Нетерпение в степени

Глава 2а

– Он исчез, – констатировал Джо Файхви, делая пометку в журнале. – Всё, нет больше моего пряника.

– Тебя это сильно задело, да?

Кетти Лорделли пошире отворила дверь и заглянула в узкую комнату. Коморка, не иначе. В неё едва втиснется один человек. В этот раз дверь с треугольником материализовалась почти в конце сектора «А» между кладовой и седьмым кабинетом. Иногда приходилось искать её прямо внутри помещений, когда по каким-то причинам аномальная комната выбирала показываться не в коридоре. Поэтому Кетти и Джо начинали рабочий день с обхода всех кабинетов. Сами же обосновались во втором, удивляясь тому, как много для их скромной семёрки на этаже пустующих помещений.

– Моя коробка стоит. – Девушка толкнула мыском единственную вещь на голом полу. – Уже третий месяц. Твой пряник был каким-то особенным?

– Наверное, он просто провалился в иное пространство. Застрял меж реальностями, – сказал Джо с нотками разочарования. – Или исчез из существования.

– Как это? – спросила Кетти, невольно подмечая, что тёмно-синий свитер коллеги до боли напоминает её собственный. Только на два размера больше.

– Ну мы же выяснили, что время в комнате идёт в обратную сторону. Когда предмет становится частью комнаты, его жизненный цикл начинает идти в обратную сторону. Вот я и подумал, что, глядишь, мой пряник дошёл до той точки, когда… когда его вообще не было. Обратился в энергию.

– Пряники не из энергии делаются, а ингредиентов. Разных. – Кетти не хотелось в очередной раз демонстрировать, как далека она от мира кулинарии. – Где мука? Где сахар на месте твоего пряника? Тут ничего не осталось.

– Значит, он всё-таки потерялся.

Как пропал месяц назад горшок с кактусом, также оставленный в комнате на длительный период. Джо отшучивался, что она их попросту съедает, однако хотелось найти более разумное объяснение. Вещи пока только пропадали, но никогда не появлялись. Тогда почему, если верить многократно переложенной байке, Хельга Мантисс при первом знакомстве с комнатой видела внутри посторонние предметы? Откуда они там взялись, если Мантисс сама ничего внутрь не клала? Когда Джо и Кетти приступили к изучению комнаты с треугольником, она предстала пустой. Кто бы ни открывал её, ситуация не менялась. А жаль.

Возможно, теперь комната будет время от времени показывать их кактус и пряник, раз уж она «позаимствовала» их. Да в это слабо верилось. За весь месяц Джо Файхви ни разу не видел потерянный горшок с растением. Он испарился с концами.

– Давай пройдёмся по стандартным пунктам. – Джо вздохнул. – Измерим температуру воздуха внутри. Ощупай коробку. Только не забудь про перчатки. Нужно измерить длину её боков, если она вдруг ужалась.

– Да знаю я! Не нужно каждый раз озвучивать это.

Однако в изменения они тоже не верили. Неорганические предметы сохраняли форму, и проследить по ним изменение времени внутри комнаты было почти невозможно. То, что они тоже подвержены аномалии, помог доказать эксперимент с листом бумаги. Кетти оставила его в комнате, а спустя какое-то время срезала уголок ножницами. Через неделю лист вернулся в исходную форму. Такие странности становились заметны только при вмешательстве со стороны, но если предмет лежал месяцами нетронутым, то видимых отличий не наблюдалось.

– Пускай я и считаю эти рутинные проверки бестолковыми, мне нравится твоё скрупулёзное следование правилам, – похвалила Кетти.

– Ты бы за такого вышла замуж? – не отвлекаясь от занесения данных на весу, спросил Джо.

Он отметил, что Кетти выглядит далеко за двадцать. Тем не менее он никогда не слышал от неё хвастливых разговоров о победах на личном фронте.

– Если бы я и вышла за кого-то, то лишь за компьютер.

Джо искоса глянул на девушку. Вроде бы Кетти отшутилась, да в голосе на это ни намёка. Иногда она казалась ему таким ребёнком. Взрослые люди не могут нести такую чушь, которую иногда выдавала эта девушка. Хотя кое в чём они были похожи: Джо тоже не заводил семью, но исключительно из-за серьёзных намерений. Серьёзных, а не то что у этой Кетти. У Файхви не хватило бы на семью времени из-за карьеры и личностного роста. Джо вкладывал в себя и своё благополучие так много, что был бы скорее бременем для тех, кому предстояло жить с ним. Ему хватило ума понять это заранее и не ввязываться в ненужные отношения. Для мужчины его возраста и статуса посвятить себя работе и самосовершенствованию – нормальная практика. Никто не осудит. А Кетти? Иногда Джо казалось, что она возвращается домой, чтобы засесть за игровую приставку с пиццей под рукой. Странная она, в общем.

Будучи коллегами, они старались не обсуждать столь личные темы, потому им работалось комфортно. Зато перемыть косточки другим сотрудникам на этаже и за его пределами – святое дело!

– Саймон опять требует общий сбор в обеденный перерыв, – обронила Кетти, вертя коробку в разные стороны. – Не умеет останавливаться.

– Он просто хочет всем нравиться. Знавал я таких «звёзд». В моей школе каждый третий был никем, но хотел казаться кем-то.

– Когда мы всё-таки засунем сюда клетку с хомячком? А что? – Пожала плечами Кетти. – Уже давно напрашивается.

– Ты же знаешь, что с этим всё сложно. Если комната пропадёт на долгий срок, а еда у хомячка закончится… Да и нет смысла ставить подобный эксперимент. Мы и так знаем, что время идёт в обратную сторону. Ну омолодится твой хомячок, и что?

– Если так и будет, то я потом сама в неё залезу!

Хоть в этот раз она рассмеялась, чем вызвала у Джо вздох облегчения: не надо гадать, что в голове у этой девицы, и переживать, как бы она в самом деле не переселилась жить в аномальную комнату.

В последнее время их прогрессивный отдел преследовала стагнация похлеще той, что была до прихода доктора Фолкберга. Она не касалась разве что комнаты с треугольником, и на успехи Кетти и Джо смотрели как на цветущий оазис посреди пустыни. Комнату никто раньше не изучал, и поля для исследований – непочатый край! Даже притом что интересных свойств у аномалии было мало, и запас данных быстро иссякал. Направлений, куда можно двигаться, оставалось ещё очень много. Омрачали картину лишь незначительные пятна. Например, неплохо было бы понять, куда девались пропавшие предметы и как достать их обратно…

– А что касается Саймона, то, по-моему, ему просто скучно. – Кетти отошла на шаг, и Джо закрыл дверь. Оба собрали в коробку рабочие инструменты и почти синхронно двинулись по коридору. – Лучше быть таким открытым простачком, как Саймон. С ним хотя бы всё ясно.

– А с кем нет?

– С Олафом.

Джо удивлённо вскинул брови. Он знал, что Кетти, несмотря на показное ворчание, относилась к коллегам положительно или нейтрально и всегда десять раз обдумывала, прежде чем сказать о них что-то нехорошее. То же касалось и Олафа, поэтому услышать от Кетти, что он какой-то не такой, было неожиданностью.

– Я просто… – тут же стала оправдываться девушка, – наблюдаю за ним какое-то время. Он такой мутный.

– Он просто не любит говорить о себе. Уважай чужое право скрывать свою жизнь.

– Я уважаю. Мне ли не уважать! Просто Олаф… кажется, что он не на своём месте. Кто он там по образованию? Никто? Как его вообще взяли?

– Парень в творческом поиске. Пока работает с нами, а когда подыщет место, идеальное для своей башки, – отчалит.

Кетти пожала плечами и сдула лезшие в глаза пряди. Её огненные волосы казались горящим факелом в этом цветовом однообразии. Зато одевалась Лорделли в чёрно-белое, словно хотела слиться с окружающим.

Они не прошли и пяти кабинетов, как девушка выронила коробку с инструментами. Линейки, письменные принадлежности, калькулятор и прочие вещи разлетелись в стороны. Джо мысленно выругался, наблюдая, как скользит по полу термометр.

– Нога подвернулась, – пожаловалась Кетти и села подбирать ближайшие предметы. – Прости. Ненавижу эти балетки! Заказала новые, но они всё никак не придут.

– А выйти в ближайший магазин не проще ли? – Джо увидел отрицание на лице девушки. Помедлив, он приступил к подбиранию вещей. – Эх, современность! Мои соседи ленятся перейти дорогу в магазин и также ждут, когда им принесут продукты на дом. Скоро настолько обленимся, что нам будет далеко дойти до туалета.

– Скорее бы уже пришли мои новые балетки. Дурацкая обувь! – причитала Кетти. – Из-за неё нога подвернулась.

– Да, я слышал.

Джо сделал тройку шагов до откатившегося к стене файла с листами. Подняв его, Файхви заметил, что тот лежал рядом с мистической дверью с треугольником.

– О, и ты тут. – Джо похлопал её, как старого приятеля. – Преследуешь нас? Эх, я уже разговариваю с неживыми предметами. Социализация пагубно влияет на нашу рассудительность.

– Он не на своём месте, – сказала Кетти, вызвав недоумение коллеги.

– Кто «он»? Комната женского рода. Как и дверь.

– Я про Олафа. Мутный он какой-то. Я наблюдаю за ним некоторое время, знаешь ли, так что мой вывод не с бухты-барахты.

Джо изумлённо захлопал ресницами, сверху вниз смотря на елозившую по полу Кетти. Скачки её мыслей начинали ставить в тупик.

– Допустим…

– Не то что Саймон. С ним всё ясно. Лучше быть открытым простачком, как он.

– Кетти. Мы уже обсудили Олафа и Саймона, зачем ты снова это говоришь?

– Разве? Кстати да, Саймон! Он просил собраться в комнате отдыха на обеденный перерыв. Никак не успокоится!

– Слушай, это уже не смешно, – Джо начинал теряться и оттого выходил из себя.

Его тон был резким. Кетти, продолжавшая как ни в чём не бывало складывать предметы в коробку, удивлённо воззрилась на коллегу. Как раз пристраивала последний карандаш сбоку, но он скатился по наклонной обратно на пол.

– Я не смеюсь! Он и впрямь просил нас собраться. Ты хочешь пойти? Я не особо. Единственное место, куда бы я хотела залезть, – это вот в ту комнату. – Кетти указала на дверь с треугольником. – Может, тоже помолодела бы, как твой кактус до исчезновения.

Джо любил подурачиться, но вместе со всеми. И терпеть не мог, когда дурачили его. Шутки, ставившие в тупик, не вызывали ничего кроме раздражения. Вот и сейчас оно затопило Джо, так что он прикрикнул, не подумав:

– Если тебе не о чем больше поговорить, то просто помолчи! Зачем повторять одно и то же?

Изумление и обида, отразившиеся на лице Кетти, ещё сильнее запутали Джо. Она казалась ребёнком, на которого несправедливо повесили обвинение.

– Если тебе не хочется меня слушать, то говори об этом прямо!

Схватив коробку, Кетти понеслась вперёд по коридору. Сбитый с толку Джо остался молча глотать воздух возле аномальной комнаты. Тогда до него начало доходить, что он попал не в глупый розыгрыш, а крайне нестандартную, аномальную ситуацию.

Это был первый раз, когда у их команды проявилось то, что впоследствии они назвали «синдромом обратного времени». А может, и не первый, просто раньше они этого не замечали. Тот, кто был подвержен кратковременному эффекту, точно не подозревал, что ведёт себя странно. Оттого Кетти весьма удивилась, когда Джо пересказал ситуацию со своей позиции. Доктор Фолкберг посоветовал им носить диктофон и включать его каждый раз, когда они работают с комнатой. А затем прослушивать запись.

Результат был поразительным. Джо и Кетти заговаривались куда чаще, чем им казалось. Эффект проявлялся исключительно в речи: человек говорил складно, но вдруг начинал повторяться. Двигаться в разговоре в обратном направлении. При этом ни на поведении, ни в других вещах это никак не отражалось. Эффект сохранялся не дольше десяти минут.

Вовлечённые в работу сотрудники заключили, что дело в длительности их контакта с комнатой. Вернее, с пространством внутри неё. Пришедший на эксперимент Олаф, которому на один день разрешили выполнять простую измерительную работу с линейкой и термометром, не испытал на себе того же эффекта.

– А вдруг со временем он будет сохраняться всё дольше и дольше? – представляла Кетти. – Вдруг однажды – через полгода или год – мы и сами начнём меняться?

– Мы же не часть комнаты. Мы будто что-то подхватываем из неё. Что-то, чего нельзя измерить существующими инструментами. В любом случае, нужно время и тщательное наблюдение, – констатировал Джо.

Комната никогда не разочаровывала их.

Глядя на коллег, Олаф Строссон думал, что выбрал самое скучное направление. Не то чтобы он имел какие-то особые компетенции для настоящих исследований. Но даже составление отчётов теперь виделось ему более увлекательным, чем медитативное протирание приборов и прочие необременительные мелочи, которые выполнял ассистент. Проблема заключалась ещё и в том, что у Олафа не было нужного образования. В химии он разбирался поверхностно, поэтому к исследованиям его не подпускали. И хотя Олаф умел подстраиваться и быстро учиться, на нынешней должности ему просто не в чем было себя проявить. Он проверял оборудование перед использованием, клеил бирки, сортировал документы по папкам в компьютере. Подавал инструменты Брену и, похоже, развлекал того разговорами. Длилось всё это не более четырёх часов в день. Потом Олаф бежал на другую работу.

Больше всего его разочаровывало то, что нетипичное место, о котором ходило много слухов и домыслов, на поверке оказалось не лучше любых других. Разве это само по себе не поразительно – работать с аномалиями? В мире их не так много, и о людях, которые изучают аномалии, обыкновенно отзываются как о первопроходцах или путешественниках. Им завидуют. Вот и Олаф был шокирован, когда впервые увидел перемещавшуюся в пространстве дверь. Был озадачен узнать об МС-12 и до сих пор не до конца верил, что ему не вешают лапшу ради сохранения тайны. А потом удивление прошло, когда работа с необыкновенным превратилась в банальность. Изучая аномалии, люди обязаны делать что-то феноменальное. Ничего такого тут не происходило. Каждый шаг был предсказуемым, не отличавшимся от того, что делали миллионы других исследователей более простых вещей по всему миру. Оттого «приключение» оборачивалось рутиной. Вероятно, поэтому общественность особо не интересовалась институтом, а все рассказы тех, кто после увольнения говорили знакомым об объектах, не вызывали ажиотажа. Необычная вещь? Ну да. А что вы с ней делаете? Вот это и это, собственно, как и на других работах. Скука.

Олаф отодвинулся от монитора и потёр глаза, которые всегда болели после долгого разглядывания экрана. Он знал, что Брен вообще не мог работать с компьютерами из-за редкой генетической болезни, и эта обязанность ложилась на помощников. Учитывая, что в современном мире без компьютеров обходятся редкие профессии, приходилось выкручиваться.

– Без таблеток не только мониторы, но и весь мир кажется ослепительно ярким, – пояснил однажды Брен. – Я вижу цвета не так, как положено. Они врезаются мне в глаза, и кажется, что через них ввинчиваются прямиком в мозг. Долгое созерцание чего-либо вызывает у меня мигрень.

А Олаф ещё на свой дефект жаловался.

– Операция может это ис-с-править?

– Сомневаюсь, что виноваты глаза, – улыбался Брен. – Проблема сидит в участке мозга.

Олаф подумал, что с подобными трудностями Брену невероятно повезло устроиться на работу. Почему он их попросту не утаивал – хороший вопрос. Олаф бы так и сделал. Увы, свой дефект он никак не мог скрыть, из-за чего ему часто отказывали в должностях, где требовалось много говорить. Это злило.

Когда данных, которые необходимо было внести в базу, скапливалось слишком много, Олафу разрешалось уходить в десятый кабинет. Он был условно его, но парень редко пользовался возможностью уединиться. Он был уверен, что получил отдельное помещение лишь для галочки в отчёте. На их этаже было много пустых и по сути ненужных кабинетов, казавшихся коморками из-за размеров. Говорили, что на других минусовых этажах кабинеты были в разы габаритнее, но проверить было нельзя. Из всех пустующих Олаф выбрал десятый, потому что он прилегал к лаборатории, которую он считал своим основным рабочим пространством.

– Тебе котёнок не нужен? – спросил Олаф.

– Я не ослышался? Ты спросил про котёнка? – Брен оторвался от микроскопа.

– Да.

А ещё Олафу не нравилось, когда люди не понимали его, даже если он говорил чисто. Это обесценивало те усилия или удачу, благодаря которой получилось выговорить фразу с первого раза.

– Что это вдруг за раздача бесплатной шаурмы? Или ты про живого? Ладно, я пошутил, – тут же добавил Брен. – Вдруг ты из тех нежных любителей природы, что вздрагивают от любого намёка на насилие. Или ты предлагаешь купить дорогого породистого, потому что твоя соседка не знает, куда девать весь выводок её кошки?

– Нет. Я нашёл его на улице.

Пару дней назад Олаф возвращался поздно вечером после смены в магазине и заметил этого малыша на обочине в свете фонаря. Парень не считал себя поэтичной натурой, но этот луч, освещавший маленький комок, был прямо-таки сигналом свыше. Котёнок оказался живым, но был слишком слаб, чтобы встать на лапки. Олаф подумал, что до утра он не доживёт, если немедленно не вмешаться в его судьбу. В другой вечер парень, может, и прошёл бы мимо, посчитав, что имеет право остаться в стороне и не считать себя при этом злодеем. Он верил, что бездействие не может приравниваться к преступлению ни при каких обстоятельствах, потому что люди и не обязаны принимать на себя ответственность за других. А вот если они это делают по соображениям морали или чего-то ещё, то такие поступки необходимо высоко оценивать. Ведь люди проявляют усилие, вмешиваясь в чужие проблемы. Они не должны, но делают. Поэтому Олафу виделись несправедливыми вопли моралистов о том, что нынешнее поколение зациклено на себе и слишком чёрствое, чтобы помочь человеку на улице. Никто никому ничего не обязан, если только это не работа – спасать людей.

Однако, несмотря на установку, в этот раз Олафу не было трудно остановиться, проверить котёнка и даже отнести его в зооклинику. Небольшое вечернее приключение приятно разбавило серые будни. А впереди были не менее интересные поиски нового владельца для пушистого комка.

– Если он тебе не нужен, зачем тогда подобрал? – резонно спросил Брен.

– Так получилось.

Наверное, было бы лучше сказать: «Стало жалко», но то была бы не совсем правда. Олаф увлёкся катанием на колёсиках стула и едва не завалился вперёд. Столешница помогла избежать позорного поцелуя с полом.

– Мне не нужен питомец, – сказал Брен.

– Уж-же есть?

– Кто знает. Может, я просто не умею ухаживать за кем-то, кроме себя.

– К чему такая с-с-скрытность? Ты же не на допрос-се, – удивился Олаф.

– Извини. Привычка.

За Бреном и раньше замечали некоторую увёртливость в ответах. Олаф не мог судить его строго: он и сам не любил рассказывать о себе лишнего. Однако что такого в вопросе о питомце? Безобидное любопытство, не более.

Манера ответа Брена напомнила Олафу об одной новости.

– Я с-с-слышал, что на минус-с четвёртом держали своего питомца. Крыс-су или хомяка. Это правда?

– Откуда же мне знать? – пожал плечами Брен.

– Ты раз-зве не работал на минус четвёртом?

Это заявление заинтересовало Брена. Он даже отклонился в кресле, чтобы посмотреть прямо на своего ассистента.

– Я бы предпочёл ответить «нет» и забыть об этом, но ты ведь не пальцем в небо тыкаешь, да? Кто тебе рассказал?

Тон – всё такой же нейтрально-насмешливый как у человека, который получает удовольствие от мимолётной беседы за работой.

– У меня много з-з-знакомых в городе, – без хвастовства сказал Олаф. – По работе встречаюс-сь с разными людьми. Один утверждает, что з-знает тебя. По работе на минус-с четвёртом.

– Да ладно? Ну-ну.

Брен не стал продолжать тему и будто полностью погрузился в процесс изучения… чего бы там ни было. Олаф не особо вникал в научные термины. Однако спустя пару минут начальник лаборатории заговорил вновь:

– Слушай, давай расставим все точки над нужными буквами. Я, правда, когда-то подрабатывал на минус четвёртом, но недолго там продержался. Я тогда ещё получал диплом, и мне нужна была практика. Я не упомянул этого в резюме, и на то были причины. Я не хочу, чтобы ты распространялся об этом. Хорошо?

– Ладно. Не думаю, что это выз-звало бы какие-то вопросы, но раз ты прос-сишь…

Олаф решил, что Брен боится увольнения. Вдруг тут есть правило, по которому если ты участвуешь в исследованиях одного объекта, то не допускаешься к другому? Чтобы сохранять некоторую изолированность между отделами или скрывать важные открытия. Олаф наверняка не знал, ведь он не интересовался глубоко всеми тонкостями работы института. Мимолётно вспомнилось, что вроде бы кто-то рассказывал, как трудно было попасть на минус четвёртый и что там работали по связям. Однако эта мысль была столь расплывчатой и далёкой, что Олаф не придал ей значения и вскоре забыл. Тем более что в сознании крутились более важные вопросы: как пройдёт вечерняя смена в магазине и куда деть котёнка, с которым сегодня сидит соседка? И согласится ли она ещё на несколько дней, пока Олаф не подыщет хозяина?

Глава 2б

Хельга смотрела в зеркало и повторяла, как заведённая: «Ты не такая. Ты поступила правильно, и жалеть не о чем». И всё же зуд сомнения и неудовлетворения мучил её целый вечер после того, как взбешённая парочка покинула квартиру.

Всё началось с нелепого, почти сериального случая: ей позвонила двоюродная тётка и «обрадовала» скорым приездом. Самым возмутительным было то, что она уже сидела в поезде и была на полпути к цели, так что Хельгу буквально поставили перед фактом. Данная стратегия так и кричала о безапелляционности, и в каждом слове тёти Биди проскальзывал намёк: «Ну ты же не посмеешь нас не принять, ведь мы проделали такой путь! Мы уже не можем повернуть назад, мы в дороге! А ведь билеты стоили кучу денег!».

В последний раз Хельга виделась с тётей на похоронах Эдгара Мантисса, то есть шесть лет назад. Пожилая женщина с редкими серыми волосами, напоминавшими полинявший хвост, выказала сухое сочувствие и оставила скромный венок на могиле. Она не была плохой, нет – в душе Хельга подозревала, что у Биди имелось множество достоинств. Однако это не тот тип родни, которым звонишь каждую неделю. Максимум – раз в полгода и присылаешь открытки по праздникам. Биди редко делала это, даже когда Эдгар был жив. С Хельгой же её, казалось, вообще ничего не связывало. Её внезапный приезд говорил о двух вещах: тёте нужны деньги или помощь; она настолько исчерпала лимит доверия ближайшего окружения, что приходилось искать поддержку у дальней родни.

А ещё она взяла с собой мужа, с которым Хельга виделась раз в жизни, и то когда ей было пять лет. Не удивительно, что Биди его прятала: он представлял собой весь набор черт, которые Мантисс не переносила в людях.

Единственным положительным моментом было то, что чета обещала не злоупотреблять гостеприимством и поселиться в отеле. Тем не менее ужин в честь встречи был на Хельге. В тот день у неё был плотный график и всё, что она успела сделать, – это заказать еду в проверенном ресторане.

Когда оба появились на площадке перед её дверью, Хельга не почувствовала ни воодушевления, ни разливавшейся по телу теплоты. Она думала, что, увидев их лица, что-то вспомнит. Однако люди перед ней были абсолютно чужими, хотя и с едва знакомыми приметами.

Хельге просто нужно переключиться в режим терпеливого ожидания и высидеть этот вечер.

Тётя Биди была усохшей пожилой дамой с тонкой серой косой. Она красила щёки в ярко-красный, так что лицо казалось всегда с мороза. Вся она была обвешана какими-то цепочками и обмотана шарфиками и поясками. Биди была жеманной и любила театральные жесты.

Её муж, в два раза шире в плечах и в три раза более надутым в области живота, был краснолицым мужчиной с запавшими глазками и почти лысой головой. Его раскатистый смех обязаны были слышать все соседи на этаже.

– Кто тебя так оприходовал? – Был первый вопрос дядюшки Дэга, когда он только ступил за порог.

Хельга, одетая в джинсы и брусничного цвета кофту, приняла его пальто и повесила на вешалку. Вопрос Дэга мог бы сойти за вежливый интерес («Бывает же такое!») или возмущённое восклицание («Кто этот негодяй, поставивший тебе фингал?»), если бы мужчина не произнёс его с гоготом.

– Не волнуйтесь, он уже за решёткой, – в тон ему ответила Хельга.

– Да брось, неужели ты думаешь, что она могла с кем-то подраться? – Тётушка тут же принялась сканировать прихожую взглядом. – Вестимо, упала с лестницы и ударилась о перила.

«И это были очень драчливые перила», – однако вслух Мантисс этого не сказала.

Чета села за стол на кухне. Дэг, судя по надувшемуся лицу, был не рад видеть ресторанную еду. Хельга могла бы выдать её за свою, но такого рода притворство казалось ей мелочным. Она не стремилась выглядеть в глазах этих двоих величайшей хозяйкой ради пары слов одобрения. Поэтому Мантисс не стала прятать фирменные упаковки с названием ресторана, как сделала бы одна её знакомая.