шкаф»…

21. Эта история, детки, произошла на заре… на заре становления наших семейных отношений.

Как-то, когда моя Кирочка рассказывала про что-то там –уже и не упомню про что – я ее внимательно слушал. Но вдруг она замолчала и надулась.

Мне была непонятна такая перемена в настроении, и я спросил, в чем причина. Кира сказала, что мне неинтересно слушать. Зачем тогда рассказывать?

Я постарался разубедить ее в этом, и через несколько минут она продолжила свой рассказ. Но не прошло и минуты, как она снова замолчала и снова надулась. Только на этот раз еще и всплакнула. Ну что ты будешь делать? И теперь никакие уговоры не помогли. Она замкнулась и все.

Помолчали мы денек. Утром вроде разговорились, и стало как раньше.

Этак через недельку все повторилось опять. А потом пошло и поехало – чем дальше, тем чаще и накаленнее. В общем, все сводилось к тому, что мне плевать на то, о чем говорит моя жена. А главное, неважно, что говорит.

Я ничего не мог понять. И чем больше предпринимал попыток выяснить причину, тем становились хуже наши взаимоотношения. В конце концов, разозлился и я. Через полгода такой катавасии я собрался и уехал, что называется, в дремучие леса. Я и так туда ездил, но возвращался, а тут – нет.

22. Те, кто работал со мной, естественно заметили эти перемены. Все-то отбыли вахту – и домой, а я не еду, остаюсь.

И вот однажды, наш сторож, старый политкаторжанин, психиатр, между прочим, по образованию, подошел сам ко мне, когда вечером сидел на крыльце и курил – до этого не курил, а начал. И расспросил про житье-бытье, правда, перед этим сам о себе многое рассказал.

Расслабил он меня, и я выложил все как есть. А он выслушал меня внимательно и сказал, что это дело поправимое, и напросился в гости, мол, со стороны бывает виднее.

Я долго думал над его предложением, а потом, когда извелся весь, решил – будь, что будет. И поехали мы вдвоем к моей Кире.

23. Она, на удивление мне, встретила нас приветливо, даже обрадовалась. Тоже ведь соскучилась.

Сидим, значит, мы за столом, общаемся оживленно. Все хорошо. Сам про себя думаю: и зачем я Тиграныча притащил, когда само собой утряслось. Только я об этом подумал, как бах-трах…

Кира весело щебетала, а потом резко замолчала, будто споткнулась. А Тиграныч ей говорит: а дальше, мне очень интересно, что же вы остановились?

Она, уже нехотя, но все же продолжила. Я из кожи лез, чтобы быть внимательным слушателем. И все равно через минуту-две Кира резко подскочила и сказала, что ей срочно надо на кухню, а потом она забыла, что ей еще бежать к одной подруге за чем-то, и вышла.

Я развел руками. Тиграныч ухмыльнулся, сказал мне, чтоб я сидел на месте, а сам вышел следом за Кирой.

Минут десять их не было. Я уже сильно нервничал. И вот они появились. Расселись снова. Тиграныч сказал, что Кира освободилась на кухне, к подруге еще рано, и поэтому все же стоит дослушать, чем заканчивается прерванная история.

Я весь сжался в комок, слушал в четыре уха и только чуть расслабился, как Клара вдруг заплакала и выпалила: Видите, видите?! – Вижу, – сказал Тиграныч, – теперь все вижу и понимаю, и хочу, чтобы вы поняли, в чем причина недоразумения. На мой взгляд, все дело в запятой. – В запятой? – хором спросили мы. – В запятой, в ней заразе, – повторил психиатр. Мы удивленно уставились на него. – Точнее, в смысле, который каждый из вас вкладывает в то или другое выражение, – уточнил он. Ведь люди по-разному могут воспринимать сказанное.

И выяснилось, что по мере повышения моего интереса к тому, что говорила Кира, я, когда она чуть приостанавливалась, видимо, собиралась с мыслями, как бы старался стимулировать жену на продолжение рассказа, и говорил ей: «Ну и что…» Я имел в виду «ну, и что дальше?», а она понимала это как «ну и что, мол, подумаешь, фигня какая». Из-за недоговоренности и вышла вся свистопляска.

А ведь это чепуха могла и разводом закончиться.

24. – Могла, Кира?

– Не могла, мой дорогой. Любила я тебя сильно и сейчас люблю. Нашли бы выход и без Тиграныча твоего.

– А вот я сомневаюсь.

– Ты бы подал на развод?

– Ну что ты. Я? – никогда.

– И я нет. Все равно бы поняли рано или поздно, где собака зарыта. Но в данном случае Тиграныч вовремя подвернулся.

– Еще бы. Помнишь, как я взял отпуск на пару месяцев и… и… и… и…

– Папа, ты что-то заикаться стал, – пошутила Ира.

– Вот после «и» ты и появилась на свет.

– Ясно, – засмеялась моя жена.

– Только не углубляйся в эти «и», пожалуйста, – улыбнулась теща. – А то еще по инерции расскажешь обо всех советах Тиграныча…

– Целомудрие на страже нравов, – стрельнул глазами Александр Даниилович в свою жену. – Но, как-нибудь… Все, закрыл рот… А ты, Семен, что там черкаешь на салфетке?

– Сюжет неплохой, Даниилыч, вот и фиксирую в виде тезисов, чтоб разработать его потом, с вашего, конечно, разрешения.

– А что, пиши себе на здоровье. Войдем в мировую литературу, мать?

– Я – не против.

– А я – «за»…

– Через годик, – сказал я.

– Годик – не десять лет. Подождем, – согласился тесть.

– Извините, я отлучусь на несколько минут, – поднялся я из-за стола. Мне в больницу надо.

– В больницу? Вот я и приметил сразу, что что-то не так. Кто в больнице-то? Что, очень плохо? – поднял брови Даниилыч.

– Не знаю, как и ответить, – пожал я плечами.

– Ладно, иди, звони, нам Ирина ответит.

25. Я вышел в другую комнату, достал трубку, набрал номер. Гудок. Второй. Третий.

– Реанимация. Я вас слушаю.

– Это Семен вас беспокоит. Ну, тот, который сегодня к Артему приходил.

– Фамилия какая?

– У кого?

– У Артема, естественно.

– Я… я… не знаю…

– Эх, вы, а еще школьный друг называется. – Раздался смешок.

– А, это вы…

– Да, это я. Пришлось вот остаться в ночь дежурить.

– Тихо у вас сейчас, наверно?

– Да какой там? Разве у нас бывает тихо, в смысле спокойно? Реанимация, сами понимаете.

– Понимаю… Так я насчет…

– Все нормально – бубнит ваш друг.

– Не понял?

– Не спит, говорю, но Вячеслав Георгиевич разрешил. И тихонечко «беседует» с вашим диктофоном. Увлекся.

– Вы его видите?

– А как же, он передо мной, как на ладони.

– А не могли бы вы ему на минутку трубку передать?

– И это можно сделать.

– Нет, подождите. Постойте.

– Что?

– Знаете, передумал я, не надо, а то вдруг помешаю ему.

– Как хотите.

– Спасибо вам, я утром лучше зайду.

– Меня уже не будет.

– Как?

– «Как?» – должна же я когда-то отдыхать.

– А-а-а…

– Мы ведь не из железа и тоже люди. А здесь, если б вы знали, так чувства атрофируются.

– Представляю…

– Вряд ли. Для этого в нашей шкуре побывать надо хотя бы с годик.

– Согласен. Ну, извините за беспокойство. Не буду больше вам мешать. До свидания.

– Пока…

Послышались гудки. Мне стало немного спокойней.

26. «Теперь надо позвонить дочке, а то заблудилась где-то», – подумал я. – Алло, Юля, ну, где ты? Мы тебя ждем, ждем…

– Па, спокойно, – услышал я ответ, – я уже перед дверью стою и жду, когда откроют. Ты что, звонка не слышал?

– Нет, – вышел из комнаты в зал. – Вижу, вижу мама в двух шагах от двери.

– Так что зря беспокоился, но все равно спасибо.

– Не за что, – ответил я и увидел свою дочь в дверном проеме с трубкой возле уха, весело смотрящую на меня.

Ира, увидев отца и дочь, говорящих друг с другом по телефону на расстоянии двух метров, прыснула от смеха. Засмеялись и мы, и вышедшие в прихожую тесть с тещей.

27. – Ну что, так и будем стоять? – спросил Даниилыч.

– Ой, бабуля, дедуля!!! – кинулась обнимать и целовать их внучка.

– Удлинила ты нас на этот раз, Юлечка, но приятно, – радостно сказала Кира Захаровна.

– Да? – удивилась Юля. – Вроде всегда так.

«И первый раз слышу, – отметил я про себя. – Раньше было «дед» да «ба».

– Я это… – запнулась Юля и выглянула за дверь. – Вень, ты иди, а…

– Что это за манеры? – возмутилась Ира. – Кто там? – и тоже выглянула за дверь. – Нет, нет, нет, молодой человек. Куда это вы так навострились бежать?

– Домой, – услышал я.

– До двери довела и «прощай»? – с легкой укоризной посмотрела мать на дочь. – Вениамин, зайдите на минутку хоть. Чаю выпьете, согреетесь.

– Я и не замерз совсем.

– Все равно зайдите.

Вошел высокий парень и замялся.

– Юля, давай, поухаживай, а то стесняется человек.

– Мама, папа, дедуля, бабуля, – выпалила неожиданно Юля, – это мой муж!

– От так-так, – только и сказал Даниилыч.

Повисло молчание. Шок.

– И… и… давно? – чуть придя в себя, спросила Ира.

– Два дня, – ответила Юля.

– Да, два дня, – тихо произнес Вениамин. – Я могу паспорт показать, – оживился он.

– Ну, причем здесь паспорт?! – схватилась за голову Ира.

– Спокойно, – сказал Даниилыч. – Спокойно, разберемся.

– Я же не так хотела. Я же… – открыла глаза Ира.

– Твое хотение… – начала Кира Захаровна. – Кто замуж выходит?

– Вышла, – вдруг поправил я.

– Тем более, – сказал Даниилыч.

– А еще… еще… у нас ребеночек будет! – выпалила снова Юля.

– Свершилось! – воскликнул мой тесть.

– Это точно, – брякнул я. – Если вспомнить себя, как Даниилыч советует, то… проходи Вениамин. Ты ведь зять теперь мне.

– А мне кто? – всхлипнула Ира.

– Это уж от тебя зависит, дочка, – сказал Ире отец.

– А я в разряд прабабок перехожу что ли? – вскинула руки Кира Захаровна. – Неужели дожила?

– Ну, а свадьба? – спохватилась Ира.

– Да ну ее, свадьбу эту, мам, – махнула рукой Юля. – Чего формализмом заниматься?

– Как?..

28. – Давайте эти вопросы на потом оставим, – предложил Даниилыч. – Сядем вот сейчас дружно за стол и…

– Мы, вроде, чай собирались пить, – косо посмотрела на мужа Кира Захаровна.

– И чай будем. А как же? Парню стресс надо снять.

– А тебе?

– И мне. Всем. Налетели, понимаешь. Венька, садись со мной рядом. Я тебя в обиду никому не дам.

– Я люблю тебя, дедуля, – чмокнула в щеку деда Юля.

– Без суеты давайте. Первые такие минуты ой, как важны, – сказал Даниилыч. – А ты что молчишь, Семен?

– Перевариваю.

– Ну-ну…

В общем, засиделись мы не просто за полночь, а почти дождались утра. А потом еще укладывались…

Вениамин, конечно, остался. Ира как-то стеснительно устроила его с Юлькой в отдельной комнате. Разобрались, короче говоря. А разобравшись, забылись крепким богатырским сном – благо, воскресенье настало, и некуда спешить, и устали очень. Сами понимаете, столько событий в один день.

Но, что сделано, то сделано – обратно не вернешь. Обскакала Юлька старших братьев. Что ж…

«Бабуля, дедуля» – откуда это у нее?» – было последней мыслью перед тем, как я погрузился в сон…

29. Когда я проснулся, то долго не мог понять, что же было вчера. В голове роилась куча звучащих картинок с примесью еще не совсем ушедшего сна. Бывает же такое – ничего, ничего, а потом все сразу в один день.

Я повернулся к окну. Шторы были плотно задернуты. Что сейчас: утро, полдень, вечер? По привычке протянул руку к будильнику, чтобы узнать который час. Будильника на месте не оказалось. И тут только я осознал, что нахожусь в своем кабинете.

Приподнялся, оглянулся. Никого. Опустил ноги на пол. Бр-р-р. Стряхнул остатки сна, где я летел-не летел, а падал куда-то вниз. Куда? Откуда?

Встал. Подошел к окну, раздвинул шторы. В глаза ударил яркий свет до зажмурения.

«Юлька беременная. Замуж вышла. Тихо-то как. Где все? Неужели все спят?» – проплыло в голове.

30. Я приоткрыл дверь в зал и увидел, как «мои» сидят за столом и разговаривают шепотом. Вениамин тоже сидел, но молчал. Открыл дверь шире.

– А чего так тихо разговариваете? – негромко спросил я, высунув голову.

Все обернулись разом в мою сторону, а потом… загоготали.

– Отец, ты бы как-то… а то… – сказала мне Ирина, продолжая смеяться.

– А-а, ну, да, – опомнился я и прикрыл за собой дверь.

Голоса стали громче и оживленнее. Минут пять приводил себя в порядок. Вышел в зал.

– Который час? – спросил я.

– Четыре, в смысле, шестнадцать ноль-ноль, – подмигнула мне дочь.

– Вот это я оттянулся, – усмехнулся я.

– Мы вот тоже завтрак с обедом совмещаем, – кивнул мне Даниилыч, приглашая к столу.

– Я сейчас, только в ванную сбегаю.

– Думаю, не помешает. Только быстренько, как снежком когда-то, помнишь?

31. Я елозил зубной щеткой и смотрел на свое отражение в зеркале с полным ртом белой пены. И тут как шандарахнет:

– Артем! – стукнул я себя по лбу. – Я же утром должен был заехать к нему. Тьфу ты, черт!..

Быстро закончил «обеденный» туалет. Вышел и, подходя к свободному стулу, достаточно непринужденно так:

– И когда я буду дедом, Юля?

Она посмотрела на меня, улыбнулась.

– Вообще-то, мы еще не решили. Но не в ближайший год или два – это точно. Подожди, успеешь «состариться», – ответила дочь.

Я посмотрел на нее удивленно. Потом на Вениамина. Потом на остальных.

– Что? – спросила моя жена.

– Юля, вы с Вениамином в загсе расписывались?

– Расписывались, па.

– Так. А когда ты в прихожей…

– Да, в прихожей я и объявила об этом, – согласилась дочь.

– Вот. А сразу после этого ты сказа-а-ала…

– Я и не упомню уже, па. Честно.

– Ты разве не ждешь ребенка?

– Откуда ты взял? Я ж не такая дура, чтоб сразу залетать.

– Моя школа, – хмыкнул Даниилыч.

– Твоя, твоя… – подтвердила моя теща.

– Странно, а мне показалось, что…

– Может, приснилось? – спросила Ирина.

– Ладно… Я отлучусь на часа три?

– Куда это? Вроде не горит ничего.

– Ты что, не помнишь? В больницу мне надо.

– К Мишке что ли? Так ты у него вчера только был.

– Да не к Мишке, а к Артему. Ты же с ним по телефону еще говорила.

– Я?

– Вчера.

– Ты ничего не путаешь? Именно вчера?

– Стоп. Мы сейчас в трех соснах заблудимся. Ну вот, я же эту фразу…

– Эту фразу ты очень часто употребляешь, – заверила моя жена.

– По дороге прикупишь кое-чего?

– Куда ж денешься? – развел я руками. – Я быстро… постараюсь… На метро поеду.

– Машина под боком почти.

– На метро будет быстрее.

– А сумки с продуктами дотянешь?

– Дотяну.

– Ты не заболел, Семен? – спросила теща.

– А давайте за продуктами я с Венькой сбегаю? – предложила Юля.

– Вот, помощь вовремя подоспела, – обрадовался я. – А налегке я мигом обернусь. Все, полетел.

– Мишке «привет» передай от всей нашей команды.

– Передам…

– И бананов по дороге прихвати. Мишка бананы очень любит.

– Кто, Мишка? Он шашлыки любит, курочек-гриль и…

– Так Мишка же вегетарианец, – удивилась Ира.

– Даже я об этом знаю, да-а, – сказал мой тесть.

– Слушай, может тебе не ехать, а? Ты как-то… Ты какой-то не такой…

– Успокойтесь, мобильник при мне, – улыбнулся я. – А с остальным, я думаю, разберусь. «Бананы», говорите?.. Пока.

32. «Что за путаница в голове? – вопрошал я себя, спускаясь по эскалатору. – И метро другим кажется. Хотя, когда я последний раз в метро ездил? Года два назад?.. Больше…»

Когда я сел в поезд, и он тронулся, то как-то сразу из глубин памяти всплыло давнее ощущение юности, когда Ира и я вечерком мчались по подземному лабиринту сквозь толщу болотистой тверди навстречу киношным героям.

33. Несмотря на то, что добрая половина мест в вагоне была свободна, мы стояли в углу, прижавшись друг к другу.

Я не знаю почему, но слова – те, что звучат – нам были совсем не нужны. Но мы говорили, говорили на другом языке, находясь в другой системе координат, говорили молча, не слыша и не видя ничего вокруг, существуя в этот момент параллельно. Единое и неделимое «мы» и все остальное. Такое несущественное, такое незначительное, почти неосязаемое, похожее на выдумку, нашу выдумку.

Сильный толчок в плечо. Я с трудом выныриваю в слепящий искусственный свет шелестящего и повизгивающего вагона.

Поворачиваюсь. Черное вытянутое пятно передо мной снизу довер… нет, светлая с рыжинкой округлость и… черный кусок разъединенности, болтающийся, раскачивающийся над пятном. Шапка. Ну да, шапка. Зимняя шапка. Мужская. Военная. Морская.

Начинаю вглядываться. «Светлая округлость» превращается в улыбку. Глаза и растянутые, обнажающие зубы губы. И… все равно…

– Семчик! – слышу я как-будто бы знакомый голос. – Сема!

И только в этот миг медленное распознание заканчивается молниеносным узнаванием. Черное пятно, улыбка и зимняя шапка собираются в образ курсанта военно-морского училища.

– Степа! Обалдеть! – кричу я на весь вагон. – Вот это номер!

– Да, номер…

– Две тысячи километров, четыре миллиона жителей, метро, вечер и такая встреча. Невероятно!

– А если учесть, что мне два месяца увольнительную не давали…

– А если добавить к этому, что я сегодня не думал вообще вылезать из общаги.

Вот, она во всем виновата, – повернулся я к Ире, и шутливо указывая на нее пальцем, ничего не понимающую и хлопающую часто-часто длинными ресницами. – Она.

Это мой однокашник Степан, – представляю я ей высокого курсанта.

– Ира, однокурсница, – ухмыляется она. – Значит, «встреча на Эльбе»?

– Если ее переименовали в Неву, – шутит Степа.

Мы смеемся.

34. Пузырьки шампанского щиплют нос. Тепло в кафе. И мороженое в вазочках.

– Интересный рецепт – шампанское напополам с апельсиновым соком, – говорит Степа.

– В фильме «Чествование» подглядели, – признается Ира, – по-моему, «Двадцатый век Фокс». А вприкуску с мороженым – вообще, обалдеть.

– Спасибо «Фоксу», – улыбается Степан. – Ты, Сема, хочешь спросить, как я оказался в училище, несмотря на… то, что…

– Вообще-то…

– Желаете сохранить в тайне сведения, которые являются изъянами?

Ира, дело в том, что я – дальтоник. Да-да. И ничего не вижу в этом странного. Сочувствовать не надо.

– Первый раз вижу живого дальтоника, – удивляется Ира.

– Разочарую, Ира, тебя сразу – я не различаю только оттенки. А с цветами все в порядке. Но это стало препятствием к осуществлению моей мечты. Когда на медкомиссии в военкомате узнали, куда я хочу поступать после школы, то сразу же отсоветовали, мол, все равно «забракуют». Помнишь, Сема, как я переживал?

– Помню.

– Но, однако, безо всяких афер мне удалось попасть туда, куда я хотел. А оттенки эти оказались не так уж и важны. И вообще, цвета в природе не существует.

– Как это? – удивляюсь я.

– Цвет, – говорит Степа, – это лишь наше мнение. Нечто, условно принятое за реальность. А на самом деле всего лишь иллюзия. Но не буду морочить вам головы разными научными изысканиями в этой области, а то наша неожиданная встреча может превратиться в лекцию или того хуже – в диспут.

– А насчет «иллюзии» ты прав, Степа. Долго ты не «проявлялся» в моем сознании – там, в метро. Как заело что-то в мозгу, а?

– Мнение врачей было и для меня поначалу непреодолимым барьером. Но когда я понял, что мнение – это только мнение, а не окончательный приговор, то… и вот… Авторитет хорош тогда, когда понимаешь его относительность, а не абсолютность…

35. Моя спина подалась вперед. Сзади протиснулось чье-то массивное тело с отдышкой. Поезд вынырнул на станцию со своим привычным тормозяще-грубеющим «у-у-у-у-у»…

Я снова вернул свой взгляд на то место, где только что стояла юная парочка. Мимо мелькнуло черное пятно. Парня и девушки не было.

– Осторожно, двери закрываются, – услышал я. – Следующая станция… – И стало понятно, что я проезжаю свою остановку. – «А был ли мальчик? – подумалось мне. – Или все эти ощущения – результат толчка в спину? И все они довольно плотно уместились в тот миг, когда мое тело качнулось вперед?.. И девочка тоже?..»

36. – Мужчина, у вас скоро все из пакета вывалится, – подергала меня за рукав женщина, стоящая на эскалаторе двумя ступеньками ниже.

– Что?

– Переложите пакет в другую руку, а то держитесь за поручень и сумка ваша с… с… трется о борт.

– Какой «аборт»? Вы о чем, собственно?

– Вон и банан из дырки показался.

Да, действительно, на большом пальце моей руки, лежащей на поручне, висел пакет, шелестя по панели и «спотыкаясь» об алюминиевые вертикальные планки.

– Спасибо, – поблагодарил я. – «Откуда эти бананы? Не помню. Может, купил их на «автопилоте»? Так ведь тоже бывает.

Миша – вегетарианец, – усмехнулся я. – Посмотрим, какое он «травоядное», – последняя мысль перед зубьями, под которые уходили разложившиеся в ленту ступеньки.

37. Войдя в больницу, я, первым делом, поднялся в реанимацию к Артему. Мишка может и подождать. Подошел к незнакомой медсестре. Представился.

– Мне бы к Артему, проведать, – обратился я к ней.

– Ар-те-му, – растянула она, открывая журнал. – Фамилия какая у него?

– Извините, не знаю…

– Идете проведывать и не знаете? – посмотрела на меня медсестра.

– Ну у вас же не сто Артемов? Он во-он там лежит, – указал я рукой. – Меня еще Вячеслав Георгиевич вчера оставил здесь посидеть с Артемом, подежурить что ли, поддержать.

– А вы что?

– А я ушел.

– Так-так…

– В смысле, отправил меня Артем, отпустил, понимаете?

– Может, просто не очень рад был вас видеть?

– Это долгая история. Я вместо себя диктофон ему оставил, чтобы… Боже, как вам все это объяснить?

– А вы не нервничайте, не надо. У нас тут тишина и покой должны соблюдаться. Тишина и покой, – повторила медсестра.

– Я понял. Просто…

– Знаете, что?

– ???

– Я сейчас позову Вячеслава Георгиевича, пусть он решает. Вы мне что-то не внушаете доверия. Бананы для Артема принесли?