Сёма-фымышут 8—4

Сёма был уверен, зануды – училки его «среднюхи» сделали жуткую «подлянку» академикам и сплавили его в далекий Новый Сибирск, в надежде, что хулигана «обломают», он поумнеет, исправится по всем предметам и никогда!.. никогда не вернется на малую родину. Останется приживалкой около большой и чистой науки.

По словам Обера, в его «чернушнике», в ПГТ (поселке городского типа) его прозвали «мудрак» (от слова всё же «мудрый»! ) и «затырок». Всё, что плохо лежало, Сёма тырил, воровал. И применял в дело.

– Зачем воровать-то? – спросил я.

– Валялось, – отмахнулся Сёма.

– В какое дело? – уточнил я, но воздержался от примитивных нотаций, что воровать, типа, нехорошо, плохо.

– В разное, – уклонился от прямого ответа Обер.

Он признался, как впервые, жутко нервничал, краснел, потел, когда в четвёртом классе «стырил» в школьной библиотеке потрёпанный журнальчик «Моделист – конструктор» (МК), сунул под рубашку и поясной ремень. Когда проходил мимо стойки-стола библиотекарши, милой, доброй старушки «бабы Зины», вообще чуть не «крякнул», в смысле, чуть в обморок не свалился. В глазах помутнело. В голове зашумело.

Странно. В своём посёлке Сёма тырил всё, что плохо лежало, стояло, в общем, – валялось. Тырил легко и непринуждённо, и не испытывал при этом никаких «угрызявок» – угрызений совести и треволнений.

Видимо, спереть общественное, школьное, увести из-под носа подслеповатой, добрющей «Зины» журнальчик показалось «обер-лейтенанту» верхом цинизма. Потому он нервничал и потел.

Но совершил этот подлый акт. Хотя можно было взять «МК» из библиотеки «под роспись», держать дома целую неделю или даже месяц, сдать обратно в целости и сохранности. Но, во-первых, отчим мог «скурть», пустить мягкие странички журнала на самокрутки. Во-вторых, на обложке красовался «потрясный» парусник, каравелла, на котором испанец Колумб открыл Америку. Парусник был выписан ярко и мастерски. С крестом на парусах, выгнутых, как пузыри, готовые вот-вот лопнуть от ужасающего ветра. С виду, неуклюжая, с выпуклыми, деревянными бортами, каравелла будто стремилась вырваться на свободу из брызг «бешеных» волн и «штормяги», продрать обложку острой пикой бушприта. и

Сёма никогда «живьём» не видел ни моря, ни океана. У «богатеев», соседей по бараку, по чёрно-белому «телику» с «водяной линзой» не оценишь потрясающих красот и великолепия морских просторов, безумной мощи штормовых волн.

Картинка из журнала произвела потрясающее впечатление на «сухопутного» мальчугана. Он пожелал ею завладеть навсегда, «заделать» в рамку и повесить на чердаке, в своём уютном уголке уединения.

В-третьих, в журнале были даны подробные чертежи каравеллы. Мастеровой воришка намеревался в будущем «замастячить» «потрясный» парусник.

– Во-о-о такущий! Аграменный, как корыто! – Сёма размахнулся руками метра на полтора. – Со всей «мелкотней».

С флагами и парусами, с «настоящинскими», бронзовыми пушками из втулок, чтоб «дробинами пулялись».

Романтику-авиамоделисту тоже нравились «потрясные», стремительные «белокрылые» парусники – «бродяги морей и океанов». Но он, молча, и самозабвенно восхищался ими, не собираясь переходить из «летунов» в стан «посудомоделистов».

Уникальный и удивительный, чайный клипер «Катти Сарк», для ускорения хода, мог выпустить по бортам дополнительные паруса, как белоснежные крылья. В восьмом классе авиамоделист изобразил акварельными красками клипер именно в таком полёте над волнами. Но кто-то, наглый, «спёр» красивый рисунок. Не думаю, что это был Сёма.

С детства авиамоделист оставался фанатом самолётов. Особенно, фанерных бипланов Первой мировой войны. «Ньюпор», «Фоккер», «Моран» «Альбатрос» и многие другие «этажерки» хотелось выполнить копиями на радиоуправлении. Даже тихоход «Фарман» его восхищал своим изяществом белокрылой птицы и уникальной «летучестью».

Но это совершенно другая история, о которой впоследствии будет написан киносценарий полнометражного художественного фильма под рабочим названием «Разрушители облаков». О времени, когда «аэропланы были из дерева, люди – из стали, и каждый Понтий мечтал быть пилотом».

Вот ведь из какого «далёка» растут «крылья» вдохновения!

Пока же мы с Обером вернулись из «столовки» в общежитие, сытые и довольные, устроились на тёплом подоконнике из искусственного мрамора в сёминой комнате, болтали ногами, увлечённо беседовали.

Таких доверительных разговоров, отвлечённых бесед не случалось, к сожалению, с моим одноклассником Витькой В-вым из Якутска, полноватым, тяжеловесным, весельчаком и угрюмцем, сдержанным, порой до безобразия пошлым. Витька был первым из «технарей», с кем мы встретились при первой ночевке на раскладушках в холле КЮТа, когда приехали на отборочный конкурс в Летнюю школу. С В-вым мы прожили в одной комнате общежития два семестра, целый учебный год. Потом расстались.

Если быть честным, Витька стал невыносим со своими дурацкими выходками. Например, откровенным, «беспардонным» пердежом. Обжора Витька мог жутко отравить воздух в маленькой комнатке на двоих. Приходилось выскакивать в коридор, пока наглый пердун проветривал помещение.

Когда в комнату заходили в гости соседи или ребята нашего блока, Витька мог намеренно выпучить живот, побулькать содержимым, шутливо забраться с ногами на широкий подоконник, распахнуть форточку, вставить зад и вынести весь свой удушливый заряд в морозное пространство.

Ребята морщились, возмущались, зажимали носы и расходились по своим комнатам. Колб оставался, принимался истерически хохотать. Попеновскому хулигану из Киргизии явно нравились такие дикие приколы «якутов».

Но вернёмся к Сёме и каравелле.

– Если Колумб открыл Америку, почему Америку назвали Америкой, – решил я «замутить» сёмины мозги, поставить его в тупик.

– Почему? – нахмурился удивлённо «Обер».

Нам-то много чего интересного и познавательного «понарассказывали» на уроках «внеклассного чтения» в средней школе. Учительница по географии, как я теперь понимаю, была эрудитом и высказывала много любопытных гипотез.

– Говорят, Амерго Веспуччи тут повалялся, – сложно пошутил я. и

– Амрига? – «обер-лейтенант» надулся от удивления и примолк. Решил сам проверить в школьной библиотеке мои шокирующие домыслы. е

Мечты – мечтами. Но суровые реалии жизни занесли на время Сёму в ФМШ и «Белую зёму». Парусник так и остался в рамке на чердаке. Навсегда. Года через три, после возвращения «обер-лейтенанта» домой, случилась жуткая трагедия. Ночью, от короткого замыкания в сгнившей проводке, дотла сгорел сёмин барак. Вместе со спящими отчимом и мамой. «Пэтэушник» Сёма остался «круглым» сиротой. Он тогда вернулся с райцентра на каникулы, всю ночь «пробухал» с друзьями в кочегарке, потому уцелел. Старший брат его погибнет «по пьяни» в дорожной аварии чуть раньше, до пожара.

Но это случится гораздо позже, в недалёком, мрачном будущем. Пока же разведчик «обер-лейтенант» молчаливо упивался тихим и светлым счастьем от посещения «Белой зёмы».

В тот же самый вечер, когда Сёма стал обладателем картинки и чертежей каравеллы, в желтоватом, «ватном» свете керосиновой лампы у себя в «схорнке», на чердаке барака, мастеровой много чего вычитал занимательного, удивительного и полезного. Что отвлекло от парусников навсегда «в деле», но не в мечтах. о

Впервые в жизни мальчишка узнал, но ничего не понял, как работает «радива» и «телик», вычитал про «электрические кишки» разных приборов: про «релюхи», электролиты, реостаты. Узнал про «кондёры», похожие на коричневые конфеты-ириски на «ножках», про диоды, триоды, неведомые транзисторы, тиристоры и прочую радиотехническую «хрень», в которую Сёма влюбился сначала безответно. Но когда «надыбал кучу деталюх» по свалкам Промзоны, страсть и влюблённость в радиотехнику «выпаялась» в практику.

На чердаке он высмотрел на страницах «Моделиста-конструктора» первую в своей жизни схему радиопередатчика. И задумал в будущем, в тайне ото всех оснастить секретной радиосвязью «сидельцев» уголовной Зоны. Своего старшего брата, в первую очередь.

Без помощи и подсказки Обер спаял свою первую радиосхемку, простенький «детектор» – детекторный приемник.

– Подумаешь! – хмыкнул я с лёгким презрением. – Мы тоже много чего напаяли. Детектор – легче лёгкого. Тоже радио слушали на улице. Цеплялись проводком – антеннкой к пожарной лестнице, по наушнику слушали станции разные. Прикольно. Станции шуршат тараканами в коробк. е

Снова отвлекусь на пару абзацев.

Тараканов в спичечном коробк притаскивал на уроки в нашей средней школе вредный, низенький толстячок по прозвищу Пырь. На уроке мог высыпать рыжих «прусаков» на спины девчонок или за шиворот. В третьем классе мне запомнился тонюсенький визг перепуганной девочки перед звонком на урок. Впервые я увидел женскую истерику. Грустное и неприятное было зрелище. Девочка, со смешной фамилией Кбец, надрывно расплакалась, обслюнявилась, довела себя до нервной икоты. Успокоить бедняжку учителям удалось только в медпункте школы. е о

Почему «нестрашных», рыжих и наглых тараканят так боялись некоторые девчонки, не понимаю. Подошвами сандалет мы преспокойно передавили насекомых, разбежавшихся по классу, отвесили толстяку «леща», привычно расселись за парты в ожидании прихода учителя. Несчастная Кбец в тот раз сорвала урок своей истерикой и обмороком. Нам было искренне жаль девчонку. Но не всем. Негодяй Пырь приоткрыл крышку парты, спрятался в засаде, пускал слюни удовольствия, тихо лыбился и злорадничал. Похоже, девчонка с двумя тонкими косичками на оттопыренных ушках ему очень нравилась. Но разве так ухаживают или пытаются таким образом обратить на себя внимание? Пырь пытался ухаживать именно таким способом. И не он один. Бред. о

Вот и Андрей Р., наш одноклассник, весьма своеобразно «поухаживал» в детстве за девочкой, дочерью подруги своей мамы. Став взрослой, она с неприязнью вспоминала хулиганские выходки Андрея. Безо всяких видимых причин, однажды он оторвал её любимой кукле пластмассовую голову. Ужасно, но туловище куклы продолжало «уакать» и отчаянно звать «ма-ма!». В другой раз чёрной краской измазал её новенькое белое пальто.

Из вредности Андрей всячески сопротивлялся, когда мама-журналистка принуждала его ухаживать за «хорошенькой» дочерью своей подруги-писательницы с тайной мыслью, мол, ах, какая прекрасная пара получится из наших деток.

Через полвека взрослый Андрей стал членом Союза писателей, попытался «девочке из детства», которая стала известным кинорежиссером, предложить сценарий фильма. «Неприятеля своего детства» обиженная дама даже видеть не пожелала.

Нда. «Фиги», разбросанные в «сопливом» прошлом, придётся засохшими косточками собирать в будущем.

Вернёмся к «обер-лейтенанту». У нас с Вовкой Рыбаниным, моим одноклассником по средней школе и другом – «Самоделкиным», наши спичечные коробк с детектором едва-едва слышимо стрекотали музыкой и шелестели голосами ведущих. У радиотехника «обер-лейтенанта» на уроке физики «волшебный коробк» заговорил громко и внушительно. и о

– От советского информ-бюро! – пророкотал по всему классу известный голос диктора Левитана. – Фашистская Германия, без объявления войны, напала на Советский Союз!

Надо пояснить это примечательное событие. Смекалистый изобретатель Сёма перед «прямым эфиром» прикрутил проводки к общей радиолинии, подключил коробк к школьному ретранслятору через «усилок» кабинета физики. Торжественный голос Левитана был слышен не только в сёмином классе. По всей школе. Может даже, во всём посёлке. Уроки были сорваны. Ученики в панике разбежались по домам, готовить родителей к эвакуации. Учителя-старушки в актёрском полуобмороке пили валерьянку, кушали валидол, подумали: начинается Третья мировая. Ядерная. А это – конец всему! Конец планете Земля. Никто!.. Никто не выживет. Несмотря на уроки по гражданской обороне, умение натягивать на детские мордочки противогазы и прятаться в тени укрытия от выжигающего светового излучения при ядерном взрыве, а затем по оврагам отмачиваться, отмываться от радиации, с мочалкой и чёрным «собачьим мылом». о

Злобной даме, завучу, по прозвищу Зараза, стало плохо с сердцем. Отпаивали в медпункте корвалолом. Странно и удивительно, выяснилось, у злющей, «подлючей» Заразы тоже есть сердце.

Меня поразило в рассказе семиклассника, что он запомнил такие сложные названия лекарств, типа, корвалола. Значит, мозги моего нового знакомого не «спеклись», не «заржавели», не «заплесневели», по мнению Анки, а работали, как надо.

Через спичечный коробок «обер-лейтенанта» в тот день транслировали передачу «Театр у микрофона», радиоспектакль по роману о войне писателя-фронтовика Васил Быкова. я

Это было сёмино первое, самое скромное рукоделие.

Зараза – завуч отлежалась, вывела Оберу во всю страницу дневника чернилами «красный, жирный двояк» за поведение и сорванные уроки, вызвала в школу отчима ученика, хотя прекрасно знала и понимала, отчим Сёмы – запойный, драчливый работяга. Ему только дай повод наказать пасынка, избить до полусмерти.

Суровые нравы далёкого рабочего посёлка при «железном» руднике сильно отличались от цивилизованных культурных городов. Детям, их родителям и родителям родителей приходилось выживать в суровых условиях бывших поселений для репрессированных, «политзэков» и уголовников.

Тут я Сёму приостановил в рассказе любопытными соображениями, ни сколько моими, сколько «пролетарского поэта» Маяковского.

– Почему чернилами, если двойка красная и жирная? – спросил я, шутливо подтрунивая над «обер-лейтенантом».

– Чё? – не сразу «въехал» Сёма в словесные сложности и недоразумения.

– Чернила – чёрные. А если красные?

– Краснила? – догадался «Обер».

– Выходит так.

– Залепила краснилами двояк! Ништяк! – в рифму обрадовался Сёма странным словообразованиям.

Кстати, восклицание «ништяк» и много других, порой непереводимых, выражений, в значениях которых он так до конца и не разобрался, «обер-лейтенант», похоже, заимствовал из лексикона попеновского хулигана Валерки Колба. Но об этом позже.

Некоторые жуткие истории из детства Сёмы, высказанные мимоходом, надолго врезались мне в память, как глубокие занозы в палец. Не вытащишь, пока не загноятся.

По вечерам, на чёрной грунтовке перед бараками посёлка блестело под фонарями битое бутылочное стекло, «как тыщ-щи звёзд». «Космических» звёзд, если верить «обер-лейтенанту», за густым смогом и дымными завесами из труб рудника никогда не было видно. «Настоящинские» звёзды и планеты в «чернилах» грандиозной вселенной Сёма увидел впервые только в Академе, в зелёном пространстве «потрясной» «Белой зёмы».

Медпункт в «сёмином» рабочем посёлке работал только на Промзоне рудника. В «больничку» надо было «катить» километров за тридцать-сорок в райцентр по раздолбанной грунтовой дороге.

Сопливые дошколята и младшие школьники развлекались дворовыми забавами, как могли.

К примеру, набирали по дворам, для игр в «бабки» или в «кости», выбитые в пьяных драках и потасовках здоровые зубы поселковых мужиков и баб или больные «зубенья», в черных дырках и сколах, вытащенные слесарными клещами домашними умельцами. «Человечьи» зубы «с рогами», как я понимаю, – коренные, на кону поселковыми детьми ценились выше.

Заранее прошу прощения у самых впечатлительных. Поясню, для чего иногда вдаюсь в такие жуткие подробности чудовищных сёминых историй. Меня, городского мальчишку эти рассказы невероятно потрясали, вызывали оторопь, наполняли сознание «жидким» страхом и ужасом. Да-да. Именно – жидким. Поболтаешь головой, стряхивая «страшнючее» наваждение. А внутри черепа, будто густой кисель «колдыбается». Пренеприятное ощущение.

Как можно детям забавляться играми, выставляя на кон человеческие зубы? Чудовищно и непостижимо! Это было из области книжных ужасов по Эдгару По, людоедских историй про капитана Кука, которого съели туземцы.

В Средней Азии в детстве во дворах мы играли в более сложную игру с косточками от вываренных коленных суставов овец – в «альчики». Так же кости выставлялись на кон, так же, по правилам, нужно было выбивать «альчики» «бтой» с расстояния в три-четыре метра. Очередность игры устанавливалась подбрасыванием «ведущего» «альчика», когда косточка падала набок или плашмя, на одну или другую сторону. Все четыре стороны «альчика» были разного достоинства: «тур», по-моему, ценилась в десять очков и давала игроку значительное превосходство над соперником и фору. Среди своих «дворовых» пацанов и «пришлых чужаков» находились «хлюздецы», игроки – прощелыги, «каталы» и «шулера». Они могли заранее просверлить в «альчике» отверстие, залить свинцом, «красиво» раскрасить игровую косточку намеренно яркой, густой краской, оранжевой, красной, сиреневой, так, что залитой «свинчтки» не было заметно. От чего «тур» у «катал» выпадала значительно чаще, чем у других. Выбивать такой «бтой» чужие «мослы» с кона «хлюздам» и «хлюздецам» удавалось больше других. Если получалось «раскусить», раскрыть шулера, «наглой морде» сильно доставалось «на орехи». Могли «навалять», «навесить» «фингал» на глаз, сломать в драке нос. Все «альчики» у такого «хлюздяшника» отнимались, делились на всех «честных» участников игры или выбрасывались в мутные воды ближайшего арыка. А это был в детстве значительный урон для заядлого игрока. С одной овечки «получали» всего четыре «альчика». Не каждый день в русских семьях «аэропортвского» микрорайона готовили блюда из овечьего мяса: плов, шашлык, бешбармак, лагман, манты, самсу. и а а а и о

Но выставлять на кон для игры в «бабки» человеческие зубы? Это, мне показалось, верхом цинизма, ужаса и «безмозглости».

Для зауральского посёлка при «железном» руднике это было обычным явлением и развлечением «малолеток». К тому же, вездесущие детки нашли близ заброшенной шахты рудника старый могильник – массовое захоронение людей времен «сталинских репрессий» и таскали желтые «человечьи» зубы оттуда.

Вот такие были совершенно разные соцреальности. Иногда эти «параллельные миры», вопреки законам классической математики, физики, пересекались, сталкивались самым неожиданным образом.

Отчим Сёмы тогда даже не понял, за что тощая Зараза вызывала его в школу, за какую такую «спектаклю» по «радиве». Потому обошлось без побоев. Собутыльники отчима сгоняли мальчишку за самогонкой и папиросами «Беломор» в «сельпо». Отчим отвесил пасынку по затылку болезненную затрещину. Для профилактики, на всякий случай. Для «обер-лейтенанта» обошлось в тот раз без сотрясения мозга и без травм.

Мужская компания, с «развесёлыми матерками», прибаутками и гоготом, уединилась в сарае-дровянике, углубилась в разговоры о «бабах» и поисках решениия вечных вопросов о взаимном уважении «пролетарьята».

Упорный и трудолюбивый подпольщик, мастеровой-самоучка Сёма продолжил научные разработки. В подполе дома он собрал первую «дымовушку» из горючей фотоплёнки в алюминиевой баночке из-под валидола. Провёл испытания там же. Баночка выдула из дырочного сопла реактивную дымовую струю, заметалась с бешеной скоростью по всему подполу, ударяясь в заплесневелые кирпичные стены и опоры. В жилой комнате эффект оказался сильнее. Из всех щелей меж половых досок поползли лосы сизого, вонючего дыма. Перепуганная матушка Сёмы с воем выбежала во двор, истеричными воплями принялась звать на помощь пожарных и соседей.

Сутулая, высохшая, несчастная по жизни, женщина, в обвислом засаленном ватнике, застиранном байковом халате, армейских, растоптанных «кирзачах» на «босу» ногу, забитая отчимом, трудяга – уборщица, в тридцать с небольшим лет казалась родному сыну глубокой старушкой.

Единственная на весь поселок «пожарка» – старая, дребезжащая, довоенная «полуторка», с железной бочкой в кузове и качалкой, находилась на территории рудника и никогда не выезжала в поселок, в ожидании ЧП только «во вверенной» Промзоне.

Соседи по длинному, как железнодорожный состав с «теплушками», одноэтажному бараку с ужасом и тревогой наблюдали, как струятся рукава вонючего дыма из узких форточек квартиры. Если загорится один «вагон» – подъезд на четыре квартиры, то в считанные минуты может сгореть весь «состав». Но никто не рискнул тушить «пожар». Задавленные чудовищными репрессиями 30-х годов люди смиренно принимали любое испытание судьбы.

Едкий дым вскоре рассеялся, рассосался по щелям ветхого деревянного строения. Соседи вернулись по своим квартирам. Матушка Сёмы взялась проветривать убогое жилище. Подпольщик выбирался из мастерской «на брюхе», ползком, вдоль отопительных труб подвалов, выскользнул на поверхность незамеченным у котельной, что прилегала к жилому бараку, собранному из железнодорожных шпал.

Подрывную деятельность «обер – лейтенант» усложнил в шестом классе. Начинял «взрыв-пакеты» опилками магния, чаще – алюминия, устанавливал электронный механизм замедления на время разряда конденсатора: от трех – до 22 секунд, как у немецкой гранаты, что получила в войну у советских солдат прозвище «колотушка», за длинную деревянную ручку и корпус для взрывчатки в виде железного стакана.

К седьмому классу «Обер» знал не только название гранат и оружия. И не только германского. Мальчишка изучил все типы самолётов, «вездеходок» и танков Второй Мировой войны. Учитель был хороший. Фронтовик, безногий дядька Василь Чванов, сосед по бараку, кто чудом не замёрз в Финскую, уцелел в мясорубке начала Отечественной войны. По инвалидности Чванова помиловали, не отправили «на верную смерть» в штрафбат за «длинный язык», а сослали на зауральский рудник, а не куда-нибудь подальше, в заполярную Колыму или Магадан, где каждому найдется «место под сопкой».

Сёма незаметно «тырил» у отчима из пачки по одной «беломорине» в день, накапливал горсточку и приносил инвалиду на завалинку близ кочегарки. Мальчишка готов был часами слушать рассказы дядьки Васил о страшных схватках с «фашистками». Подвыпивший Чванов иногда добродушно называл «немчурой» или «фашистиком» самого Сёму, за немецкую отцовскую фамилию. Мальчишка обижался, дня два – три не наведывался к инвалиду. Затем «фашистик» придумал себе прозвище «обер-лейтенант», вновь приносил начитанному, грамотному Васил горстку папирос, вновь забывался, слушая замысловатые истории инвалида, как «Сталин схватился с Гитлером». я я ю

Тогда мало кто задумывался и понимал, почему вдруг у СССР и Германии перед войной оказалась общая граница. Как могли фашисты внезапно напасть на СССР?

Мальчишке было интересно всё, что не было связано со школьной программой, «занудными училками» и скучным «предметодаванием».

Об эффективных сёминых взрыв-пакетах доходили слухи и до инвалида Чванова. Наставник снисходительно посмеивался, но открыто не одобрял малолетнего взрывотехника и его экспериментов над живыми людьми. Хотя сам подучивал мальчугана, как выживать в суровых реалиях рабочего посёлка и «развитого социализма» на «пути к коммунизму».

После удачных забросов подпольщиком «Обером» взрыв – пакетов, неделями прыгали пламенные зайчики, плавали огненные круги в глазах ненавистных хулиганов с Промзоны ПГТ.

По требованию бывших зэков, подростки грабили, издевались, избивали не только малолетку Сёму. Проходить через Зону отторжения денег и ценностей в школу и обратно, через пустырь, поросший рыжим пыльным бурьяном, надо было многим детям каждый день, исключая выходные и праздники. Сёмины изобретения облегчали жизнь всем «малолеткам».

Трудная «житуха» толкала мальчишку на другие полезные новаторства. У продвинутых американских «кпов» в 1970-х годах не было таких средств защиты, какие возникли в далёком зауральском посёлке у сопливого школьника. Электрошокеры из электролитов, огромных по размерам, как огурцы, одним разрядом валили с ног пьяного отчима или его могучих драчунов-собутыльников – забойщиков с «железного» рудника. о

Для мирной жизни Сёма мастерил ловушки для мышей и крыс, кормушки для птиц с замком на «пружинке». В кормушки, как в силк, по бедности и нужде, можно было поймать горленку, выменять у «поселенцев» на сигареты «Шипка» или пачку грузинского чая «третьего» сорта. В самом крайнем случае, общипать, сварить птицу в котелке на костре, хлебать наваристый суп на пустыре с весёлой компанией вечно голодных школьных друзей. и

Для обмена на хлеб Сёма тайком мастерил кипятильники из зелёных «балбешек» – керамических сопротивлений или двух пластин из жести от консервных банок.