Орлы Наполеона

Кажется, последняя реплика Звездилова несколько отрезвила. Отступив на шаг, он перевёл дух и вытер лицо.

– Вот, значит, как, – произнёс угрожающе, задрав бороду. – Говорили мне, что в академии шагу не ступишь, – об завистника споткнёшься. А я, простодушный, и не верил… Ночей не досыпаю, рисую, как проклятый, а тут… а вы… – Оскалился. Почистил колени. – Ну, ничего. Не я первый, не я последний. Рафаэля тоже враги хулили, но всё же пробился, да-с. А вам, господин Белозёров, за удушение русского таланта божьего суда не избежать, так и знайте!

Видимо, под русским талантом Звездилов подразумевал себя.

– Ступайте, господин Звездилов, ступайте, – еле сдерживаясь, попросил Сергей.

Всякое в жизни случалось, но душителем русских талантов ещё не величали и божью кару не сулили.

Шипя в бороду что-то невнятное, Звездилов дрожащими руками засунул в портфель отзыв околоточного надзирателя. Не прощаясь, пошёл к выходу. На пороге вдруг обернулся и негромко произнёс:

– Чтоб тебе в Париже с твоей выставкой в калошу сесть! – (Другое выражение употребил – хуже и крепче.) И уж совсем тихо и яростно добавил: – Ненавижу…

Ахнул дверью.

Сергей мрачно смотрел вслед. Было противно и… жалко. Но больше противно. Очень ему не понравился прощальный взгляд Звездилова. Горело в глазах живописца безумное желание мести. Проклял взглядом-то. И Париж не постеснялся приплести, мерзавец…

В просторном кабинете с задёрнутыми шторами, под уютный треск поленьев в большом камине, неторопливо беседовали двое хорошо одетых мужчин, один из которых, постарше, вопросы задавал, а второй на них отвечал. Оба сидели в глубоких креслах. Рядом расположился столик с коньяком и фруктами. Безобидный диалог собеседников на самом деле имел скрытый смысл, понятный лишь им двоим.

– Так что же, вы полагаете, что господин Белозёров именно тот человек, который нам нужен?

– Уверен, что да.

– Обоснуйте.

– Это очень интересная личность. Я бы сказал, незаурядная. Безусловно, известная, и, что важнее всего, пользуется расположением императора.

– Из чего это следует?

– Два года назад Александр доверил Белозёрову написать собственный портрет и остался работой весьма доволен. Вероятно, именно поэтому минувшей осенью Белозёров был назначен президентом Российской академии художеств.

– Сколько же ему лет?

– Тридцать четыре.

– И в эти годы он уже президент академии?

– Точно так. Я же говорю, что без благоволения императора это было бы невозможно. Разумеется, Белозёров талантливый художник, известный портретист и так далее. Но главное, – протекция Александра.

– Что ещё о нём известно?

– Честен, храбр, прямодушен. В обществе уважаем. Любящий муж и отец трёх сыновей. В молодости окончил военное училище, после чего некоторое время служил в гусарском полку в чине поручика. В отставку вышел рано и всецело занялся живописью. Прошёл двухлетнюю стажировку в Италии от академии художеств. По возвращении домой быстро выдвинулся в число ведущих российских мастеров.

– Постойте… Учёба в Италии, говорите?

– Именно так.

– Но ведь, насколько известно, от академии там стажируются считаные люди. Это серьёзная привилегия, кстати, довольно обременительная для казны.

– Думаю, что да.

– Каким же образом отставной поручик, ничем себя ещё не проявивший, удостоился такой чести?

– Вероятно, своим несомненным талантом.

– Талантливых людей немало, а казённых денег на всех не хватает. Опять-таки, назначение президентом… Действительно, можно с уверенностью предположить личную протекцию императора. А значит, некие особые отношения между Белозёровым и Александром. Чертовски интересно. Знать бы, на чём они основаны, кроме таланта художника.

– Я тоже об этом думал. В смысле, об особых отношениях. И мне кажется, что это обстоятельство делает кандидатуру Белозёрова для нас ещё интереснее.

Младший из собеседников поднялся, разлил коньяк и протянул рюмку старшему.

– Благодарю.

Старший задумчиво поднёс рюмку к выцветшим, морщинистым губам, вдохнул благородный аромат. Сказал мечтательно:

– Божественный напиток! Нырнуть бы в глубь веков, найти того винодела, кто его придумал, и обнять…

– Так что с Белозёровым? – напомнил младший.

Старший выдержал паузу.

– Убедили, – твёрдо сказал наконец. – Его кандидатуру я поддержу. И за это можно выпить.

Отхлебнув, поставил рюмку на столик и наклонился к молодому собеседнику. Обронил:

– Действуйте.

Глава вторая

Пожелав Сергею провала его парижской выставки, Звездилов ткнул в больное место. Не будем скрывать: Белозёров (признанный мастер!) сейчас волновался, словно новобранец перед первым сражением. Его полотна, созданные в традициях классической живописи, – как примет их Париж, переживающий страстное увлечение новыми веяниями?

Импрессионисты смело экспериментировали и с формой, и с цветом. Размытые очертания фигур и предметов, грубый мазок, эксцентричный колорит… нет, до таких высот Сергею было далеко. Да он к ним и не стремился. Ренуару и Моне он предпочитал Тициана и Боттичелли. Для себя он раз и навсегда выбрал традиционную манеру. Хотя и признавал безусловное право художника на собственный стиль.

Самое интересное, что ещё месяц назад о выставке своих работ в Париже он и не думал. Всё изменило неожиданное приглашение к Победоносцеву.

Их связывало многое…

Обер-прокурор Святейшего синода и член Кабинета министров Российской империи Константин Петрович Победоносцев справедливо считался ближайшим сподвижником императора. Именно он много лет назад привлёк отставного гусарского поручика Белозёрова к расследованию страшных событий в Гатчине, которые завершились попыткой цареубийства. Предотвратив его, Сергей был тяжело ранен и выжил чудом.

Потом Победоносцев вновь попросил Сергея о помощи. Возникло подозрение, что катастрофа царского поезда возле станции Борки, вопреки официальной версии о технических неполадках, была вызвано взрывом английской бомбы, которую заложил русский народоволец-террорист. Сергей включился в расследование и сумел сорвать второе покушение на Александра. Британская разведка планировала взорвать царскую яхту в Балтийском море, – и ведь почти удалось…

Бог, как известно, троицу любит. Спустя год после «английского дела» волей судьбы Сергею довелось выручить императора вновь. Рискуя головой, он раскрыл подготовку государственного переворота, в результате которого Александр должен был лишиться трона и, возможно, жизни. После этого трижды спасённый император назвал Белозёрова своим талисманом[3].

Невероятные события, героем которых с подачи Константина Петровича стал Сергей, связали его с обер-прокурором дружбой, – насколько вообще можно говорить о дружбе между первым сановником империи и художником. Именно Победоносцеву Сергей был обязан своей карьерой. Заметив талант отставного гусара, Константин Петрович настоял, чтобы его отправили учиться живописи в Италию. Одновременно благодарный Александр щедро вознаградил Белозёрова за своё спасение. Сергей смог жениться на любимой девушке, стал популярным художником… а теперь вот и президентом академии… – словом, жизнь складывалась на зависть многим, и, если разобраться, сегодняшний успех уходил корнями в первую, уже давнюю встречу с Победоносцевым перед гатчинским расследованием. Правда, успех этот был сполна оплачен смертельным риском и собственной кровью…

Но не суть.

С Победоносцевым встретились в необъятном обер-прокурорском кабинете синодального дворца на Сенатской площади. Потчуя чаем и благожелательно поглядывая из-под очков в тонкой железной оправе, Константин Петрович расспрашивал Белозёрова о семье, о делах в академии, о творческих планах. И чем дольше расспрашивал, тем больше Сергей недоумевал. Победоносцев – человек сверхзанятой и просто так, на чаёк, в гости звать не будет. Стало быть, в этот мартовский день речь пойдёт о каком-то деле. Чем же он, Белозёров, может быть полезен на сей раз? Цареубийц вроде бы уже всех истребили…

– А что, Сергей Васильевич, как вы относитесь к Франции? – неожиданно спросил Победоносцев, остро взглянув на гостя.

Вот те на! А какая, собственно, разница, как он относится к Франции? Ещё спросил бы, нравится ли ему Эфиопия.

– Нормально отношусь, – коротко ответил Сергей, пожимая плечами.

Можно было бы, конечно, рассказать, как в молодости зачитывался книгой про трёх мушкетёров сочинителя Дюма и с тех пор заочно влюбился в Париж. Но можно было бы рассказать и другое: отец Сергея, майор артиллерии, был тяжело ранен, обороняя в Крымскую войну Севастополь, осаждённый французскими батальонами… Так что насчёт отношения в двух словах и не скажешь.

– А за международной политикой следите? – продолжал расспрашивать Победоносцев.

– Ну, так, в общих чертах…

– Ясно. Тогда слушайте.

Международную ситуацию Победоносцев изложил сжато и просто.

В Европе запахло порохом. Германия вновь готовится напасть на Францию, не добитую во Франко-прусской войне двадцатилетней давности. Крупнейшие европейские державы, Италия и Австро-Венгрия, образовали вместе с Германией тройственный союз, Великобритания держит нейтралитет, фактически выгодный тевтонам. Франция же, развиваясь экономически, в военном отношении сегодня слаба. В поисках союзника и гаранта своей безопасности она обращает взгляд на Россию.

– Нам, в свою очередь, союз с Францией нужен, – неторопливо говорил Победоносцев, протирая очки бархатной тряпочкой. – Не буду говорить о политических выгодах, это тема долгая. Скажу об экономике. Французские банки трещат от денег, а нам их остро не хватает. Например, для строительства Транссибирской магистрали требуются многомиллионные вложения, но внутри страны свободных денег в таком объёме нет. Та же самая причина сдерживает развитие военно-морского флота и других отраслей.

– А Франция, значит…

– Совершенно верно. В обмен на заключение союзнического договора она готова предоставить нам крупные займы. Собственно, первые кредиты мы получили ещё четыре года назад, но это лишь начало. Сегодня обе державы готовы идти дальше и скрепить отношения документально.

– Сложно будет, Константин Петрович, – заметил Сергей, с интересом слушавший Победоносцева.

– Почему вы так решили?

– Да ведь Франция республика, а Россия монархия. Поддержит ли народ и общество такой союз, – это вопрос. Поди объясни каждому про выгоды и кредиты. Я уж молчу, что у нас Крымскую войну ещё не забыли. (Победоносцев медленно, словно нехотя кивнул.) А французы? Думаете, не помнят, как мы Наполеона расчихвостили и Париж взяли? Сомневаюсь я… Ну, как такое друг другу простить? На это века нужны.

Узкие губы Победоносцева тронула улыбка, хотя глаза оставались вполне серьёзными.

– Всё верно, Сергей Васильевич. И всё непросто. И если при всех обстоятельствах государь готов заключить с Францией договор, то лишь в силу крайней необходимости. Случись война, мы будем не одиноки, как в Крымскую кампанию. Я уже не говорю про экономическую пользу от будущего союза… Но!

Обер-прокурор подался вперёд, сухие тонкие пальцы сильно сжали ручку кресла.

– Именно для того, чтобы не дразнить общественное мнение обеих стран, договор готовится в полной тайне. И в дальнейшем афишированию не подлежит. На этом настаивает государь, с этим согласен и французский президент Карно. А уж военная конвенция, прилагаемая к договору… Уровень её секретности беспрецедентен. Император предупредил правительство Франции, что в случае разглашения тайны союз будет расторгнут.

– Даже так?

– Именно так, – отрезал Победоносцев.

Сергей ощутил неловкость. С государственной тайной он соприкасался не раз. (Собственно, все покушения на Александра, предотвращённые им, и были государственной тайной высшего уровня.) И всякий раз Белозёров вспоминал народную мудрость: меньше знаешь – крепче спишь… Зачем сейчас Победоносцев рассказывает ему о будущем франко-русском договоре с военной конвенцией в придачу?

Наверно, этот вопрос был написан на лице, потому что обер-прокурор, усмехнувшись, произнёс:

– Бьюсь об какой угодно заклад, Сергей Васильевич, что привёл вас в недоумение. Зачем вам международная политика? К чему я вообще затеял этот разговор?

– Теряюсь в догадках, – сдержанно сказал Сергей.

– Это было необходимое предисловие. Для понимания общей ситуации… А теперь о деле. – Выдержал паузу. – Сближению экономическому и военному должно сопутствовать сближение культурное, духовное. Вот вы нам его и обеспечите.

– Кто, я?!

– Вы, вы.

Белозёров внимательно посмотрел на обер-прокурора. Вроде не шутит. Лицо спокойное, взгляд невозмутимый… Впрочем, шутником Победоносцев никогда не был, – не тот человек, не то положение.

– Каким же образом я могу сблизить Россию и Францию? – спросил Сергей осторожно.

– Своим искусством, конечно, – ответил Победоносцев не раздумывая. – Кстати, имейте в виду, инициатива нашего разговора принадлежит государю. (Перевёл взгляд на большой портрет императора, висевший на стене.) Он считает, что эта миссия вам по плечу. Со своей стороны, я считаю точно так же.

Собственно, идея Александра была проста.

Он полагал необходимым наладить культурный обмен между Россией и Францией – как необходимый элемент нарождающихся союзнических отношений. Первым шагом должен был стать визит президента Российской академии художеств во Французскую академию изящных искусств с выставкой своих работ. Представить парижской публике русскую живопись, мало известную в Европе, на примере своего личного творчества – такова была задача Сергея. Так решил император.

– С французской стороной вопрос в принципе согласован, – подытожил обер-прокурор. – Вас ждут в середине апреля. На сборы и подготовку выставки есть пять недель. Управитесь?

– Да я-то управлюсь, но…

– Говорите, говорите.

– Неожиданно как-то всё. И потом, не лучше ли организовать общую выставку? Чтобы не только мои работы, но и Саврасова, Коровина, Поленова, Шишкина? Врубель, опять же, чертовски интересно пишет… И вообще, мало ли талантливых мастеров!

Победоносцев отрицательно качнул головой.

– Предложение насчёт общей выставки хорошее, – даст бог, доживём и до неё. Но государь хочет, чтобы первой ласточкой стала именно ваша экспозиция. И не надо думать, что причиной тому лишь его симпатия к вам. Эмоции здесь вообще ни при чём. А вот вкус у него отменный, и в живописи разбирается. При этом ваш талант ценит высоко. Так что собирайтесь, Сергей Васильевич, собирайтесь. – Словно подводя черту разговору, обер-прокурор поднялся и посмотрел на Белозёрова сверху вниз. – Считайте, что поручение государственное и чрезвычайно ответственное.

Такие дела…

Прямо от Победоносцева Белозёров поехал в Министерство иностранных дел. Именно оно занималось организацией поездки и выставки. Сергея принял начальник европейского департамента Неделин, с которым они и оговорили все детали, – что и как. В качестве переводчика и помощника Белозёрова должен был сопровождать молодой сотрудник министерства Долгов. Сергей тут же решил, что с ним поедет его личный секретарь Фалалеев. Неделин не возражал. Он вообще со всем соглашался, зная, чей волей художник Белозёров направлен в Париж. И лишь когда Сергей высказал своё главное пожелание, чиновник замялся. В первоначальную диспозицию, согласованную с французами, пожелание никак не вписывалось.

После разговора с обер-прокурором, немного придя в себя от предложенной чести (правда, сопряжённой с немалой ответственностью), Сергей решил, что сам бог велел совместить приятное с полезным. Когда он ещё попадёт во Францию? А с юности, после «Трёх мушкетёров», мечталось побывать в средневековом французском замке, побродить по его залам и коридорам, запечатлеть мрачное величие феодальной цитадели, хранящей память о кровопролитных сражениях, храбрых воинах и прекрасных дамах…

Разумеется, всю эту лирику он оставил при себе. А Неделину сказал, что после открытия выставки хотел бы задержаться во Франции на две-три недели – съездить в какую-нибудь из провинций на этюды.

– Придётся сроки согласовывать заново, – сказал чиновник, озабоченно поглаживая холёную бородку. – Французы-то вряд ли откажут, но для дипломатического запроса время потребуется, потребуется… А какая провинция? Что вы хотите рисовать?

– Провинция любая, на их выбор. Важно, чтобы на местности был феодальный замок, деревушка живописная, ну, и природа красивая. Всё это напишу, а потом добавлю виды Парижа, и сложится французский цикл, – внушительно объяснил Сергей.

С уважением посмотрев на художника, Неделин обещал провинцию устроить.

А назавтра Сергею протелефонировал генерал Ефимов и позвал встретиться в ресторане Серебрякова на Адмиралтейской улице. Встречались они там не раз, – ресторан был малоприметный и тихий, а кормили хорошо. В отдельном кабинете ничто не мешало приватному разговору.

Товарищ начальника отдельного корпуса жандармов Виктор Михайлович Ефимов вместе с Белозёровым расследовал «английское дело», а затем и попытку государственного переворота. Серьёзный был человек (что, впрочем, вытекало из его звания и должности), но главное, – с умом и душой. Сергей Ефимову симпатизировал, встречался охотно, даром что был тот на добрый десяток лет старше. В свою очередь, Виктор Михайлович высоко ценил дедуктивные способности Белозёрова и не раз приглашал на службу, обещая хорошую должность и достойное жалованье. Шутил, конечно. А может, и не шутил. Человек, сорвавший три покушения на императора, дорогого сто́ит. Его бы к себе поближе…

В кабинете официант проворно украсил белую скатерть закусками и графинчиком.

– Во Францию собрались, Сергей Васильевич? Да ещё с выставкой? – как бы между прочим осведомился Ефимов, разливая коньяк. Однако, судя по жёсткому прищуру маленьких глаз под редкими светлыми бровями, вопрос был не случайный.

Сергей хмыкнул.

– Скорее уж меня собрали…

Озадачил Виктор Михайлович. Каким боком выставка заинтересовала российскую разведку, коей ведал Ефимов?

– Знаю, знаю, так решил император. Константин Петрович всё пояснил. – Генерал поднял рюмку с янтарным напитком. – Ну, за ваш успех!

Выпив, закусили: Сергей белорыбицей, Ефимов бужениной. Говорят, правда, что коньяк надо закусывать лимоном или фруктами, – ну, да это гурманские предрассудки. Чем организм подсказал, тем и закусывай.

– Насчёт поездки я, собственно, и хотел с вами поговорить, – сообщил Ефимов, вытирая салфеткой рот.

– А что с ней не так?

– С ней всё так. Дело государственное. А вот во Франции прошу постоянно быть настороже. – Пристально посмотрел на Сергея. – Отнеситесь к этому серьёзно. Надо быть готовым к любой неожиданности.

– Загадками говорите, Виктор Михайлович.

– Да уж какие тут загадки…

Внимательно слушая генерала, Сергей с каждой минутой мрачнел – его представления о французах и Франции оказались не слишком достоверны. Чтобы не сказать, далеки от реальности.

В ту пору наш соотечественник ехал в Париж с душой нараспашку. Уверен был, что если русские любят Францию, то и французы любят Россию. Теперь же, во время сближения стран, профранцузские симпатии в обществе усилились многократно. Увлечение галльской культурой и языком стало повсеместным.

А вот французы открывать нам свои объятья отнюдь не спешили. Россия интересовала их лишь как защитник от возможного нападения Германии и плательщик процентов по русским государственным займам, сделанным во Франции. Российские газеты взахлёб писали о сердечном союзе двух наций – и напрасно. Обычный средний француз (а такие, понятно, составляли в народе большинство) считал русских мужичьём, варварами, дикарями. О России говорили так: «Дрянь страна»…

Тут Сергей не выдержал – перебил.

– Прямо так и говорят? Что-то уж очень мрачная картина у вас получается, Виктор Михайлович. Не обижайтесь, но сдаётся мне, – с перебором.

– Никакого перебора, – твёрдо сказал Ефимов и даже пристукнул кулаком по столу. – Сведения достоверные – из посольских сообщений, из донесений наших… гм… служб. Из года в год получаем. И путешественники после возвращения много чего рассказывают. – Положил в рот кусок расстегая, прожевал. Потянулся к графинчику. – Но это ещё так, присказка.

– Интересно… А что же тогда сказка?

Генерал выдержал паузу.

– Бонапартисты, – сказал, как гвоздь вколотил.

По сведениям разведки, во Франции существовала обширная прослойка людей, которые ненавидели Россию и русских по идейным, так сказать, соображениям. Бонапартистов по головам никто не считал, но очевидно, что было их немало. Культ Наполеона, возникший шестьдесят лет назад, никуда не делся и с годами не ослаб. Его приверженцы крепко помнили, что солнце императора закатилось именно в далёкой России, перемоловшей великую армию. Всё русское бонапартисты встречали в штыки, а сближение со страной-обидчицей считали оскорблением и предательством национальной памяти.

– Теперь представьте, что в Париже открылась ваша выставка, – неторопливо продолжал Ефимов, закуривая длинную папиросу «Дукат». – С учётом ситуации – это событие не только художественно-культурное, но и политическое. Как отреагируют бонапартисты? Вполне можно предположить, что попытаются её сорвать, причём каким-нибудь подлым образом.

– Это каким же, к примеру?

– Варианты разные. Например, на открытие придёт десяток-другой молодчиков. С виду приличные люди, в сюртуках, а под сюртуками ножи. И по сигналу вожака кинутся резать полотна. Или начнут обливать картины чёрной краской. Ну, место проведения, сиречь Академию изящных искусств, жечь или взрывать, скорее всего, не станут, – всё же национальное достояние…

– И на том спасибо, – буркнул Сергей, которому расклады Ефимова очень не понравились. – Ну, и чего они этим добьются?

– Как это, – «чего»? Во-первых, плюнут в Россию. Для них сейчас это особенно важно. Будущий договор держится в строгом секрете, но общее сближение стран ведь не скроешь. Для бонапартистов оно, как серпом по причинному месту. Гадить будут, где смогут. – Ефимов отодвинул пустую тарелку и откинулся на спинку стула. – А во-вторых, им важно себя показать. В нашем посольстве полагают, что в ближайшее время бонапартисты наконец сорганизуются в некую партию, которая пойдёт на следующие выборы с оч-чень хорошими шансами победить. Не дай бог, конечно… Тогда Францию потеряем. Этим господам проще с немцами и австрийцами договориться, чем с нами дело иметь… Так-то, Сергей Васильевич.

Сергей мрачно крутил в пальцах спичечный коробок. С почётной и престижной культурной миссией оказалось всё не так просто. Ну, ещё одна выставка (пусть даже зарубежная), – сколько их уже было и сколько ещё будет! Но вот эти политические осложнения, чреватые угрозой его полотнам… И как себя вести в случае инцидента? Начистить рыло бонапартистской шпане – дело нехитрое, но не аукнется ли это дипломатическим скандалом? И к лицу ли такие резкие действия президенту академии? Чёрт знает, что такое…

– Не обрадовали, Виктор Михайлович, – откровенно сказал Сергей, наполняя рюмки. – Я себе поездку представлял как-то по-другому. Не привык я за собственные картины дрожать. Не за себя, заметьте, – за картины… Константин Петрович ни о чём подобном не говорил.

Ефимов слегка улыбнулся и тут же посерьёзнел.

– Ну, Константину Петровичу вдаваться в оперативные детали не по рангу, – веско заметил он. – Обер-прокурор мыслит государственными категориями. А моё дело сугубо практическое – предвидеть нежелательные последствия событий и, по мере возможности, предотвращать…

– Ну, и как думаете предотвращать в нашем случае?

Поднявшись, Ефимов сильно потянулся, однако, засиделись. Тёмно-серый пиджак, ладно облегавший коренастое, крепкое тело, угрожающе затрещал. Сергей вдруг подумал, что за годы общения с генералом ни разу не видел его в мундире. Штатские костюмы-тройки, и всё. Служба такая…

– Ну, подробности я раскрывать не буду, они вам ни к чему, – обронил Ефимов. – Скажу только, что мы сейчас довольно тесно сотрудничаем с их спецслужбой Сюрте. По поводу вашей выставки был у нас обмен мнениями. Французы тоже понимают возможный риск и обещают предпринять все необходимые меры безопасности. Посмотрим…

В голосе генерала прозвучал некоторый скепсис, Сергеем замеченный.

– Думаете, не справятся?

– Да не то чтобы не справятся… Организация вполне серьёзная, – задумчиво произнёс Ефимов. – В другом дело. – Снова сел и наклонился к Сергею. – О мере влияния бонапартистов мы можем только гадать. По некоторым сведениям, они есть во многих министерствах и ведомствах. И сами, и симпатизанты их… Чиста ли от них Сюрте женераль? И как себя поведёт в критической ситуации, буде таковая случится?

В кабинет с деликатным стуком заглянул официант.

– Угодно ли что-нибудь ещё, господа? – спросил, глянув на оскудевший стол.

– Спасибо, любезный, уже ничего, – сказал Сергей, доставая бумажник и жестом останавливая генерала, потянувшегося в карман с той же целью. – Ты нам счёт принеси.