Тебя все ждут

Первым вылупливается (вылупляется?) птенец медоуказчика. Он страшный, голый, волосики редкие, шейка тоненькая, а клюв – несоразмерно массивный и тяжеленный. Поэтому голова на жалкой шейке болтается туда-сюда. Авторы фильма особенно отмечали, что на этом клюве присутствует некий особый крючок, и называли этот крючок почему-то «мембранным». По-моему, это был какой-то дефект перевода.

Идиот пчелоед не понимает, что птенец чужой, кормит его усатыми африканскими насекомыми, а тот от жадности аж трясётся, жрёт эти ножки и крылышки и растёт не по дням, буквально, а по часам.

В детстве я читал сказку Чуковского «Бибигон», там заглавный герой попадает в гнездо, – и до сих пор помню детское отвращение: какие в этом гнезде были птенцы – безмозглые, жадные и жестокие.

Всё выглядит ещё замогильнее, когда снято на инфракрасную камеру, с зеленоватой подсветкой: норка в увеличении смотрится как пещера; песчинки и земляные катышки – как валуны; травинки и корешки – кривые деревья, лианы, а птенец – абсолютно исчадие ада: голый череп с огромным клювом, на клюве этот зловещий крючок…

Вы помните, что в норе ещё два яйца, а там – будущие невинные жертвы. Проходит три дня, жуткий медоуказчик отъелся, окреп, на нём даже отросли зачатки будущих перьев – наконец, по яйцу ползёт трещина и… у меня кончился текст.

И ведь было же ощущение, когда читал, что слишком тонкая пачечка. Но я не думал об этом: внимание на экран. А страниц меньше, меньше, последняя… всё. Картинка есть, голос за кадром идёт, а письменного перевода нет. У меня полное дежавю. Та же студия, только две недели назад была Галка, а тут этот одутловатый. Я ему говорю: не может так быть, два раза в одну воронку.

Он говорит: почему, наоборот. И что-то такое втирает (я в студии, он за стеклом, то есть я слышу его в ушах), – втирает, надо сказать, довольно правдоподобно: мол, такая фигня у них через раз – именно с этими циклами про животных. Якобы эти программы по левой лицензии слили через какой-то Тайвань – то ли украли, то ли полуукрали…

И ноет, что делаем под эфир, что это для цифрового канала, его всё равно смотрит полтора инвалида, никто не заметит… что если сейчас не закончим, то он не сможет «закрыть наряд» или что-то такое же нудное… что через полчаса придут новости… ну ведь почти закончили уже…

А у меня даже нет сил как следует разозлиться. Я весь выжатый, я не ел целый день. Думаю: пропади оно пропадом. Что я теряю? Ну ошибусь. Ну скажу какую-нибудь ерунду. Ну и что?

Это тоже актёрское. Кто не играл на сцене, тем не понять. Когда ты перед залом, никто тебе не поможет. Всё держится на тебе. Провалишь роль – провалится весь спектакль. И в то же время полная невесомость. Как будто ныряешь в волну – и несёт. Если не новичок, а настоящий актёр – на сцене ты максимально расслаблен. Будто бы сквозь тебя идёт какой-то поток… может быть, поток времени, течение времени… не знаю, как объяснить.

Когда ты в таком состоянии невесомости, тебя сбить очень трудно. Даже если партнёр забыл текст, если, не знаю, стул под тобой подломился – ты в роли, в потоке. Ты просто живёшь в предложенных обстоятельствах. Слова сами приходят, не знаю откуда…

Я говорю:

– Слушай, как тебя?.. Вадик. Если я ошибусь, или тебе покажется, что я ошибся, запнулся, долго молчу – не останавливай. Если что-то не так, я вчитаю потом. А сейчас мы проходим всё до конца – одним дублем. Понял?

– Понял.

– Попить больше нет у тебя?

– Сходить?

– Нет, не надо. Дай послушать последние тридцать секунд…

Французские эти рулады, а сверху – мой голос: «Птенцу медоуказчика три дня от роду, и мы уже видим первые признаки оперения…» Мне нравится, как я звучу.

Загорается красная лампочка! Запись. Я начинаю импровизировать:

– Посмотрите, какой мощный клюв…

Как они это называли?.. «Мембранный», «мембранный»!

– Обратите внимание на мембранный крючок. Этот загнутый хищный клюв похож на меч гладиатора…

Почему я так сказал? Наверно, вспомнил фильм «Гладиатор», в юности он произвёл сильное впечатление на мою неокрепшую психику…

– А вот два яйца, которые ещё целы. Но однажды по яйцу ползёт трещина, и на свет… точнее, наоборот, в подземные сумерки… в густых сумерках появляется…

Тьфу, затык! Опять забыл, как называется эта вторая птица!..

– …появляется новое существо. Этот птенец гораздо меньше, почти вдвое меньше медоуказчика, который уже отъелся, набрался сил. Видите, какой мятый пух, беззащитная голая шейка… На клюве нет никакого крючка. Это птенец…

Чёрт, чёрт, как же его… что-то с мёдом… медосбора? медоеда?..

– …пчелоеда! Птенец пчелоеда, законный наследник, ему по праву принадлежит родовое поместье… Именно поэтому он – в смертельной опасности. Его враг, птенец медоуказчика, хочет, чтобы эта нора принадлежала ему одному. Чтобы ему доставалось всё родительское внимание, вся еда, все ресурсы. Птенец медоуказчика гораздо больше, гораздо мощнее. Как грозно он надувается, поднимает лопатки, как бы разводит крылья… будущие, ещё не существующие… растопыривает… Угрожающе смотрит на новорожденного пчелоеда, точно гипнотизирует… Исподлобья… Выжидает, чтобы тот сделал движение… Театральная пауза… Где же родители пчелоеда? Увы, их нет рядом, некому защитить… И вот! Новорождённый птенец ковыляет навстречу старшему брату. Он инстинктивно ищет защиту у более крупного… Роковая ошибка! Медоуказчик бросается на…

Как это называется: кровного? нет… молочного? названого?…

– …на сводного брата! Как будто нажали на кнопку, включилась программа и заработал сценарий убийства, записанный в генах медоуказчика. Он подскакивает и яростно атакует, пуская в дело свой крючкообразный мембранный клюв, свой гладиаторский меч… Ох, какая ужасная сцена…

А сцена и впрямь ужасная. Отвратительное чудовище, трясясь от ярости, с размаху долбит по темечку новорожденного ребёнка. И ещё, и ещё! Боже мой… Ничего себе кино про природу… Это детям показывают? У них есть возрастные ограничения? Я бы поставил двадцать один плюс. В кадре зверски убивают младенца, нормально? И как это комментировать?

– Палящее африканское солнце не достигает… не проникает в мрачные подземные недра, где разворачивается эта драма… Даже не драма, трагедия самая настоящая… душераздирающая… Шекспир… Птенец пчелоеда пытается спастись бегством… Но в узкой подземной…

Норе? Коридоре? Кишке?

– …траншее – у него нет манёвра, ему некуда деться. Он лишь облегчает убийце задачу. Медоуказчик легко настигает его и сзади…

Самое жалкое и ужасное – этот маленький не сопротивляется, а, наоборот, будто сам помогает мучителю: наклоняется, опускает голову, чтобы тому было ещё удобнее…

В нашей актёрской профессии есть такое понятие, как «пристройка». Если я заявляю себя первым номером – я лидер, у меня власть, – мой партнёр меня поддерживает «пристройкой снизу»: что называется, «свита, играющая короля».

А если я второй номер, если я маленький, слабый, – обратный случай: партнёр делает «пристройку сверху», как бы раздувается, чтобы зрителю сразу было понятно, кто из нас кто, в каких мы с ним отношениях. Тогда возникает динамика. Ведь чтобы музыка появилась, ноты не могут звучать на одной высоте? Одна нота выше, другая ниже.

И здесь то же самое, в дикой природе, – только один из исполнителей платит за эту музыку жизнью.

…О господи, ещё хуже: теперь он не только клюёт, он кусает этого маленького своим крючком, тормошит, тащит, дёргает, рвёт… Кошмар!

– Наконец-то! В норе появляются взрослые пчелоеды… Сейчас они положат конец этой бойне… Нет?! Как же так? Поразительно, но в их присутствии избиение продолжается. Они теряют своего…

Сына? Дочь?

– …своего малыша. Но, кажется, это их ни в малейшей степени не тревожит… Маленький пчелоед беззащитен, вот-вот погибнет в неравной борьбе, а родители кажутся полностью безучастными к…

– Достаточно, – раздалось вдруг в наушнике, и картинка на мониторе застыла. Я как будто с разбегу втемяшился в стену.

– …твою мать, Вадик! Я сказал не останавливать! Русским же языком! Какого…

– Алексей Юрьевич.

Нет: это не Вадик в наушнике, голос совсем другой. Я же актёр в третьем поколении. И дедушка был прекрасный чтец и актёр, и папа актёр и чтец, и меня самого, видите, застали на озвучании: уж что-что, а человеческий голос я сразу слышу во всех деталях, каждый мельчайший звук.

Бывают голоса плотные – бывают рыхлые; бывают тёмные – светлые; бывают юркие, вёрткие – и ленивые, мешковатые; бывают извилистые – а бывают прямые как палка; гладкие – и шершавые; маленькие – и боль-шие…

У звукооператора Вадика голос был вялый, волглый. А этот новый – наоборот, специально засушенный, сморщенный. Вкрадчивый, осторожный, как будто чуть-чуть показался кончик – вынюхивает с опаской, готовый в любую секунду юркнуть обратно.

Наверное, у меня африканские ночные съёмки ещё стояли перед глазами: я сразу представил ту землеройку, которая выцарапалась коготками из-под земли – подвижный серенький хоботок и мелкие острые зубки, которыми этот грызун выкусывает каждый звук, каждое окончание…

Можете мне не верить, но впечатление сложилось сразу: достаточно было услышать, как он произнёс моё имя и отчество.

Я решил, что раньше времени пришли новости, вскочил, крикнул в стекло аппаратной:

– Слушайте, мы же работаем, какого чёрта! Пять минут потерпите, сейчас, мы заканчиваем уже!..

– Алексей Юрьевич, сядьте.

А я вижу, что за стеклом никого. И Вадика одутловатого тоже нет. Как это? Кто тогда со мной разговаривает?

Я в обалдении начал было послушно садиться, и вдруг до меня дошло: «сядьте»? Если в аппаратной пусто, как же он видит, что я стою?

– Какой «сядьте», откуда… Вы что, следите за мной? У вас камера, что ли?

– Мы с вами общаемся дистан-ци-онно, – процвиркал грызун. – Вы прошли тестовое задание, продемонстрировали способности к импровизации, это именно то, что нам требова…

– Что?! Демонстри… – Я треснул ладонью по столу. – Я ничего не демонстрировал вам! Я вам мальчик тут, что ли?

Уж на что был замученный… А может, поэтому так и взъярился: выкладывался, из кожи лез заработать копейки – чтобы меня какая-то мелкая шваль потрепала по плечику, мол, «способности продемонстрировал»?! Это что, издевательство? Я с утра на ногах, не емши, не спамши, у меня ребёнок больной, а мне розыгрыши устраивают? Да как ты смеешь?!.

– Нет, наушники не снимать. Я говорю с вами по поручению Константина Захаровича Тодуа.

3

Вы же знаете, кто такой Тодуа? Ну, фамилию слышали наверняка. Главный медиаменеджер всея Руси, тиран, интриган, самодур; внешне – очень смешной, как мультяшка: низенький, толстенький, с непропорционально огромными пышными сталинскими усищами; все его называют «Котэ», но исключительно за глаза: миллиарды, огромные связи, слухи про мрачную уголовщину, заказные убийства – и общее недоумение: почему уже столько десятков лет его терпят, не трогают? Все собратья из девяностых годов – кто давно за границей, кто погиб при невыясненных обстоятельствах, а этот всех пережил, пересидел и как ни в чём не бывало рулит Первой кнопкой, снимает блокбастеры и на собственном самолёте летает с блондинками в Канны… Как он вообще мог узнать о моём существовании?.. Нет, брехня. На Первом канале постоянно ссылались на Тодуа: «Котэ то», «Котэ сё», а Котэ ни сном ни духом… И этот грызун тоже врёт, подумал я.

…Или не врёт?

– Мы хотим сделать вам предложение, – посыпалась вкрадчивая крупа, – но сначала должны проговорить условия конфиденциальности…

– Какие ещё условия? Ночь на дворе. Слушайте, я устал, у меня голова не варит. Поручения, предложения – я очень рад, спасибо, но мне надо домой и… завтра поговорим.

– Такой возможности, к сожалению, нет, – откусил зубками. – Я считаю, что предложение для вас чрезвычайно заманчивое, на вашем месте я бы заинтересовался, но… – я услышал в его голосе непонятное удовольствие, – заставить вас, разумеется, не могу.

Конечно, мне стало до смерти любопытно. Что за предложение? Неужели кино?

Я буркнул:

– Вы же мне выбора не даёте.

– Напротив, даём, но… окей. Прежде всего, мы должны вас предупредить: эта беседа на сто процентов конфиденциальна. Никаких упоминаний: ни устных, в личных беседах с родственниками и знакомыми, ни тем более письменных, никогда и нигде. Вы согласны?

– Допустим.

– Нет, «допустим» нас не устраивает.

Почему всё время «мы», «мы», «нас»? Он там не один, что ли? И звук, как по громкой связи…

– Ну хорошо. Никому и нигде.

– Зафиксировали. Алексей Юрьевич, мы хотели бы пригласить вас на центральную роль…

У меня в голове словно ударил колокол: «Рол-ль!»

* * *

А чтобы вам дальше было понятнее, как я скатывался по ступенькам, – у нас в профессии есть как бы негласная иерархия жанров. Наверху – полный метр, то есть кино, которое показывают в кинотеатрах. Например, Первый канал снимает блокбастеры, дорогое кино. Дорогое не обязательно значит хорошее. Но – заметное. Роль в блокбастере – значит, я на всех постерах, на обложках, в рекламе на Первой кнопке, у меня берут интервью, вся страна меня знает в лицо – и продюсеры знают, и режиссёры, я попадаю в обойму, я востребованный актёр, деньги – и наконец жизнь меняется!..

Следующая ступенька – очень-очень большая, очень высокая – сериал. Сейчас многие говорят: сериал – то же самое, что кино, только длинное. Категорически не согласен.

В полном метре минутную сцену могут снимать целый день. Свет привозят грузовиками. На каждый малюсенький планчик будут переставляться. Что это для меня значит как для актёра? Значит, где надо, у меня будет мудрость светиться в глазах. А на другом плане – будут чёртики прыгать. Вы не представляете, как мы, актёры, зависим от света, от построения кадра, от монтажа…

А сериал что? Выставились и погнали: двадцать пять минут в смену выработка, тридцать пять минут в смену… Кажется, материал на выходе тот же самый. А поближе посмотришь – пластмасса… Есть даже понятие «сериальный актёр». Второй сорт. Знаю на своём опыте.

И дальше – чем сериал длиннее, тем хуже. Предел падения – «мыло»: сто серий снимают в трёх интерьерах, текст жуткий и для карьеры труба – если ты снялся в мыле, то в полный метр никто больше не позовёт…

А, нет, погодите, ещё не самый предел: сейчас появились какие-то веб-сериалы. Это уже ниже дна: значит, качество даже на мыло не тянет…

– …Мы хотели бы вас пригласить на центральную роль в многосерийном фильме…

И я сразу: кр-рах вниз по лестнице! Только земля посыпалась, как из-под землеройки. «Многосерийный фильм» – это красивое слово для сериала. Нет в жизни счастья, нечего было губы раскатывать… Не сдержался, вздохнул, переспросил:

– Теле-?

– Да, планируется телепоказ и трансляция в интернете…

– О-о-о, всё понятно… Стоило огород городить…

Залезать мне в наушник, устраивать весь этот цирк, пляски с бубнами – ради жалкого веб-сериала…

– Вы разочарованы, – это был не вопрос, а подсказка, и опять с непонятной мне радостью, как будто он именно этого и хотел: – …разочарованы. Вы ждали чего-то другого?

– Неважно.

– Наоборот, очень важно. Меньше всего мы хотели бы вас принуждать. Поэтому прежде всего нужно выяснить, в чём заключается ваш интерес. Алексей Юрьевич? Чего вы вообще хотите от жизни?

– Хочу есть и спать! Я не ел целый день.

– Имеются в виду ваши рабочи…

– И пива!

– …ваши рабочие интересы. Занимаясь профессиональной деятельностью – вот, например, озвучанием, – чего вы в конце концов хотите добиться? Я понимаю, этот вопрос может показаться сложным…

– Почему сложным? «Чего добиться»?.. Чего все добиваются, денег и славы. Тут, я понял уже, ни того, ни…

– Прекрасно. Первый определённый ответ. А чего больше хочется – денег или славы?

– Денег.

– В таком случае логично будет в первую очередь обсудить финансовые условия. Мы хотим предложить вам три тысячи долларов в день.

Бабам-м-м! Снова колокол в голове. Это у них за веб-сериал столько платят?! – изумился я. Круто. Но виду не подал. Покерное лицо.

– И сколько дней?

– Неограниченное количество.

– В каком смысле?

– Видите, а говорите, вам всё понятно. Мы запускаем один из самых амбициозных проектов в истории телевидения. Приглашены звёзды первой величины, в том числе международные…

Мне послышался какой-то фоновый голос, потом сразу полная тишина, как будто мой собеседник выключил микрофон – и снова вернулся после небольшой паузы:

– Алексей Юрьевич, прежде чем двигаться дальше, мы с вами должны ещё раз проговорить, что весь этот разговор абсолютно конфиденциален и независимо от результата вы не сможете раскрывать содержание ни в каких частях – ни родным, ни коллегам, ни одному человеку, без исключений. Вы это понимаете и подтверждаете?

– Да, подтверждаю, да. И понимаю.

Точно, там кто-то с ним рядом, какой-то его начальник, подумал я. А вдруг правда Тодуа?

– Вашего персонажа зовут так же, как вас… почти так же: граф Алексей Орлов. Но не исторический, а другой, вымышленный персонаж. Герой войны 1812 года. Действие происходит в графском особняке. Очень красивая декорация: интерьеры, костюмы… Ежедневно планируется часовое включение – в большой эфир. Главный канал страны. Каждый день, и в будни, и в выходные, и в праздники. Без перерывов. И каждый день вы получаете сумму, эквивалентную трём тысячам долларов США.

4

Я как бы немного оглох, и горло перехватило – есть у меня такая неприятная реакция на сильные переживания. Если честно, я всегда втайне ждал, что однажды что-то сказочное со мной случится… может быть, все этого ждут? Но мне всё-таки не пять лет и не пятнадцать, а тридцать восемь… Я откашлялся и спросил эдак небрежно:

– Сколько серий в сезоне?

– Триста шестьдесят пять. Как у вас с устным счётом, Алексей Юрьевич? Можете три тысячи умножить на триста шестьдесят пять? Ну, приблизительно?

Триста… на три тысячи… это что, девятьсот…. Чего?! Тысяч долларов?! А триста шестьдесят… это что…. миллион? МИЛЛИОН долларов?! В год?

– Так… а сколько сезонов?

– Чем больше, тем лучше. Неограниченное количество. Был, например, сериал Guiding Light, «Путеводный свет». Он шёл в эфире семьдесят сезонов. Есть английский сериал Coronation Street – в эфире с 1960 года и до сих пор.

Опять что-то пробурчало на фоне.

– Но мы всё-таки вряд ли замахиваемся сразу на семьдесят лет… Год, два, пять – более реалистично. Пока зрители смотрят…

Два, пять – получается, и миллионов тоже?!.

– Хм… И когда же… хм, гм… планируется начать?

– Выход в эфир ориентировочно в феврале – в начале марта двадцать второго года. Но ваш контракт вступает в действие сразу. Мы платим полную сумму не только за каждый день съёмок, но и за каждый день подготовки. Обратите внимание: не десять процентов, не двадцать, не пятьдесят, а все три тысячи долларов за каждый день репетиций… Сколько сейчас на ваших часах?

– Двадцать минут одиннадцатого.

– Переведите на две минуты вперёд. Точное время двадцать два… пятнадцать секунд… девятнадцать… вот! Двадцать два двадцать два двадцать два. Если вы подпишете контракт в течение часа тридцати… семи минут, то уже за сегодняшний день вам будет выплачено три тысячи долларов. В рублёвом эквиваленте. Ну, как вам условия?

– Хм… гм…

– Видите, а говорите, понятно… Но это не всё. В чём новаторство и уникальность проекта. В большом эфире на Первом канале даются включения – один час ежедневно. А в интернете идёт круглосуточная трансляция. То есть ваша работа не прерывается. Вы постоянно находитесь в павильоне. И днём, и ночью.

– Зачем?

– Принципиально иной градус доверия. Зритель в любой момент может включить онлайн-камеру и увидеть, что всё это не фейк, не игра: вы едите, вы спите, вы моетесь в ванной…

– Как «моетесь»?! Меня будут снимать, как я моюсь?!

– Нет, нет, нет. Камера перед входом в ванную комнату. Когда вы идёте в уборную – естественно, закрываете дверь. Главное, зритель видит, что вы настоящий живой человек. Что это значит для зрителя? Это значит, что жизнь на экране – реальна.

– И что, вы хотите сказать, все эти звёзды первой величины будут у вас круглосуточно, без перерыва…

– Нет, круглосуточно – только вы. Вы как бы якорь. Или, точнее, ось. Пи-Оу-Ви[3]. Поэтому вы постоянно в периметре…

– Я что-то не… Круглосуточно – сколько суток?

– Семь суток в неделю, тридцать в месяц, триста шестьдесят пять – или триста шестьдесят шесть – суток в году. В сутках двадцать четыре часа, в часе шестьдесят минут, в минуте шестьдесят секунд. Всё это время вас снимают камеры. У вас в комнате, если не ошибаюсь, сорок шесть камер. И за каждый день, напоминаю, вы получаете три тысячи долларов.

– И… Погодите, то есть что, я вообще оттуда не выхожу?

– Не выходите.

– Никогда?

– Пока проект в эфире.

– Я чего-то не соображу… А звонить я могу? Пользоваться интернетом?

– Вы в девятнадцатом веке. Какой интернет?

– Погодите, но ведь должны быть какие-то перерывы…

– Нет, никаких перерывов.

– Я не понимаю… Это что такое вообще? «Дом-два»?

– Ни в коем случае. «Дом-два» – реалити-шоу, а у нас художественный проект. Вы – персонаж. Граф Орлов.

– У меня есть сценарий?

– Конечно. Вся ваша жизнь полностью подчинена сценарию. У вас в наушнике персональный суфлёр, мы его называем «кондуктор». Каждый день вы получаете текст… незаметно для зрителя – например, вы читаете книгу, туда вклеиваются страницы. Ключевые реплики вы заучиваете, но таких реплик немного. Как правило, у вас прописаны основные линии поведения, и вы действуете в логике персонажа.

– То есть вы хотите, чтобы я год не выходил из этой…

– Чтобы вы находились в периметре декорации, да. Год, два, три – сколько проект будет идти в эфире.

– Так… Дело серьёзное. Дайте мне несколько дней…

– Зачем?

– Чтó «зачем»? Посоветоваться с семьёй…

– Вы не можете посоветоваться с семьёй.

– Почему?!

– Вы только что подтвердили условие стопроцентной конфиденциальности. Дважды.

– Нет, погодите, вы что, предлагаете мне просто сию минуту всё бросить и…

– Да, именно это мы вам предлагаем.

– Как вы это себе представляете? Нет, вы что… Я не могу!

– Жаль. Ну, как говорится, на нет и суда нет, – с лёгкостью согласился грызун. – В таком случае мы рассмотрим другие кандидатуры.

Я вдруг понял, чтó меня всю дорогу так раздражало, сбивало: противоречие между словами, которые он проговаривал – и тем, что у нас, у актёров, называется «задача» или «посыл». Словами он убеждал согласиться (может быть, по обязанности, отрабатывая программу) – а интонацией внушал: «откажись, откажись…» Дёргал меня одновременно в противоположные стороны, как Тянитолкай…

– Нет, подождите! – я как бы схватил его за рукав. – Но хоть предупредить семью я могу?

– Мы поставим, – он явно был разочарован, – вашу семью в известность…

– А театр?! У меня послезавтра спектакль!..

– Вас заменят. Знаете, Алексей Юрьевич, не ищите сейчас аргументы. Это вопрос исключительно вашего внутреннего решения. Если такое решение есть – обстоятельства не помеха. Если решения нет – найдётся масса причин…

– Вы даже успели в театре поговорить?

– Вы заняты по большей части в дублирующем составе. Если честно, касса от вас практически не зависит. А вернётесь – мегазвездой. Так что театр только за.

– Но звонить домой я смогу?

– Вы сможете писать письма. И получать ответы. А вот звонить… Понимаете, вы ведь не в состоянии двадцать четыре часа в сутки играть. Никто не может. Значит, необходима полная перестройка сознания. Вы должны вырваться из две тысячи двадцатых годов и полностью погрузиться в тысяча восемьсот тридцатые. Тогда, увы, не было телефонов… – Я чувствовал всё яснее, что он разговаривает не со мной, а через мою голову с кем-то другим, с кем-то для него важным. – Кроме того, живой разговор тяжело контролировать. Мы делаем большие ставки на этот проект и не хотим допустить, чтобы какая-то информация преждевременно просочилась… Письмо-то мы прочитаем…

– То есть?

– Ваше письмо. Конечно. И все письма к вам. Обязательно. Вы всё время под камерами, миллионы зрителей на вас смотрят. Каждое слово, которое вы произнесли, написали…

– Вы что, с ума сошли?! Это гестапо, что ли? Концлагерь?!

– Вы отказываетесь?

– Я… чтобы вы читали мои письма к жене? Да, отказываюсь!

– От нашего – предложения – вы – отказываетесь, – промурлыкал мой собеседник уже с нескрываемым облегчением. Он меня провоцировал, провоцировал – и добился! Я заорал:

– Да! Да! Нет! Это что вообще всё такое? Что это за фашизм? Я живой человек! У меня был адский день, у меня лопается голова, у меня болен ребёнок! Я есть хочу! Идите на хер с вашими миллионами! Завтра – если хотите меня, поговорим завтра нормально на свежую голову, а сейчас – нет! Завтра – да, сейчас – нет!..