Макс Бор и Зеленая Борода

В окнах Максима горел свет. Мама и бабушка ждали его и, видимо, уже волновались. Обменявшись рукопожатиями с Алексеем, Бор поспешил домой. Некрасов же отправился дальше. Неподалёку от Максима, всего через два дома, проживал дядя Алексея, двоюродный брат его отца. Что примечательно, дядя был полным тёзкой своего племянника. Алексей Некрасов-старший в юности подавал большие надежды как боксёр-полутяж, но потом попал в аварию и уже лет двадцать был прикован к креслу-каталке. Лёхин отец, Виталий, не раз предлагал брату переехать к нему, но дядя Лёша решительно отказывался. Видимо, боялся стеснить. Некрасов-младший бывал у дяди почти каждый день: приносил продукты, помогал по дому. Сегодня они договорились вместе посмотреть футбол. На завтра же у Алексея был запланирован кросс, а после – чаепитие у тренера.

Традицию таких чаепитий Коршунков ввёл уже давно, предложив каждую последнюю субботу месяца собираться у него дома, чтобы подвести некие итоги и просто поговорить. Вначале ребята отнеслись к предложению сэнсэя без особого энтузиазма. Какой, в общем-то, интерес сидеть за одним столом с взрослым человеком и обсуждать какие-то там проблемы? Не поприкалываться нормально, не «оторваться» как следует… Но уже через пару месяцев традиция эта так полюбилась юным каратистам, что они сами дня за три до заветной субботы по десять раз подходили к тренеру, чтобы спросить: «А у нас всё в силе? Собираемся в этот раз?»

Приходили все обычно заранее, ещё за полчаса. Потом сообща дожидались во дворе, пока часы покажут шесть. Каждый приносил из дома что мог. Но особенно все ждали прихода Толи Шмелёва. Его мама пекла совершенно изумительные пироги. С яблоками, с вишней, с картошкой… Анатолий традиционно опаздывал. Коршунков как-то, отчитывая после тренировки Шмелёва за нерасторопность, сказал: «Копается, копается… Таких любителей копаться среди остального человечества не сыщешь! Только среди сусликов, кроликов и отдельных видов тушканчиков». С тех пор к Шмелёву, которого доселе сокращённо именовали Шмель, намертво приклеилась кличка «Суслик», или коротко – «Сусл». На чаепитие Сусл умудрялся опаздывать тоже, но пироги Сусловой мамы компенсировали все неудобства и гасили любые «народные возмущения».

Как правило, за чаем происходили оживлённые дискуссии, перераставшие порой в ожесточённые споры. Предметом дискуссий могло быть что угодно – от возможности существования жизни на других планетах до рок-музыки, от теории Дарвина до научной фантастики. Надо заметить, что Даниил Алексеевич вёл себя во время горячих споров весьма дипломатично. Учитель никому не навязывал своё мнение, но всегда просил не переходить в спорах на личности и учиться грамотно аргументировать свою точку зрения. Он был подобен мудрому дирижёру, который мягкими, деликатными движениями превращал нестройное и порывистое звучание мыслей учеников в нечто более организованное, но от этого не менее самобытное и оригинальное. Некрасов во время дискуссий обычно помалкивал, тихо сидя в углу. Он не был настолько начитан, как многие из старших учеников Коршункова. Не был он и заядлым спорщиком вроде Бора или его закадычного друга Фомы. Последний, кстати, прочёл в жизни книг определённо не более Лёхи Некрасова. В спорах Фомин брал скорее громкостью аргументов, чем их обоснованностью. Некрасову просто нравилось в этой простой и между тем интересной атмосфере. И ему было странно вспоминать, что ещё не так давно мог в компании себе подобных, прихлёбывая пиво, часами хохотать над дурацкими анекдотами и ещё более дурацкими «историями из жизни».

На следующее утро Максим проснулся очень рано. Не было ещё и пяти. Мама и бабушка спали. Макс быстро оделся и выскользнул из дома. К завтраку он планировал вернуться.

Вчера, когда он пришёл домой, его не ругали. Мама молча поставила ужин на стол и ушла в свою комнату. Макс заметил, что глаза у мамы красные, заплаканные.

– Мам, ну, не получилось у меня вовремя прийти… Ну, извини! Не утонул же я, правда! – принялся оправдываться Бор. Как всегда в таких случаях, ему было одновременно неловко и отчаянно стыдно – Да, и что бы там могло случиться? Ну что, съели бы меня там кроко… Макс хотел сказать «крокодилы», но осёкся, вспомнив недавнее происшествие на реке. – В общем, больше – не повторится! Буду в следующий раз вовремя, как штык! Обещаю! Торжественно клянусь! А, мам… – Максим тихонько постучал в дверь маминой комнаты. – Ты уже спишь? Ладно, спокойной ночи тогда! Бабушка красноречиво шуршала газетами, сидя в любимом своём, старинном кресле. На проштрафившегося внука она даже не смотрела. Подчёркнуто. Помахивая хвостом, на кухню явился Пифагор. Кажется, только он был готов общаться с Максом в этот вечер. Коротко мякнув, кот запрыгнул к юному хозяину на колени и, устроившись поудобнее, громко замурлыкал.

– Что они дуются-то на меня, Пиф? – спросил Макс у кота. – Вроде и опоздал всего на час. Ну на полтора! Догадались по моему виду, наверное, что я влип во что-то… Опекают меня, будто я ребёнок!

Пифагор внимательно посмотрел на Максима своими зелёными глазищами, потом спрыгнул на пол и удалился из кухни столь же чинно, как и пришёл. Кажется, кот тоже не одобрял поведение Максима. А самое противное, что сам Бор в глубине души решительно своего поведения не одобрял. Надо было ещё извиниться, конечно. Перед мамой, да и перед бабушкой, конечно. Не «для галочки», а нормально извиниться. Не выпендриваться и не строить из себя шибко взрослого. Коршунков говорил, что искренне извиняться и признавать свои ошибки способны только по-настоящему сильные люди. Максим твёрдо решил, что попросит прощения у мамы и бабушки сразу же, как увидит их утром. И обязательно ещё до того, как все сядут за стол. Чтобы всё стало, как всегда. Чтобы мама шутила и расспрашивала Максима о его делах, а бабушка ворчала и ругала цены и политиков. Чтобы непременно стало всё, как всегда!

Но это произойдёт несколько позже. Сейчас же Бор спешил туда, откуда они с Фомой сломя голову бежали вчера. На тот самый берег напротив трёх островов, Короля, Шута и Принцессы Татьяны. Бору было очень страшно возвращаться туда. До дрожи в коленях и замирания в животе страшно. Но желание вернуть другу его драгоценный спиннинг было сильнее этого страха.

То ли утренний холодок подгонял Максима, заставляя двигаться быстрее, то ли по знакомой дороге идти проще, но расстояние до трёх островов показалось мальчику гораздо короче. Уже через два с лишком часа он был на месте. Вот и три острова… Макс глубоко вздохнул, зажмурился, сосчитал про себя до пяти и уверенным, твёрдым шагом спустился на берег. Вот и вчерашнее кострище. Вот брошенный впопыхах котелок. Но где же спиннинг? Максим пошёл вдоль по течению реки, внимательно глядя под ноги. Через некоторое время занятие это так увлекло его, что он совершенно забыл о своих недавних страхах. Солнце поднималось всё выше. Камышевки распевали в зелёных зарослях. Макс принялся насвистывать развесёлую мелодию, вторя птицам. А вот и… Наконец-то! Спиннинг лежал совершенно открыто на песке. Бор внутренне похвалил себя, что вышел из дома так рано. Случись бы тут какой прохожий рыбачок, быстро бы приделал фамильной драгоценности семейства Фоминых ноги. Макс наклонился, поднял спиннинг с песка и в этот момент увидел его. Крокодил! Тот самый! Колени у Бора задрожали, а сердце провалилось так глубоко, что, казалось, достигло пяток.

Крокодил лежал у самой кромки воды, метрах в пятнадцати от остолбеневшего от ужаса подростка. Водяное чудище было всё опутано какой-то водной растительностью и совершенно не шевелилось. Максим немного осмелел. Поборов ватную слабость в ногах, он осторожно повернулся и, стараясь ступать бесшумно, пошёл прочь с проклятого берега.

– Макс? – Бора будто током ударило: голос родился из ниоткуда, словно возник сам по себе в его голове. К тому же голос этот был очень знакомым.

– Подойди ко мне, не бойся! Это я, Зелёная Борода.

Глава восьмая

Макс повернулся и медленно, словно сомнамбула, пошёл туда, где лежало огромное, покрытое чешуёй тело. Дрожь в ногах постепенно прекратилась, а сознание снова стало ясным и прозрачным. Бор опять мог трезво оценивать ситуацию, видеть вещи такими, как они есть. Прежде всего, подойдя ближе к существу, лежащему на мелководье, он понял, что это вовсе не крокодил.

Как только Фома мог принять его за крокодила? Хотя… Немудрено, конечно. Со страху что не привидится! Мальчик подошёл к чудищу совсем близко, остановился метрах в двух от него и принялся с опасливым любопытством разглядывать речного монстра. Чудище же, в свою очередь, смотрело на мальчика. И во взгляде его не было ни капли животной злобы. Напротив, взгляд его лучистых, синих глаз казался спокойным и совершенно разумным. Голова у существа была крупная, слегка приплюснутая сверху. Голову украшали длинная, спутанная шевелюра насыщенного зелёного цвета и такая же борода. На спине возвышался малиновый гребень, безвольно упавший на одну сторону, словно сломанный парус. Всё, всё было точь-в-точь таким же, как у существа из того странного сна.

– Зелёная Борода?! – произнёс Максим вслух, вытаращив от изумления глаза.

– Здравствуй, Макс… – ответил мальчику знакомый звучный голос. Так же, как и во сне, голос звучал прямо у Максима в голове. Внезапно Зелёная Борода с силой ударил по воде хвостом и заворочался так, будто пыталось от чего-то освободиться. Только теперь Бор увидел, что могучее трёхметровое тело водяного опутывает толстая леска. Крупные крючки-«девятки» впились в кожу Зелёной Бороды, причиняя жестокую, нестерпимую боль.

– Погодите, король реки… Вернее, повелитель воды. В общем, я сейчас!

Максим бегом бросился туда, где, по его расчётам, в траве должен был валяться его нож. Тот самый, с которым он бросился защищать Фомина от «крокодила». И о радость! Нож действительно нашёлся. Причём на том самом месте, где Бор и ожидал.

– Только вы потерпите, ваше величество… – руки у Максима тряслись, а глаза слезились. Разрезав и сняв леску, он начал осторожно, стараясь не причинить ещё бо́льшую боль, вытаскивать один за другим крупные крючки с зазубренными жалами. – Это Архипыч, наверное, тут донки поставил. Только вы не обижайтесь на него, хорошо? Не сердитесь. Он же не на вас донки ставил, а на щук…

Мальчик выдернул уже все крючки, кроме одного, который никак не хотел поддаваться. Слишком глубоко он вошёл под кожу, лишь самый кончик торчал на поверхности да кусок лески.

– Тяни смелее, не бойся! – подбодрил своего спасителя Зелёная Борода.

Максим закусил губу, намотал на палец кусок лески, привязанный к злосчастному крючку, и, зажмурившись, рванул изо всех сил.

Раздался противный чпокающий звук, и крючок вылетел на поверхность. Максим швырнул его в кучу, где уже лежали разрезанная леска и другие крючки. Струйка крови – тёмно-красной, совершенно человеческой – брызнула из раны и потекла по коже водяного.

– Я сейчас. Я быстро!

Максима обычно мутило от вида крови, но в этот момент он и думать об этом забыл. Подорожник Бор видел совсем неподалёку, возле тропинки. Нарвав побольше, подросток едва не кубарем вновь спустился к реке. Быстро, но тщательно помыв листья в воде, он приложил их к ране. Кожа у водяного была тёплая, эластичная, на ощупь немного напоминающая мокрую резину. Максим припомнил это давно забытое ощущение: точно такой же была кожа у дельфина, которого он, ещё совсем маленький, замирая от восторга, погладил в дельфинарии на Чёрном море.

– Не волнуйся так, маленький человек! Мы отличаемся от вас, нас лечит природа, лечит речная вода. Очень скоро от моих ран останутся лишь воспоминания. Я отдохну у себя на глубине, посплю день или два, и всё пройдёт. Спасибо тебе, Макс!

И водяной растянул в добродушной улыбке свой широкий, как у лягушки, рот. Максим осторожно отлепил от раны листья подорожника: кровь и правда перестала идти. Поверхность раны же затянулась тонкой, прозрачной плёночкой.

– И, кстати, не называй меня королём. Ты не мой подданный. Ты – человек, ты из другого мира. И ты теперь мой друг. Для тебя я просто: Зелёная Борода. Приходи сюда на восходе солнца через три дня. Я буду ждать тебя!

И водяной, опираясь на мощные когтистые передние лапы, повернулся и пополз по мелководью. Тело его извивалось, словно у угря. Хвост, заканчивающийся широким плавником, поднимался и опускался вверх-вниз. Максим невольно обратил внимание на эти движения. Ему снова вспомнился дельфин из черноморского дельфинария. У него, когда он плыл, точно так же двигался хвостовой плавник. А не как у рыб вправо-влево.

Достигнув достаточной глубины, водяной беззвучно нырнул, оставив на воде след в виде небольшой вращающейся воронки.

Максим ещё некоторое время постоял на берегу, глядя на реку, на острова. На мир, который для него теперь стал совсем иным, ибо мир этот принадлежал странному, могущественному созданию. Его другу. Затем мальчик спокойно собрал все вещи, что они с Денисом побросали на берегу, удирая, включая злополучный спиннинг, и побрёл домой.

Бывают в жизни ситуации, когда твоя возможность удивляться не выдерживает напора странных, даже невероятных событий, происходящих в жизни. Тебе вроде бы следует испугаться до ночных кошмариков. Или, наоборот, ликовать и радоваться, словно дошколёнку на цирковом представлении. А ты – словно сдувшийся воздушный шарик. Вялый, дряблый. И не просто сдувшийся шарик, а шарик, что улетел, подхваченный весенним быстрым ветром, и теперь плавает где-нибудь посреди пруда. Или посреди самой обычной лужи, большой и грязной. Плавает, подчиняясь воле малейшего движения воздуха. Вялый, дряблый… Безвольный. Чувствуя себя именно таким шариком, Макс брёл домой по берегу Бобрихи, путаясь в высокой траве и поминутно спотыкаясь о кочки и камни. Драгоценное достояние семьи Филатовых – импортный спиннинг Бор бездумно сунул под мышку. Поднимаясь по склону холма, того самого, на вершине которого они с Фомой дрыхли без задних ног под жарким солнышком, Максим умудрился выронить злополучный спиннинг. Да так «удачно», что насилу отыскал его потом в высокой траве. И лишь когда ноги ощутили вместо мягкой земли луговины щербатый асфальт дорожки, ведущей прямиком к задам посёлка, Максим вдруг почувствовал, что вся вялость и отстранённость испарились куда-то. Он – снова он, тринадцатилетний мальчишка, шустрый и любопытный, а не некая странная, дряблая субстанция. Словно Макс спал наяву, а потом вдруг проснулся. Спал? Максим посмотрел на спиннинг. На свою левую ладонь, которую порезал об осоку, когда рвал подорожник для водяного. Нет! Это был не сон. И не гипноз какой-то. Это всё было на самом деле. И спасение водяного, хозяина здешних вод. И то, что водяной разговаривал с ним мысленно, как телепат из одной научно-популярной передачи. И то, что существо, с виду диковиннее любого марсианина, назвало его, Макса Бора, своим другом. Максим ощупал себя с ног до головы: вроде всё как обычно. Худощавые руки, плечи, на голове вихры торчат и уши лопушатся. Затем он посмотрел по сторонам: мир, кажется, тоже, был точно таким же, как и с утра. Нет! Мир изменился. И не сегодня. Он изменился в ту ночь, когда Максим увидел тот странный сон. Теперь Бор понял это. От пронзительного осознания данного факта, а ещё больше – от предвкушения новых, возможно – даже более удивительных чудес у мальчика закружилась голова. На Земле было только два человека, с которыми Макс мог делиться любыми своими мыслями, сомнениями, секретами. Это лучший друг Денис и мама, конечно же. Нет, три! Данила-мастер ещё. Он тоже умеет выслушать, задать именно те вопросы, что нужно, и не задать лишних. Умеет хранить тайны. Но этой тайной, речной тайной, тайной водяного, Максим решил всё же сперва поделиться с Фоминым. Человек одних лет с Максом. С ним, пожалуй, будет проще всего.

– Пусть будет Фома! – решил Бор. И резво подпрыгнув, будто юный жеребёнок, со всех ног помчался к дому Фомина. Через пустырь, мимо сараев. Коварный закоулок, где их с Денисом остановила Минькина банда, Бор пролетел на первой космической скорости, стараясь не смотреть по сторонам. Миновав два двора, Максим едва не кубарем вылетел на улицу. По прямой он побежал ещё быстрее. Альбина Августовна, соседка Дениса, маленькая, сухонькая и безмерно вредная старушка, погрозила вслед «паразиту оглашенному» костлявым кулачком и быстро перекрестилась. Чёрная, словно сажа, кошка Муська, принадлежащая другой соседке Дениса, Ларисе Перфильевой, в ужасе вытаращив зелёные глазищи, шарахнулась из-под ног. Ещё одно небольшое ускорение и… Бор забарабанил в окно Фомина:

– Фома! Фома, открывай быстрее!

Форточку распахнул не Фома, а его мама, Елена Николаевна.

– Здравствуй, Максим! Вот скажи мне: вы с моим балбесом-сыном когда-нибудь будете, как все люди, пользоваться дверью, а?

– Извините, Елена Николавовна… То есть Елена Николаевна… То есть… Здрасте! Дениса можно? – скороговоркой выпалил Максим. Он с трудом переводил дух после бешеной гонки.

– Не можно! – сурово ответила «Елена Николавовна», насупив брови. Максиму стало не по себе. Он как-то некстати вспомнил одно давнишнее родительское собрание, с которого его мама, Марина Максимовна, человек обычно солнечный и неунывающий, вернулась в очень плохом настроении. Некоторое время она молча звенела на кухне посудой, а потом сказала:

– Знаешь, Максим, о тебе на этом собрании речи не было. Зато очень ругали твоего друга Дениса. За то разбитое окно. А ведь ты мне признался, что вы его вместе расколотили. Почему ты честно не рассказал об этом в школе. А твой друг – молодец, не выдал тебя. Ты удивишься, наверное, но я немного завидую сейчас его маме. Она, кстати, сидела рядом со мной на этом собрании, за первой партой. И очень расстроена была, конечно. А я… Я сидела и краснела. За тебя краснела, Максим!

Максим открыл было рот, чтобы попытаться оправдаться, но посмотрел на маму, и слова застряли у него в горле. Тогда он быстро оделся и выбежал на улицу. До дома лучшего друга он бежал тогда почти так же быстро, как сегодня.

– Фома, ты прости, ладно? Понимаешь, учителя почему-то всегда на меня в последнюю очередь думают, что ни случись. Не знаю я почему, хоть убей. Тоже ангелочка нашли, блин. А у тебя… Как это… Имидж хулигана. Я правда завтра же расскажу всё в школе. И классной, и завучу, если хочешь!

– На фига? – искренне удивился Денис. – Делать, что ли, нечего? – а потом хлопнул Бора по плечу и добавил: – Мне дома за то окно уже прилетело. Отец выдрал так, что еле сижу теперь. Ну выдрал и выдрал! Шкура крепче будет! Прикинь, смогу без проблем задницей вперёд сквозь самые колючие кусты проскакивать. Шкура-то – как у носорога, хрен порвёшь!

Потом они ещё поболтали немного, и Макс вернулся домой. Со временем эта история забылась. А сейчас вот вдруг вспомнилась.

«Она догадалась, наверное, что Денис тогда за нас двоих отдувался. Чёрт! Стыдобина жуткая… Надо рассказать всё. Лучше поздно, чем никогда!»

Но Елена Николаевна вдруг весело, заразительно засмеялась. Совсем как девчонка. И сказала:

– Да пошутила я, Максим! Проходи, проходи. Чай мои мужики пьют, с пирогами. Проходи и присоединяйся. Только через дверь!

В доме Фоминых, вернее, в половине дома, ибо вторую половину дома занимало не менее многочисленное семейство Игнатьевых, сегодня правил царь-пирог. Волшебный, тёплый, густой аромат обволакивал гостя ещё в прихожей и вёл его за собой туда, где на трёх огромных блюдах высились курганы из пирогов. Были тут пироги с мясом, с капустой, с яблоками, с вишней и ещё бог знает с чем. Максим, решив не сопротивляться могучей, увлекающей силе сдобного аромата, быстро стащил кроссовки, сунул ноги в дежурные гостевые тапочки и прошлёпал в комнату. За покрытым клетчатой скатертью круглым столом, стоящим в центре комнаты, под большим плетёным абажуром восседало всё семейство Фоминых. Дед, Денис Иванович, сухой, подтянутый старик с молодыми, ясными глазами стального цвета, попивал чай из блюдца, хрустя вприкуску большим куском сахара. Отец, Иван Денисович, крепкий, загорелый мужчина лет сорока, с роскошными гусарскими усами, помешивал ложечкой чай в большой железной кружке. Шестилетняя Варька, та самая чупакабра, на которую жаловался Бору Денис, смешливая и черноглазая, с аппетитом уплетала пирог с вишней, время от времени поглядывая на старшего брата. Денис же на Варьку не смотрел, он «работал на массу»: медленно и методично пережёвывал пирог с мясом. Определённо не первый и, видимо, не последний. Даже маленький Ваня, годовалый румяный карапуз, сидевший на своём детском стульчике, держал в пухлой ручонке маленький кусочек пирога. Не было только Елены Николаевны: на кухне пронзительно присвистнул чайник, и она отправилась заваривать свежий чай. Когда Максим вошёл в комнату, мужчины сразу шумно задвигали стулья, освобождая гостю лучшее место. Бор по очереди пожал руку деду, отцу, Денису, протянул указательный палец в качестве приветствия Ваньке. Фомин – самый младший сразу прекрепко ухватил палец: в семье определённо подрастал ещё один потенциальный десантник. Поздоровавшись со всеми от мала до велика, Бор приземлился на предложенное место. Меж тем вернулась Елена Николаевна.

– Так. А почему Максим без чашки? Денис, ну-ка быстренько принеси с кухни чашку, с зайцем которая. Она самая новая.

– Ну, мам… – заныла чупакабра. – Это же моя чашка, мне её купили…

– Варька! Цыц! – погрозила пальцем мать. – Из двух чашек сразу хлебать будешь, что ли?

Прикончив три пирога с капустой (своих любимых), два – с яблоком и выпив две чашки чаю, Максим осторожно наклонился к Денису и шепнул: – Фома, поговорить нужно. Тут случилось кое-что… Выскочим во двор часа на пол?

Денис кивнул, и они встали из-за стола.

– Спасибо, мам! – громко сказал Денис и погладил себя по животу. – Классные пироги!

– Спасибо, Елена Николавна! Не то слово какие классные… – закивал Бор.

– Неужто наелись уже? Может, лучше дома побудете, телевизор вон поглядите. А то снова влезете куда! Плёл мне ещё тогда: с дерева, мол, упал… Воротник тебе тоже дерево оторвало, что ли?! А, Денис? Сильное, видать, дерево было, рукастое!

Бор закашлялся, пытаясь скрыть желание рассмеяться. Врать Фома никогда не умел. Макс же решил в самое ближайшее время рассказать маме всю правду: о Миньке и его «банде», о Некрасове, о том, как он их с Денисом спас. А, возможно, сразу и о том, что случилось на реке, про водяного… Но его мама – это его мама. Лучший друг. Как Фомин. Или даже ещё лучше.

– Да пускай идут, проветрятся! – сказал дед, аккуратно ставя пустую чашку на блюдце и отодвигая в сторонку. – Глядишь, ещё аппетит нагуляют.

Глава девятая

Бор и Фомин вышли на крыльцо. На улице было тихо. Лишь иногда со стороны дороги доносился тяжеловесный грохот проезжающего грузовика или истеричный, визгливый рёв мотоциклетного мотора. Стайка воробьёв деловито копошилась в траве, склёвывая незрелые ещё семена. Кошка Муська с самым невинным видом прогуливалась неподалёку, будто бы и не глядя в сторону чирикающих комочков, меж тем незаметно приближаясь всё ближе и ближе.

– Давай не попрёмся далеко, во всякие кушаля? – предложил Денис, приземляясь прямо на деревянную скрипучую ступеньку крыльца. Макс сел рядом. Фомин достал из кармана два пирога, предусмотрительно прихваченных со стола, один протянул Максиму, а второй надкусил сам. – Сегодня же к Даниле-мастеру ещё… – с набитым ртом пробубнил Фомин и, помахав недоеденным пирогом, добавил: – Мамка напекла видишь сколько… Сегодня целый мешок пирогов с собой возьму. Главное, чтобы чупакабра все не сточила, пока мы тут болтаем. Я при родаках спрашивать не стал: у тебя случилось что? Видок был такой, когда ты вошёл, будто за тобой черти гнались!

Максим рассеянно вертел в руках пирожок с яблоками, будто не знал, с чего же начать. Вертел, вертел да и уронил на землю. Воробьи будто только того и ждали. С восторженным писком сразу несколько пернатых атаковали пирог. После непродолжительного и очень шумного боя один воробьишка, самый нахальный, завладел вожделенным хлебобулочным изделием и улетел, с трудом оторвав от земли непосильную, казалось бы, ношу.

– Отожрётся воробей до размера страуса, с наших-то пирогов, – задумчиво произнёс Фомин, глядя вслед удаляющемуся крылатому счастливчику.

– Я тебе спиннинг принёс. Нашёл его на берегу. Положил там, в коридоре.

– Спасибо, Макс! Ты настоящий друг. А то батя, сам понимаешь, расстроился сильно. Выдрал меня, конечно. Но потом расстроился. Или наоборот: сначала расстроился…

– Фома, я его видел! – собравшись с духом, выпалил Максим громко. – Он настоящий, и он не крокодил вовсе! Он – водяной. Тот, которого я и во сне видел тоже. Вот!

– Чего? Какой водяной? – Фомин уставился на друга с выражением, с каким обычно смотрят на буйных помешанных. Потом маска изумления постепенно сползла с его лица, уступив место насмешливо-недоверчивой. – Да ты гонишь…