Абсолютное зло: поиски Сыновей Сэма

А потом все стихло.

Двое молодых влюбленных неподвижно лежали в машине. Валентина по-прежнему опиралась на колени Алекса, а его верхняя часть тела наклонилась к пассажирской двери. Их кровь смешивалась воедино.

Валентина была уже мертва. Алекс, несмотря на отчаянные попытки спасти его, скончался несколько часов спустя в больнице Монтефиоре в Бронксе.

В зарождающемся утреннем свете пожилые женщины, жившие в кирпичных домах через дорогу, печально несли к месту происшествия ведра с водой, чтобы смыть следы ужаса прошлой ночи. Эмоциональный жест жителей итальянского района, сделанный из уважения к погибшей паре.

Однако ничто не могло стереть грязное пятно, расползавшееся по Нью-Йорку.

Преступник был поразительно точен, даже с учетом того, что стрельба велась с близкого расстояния.

Четыре смертельных выстрела в голову были сделаны из оружия, известного сильной отдачей. Личность нападавшего по-прежнему оставалась мучительной загадкой. Но, прежде чем сбежать, он сделал то, чего не делал раньше, – оставил жуткую визитную карточку на дороге рядом с автомобилем жертв. Это был конверт, адресованный детективу Квинса, капитану Джозефу Боррелли.

Внутри конверта находилось письмо, ознаменовавшее рождение Сына Сэма.

* * *

В понедельник, 18 апреля, нью-йоркские газеты провозгласили возвращение ночного убийцы. «ДЕВУШКА ИЗ БРОНКСА ЗАСТРЕЛЕНА В МАШИНЕ, ОРУЖИЕ СВЯЗАНО С ТРЕМЯ ДРУГИМИ УБИЙСТВАМИ», – огромными буквами кричала передовица «Дейли ньюс». Под заголовком разместили большую фотографию улыбающихся Алекса и Валентины в строгих нарядах, словно предназначенных для похода на выпускной или свадьбу.

На следующий день «Ньюс» через свои источники в полиции узнала, что преступник оставил на месте происшествия письмо. «УБИЙЦА – КОПАМ: „Я СДЕЛАЮ ЭТО СНОВА“. ИЗДЕВАТЕЛЬСКАЯ ЗАПИСКА КАК ПЕРВАЯ НАДЕЖНАЯ УЛИКА», – разразилась криком первая полоса. Ниже напечатали два полицейских портрета – оба из дела об убийстве Воскеричян в марте.

Рисунки изображали Лыжную шапку и мужчину в бежевом плаще, а подпись к ним гласила, что эти двое разыскиваются для допроса. Поскольку ранее полиция утверждала, что за всеми убийствами стоит один и тот же человек, Лыжную шапку теперь называли свидетелем.

С уверенностью можно сказать, что человеком в бежевом плаще был Дэвид Берковиц, поскольку, помимо прочего, сравнение портрета с его фотографией показывает их сильное сходство. Однако нельзя быть столь же уверенными в том, что Лыжная шапка был мужчиной. Этот «свидетель», который так и не вышел на первый план, вполне мог оказаться женщиной.

В деле явно скрывалось нечто большее. Однако полиция так не думала. Адресованное Боррелли письмо, оставленное преступником на месте стрельбы в Суриани-Эсо, опровергало присутствие двух человек при убийстве Воскеричян просто потому, что его якобы написал человек, претендующий на ответственность за все убийства. Полицейским нужен был один виновный? И вот он у них появился.

«Дейли ньюс» со ссылкой на источник в полиции написала, что в письме убийца сообщил властям, что живет в «кошмарном мире вампиров-кровососов и монстров Франкенштейна». «Ньюс» также заявила, что в письме были «шотландский говор» и слова «слишком много сердечных приступов».

Последняя формулировка побудила полицию зарыться в больничные записи, потому что они решили, что, возможно, с отцом убийцы после случившегося у него инфаркта плохо обращались медсестры с каштановыми волосами, в результате чего сумасшедший отпрыск решил нападать на девушек с таким же цветом волос. Кроме того, Донна Лория работала медицинским техником, а Джоди Валенте училась на медсестру. Это подкрепило новую теорию, хотя оставалось непонятным, как следователи собирались согласовать возможное знание убийцей рода занятий жертв с версией о предположительно случайном характере нападений.

Письмо также заставило полицию поверить, что убийца учился в католической школе – этот вывод стоит запомнить.

Жители Нью-Йорка так и не узнали причину озабоченности властей подобными вопросами, потому что записку утаили от общественности. В «Дейли ньюс» тоже никто лично не видел послания, в связи с чем полиция смогла выпустить опровержение – лживое – высказанного убийцей предупреждения о новом ударе.

Рядовым членам опергруппы, по словам некоторых из них, также не довелось увидеть то письмо. Боррелли и Дауд просто не показали его им. А ведь эти люди отвечали за поимку убийцы. Все решалось наверху, в очень узком кругу.

Так или иначе, сокрытие адресованного Боррелли письма стало серьезной ошибкой, поскольку в его тексте содержались важные зацепки, которые, будь они вовремя обнародованы, могли бы привести к более раннему аресту виновного – и сокращению числа жертв.

Послание занимало четыре страницы и было написано наклонными печатными буквами:

Я ГЛУБОКО ОСКОРБЛЕН ТЕМ, ЧТО ВЫ НАЗЫВАЕТЕ МЕНЯ ЖИНОНЕНАВИСТНИКОМ [39]. Я НЕ ТАКОЙ.

НО Я ЧУДОВИЩЕ.

Я – «СЫН СЭМА». Я МЕЛКОЕ «ОТРОДЬЕ».

КОГДА ОТЕЦ СЭМ НАПИВАЕТСЯ, ОН СТАНОВИТСЯ ЗЛЫМ. ОН БЬЕТ СВОЮ СЕМЬЮ. ИНОГДА ОН СВЯЗЫВАЕТ МЕНЯ НА ЗАДНЕМ ДВОРЕ. В ДРУГИХ СЛУЧАЯХ ОН ЗАПИРАЕТ МЕНЯ В ГАРАЖЕ. СЭМ ЛЮБИТ ПИТЬ КРОВЬ.

«ИДИ И УБЕЙ», – ПРИКАЗЫВАЕТ ОТЕЦ СЭМ.

ЗА НАШИМ ДОМОМ МЕСТО ВЕЧНОГО ПОКОЯ. В ОСНОВНОМ МОЛОДЫЕ – ИЗНАСИЛОВАННЫЕ И УБИТЫЕ – ИХ КРОВЬ ВЫСОСАНА – ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО КОСТИ.

ЕЩЕ ПАПА СЭМ ЗАПИРАЕТ МЕНЯ НА ЧЕРДАКЕ. Я НЕ МОГУ ВЫБРАТЬСЯ, НО СМОТРЮ В ЧЕРДАЧНОЕ ОКНО И НАБЛЮДАЮ, КАК МИР ПРОХОДИТ МИМО. Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ЧУЖАКОМ. Я НА ДРУГОЙ ВОЛНЕ, ЧЕМ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ – ЗАПРОГРАММИРОВАН УБИВАТЬ.[40]

НО ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬ МЕНЯ, ВАМ ПРИДЕТСЯ МЕНЯ УБИТЬ. ВНИМАНИЕ ВСЕЙ ПОЛИЦИИ: СТРЕЛЯЙТЕ В МЕНЯ ПЕРВЫМИ – СТРЕЛЯЙТЕ НА ПОРАЖЕНИЕ ИЛИ ВРОДЕ ТОГО.

НЕ СТОЙТЕ У МЕНЯ НА ПУТИ ИЛИ УМРЕТЕ!

ТЕПЕРЬ ПАПА СЭМ УЖЕ СТАРЫЙ. ЕМУ НУЖНА КРОВЬ, ЧТОБЫ СОХРАНЯТЬ МОЛОДОСТЬ. У НЕГО БЫЛО СЛИШКОМ МНОГО СЕРДЕЧНЫХ ПРИСТУПОВ. СЛИШКОМ МНОГО СЕРДЕЧНЫХ ПРИСТУПОВ. «УХ, КАК МНЕ БОЛЬНО, СЫНОК» [41].

БОЛЬШЕ ВСЕГО Я СКУЧАЮ ПО СВОЕЙ МИЛОЙ ПРИНЦЕССЕ. ОНА ПОКОИТСЯ В НАШЕМ ЖЕНСКОМ ДОМЕ. НО СКОРО МЫ С НЕЙ ВСТРЕТИМСЯ.

Я – «МОНСТР» – «ВЕЛЬЗЕВУЛ» – «ПУХЛЫЙ БЕГЕМОТИЩЕ [42]».

Я ЛЮБЛЮ ОХОТИТЬСЯ. РЫСКАТЬ ПО УЛИЦАМ В ПОИСКАХ ЗАКОННОЙ ДОБЫЧИ – ВКУСНОГО МЯСА. ЖИНЩЕНЫ ИЗ КВИНСА – САМЫЕ КРАСИВЫЕ. Я ДОЛЖЕН СТАТЬ ВОДОЙ, КОТОРУЮ ОНИ ПЬЮТ. Я ЖИВУ РАДИ ОХОТЫ – ЭТО МОЯ ЖИЗНЬ. КРОВЬ – ДЛЯ ПАПЫ.

МИСТЕР БОРЕЛЛИ [43], СЭР, Я БОЛЬШЕ НЕ ХОЧУ УБИВАТЬ, НЕТ, СЭР, БОЛЬШЕ НЕ ХОЧУ, НО Я ДОЛЖЕН «ПОЧИТАТЬ СВОЕГО ОТЦА». Я ХОЧУ ЗАНИМАТЬСЯ ЛЮБОВЬЮ СО ВСЕМ МИРОМ. Я ЛЮБЛЮ ЛЮДЕЙ.

МНЕ НЕТ МЕСТА НА ЗЕМЛЕ. ВЕРНИТЕ МЕНЯ К СКОТАМ. ЖИТЕЛЯМ КВИНСА: Я ЛЮБЛЮ ВАС. И Я ХОЧУ ПОЖЕЛАТЬ ВСЕМ ВАМ СЧАСТЛИВОЙ ПАСХИ. ДА ХРАНИТ ВАС БОГ В ЭТОЙ ЖИЗНИ И В СЛЕДУЮЩЕЙ. А ПОКА Я ГОВОРЮ ВАМ «ДО СВИДАНИЯ» И «ДОБРОЙ НОЧИ». ПОЛИЦИИ: ПОБОЙТЕСЬ МОИХ СЛОВ:

Я ВЕРНУСЬ!

Я ВЕРНУСЬ!

ВЫ УЗНАЕТЕ ЭТО – БАХ, БАХ, БАХ, БАНК, БАХ [44] – ОХ!!

Убийственно ваш,

мистер Монстр

Если слова «я вернусь» не означают «я сделаю это снова», то я готов извиниться перед Департаментом полиции Нью-Йорка за обвинение их во лжи.

Что касается остального содержания, то в письме было немало зацепок: упоминание дома с гаражом и чердаком, что похоже на жилье в пригороде; старик по имени Сэм – склонный к насилию алкоголик с больным сердцем, у которого была семья и который, по всей видимости, говорил с шотландским акцентом. Там также имелся намек на собаку и какой-то «задний двор».

Кроме того, в письме четко указывалось, что преступник планировал нападение в Квинсе, а не в Бронксе, и собирался совершить его неделей раньше – в Пасху. Получается, что стрельба, намеченная на более ранний срок в Квинсе, была отложена и перенесена в Бронкс. Это расходилось с представленным властями психологическим портретом одержимого убийцы, чья сдерживаемая внутренняя ярость якобы прорывалась самым непредсказуемым образом.

Есть все основания полагать (причем, не задним числом) – особенно в свете событий, которые будут подробно описаны позже, – что, будь письмо обнародовано раньше, кто-нибудь в нью-йоркской агломерации, прочитав его, непременно предоставил бы жизненно важную информацию о «Сэме» и его убийствах.

Однако никто, кроме горстки полицейских чиновников и психиатров-консультантов, не увидит это послание. Исключением станет лишь Джимми Бреслин, обозреватель «Дейли ньюс».

В его колонке от 28 июля, посвященной годовщине смерти Донны Лория, проскользнет намек на знакомство с текстом: Бреслин напишет, что убийца, «называющий женщин жинщенами», может пропустить знаковую дату, глядя в «свое чердачное окно», – прямые ссылки на адресованное Боррелли послание.

Бреслин увидит записку, которую полицейское начальство не покажет даже работавшим над делом детективам. Впрочем, возможно, в этом есть некая справедливость. В конце концов, Бреслину предстоит показать им письмо, адресованное ему самому.

* * *

Приближался День поминовения [45], с момента убийства Валентины Суриани и Александра Эсо прошло шесть недель. Однако полиция, несмотря на усиление следствия специально созданной опергруппой в составе более чем полутора сотен служащих, включая детективов, не добилась в этом деле никакого прогресса. Большая часть усилий тратилась на проверку нынешних и бывших пациентов психиатрических клиник, склонных к женоненавистничеству сексуальных преступников и возможных подозреваемых из постоянно растущего списка, сформированного по звонкам на «горячую линию», открытую полицией по «делу 44-го калибра».

26 мая Департамент полиции Нью-Йорка обнародовал новый психологический портрет убийцы. Его описали как невротика, шизофреника и параноика – грошовые выводы по результатам заочного психиатрического анализа. Эксперты также полагали, что убийца может считать себя жертвой, «одержимой демонами».

В дальнейшем этот легкий толчок со стороны полиции приведет к значительным последствиям.

Действуя в более реалистичном ключе, детективы пытались отследить и заполучить на анализ пятьдесят шесть «бульдогов» 44-го калибра производства компании «Чартер армз», официально зарегистрированных в Нью-Йорке. В итоге они нашли их все, но это не принесло результатов.

Взяв низкий старт, инспектор Дауд организовал общенациональный марафон поисков всех когда-либо выпущенных «бульдогов» 44-го калибра – их насчитывалось 28 000. Примерно 670 из них в свое время украли из «Чартер армз», так что отследить их было невозможно. Миссия выглядела безнадежной и прекрасно иллюстрировала полное отсутствие сдвигов в деле и то отчаяние, что охватило следователей.

Полиция зашла в тупик. У них были группы «подсадных», которые обнимались в припаркованных автомобилях, и манекены, сидевшие в других машинах, они консультировались с экстрасенсами и изучали тысячи сигналов, поступавших от граждан и правоохранительных органов. Дела по-прежнему шли плохо. Нужен был новый стимул.

30 мая, в День поминовения, такой стимул бросили в почтовый ящик в Энглвуде, штат Нью-Джерси. Ящик находился рядом с большим жилым комплексом, расположенным в зажиточном пригороде, всего в нескольких милях – через мост Джорджа Вашингтона – от Верхнего Манхэттена. Если точнее, ящик стоял на углу Миртл-стрит и Лоррейн-корт – полиция смогла установить это абсолютно точно, поскольку в связи с праздником письмо вручную проштамповали в местном почтовом отделении.

Конверт был адресован некоему Джимми Бреслину, Графу Квинс-бульвара и скандальному колумнисту «Дейли ньюс».

К сорока семи годам Бреслин добился успеха, который во многих отношениях следует признать заслуженным. Колоритный автор, певец улиц, пишущий о житейских вещах и притом пишущий хорошо, он выпустил несколько неплохо принятых романов, и многие американцы знали его в лицо после рекламы пива «Пилс», где он изобразил карикатуру на самого себя – с сигарой в руке говорил: «Это хорошее пиво».

Однако слава пробудила в нем самодовольство и также, по мнению некоторых, легкую журналистскую амбивалентность. Большой любитель криминала, Бреслин проявлял повышенный интерес к делу Сына Сэма и выпустил о нем несколько колонок в своем фирменном стиле «топчу-тротуары-с-копами». В опергруппе «Омега» у него имелись собственные связи.

После прихода адресованного Бреслину письма в здание «Дейли ньюс» на 42-й Восточной улице на Манхэттене газета несколько дней выпускала интригующие статьи и поднимала себе тиражи, обсасывая эту историю, и только потом обнародовала, наконец, содержание послания. Его публикация взбудоражила весь столичный регион.

Текст вызвал взрывной интерес, жители Нью-Йорка как никогда раньше принялись шевелить мозгами в попытке раскрыть дело. Причина была проста: в послании содержалось четыре псевдонима убийцы, четыре прозвания, породивших в общественном сознании сотни различных ассоциаций.

Письмо и без этих подсказок выглядело леденящим душу шедевром – живым, гладко написанным литературным текстом, буквально бурлящим яркими образами. Произведение одаренного и умного автора.

Послание пришло почтой из Энглвуда, но оно действительно явилось, как говорилось в его первых строках, из сточных канав и сырых, окутанных туманом переулков в недрах города. А еще – из самых потаенных уголков человеческого мозга, откуда сочатся самые страшные кошмары.

Привет из сточных канав Нью-Йорка, полных собачьего дерьма, блевотины, прокисшего вина, мочи и крови.

Привет из канализации Нью-Йорка, поглощающей эти деликатесы, когда их смывают подметальные машины. Привет из трещин на нью-йоркских тротуарах и от муравьев, обитающих в этих трещинах и питающихся засохшей кровью мертвых, которая в них просочилась.

Джей Би, я решил черкнуть тебе пару строк, чтобы ты знал, как я ценю твой интерес к недавним ужасным деяниям Убийцы с 44-м калибром. Я также хочу сказать тебе, что ежедневно читаю твою колонку и нахожу ее весьма познавательной.

Скажи-ка, Джим, что ждет тебя двадцать девятого июля?

Можешь забыть обо мне, если хочешь, потому что мне плевать на славу. Однако ты не должен забывать Донну Лория и не можешь дать людям забыть о ней. Она была очень, очень милой девушкой, но Сэм, этот парень, он вечно страдает от жажды, и он не позволит мне прекратить убийства, пока не получит свою порцию крови.

Мистер Бреслин, сэр, не думайте, что я впал в спячку, раз [от меня] давно нет вестей. Нет, я все еще здесь. Как дух, блуждающий в ночи. Мучимый жаждой, голодный, редко нуждающийся в отдыхе; стремящийся угодить Сэму. Я люблю свою работу. Теперь пустота заполнена.

Возможно, когда-нибудь мы встретимся лицом к лицу, или, быть может, меня в клочья разнесут копы с дымящимися пистолетами 38-го калибра. Как бы то ни было, если мне посчастливится встретиться с вами, и вы захотите этого, я расскажу вам все о Сэме и познакомлю вас с ним. Его зовут Сэм Ужасный.

Не зная, что несет нам будущее, хочу попрощаться: до встречи в следующий раз.

Или мне следует сказать, что вы увидите труд рук моих, когда в следующий раз возьметесь за работу? Помните мисс Лория. Спасибо.

В их крови

и

прямиком из сточной канавы

«Создание Сэма» с 44-м калибром

Вот несколько имен, которые могут вам помочь. Передайте их инспектору, пусть прогонят через N.C.I.C:[46]

«Герцог смерти»

«Злой король плетеный»

«Двадцать два сподвижника Ада»

«Джон „Уитис“ – насильник и душитель юных дев».

PS: Джей Би. Пожалуйста, сообщи всем детективам, работающим над раскрытием убийства, что им надо продолжать.

P. S: Джей Би, пожалуйста, сообщи всем детективам, работающим над этим делом, что я желаю им удачи. «Продолжайте копать, двигайтесь дальше, мыслите позитивно, отрывайте свои задницы от стульев; стучите по гробам и всякое такое».

После моей поимки я обещаю купить всем парням, работавшим над делом, по новой паре обуви, если у меня будут деньги.

Сын Сэма

На обратной стороне конверта теми же чеканными печатными буквами было написано:

Кровь и Семейная тьма и Безусловно смертельная порочность, 44

Ниже стоял графический символ Сына Сэма. Это был дьявольски хороший обратный адрес, и его скрыли от общественности.

Не считая в совершенстве выписанных печатных букв, письмо Бреслину выделялось особенностями размещения текста – центрирование и отступы обычно используют люди, знакомые с приемами типографики.

Телефоны полиции взорвались звонками, едва письмо было опубликовано. Люди подозревали журналистов, художников, иллюстраторов, карикатуристов, мужчин по имени Джон, мальчиков с прозвищем Герцог. Полиция тем временем устроила у себя просмотр шотландского фильма «Плетеный человек», сюжет которого вращался вокруг друидских жертвоприношений, сжигаемых в плетеных корзинах.

Полиция заявила, что, по их мнению, графический символ в конце письма использует знаки, универсальные для обозначения мужчин и женщин. Они ошибались. Символ заимствован у оккультиста девятнадцатого века Элифаса Леви [47]. А знаки на самом деле были астрологическими изображениями Марса, бога войны, и Венеры – покровительницы древнеримской канализации, богини, также известной как Плацида.

* * *

Три недели спустя Джуди Пласидо с Уикхем-авеню в Бронксе отмечала окончание Академии святой Екатерины – той самой школы, откуда годом ранее выпустилась Валентина Суриани. Семнадцатилетняя Джуди не знала Валентину, с которой, однако, была знакома ее подруга. И еще один факт, который сохранят в тайне: Джуди вместе с подругой присутствовала на похоронах Валентины. Мир Убийцы с 44-м калибром оказался не таким уж большим.

В субботу, 25 июня, Джуди в компании трех подруг проехала по мосту Уайтстоун, направляясь на вечеринку в дискотеке под названием «Элифас», расположенной в Квинсе, на Северном бульваре в районе Бейсайд. Латинское слово «элифас» в переводе означает «слон». В оккультизме слон – это демон Бегемот, отсылка к которому содержалась в апрельском письме Сына Сэма, адресованном капитану Боррелли. Подтекст здесь очевиден – и имеет важное значение.

Этой ночью шел дождь, и сочетание ненастной погоды с растущим страхом перед Убийцей с 44-м калибром превратило обычно переполненный «Элифас» в подобие пустыни.

Однако ночь набирала силу, и к одиннадцати часам публики стало больше. Именно тогда Джуди познакомилась с Сальваторе Лупо, двадцатилетним работником бензоколонки из Маспета в Квинсе. Модно подстриженный, с аккуратными усами, Лупо отличался любовью к спорту и прекрасно танцевал, чем сразу привлек внимание жизнерадостной Джуди, стройной девушки с длинными волнистыми каштановыми волосами, питавшей слабость к дискотечным танцам.

Джуди была младшей из троих детей и на тот момент жила с тетей. Ее мать умерла от болезни Ходжкина девять лет назад, а отец снова женился и проживал неподалеку вместе со второй женой.

В два часа ночи подруги Джуди решили, что «Элифаса» с них хватит. Сама Джуди, однако, хотела остаться, чтобы продолжить общение с Лупо. Друг Лупо Ральф Сакканте работал в «Элифасе» вышибалой и в тот вечер привез туда Сала на своей машине. Лупо сказал Джуди, что, если она останется до закрытия дискотеки, потом они с Сакканте отвезут ее обратно в Бронкс. Обсудив ситуацию с подругами, Джуди согласилась.

В три часа ночи, спустя еще час танцев и разговоров, Лупо показал Джуди ключи от темно-бордового «кадиллака» 1972 года выпуска, принадлежавшего его другу, и предложил подождать в машине, пока Сакканте закончит работу. Автомобиль был припаркован примерно в двух кварталах от «Элифаса», среди жилых домов на 211-й улице, неподалеку от перекрестка с 45-й дорогой.

Взявшись за руки, молодая пара вышла из дискотеки, направилась прямиком к «кадиллаку», села в него и завела беседу. Несколькими минутами ранее свидетели заметили еще один «кадиллак», более старый, золотистого цвета с черной виниловой крышей и повреждениями задней части, который медленно курсировал по окрестностям. За рулем в нем сидел белый мужчина лет двадцати-тридцати с короткими черными волосами и тонкими усами.

В машине Сакканте Лупо и Джуди в процессе разговора закурили, и сидевший на месте водителя Лупо ласково приобнял Джуди за шею правой рукой. Десять минут они провели в тишине. Потом, по иронии судьбы, их разговор перешел на тему Сына Сэма.

И тогда Сын Сэма решил к ним присоединиться.

Первый выстрел, нацеленный в голову Джуди, разбил переднее боковое стекло со стороны пассажира, рассек правое запястье Лупо и попал девушке в шею. Продолжая двигаться вниз, пуля вышла из ее шеи и воткнулась в сиденье. Осколок разбитого стекла вонзился в правую ногу Лупо.

Парень нырнул за спинку переднего сиденья и через окно разглядел пистолет, который продолжал изрыгать красные вспышки. Вторая пуля попала Джуди в голову, но по счастливой случайности лишь слегка задела череп, проникнув под кожу, пройдя по поверхности лба и застряв чуть выше правой брови.

Следующая пуля пробила Джуди плечо и, как и после первого выстрела, отклонилась вниз и врезалась в подушку сиденья.

На этом стрельба закончилась. Лупо распахнул дверцу машины и бросился к «Элифасу», оставляя за собой кровавый след из раны на ноге. Джуди осталась в «кадиллаке» в одиночестве.

Пребывая в шоке и так и не поняв, что в нее стреляли, девушка несколько минут просидела, не двигаясь, а потом посмотрела на себя в зеркало заднего вида и увидела, что она вся в крови. Охваченная паникой, она выползла из «кадиллака» и, спотыкаясь, побрела по 211-й улице, пытаясь сосредоточиться на далеких огнях «Элифаса». На перекрестке с 45-й дорогой ее силы иссякли, и она рухнула на мокрую от дождя мостовую.

Район мигом ожил, и кто-то из собравшейся обеспокоенной толпы накрыл Джуди одеялом. Люди сразу же вызвали полицию и скорую. Лупо, рассказав швейцару «Элифаса» о стрельбе, также вернулся к упавшей Джуди.

Дежурившие в этом районе в гражданской машине без опознавательных знаков детектив-сержант Джозеф Коффи и его напарник уехали оттуда всего за несколько минут до начала стрельбы. Услышав вызов по рации, двое разъяренных полицейских поспешили вернуться.

В трех кварталах к югу от места происшествия свидетель заметил коренастого белого мужчину в темной одежде, который бежал по 211-й улице, удаляясь от места стрельбы. Другой свидетель видел, как хорошо одетый усатый молодой человек с волосами песочного цвета запрыгнул в желтую или золотистую машину типа «шевроле-нова» и рванул прочь из района, не зажигая фар. Очевидец сообщил часть цифр с номера автомобиля, но это ни к чему не привело. Считалось, что замеченный человек наблюдал за стрельбой и сбежал в том же направлении, что и убийца, – однако информацию предпочли сохранить в тайне. (Похожий автомобиль был припаркован через дорогу от места убийства Донны Лория в Бронксе. Позднее появятся доказательства присутствия такого же типа машины еще при двух нападениях Сына Сэма.)

В больнице хирурги залатали запястье Лупо и его порезанную ногу. Джуди Пласидо выздоровела, что трудно назвать иначе как чудом. Однако ни она, ни Лупо не смогли описать нападавшего полиции.

* * *

Заголовки вышедших после нападения газет усилили массовое ощущение ужаса, охватившее Нью-Йорк. Страх нагнетался и пониманием того, что полиция, по всеобщему признанию, не добилась в расследовании никаких сколько-нибудь значимых успехов. Численность опергруппы «Омега» под руководством Дауда увеличили, а в начале июля мэр Бим объявил, что выделяет на это дело еще больше полицейских и планирует усилить патрулирование улиц в преддверии 29 июля – годовщины смерти Донны Лория в Бронксе.

В послании Бреслину Сын Сэма написал: «Скажи-ка, Джим, что ждет тебя двадцать девятого июля?» Бим действовал в ответ на эти слова, однако некоторые, включая журналистов «Нью-Йорк таймс», раскритиковали его за спекуляцию.

Двадцать восьмого числа в колонке под названием «Убийце с 44-м калибром на его первый День смерти» Бреслин задался вопросом, ждать ли нового удара Сына Сэма: «И где-то в нашем городе одиночка, безумный одиночка берет в руки эту газету и злорадствует. Он снова добился своего. Важен ли для него завтрашний день, 29 июля, настолько, что ему придется выйти на ночные улицы и найти себе жертву? Или он будет сидеть взаперти, смотреть в свое чердачное окно и трепетать от ощущения собственной власти, той власти, которой он обладает над газетами и телевидением, мыслями и разговорами большей части городской молодежи?»

Две представительницы упомянутой городской молодежи, двадцатилетняя Стейси Московиц и ее пятнадцатилетняя сестра Рикки, знали о годовщине 29 июля не хуже других жителей Нью-Йорка.