Нетерпение в степени

Брен дёрнулся назад от неожиданности.

– Вы все тоже это видите?

– Он призвал её прямо сюда, – разочарованно протянула Кетти. – А вы думали, она только по коридорам шастает?

– Если чес-стно, то да, – выдавил ошарашенный Олаф.

– Я тоже, – сказала Шерри. – Я и представить не могла, что эта дверь может встроиться внутрь другой комнаты. Это как-то ненормально.

– Это же карманное измерение. – Джо был явно доволен собой. – Оно может появиться в любой точке, но почему-то только в пределах нашего этажа. А так хоть на полу будет. Или на потолке.

– Сочиняет. – Махнула рукой Кетти. – Никогда такого не было.

– Это не значит, что так не бывает. Ещё чуть больше экспериментов, и мы столько всего узнаем… – Джо хотел любовно погладить дверь, но наткнулся на голую стену. – А, ушла.

– Молодец. – Саймон похлопал, довольный успехом и выигранным обедом. – Я из фокусов всегда умел только средний палец откручивать.

Он продемонстрировал процесс, не особо усердно скрывая то, как согнул палец к ладони, чем вызвал смешки коллег. Глядя на их весёлый настрой, Олаф в очередной раз задумался: зачем им вообще все эти игры и разговоры, если они могут вот так легко показывать друг другу аномалии и подшучивать над ними? Разве не этим доверием характеризуется то, как здорово они ладят? И чего Саймон придумывает лишние хлопоты? Вечно этому неугомонному парню не сидится на месте. У него словно торчала заноза в одном месте. Однажды Саймон от избытка фантазии поменял все плакаты с предупреждениями на киношные постеры, так что вместо «Не суйте руки в непонятные отверстия» они гласили: «Я твой отец» и «В некоторых местах Вселенной вы не одиноки». Его за это, само собой, по головке не погладили. Руководитель отдела весьма строго относится к порядку. Он заявил, что пусть шуточки Саймона и не вредят работе, но уместными будут смотреться в другом месте. Возможно, вместе с самим шутником, если тот не угомонится.

– Люблю, когда люди умеют разрядить обстановку, – похвалил Саймон за фокус.

– Странно, что у него вообще получилось. – Кетти бездумно накручивала кончик хвоста на палец. – Иногда мы эту дверь по полдня не можем найти.

– Может, она любит внимание? – предположил Брен.

– Она неживая. У неё нет разума. Она не может любить.

– Прямо как моя учительница в начальной школе, – произнёс Саймон.

– Ты иногда такой дурак! – не выдержала Кетти, и парень демонстративно поклонился под смех коллег. – Ты не думал пойти в комики?

– Думал. Пробовал. Меня не взяли: сказали, слишком смешной. Ну, знаешь, есть же какой-то порог дозволенного юмора, всё такое. Если много смеяться, можно получить кровоизлияние в мозг.

– Ага, конечно, – гоготнул Брен. – А если уколоться о кактус, на пальце вырастут иглы. И прочие небылицы из разряда «Мне так бабушка в детстве рассказывала, она врать не будет».

Они достигли той точки весёлого и беззаботного щебетания, когда обсуждение любых глупостей воспринималось как что-то само собой разумеющееся. И не порицалось. Саймон верил, что если люди не могут с видом матёрых профессоров обсудить, почему круглые пиццы кладут в квадратные коробки, то и на серьёзные темы они никогда адекватно не поговорят. Ведущую роль в любом коллективе играло единение душ, когда разные по характеру люди пели в унисон. Когда мировоззрение не мешало двигаться в одном направлении, будь то разговор или общее дело.

Они были разными, вся эта неповторимая шестёрка: скромный заика, порой бестактная зубрилка, умный дядя в костюме, любительница высоких технологий, вечный оптимист и… Джо. Загадочный и не позволявший пробиться в своё личное пространство парень, который мало что о себе рассказывал. Об увлечениях отвечал уклончиво и без желания, о личной жизни так вообще помалкивал. А ведь вроде бы умел подстраиваться под весёлую компанию, и его инициатива с фокусом подтверждала это. И всё равно Саймону порой казалось, что Джо пересиливает себя, а его дружелюбие как будто вынужденное. Предавать этому значения не стоило. Парень мог быть типичнейшим интровертом, который скрывает, какой для него это труд – сходиться с людьми.

Их веселье прервали. В комнату вошёл мужчина, и вместе с ним в помещение втекла основательная строгость. Обычно даже Саймон заражался серьёзностью, когда смотрел на сосредоточенное лицо руководителя.

– Доктор Фолкберг, – поздоровались с ним все.

– Весь минус второй сотрясается от вашего смеха. Перерыв почти окончен. Возвращайтесь к работе, – велел он. Кому, как не этому человеку, знать о точном времени.

Шестёрка дружно рассосалась.

Глава 1б

Разговор в полиции был долгим и изматывающим.

Хельга вернулась домой под утро, скинула обувь, верхнюю одежду и упала на неразобранную кровать. Туман в голове ещё не рассеялся. До синяка на лице было больно дотрагиваться, но сильнее всего жгло в груди от злости.

Конечно же, полиция ничего не будет делать. Более того, они встретили её столь неуместными безразличными вопросами, что Мантисс поначалу впала в ступор. Вместо того чтобы выслушать рассказ о нападении в её квартире, двое мужчин в форме поинтересовались, сколько она выпила до этого, замужем ли и почему обыкновенно так поздно возвращается домой. А потом заставили Хельгу четыре раза в подробностях описать происшествие, часто перебивали и влезали с уточняющими вопросами посреди рассказа вместо того, чтобы задать их позже. Мантисс уже тогда хотелось отчитать их за неумение вести диалог, однако титаническими усилиями воли сдержалась. Почти два часа она оставалась без еды и воды, пока её гоняли по одним и тем же воспоминаниям. Когда четыре круга ада завершились, мужчины многозначительно переглянулись, и один из них развёл руки в стороны.

– Даже не знаю, как мы будем их искать. Вы же не описали ни одной внешней приметы.

Это была загвоздка, о которой Хельга и без них прекрасно знала. Однако они могли проверить дорожные камеры на повороте возле дома и чуть дальше по улице. Вдруг незнакомцы надели маски у подъезда или припарковали машину в относительной близости, так что удастся отследить номера? Или опросить жильцов: кто-то из них мог видеть что-то подозрительное.

Нет, бравые защитники спокойствия не станут напрягаться. Они приняли заявление Хельги и, скорее всего, отложили его в дальний ящик. Подумаешь, кто-то вломился в квартиру одинокой женщины. Радуйся, глупая, что не изнасиловали и не убили! Хотя и в этом случае нашлись бы отговорки: так любимые обществом «Сама виновата!», или «К порядочным женщинам в квартиру не вламываются!», или «Нужно было ставить сигнализацию и камеры прямо в квартире». Мантисс мысленно плюнула в невидимых порицателей и перевернулась на другой бок. Её тошнило от того, какой помойкой иногда представало их общество.

Хельга дремала недолго, каждый раз просыпалась от неудачной позы и болевшего лица. Кожа горела, словно к ней приклеили раскалённые листы. Мантисс пребывала в состоянии полубреда, и ей снились неприятные вещи. То примерещилось, что кто-то выдернул одеяло, и тело лежит на твёрдой и холодной поверхности. То почудилось, будто в комнату зашли и подёргали спящую за плечо, а потом ещё и ещё. Хельга понимала, что это всё болезненные миражи, но заевшую пластинку повторений и неугомонный каскад образов невозможно было остановить, не пробудившись полностью.

Что Мантисс в итоге и сделала. В голове стоял туман. Такой вязкий и липкий, не мешавший видеть, но мешавший думать. Приняв обезболивающее, Хельга заварила чай и уселась на кухне. Сегодня бело-голубые оттенки мебели не расслабляли, а казались почти однотонно серыми.

Она всё ещё жила в квартире Эдгара Мантисса и о переезде не помышляла. Один раз сделала в ней ремонт, выбросив всю старую и пыльную мебель и освободив немалое пространство. Особенно в пустующей комнате отца. Массивные часы, такая же тяжёлая и неподъёмная на вид кровать, ужасающий видом шкаф… Почему люди делают такие увесистые махины, которые не только загромождают комнату, оставляя мало места, но и вселяют чувство тяжести в обитателей? Хельга любила компактные, миниатюрные вещи, о которые взгляд не спотыкается.

Изменению подверглась также гостиная. Телевизор Мантисс включала раз в год, поэтому в итоге избавилась от бесполезного ящика. Когда-то его называли окном в мир. Сейчас ноутбук удовлетворял все потребности Хельги в работе и развлечениях. На помойку также отправился линявший ковёр. А вот выбросить старый кофейный столик она не смогла, поэтому отдала его в городской дом престарелых. Вместо него Мантисс поставила новый, более удобный, и устроила в углу небольшую художественную мастерскую. Которая тоже теперь собирала пыль, как до неё это делал телевизор.

Кухню Хельга почти не трогала. Заменила пару панелей на стенах, обновила столовые приборы. Эдгар сам часто облагораживал эту комнату, считая, что здоровье напрямую связано с чистотой и порядком на кухне. После него она сохранилась почти безупречной.

Уже в участке, перебирая детали истории по третьему разу, Хельга вспомнила слова незнакомцев. Это было несложно, ведь она расслышала не больше пары фраз. Её зацепило имя «Гремгольд». Так звали их нанимателя? Или какого-то знакомого Мантисс, через связь с которым можно было бы выяснить мотив незнакомцев? Не оставалось сомнений в том, что выбор жертвы был неслучайным и нападавшие искали нечто конкретное.

Хельга выловила чаинки ложкой и стала задумчиво рассматривать их. Внутри кипела жажда справедливости, но к собственному разочарованию, пострадавшая понимала, что без помощи она едва ли найдёт ответы. Скорее всего, её коснулся отголосок чьей-то вражды. Так верзила случайно толкает прохожего, пока разбегается, чтобы врезаться всем корпусом во врага. Вот и Мантисс задели плечом и тут же забыли. Драка проходит где-то в стороне, но незначительный ушиб всё равно саднит и досаждает.

Капли с ложки упали на стол. Хельга сбилась с мысли, переключившись на янтарные кляксы, и с досадой подумала об отвлекающих особенностях бытовых мелочей. Вся жизнь состоит из них, и это просто ужасно. Сколько полезного человек мог бы обмозговать и сделать, если бы по сто раз на дню его не занимали мысли: как замыть пятно на рукаве; где потерялась иголка; скоро ли испортится ужин; когда там оплачивать интернет; когда дверь в спальню начала так противно поскрипывать и что с этим можно сделать…

Возможно, Хельге всё же следовало позвонить бывшему жениху и спросить, не к нему ли приходили те незнакомцы. Она представила, как пройдёт их диалог, и её передёрнуло. Сначала Мэтт пожалеет её, и это будет даже искренне. Потом он начнёт отрицать причастность и обязательно напомнит, что, окажись он там в ту злополучную ночь, ничего не случилось бы. Он всегда был готов броситься защищать её, хотя за этим скрывалась банальная жажда контроля. Мэтт был помешан на контроле, из-за чего в итоге и рассыпались их отношения. Не только по одной этой причине, несомненно.

Мантисс отставила кружку и снова пошла в спальню. Возможно, ей удастся выкроить ещё часок сна, тем более что обезболивающее начало действовать и боль отступила. Хельга не любила спать. В последнее время ей почти не снились сны, а пробуждение редко не сопровождалось странными фантазиями. Из-за травмы, полученной пять лет назад вследствие воздействия на её сознание, Мантисс испытывала состояние оторванности от собственных воспоминаний. И если в течение бодрствования эти ощущения почти не мешали ей, то после сна значительно усиливались. Хельга не чувствовала связи с предыдущим днём. Из-за этого ей мерещилось, будто его проживало другое существо, а Мантисс просто передались его воспоминания. Когда она ляжет спать, её сознание тоже умрёт, а на смену придёт другое существо. Это было крайне неприятное и, без преувеличения, страшное представление. Раньше Хельга об этом не задумывалась, хотя разрыв в сознании во время дрёмы (тот период, когда снов ещё нет, но человек уже спит) происходил и до этого, только не был таким пугающим. Да и чувство, будто твои воспоминания на самом деле чужие… Не то, что человек мечтает испытывать после пробуждения.

А ещё (и Хельга точно это помнила) когда-то для неё цвета имели пол. Нет, не совсем так. Ей просто нравилось ассоциировать цвета с гендерами. Откуда пришли эти объединения столь разных параметров, Мантисс не рискнула бы предположить, но знала, что в очень раннем возрасте эта привычка помогала ей запоминать и делала детские игры более увлекательными и насыщенными. И это было не банальное следование стереотипам, мол, розовое для девочек, а красное – цвет страсти и похоти. Хельга не вещи наделяла характеристиками в соответствии с их оттенком, а сами цвета отождествляла с мужским или женским полом. Став постарше, она перестала опираться на эти характеристики, но не забывала о них. И вот теперь… сохранилась лишь мысль, но не знание, какого пола был какой цвет. Мантисс всегда считала свои ассоциации базовыми, взращенными в ней вместе с её личностью, поэтому их потеря являлась очередным шагом к распаду идентичности. Тревожный сигнал.

Лёжа в постели, Хельга подтянула к себе маленькую подушку в виде глазастого сердца – подарок, сделанный Мэттом на годовщину их отношений. Мантисс понимала, что не вполне справедливо подозревает бывшего возлюбленного. Он не был святым и мог, конечно же, впутаться в переделку, особенно с его привычкой рьяно отстаивать свои права и привилегии. И всё же Хельга понимала, что в ней по большей части говорит застаревшая обида, сохранившаяся после разрыва их отношений. Хотя она с теплотой вспоминала лучшие дни вместе, избавиться от мысли, что весь опыт свиданий с этим человеком был одно большой ошибкой, так и не сумела.

Мэтт был преуспевающим журналистом с пробивным характером. Он писал короткую заметку о второй книге Мантисс и контактировал с ней для получения некоторых подробностей. Так они и познакомились, прониклись умом друг друга и стали встречаться. У них было много общего, и страсть вспыхнула стремительно. Хельга сама поражалась тому, как быстро и неукоснительно нёсся их любовный поезд, забывая тормозить на нужных поворотах. Судьба будто расписала их роли заранее, и ни у кого не оставалось сомнений, что эти двое побегут под венец. Они так и планировали, но незаметные поначалу противоречия зрели и множились, пока не набухли ядовитыми почками. Мэтт потихоньку начал уставать от неосознанных стремлений невесты манипулировать, как она утверждала, на «благо их семьи». Хельгу же подавляли порывы жениха контролировать каждое её действие. Помимо этого обнаружились другие трудности, которые молодые люди не были способны преодолеть. То ли опыта не хватало, то ли мудрости не набрались. Раздражительность там, нежелание мириться здесь… Разрыв оказался таким же неминуемым, как пророченный ранее брачный союз. Оба не были такими уж знаменитыми фигурами, но парочку статей в местных газетах их разлад заслужил. Хельга до сих пор хранила номер, в котором какой-то журналист через едкие метафоры описывал, как разбегаются по разным углам увлечённые собой и своим творчеством писаки, не способные найти компромисс.

Сейчас Мантисс почти не расстраивалась, когда вспоминала о прошлом. Ну, подумаешь, неудачный опыт. Зато она уяснила, что одной ей нравится жить куда больше. А поскольку над ней не стоят всякие тётушки, бабушки и прочая армия женщин, твердящих, что молодой красавице необходимо искать мужа, а уже потом строить карьеру, никто на Хельгу не давил, и она могла жить в своё удовольствие и не торопиться. Возможно, когда-нибудь ещё засияет её звезда семейного счастья.

Как говорила хорошая знакомая Мантисс, Делла, с которой она раз в два месяца заваливалась в кафе и обсуждала разные мелочи: «Твоя половинка ждёт тебя где-то там, даже если сама об этом не догадывается». Неунывающая оптимистка эта Делла! Её светская мудрость каждый раз изумляла Хельгу: знакомая могла повторять одну и ту же истину десятками способов так, что каждый раз казалось, будто она говорит что-то свежее. Однажды Делла, верившая в судьбу и предназначение, сказала вроде бы стандартную фразу поддержки: «Не унывай, подруга! Небеса уже назначили тебе твоего суженного. Если будешь искать, обязательно найдёшь человека, с которым тебе будет невероятно интересно». Хельгу это почему-то погрузило в глубокую рефлексию, так что она даже ответила, хотя обычно воздерживалась от комментариев к подобному роду премудростей: «Да я, кажется, встретила такого. Но он, увы, не человек».

За воспоминаниями Мантисс задремала и проснулась к обеду. Разогрела вчерашнюю солянку, поставила на плиту чайник и задумчиво уставилась на вышивку на кухонных полотенцах. Торопиться ей было некуда: клиентов в этом месяце было мало, и ближайший сеанс назначен на послезавтра. После удачных статей и книг Мантисс вернулась к деятельности психолога, открыв частное предпринимательство. Порой дела шли в гору – особенно много клиентов появлялось после издания книг. Бывали моменты спада, но в целом Хельга, помогавшая себе редкими в последнее время семинарами, существовала на среднем заработке.

Покончив с едой, Мантисс включила ноутбук и проверила электронную почту. Верхнее письмо было от доктора Патрика Фолкберга – третье за месяц. Какой же он настырный! Хельга и рада бы посмеяться над его упорством и сделать вид, что оно её не будоражит, да вот… Было в нём кое-что, проникавшее в самое сердце Мантисс.

Первое письмо от Фолкберга привело её в замешательство ещё на начальных строчках, ибо человек этот со всей искренностью представлялся руководителем отдела МС-12 в институте имени Гр. Ш-и. Хельга тогда минуту неподвижно пялилась в экран и почти не моргала, обдумывая информацию. Она не следила за новостями и, к собственному стыду, за последние годы растеряла все контакты с тем местом, но почему-то верила: её знакомый и тогдашний руководитель, амбициозный Стив Амберс, доведёт работу отдела до ума и проработает там до старости. И вот выясняется, что его место занял другой человек. Мантисс решила, что это обман и даже позвонила в институт, чтобы убедиться, числится ли среди их сотрудников Патрик Фолкберг. Ответ был положительным. Узнав об этом, Хельга не то чтобы расстроилась, но словила холодок на коже: приход незнакомца на должность означал, что теперь все ниточки, связывавшие её с институтом, порваны.

Ещё больше поражало содержание писем. Фолкберг приглашал Мантисс, уважаемую сотрудницу, проконсультировать его команду. Кратковременный, при этом оплачиваемый визит. Что-то вроде билетика в прошлое с возможностью избежать полного погружения в эту трясину. Хельга подозревала, что Фолкберг при личной встрече предложит ей работу, пускай в электронных сообщениях на это ни намёка, и содрогалась от перспективы угодить в несмешную пародию сцены пятилетней давности. Она ценила свой опыт в институте, полученный, без преувеличений, слезами и кровью, однако работа там – пройдённый этап. Нельзя мечтать о саморазвитии, ступая на истоптанные дорожки. Мантисс всегда держала в уме, что на прежнее место работы путь закрыт. Помышлять о возвращении, даже кратковременном, было… неправильным.

На первое письмо Хельга не ответила. На второе она заставила себя напечатать несколько строчек отказа. И вот пришло третье, подтверждавшее, что слова «нет» Фолкберг не понимает. Почему он продолжает настаивать? Зачем ему нужна консультация бывшей сотрудницы, когда можно нанять множество тренеров-профессионалов?

Третье письмо было другим. Вместо консультации доктор просил оказать ещё более сложную и лучше оплачиваемую услугу, связанную с объектом изучения. Встреча кратковременная, одноразовая. Мантисс напряглась. То ли Фолкберга и впрямь отпугнул её отказ, так что он спешно придумал новое поручение, то ли он с самого начала держал второе предложение про запас. Хельга нажала на «ответить» и осторожно поинтересовалась, что именно от неё требуется в этот краткий визит. Она по-прежнему была настроена негативно, просто в ней взыграло любопытство. Плюс ей казалось, доктор скрывает истинные намерения (или паранойя, связанная с институтом, взыграла с новой силой), и, показав ему свою заинтересованность, Мантисс могла подбить его на откровение. Ещё лучше, конечно же, позвонить Фолкбергу по личному номеру и огорошить внезапными расспросами, но вот незадача: Мантисс порыскала по сайтам и не нашла контактной информации, а в институте ей, скорее всего, его не дадут. Кто она такая, чтобы выпрашивать личные номера тамошних сотрудников?

Отправив письмо, Хельга подумала, что сама попалась на уловку. Фолкберг мог написать про объект изучения исключительно для того, чтобы заинтриговать её и расшатать упрямство. Очевидно, он приплёл МС для более успешных переговоров. Ну и ладно. Мантисс не собиралась возвращаться в институт, какое бы дело доктор ещё ни придумал для неё. И сколько бы денег ни предложил.

Хельга с минуту задумчиво пялилась в экран, пока не осознала, что Фолкберг не ответит ей так скоро. Она заглянула в папку со спамом, прежде чем очистить её. Всегда так делала, пусть и осознавала: ничего стоящего там всё равно не найдётся. Упорные представители какой-то очередной секты «истинно верующих» пытались навязать через заголовок интерес к их письму. Что-то о бессмертии души и перерождении в более совершенном теле в следующей жизни. Мантисс всегда вопрошала, что людей привлекало в реинкарнации. Чисто гипотетически, если бы перерождение существовало в том виде, в каком его зачастую описывают – духовный опыт с запрятанной где-то глубоко в мозгу памятью о прошлых жизнях, – реинкарнация была бы бессмысленна. Главной ложкой дёгтя была, конечно же, стёртая или запечатанная память. Отсутствие осознания полученного опыта превращает каждую новую жизнь в уникальную, и перерождение теряет качественное значение. Если пятьдесят третья жизнь ощущается и проживается так же, как единственная, то какая вообще разница, сколько их было до этого? Это ни на что не влияет, и если Хельге в конце не обещают подарить вселенскую медаль за сотню перерождений, чихала она на такое счастье.

Через пятьдесят минут после отправки сообщения Фолкбергу на электронную почту Мантисс пришло письмо. Да такое, что ей стало совсем уж дурно. Адресант будто нарочно назвался знакомым Хельге именем, чтобы поиздеваться над ней. Она знала, что этот человек не мог написать, ведь он был мёртв. Словно передразнивая её недавние мысли о перерождении, сообщение ей слал призрак. Или, что более вероятно, человек, имевший представление о крайне щепетильных событиях, чтобы одним метко выбранным псевдонимом приковать к своему посланию.

«От кого: Грег Биллс».

Оправившись от потрясения, Хельга неодобрительно хмыкнула. А почему уж тогда не Энди Солерс? Её бы сильнее проняло от этого имени. Встряхнувшись, Мантисс прочитала письмо. «Не нужно на него отвечать» – стояло в самом конце, чтобы больно бить по тянущимся к клавиатуре пальцам. «Ваше действие или бездействие и будет служить ответом».

Хельга долго сидела на месте, покусывая заусенцы. Один ободрала до крови, с запоздалым сожалением проследила за проступающей капелькой и пошла промыть ранку. Мантисс удивлялась своему внешнему спокойствию, хотя её подмывало забегать по комнате и закричать что-нибудь бессмысленное.

Спустя полчаса пришёл ответ от доктора Фолкберга. Теперь продуманный до мелочей отказ Хельги не виделся ей такой уж необходимой мерой. Сообщение от «Грега Биллса» смешало её убеждённость с долей сомнений. В нём было столь много редкостных крупиц информации, о которой могли знать лишь единицы, что причислять адресанта к злому шутнику было бы ошибочным. Он был в курсе деталей, доступных избранным. Но даже не это взбаламутило спокойствие Мантисс. Её восхитило, что письмо пришло именно сегодня, конкретно между её кратким сообщением доктору и его ответом. Тот, кто представился покойным, был либо хакером, либо следил за перепиской одного из участников. А поскольку в ноутбук Хельги физически никто не залезал в эти пятьдесят минут, слежке подвергался, очевидно, электронный ящик Фолкберга.

Потребность излить душу и рассказать о насыщенных сутках в очередной раз болезненно ударила Мантисс под дых. У неё были знакомые и даже, в каком-то смысле, друзья, с которыми она иногда виделась в перерывах между сеансами. Или в свободные дни, которых у Хельги оказывалось больше, а вот договориться с вечно занятыми знакомыми было тем ещё испытанием. И ни с одним из них она не могла быть полностью откровенной, а уж тем более поделиться кусочком прошлого, в котором она путешествовала по подземным этажам в компании одержимого злой сущностью тела. Ей так был нужен совет…

Хельга напечатала короткое послание «Грегу», догадываясь, что на её вопрошание никто не ответит. На той стороне молчали, хотя письмо дошло до получателя. Последние сутки походили на глупый розыгрыш, каждый этап которого сводил жертву с ума всё больше.

«Вам нужно ответить на приглашение Патрика Фолкберга», – гласило послание от призрака.

У Хельги разболелась голова, и она приняла ещё одну таблетку. Ей требовалось решить, какой ответ дать доктору Фолкбергу. Следовало помнить, что её ни к чему не принуждали и выбор оставался исключительно за ней. Однако предложение «Грега» оказалось настолько интригующим, что Мантисс начинала чувствовать себя невольницей положения. Что же делать?