Ловец удовольствий и мастер оплошностей

– Нет-нет, не торопитесь, – остановил я всех. – Я схожу за машиной, она в улочке рядом. Я подъеду прямо сюда. – Я показал на стоянку возле булочной.

Элен приблизилась к нам. И вдвоем мы направились за машиной.

И уже через четверть часа мой рыдван выруливал под команды навигатора по узким улочкам в сторону центра Канн, чтобы оттуда попасть в отель, находившийся в противоположном предместье города.

Элен, сидевшая от меня справа, или уж действительно Леся, как звала ее матушка, то и дело опасливо косилась на меня краем глаза. Имя «Леся», хотя и непривычное для моего слуха, мне очень нравилось. Оно отдавало чем-то лесным, свежим, чуть ли не росистым, как мне вдруг чудилось. По улицам Канн катать в моем стареньком английском «ягуаре» трех монахинь из Белоруссии. Да еще и без страховки… Случалось ли со мной что-то более необычное за всю мою жизнь? Это был какой-то экстрим. Но в ту минуту я никому не смог бы этого объяснить. Казалось, Элен всё это чувствует, поэтому и косилась на меня с вопросительным пониманием.

Когда я притормаживал на светофорах, взвизгивал ремень генератора. Похоже, ослаб, растянулся. В зеркало заднего вида я видел, что звук вызывает у пассажирок озабоченность. И был вынужден объяснить, что в этом нет ничего страшного, что это не поломка. И чтобы чем-нибудь их отвлечь, успокоить, я включил радио.

Что-то неожиданно громыхнуло, вдребезги рассыпалось и заполнило салон машины. И уже трудно стало не узнать знакомый, сто раз уже слышанный пассаж из Брамса…

* * *

Из Канн или из Канна… – как правильно писать название города, за годы, прожитые во Франции, я так и понял, но по старинке предпочитал Бунинский вариант «Канны», – мы выехали на закате. Движение на дороге к этому времени вроде бы рассосалось.

Рыдван налегке взлетел на автотрассу. От диска заходящего солнца, похожего на апельсин, с трудом удавалось оторвать глаза. Жара еще не спала. Но ветерок, на скорости врывавшийся в приспущенные окна, насыщенный терпкими вечерними запахами, уже не был горячим. За что Прованс можно полюбить, так это за воздух, за ветер, за запахи сухостоя, поднимающиеся от земли. Несравнимые ни с чем на свете, на закате они чувствуются повсюду, стоит отдалиться от городских застроек на несколько километров. Дышать всегда хотелось в полные легкие, с запасом. Но и это не помогало надышаться…

По приезде на подворье, уже во тьме кромешной, как только я увидел через витраж ресторанчика моих хлебосолов, суетящихся между столами, где, несмотря на поздний час, не было свободного места, я решил не беспокоить их с ночлегом, не просить о свободном номере. На худой конец я мог переночевать в пустовавшей студии, она всё равно уже числилась за Колей и напарником. Гостью я решил поселить в своей спальне.

Я показал Элен ванную рядом с кухней и на сегодня предложил ничего не готовить, возиться на кухне в этот час было поздно. Мы вполне могли скромно поужинать в ресторанчике. Еще полчаса, и народ разъедется. Герта вполне могла предложить что-нибудь легкое: суп-пюре на французский манер или салат с сыром.

Идти ужинать мы договорились через двадцать минут. И едва я извлек из шкафчика бутылку со скотчем, о глотке которого думал уже целый час, лед и стакан, чтобы посидеть в ожидании Элен на улице за садовым столиком, как телефон ее, оставленный тут же, ожил и стал передвигаться к краю стола. Я схватил его, опасаясь, что он упадет. Сработала опция «ответить, нажав на любую кнопку»…

Ей звонила сестра Ольга. Моему голосу она немного удивилась. Сестра беспокоилась. Хотела знать, как она добралась и как устроилась…

Я накрыл завтрак в саду под зонтом, на своем законном пятачке газона, скрытом за зарослями кустов. Приготовил и чай, и кофе. Поджарил хлебцы. Сварил четыре яйца всмятку. Принес на улицу сыр, черничное варенье, апельсиновый джем.

С утра пораньше припекало. И всё опять вокруг стрекотало. Не так оголтело, как ночью, но с той же неутомимостью. К какофонии невозможно было привыкнуть, я не переставал в нее вслушиваться.

Планов на день я не строил. Я даже не знал, когда гостья встанет. Ужин в ресторанчике нам достался легкий: известное на юге блюдо с дурацким названием «рататуй» (тушеные баклажаны с кабачками и томатами) и зеленый салат. Спать мы отправились не поздно, еще не было полуночи. Правильнее всего, конечно, сразу ехать купаться. Но мне не хотелось ничего гостье навязывать. И я просто сидел и ждал.

Я очень удивился, когда силуэт Элен показался на аллее, ведущий на подворье от главных ворот. В джинсах и в чем-то светлом, легком, со светлой панамой на голове, она шла во двор с улицы и меня увидела не сразу.

Оказалось, что встала она в восемь и решила сразу прогуляться.

– А вы давно встали? – Она приветливо улыбалась.

– Нет… то есть да. Сижу вот, боюсь вас разбудить.

– О, простите, – растерялась она. – Я ведь рано встаю. А пока жила эти дни в Канне… Там, в монастыре, рано встают. Вот и я за эти дни… Привыкла.

– Не завтракали?

– Нет.

– Тогда садитесь. Остыло уже всё.

Как я и предполагал, она предпочитала чай. От яиц отказалась. А вот хлебцы, которые я извлек из тряпичной салфетки, успевшие остынуть, ела с удовольствием, без джема и без варенья, намазывая их тонким слоем сливочного масла.

– Коля с Андреем купили билеты. Они приедут в девять тридцать, – сказала Элен. – Поздно? Других поездов не было. Да и этот с пересадкой.

– Через Лион?

– Через Марсель.

– Отлично. В Ниццу приедут в половине десятого? – уточнил я.

– Да… Придется за ними ехать.

– Не волнуйтесь. День приезда – есть день приезда. Всегда так получается. Иначе выезжать нужно бог знает во сколько. Я всегда добираюсь только вечером, сколько ни планирую… Вы купаться не хотите?

Она взглянула на меня с некоторым испугом. Но затем благодарно, как ребенок, кивнула и спросила в свой черед:

– У вас никаких нет дел?

– Какие здесь дела? В Каннах вы ни разу не купались за эти дни?

– Один раз, вечером. Вода была… не то чтобы очень теплая.

– Должна быть теплая… Это от течений зависит, от погоды. В разные дни по-разному. В районе Кап-Ферра уже были когда-нибудь?

– Не-а.

– Можно туда поехать. Это выше по побережью, в сторону Италии. Там есть бухты, спокойные пляжи. Не думаю, что людно… Позавтракаем, я поговорю с хозяевами, и можно ехать… Я знаю бухту с красивым названием, – добавил я. – В переводе значит Муравьиная.

– Правда красиво. Поехали, – одобрила она. – Я буду рада, вы же знаете.

* * *

Все автостоянки, расположенные рядом с небольшим портом и пляжами, оказались битком переполненными. Это был плохой знак. На пляже могло оказаться людно.

По тесным жарким улочкам приморского поселка Больё пришлось петлять еще несколько минут. Безрезультатно. Мест для парковки не было и здесь. Продолжать кататься по улочкам при таком солнцепеке уже не было сил. Я уткнул «ягуар» капотом в палисадник, на подъезде к чужим воротам, в надежде, что вилла не принадлежит каким-нибудь обидчивому нуворишу, как нередко случалось в здешних краях, которые чуть что вызывают эвакуатор. Однако минуту спустя, увидев на соседней улочке наряд полицейских на велосипедах, я решил запарковаться как следует, чтобы мы не оказались позднее без машины. Вот тогда уж приключений точно не оберешься. Сегодня это было бы совсем некстати.

Высадив Элен с пляжными вещами перед скамейкой, я попросил ее подождать здесь несколько минут. Машину мне удалось оставить не так далеко, но уже за чертой Больё. Я вернулся пешком только минут через двадцать.

Мы прошли в самый конец полукругом открывающегося пляжа. Я предложил остановиться около островка с выгоревшей травой, в тени зарослей. Побросав пожитки на песок, сероватый и перемешанный с крошевом ракушек, я расстелил полотенца и сел на песок, не раздеваясь.

Лучше было дать ей возможность адаптироваться, побыть одной. И я решил сходить взглянуть на новостройки, видневшиеся за деревьями, которых раньше здесь не было. Я пообещал скоро вернуться и направился через пляж к порту…

Когда через четверть часа я вернулся, Элен сидела на полотенце в одном светленьком бикини, прикрывая плечи футболкой, в панаме и в черных очках. Она смотрела на меня немного умоляюще.

Чтобы помочь ей, да и себе тоже, избавиться от неловкости, я скинул с себя поло и, оставшись в одних джинсах, босяком, стал болтать о чем попало – о юге, о своих многолетних паломничествах в эти места и еще, кажется, о Бретани, которую в первые годы жизни во Франции я ценил больше, чем Лазурный берег; Бретань в то время еще не успела превратиться в сплошной морской курорт, а на диких пляжах глаза не мозолил зеленый «салат», как сегодня, из тухнущих водорослей.

У нее была правильная фигура, немного угловатое тело с приподнятыми белыми плечами и стройным, совсем юным станом, с широковатыми бедрами, впалым животом и с необычно тонкими хрупкими стопами. Она была стройна и, конечно, знала об этом. Немного стыдясь своей наготы, Элен старалась чем-нибудь прикрыться, футболкой или полотенцем, под предлогом того, что быстро обгорает от столь резкого морского ультрафиолета. Я смущал ее своим присутствием.

Я разделся, кто-то же должен первым пойти искупаться.

Уже из воды я увидел, как Элен направилась к прибою в своем светленьком бикини. Вынужденная без очков щуриться от солнца и сияя безудержной улыбкой, она осторожно, как цапля, зашла в воду, освежила рукой не грудь, не плечи, как делают русские, а помочила ладошкой затылок – совсем уже по-французски. И сразу плюхнулась в воду рядом с резвящимися в волнах детьми.

Она подплыла ко мне с прилизанной головой, восторженная и совсем раскованная.

– Какая вода! – сказал я.

– Чудная… соленая.

– Море… – Я показал в мутновато синеющую даль.

Она стала смеяться. И в следующий миг она энергичным кролем поплыла вдоль берега, счастливо морщась от своих усилий.

Отдышавшись, я предложил плыть обратно. И она опять была впереди. Стараясь не отставать от нее, я плыл рядом, орудовал руками изо всех сил, и это было нелегко. Элен хорошо плавала.

Мне мучительно хотелось есть. И я предложил пойти поискать вместе простенький ресторанчик. Рядом с пляжем их было немного. Два или три, не считая многочисленных закусочных, но в них я не ориентировался, да и хотелось нормальной еды.

– Вы идите. Мне не хочется, – отказалась она.

Я вопросительно развел руками.

– Вы за меня постоянно платите, – смущенно добавила она. – Это как-то… неправильно. Я правда не голодна. Вы не обижайтесь.

– Нет-нет, Элен. Не старайтесь меня убедить, что я должен сидеть перед тарелкой один. Я и так всегда один обедаю.

Она взглянула на меня с упреком.

– Просто так посидите. Бокал вина выпьете.

– Опьянею.

– Ну, воды минеральной? Салат закажете. Зеленый. Без ничего, если хотите. А я… мне нужен обед сегодня. Вчера я питался бутербродами.

Она колебалась.

– Один салат, – сдалась она.

– Ну вот и отлично. Там, может, и нет ничего другого. Посмотрим.

Мы заняли столик в тени с видом на море. Ресторан оказался переполнен. Столы, слава богу, не липли один к другому, тесноты не чувствовалось. Я заказал стейк с салатом. Элен – салат с кусочками сыра.

Стейк принесли огромный. К запотевшему стакану белого «Кот-де-Прованса», на который я всё же уговорил ее, она не притрагивалась, обходилась газированной водой с лимоном. Мне пришлось попросить для себя еще и четвертной кувшинчик красного вина. Есть и пить хотелось ненасытно. Под конец я заказал кофе и десерт – две порции грушевого пирога. Под елями за ресторанным столиком мы просидели часа полтора.

Купаться сразу не хотелось. На пляже Элен достала из сумки книгу рассказов Карен Бликсен и погрузилась в чтение. Я же, прикрывшись полотенцем, чтобы не обгореть, глазел сквозь черные очки по сторонам, то и дело останавливал глаза на ее хрупких стопах, которые она составила на песке носками внутрь. То и дело проклинал себя за это. И кажется, ровным счетом ничего больше не хотел от жизни. Такое со мной случалось не часто.

– Вы на лыжах умеете кататься? – спросила она.

Я задумался.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Так… Вдруг подумала. Зимой я очень люблю лыжи. У нас в семье все катались. Ходить на лыжах – это как плавать.

– Это где, в Белоруссии?

– Нет, еще с Сибири.

Но она уже рассказывала, что в Минске у нее много родственников по отцу, все ее дяди и тети, хотя сам отец был всё же не немцем, как мама, а русским, родом из Сибири. В Минске она училась в старших классах. Поэтому и теперь бывала там часто. Однако никакие подробности не могли утолить моего любопытства, всё это было слишком ново, непривычно.

– Ну, вот вы опять… Думаете, что там папуасы живут какие-нибудь, – немного обиделась она. – Очень даже нормальные люди. Как везде. Они более русские, чем русские. Но это не Москва, конечно. Там люди проще. Я люблю туда ездить.

– Отсюда, из Парижа, в Минск поедите?

– В Москву.

– К дочери?

Она кивнула.

– Скучаете?

Она вздохнула.

Помолчав, я спросил:

– И как же вам удается с ними поддерживать такие отношения? То Москва, то монастырь. Там ведь и правила, наверное, строгие. Ваша свобода не претит никому?

– Что вы! Там все свои. Они меня терпят, не торопят… Претить, торопить, терпеть… – передразнила она нас обоих и рассмеялась.

– Не торопят? То есть – куда не торопят? – переспросил я после заминки.

– Ну, ведь монастырь женский для того, чтобы жить в нем, остаться, – с робостью ответила Элен.

– Понимаю… – Но я опять недоумевал, до глубины души. – И они верят, что с вами это произойдет, что ли?

Она вскинула на меня вопросительный взгляд. И я понял, что не стоит в тему углубляться. Пришлось бы опять о многом расспрашивать. О дочери. О планах на жизнь. Возможно, она и сама не знала, к чему всё идет.

– Одна моя тетя жила у них… Долго, с самого начала. Она приняла монашество… Но умерла, – сказала Элен. – Ее там любили. Ну, вот так и получилось… Вы знаете, я туда приезжаю, останавливаюсь у них и… Всё так просто сразу становится. Тихо. Никуда не тянет. Не знаю, как это объяснить. Так получилось…

* * *

Андрей, напарник Коли, оказался старше его лет на десять, за старшего он и держался. Крепкого сложения, как и Коля невысокий, коренастый, Анди – так звал его Коля – молчаливо улыбался, пока мы вчетвером направлялись сначала к кассовому залу, чтобы Элен могла купить себе билет на поезд, на послезавтра, как она планировала, а затем на автостоянку к машине.

В городе было очень душно. Окна в машине пришлось оставить на ходу открытыми. Шум ветра, особенно на скорости, не давал разговаривать. Но доехали мы быстро. Уже через сорок минут я вырулил между машинами постояльцев в наш гостиничный дворик.

Запарковав рыдван возле конюшен, я повел ребят в студию. Однокомнатная квартира в два этажа, с верандой, примыкавшей к большому жилому дому и отгороженной от него изгородью, была совсем крохотной. Но обстановка парням нравилась. Оба довольные, они молча переглядывались. Мы вернулись к машине за сумками. Они отнесли вещи к себе. И все мы собрались в моем доме. Перевалило за десять. Пора было подумать об ужине.

– Кормить буду по-мужски сегодня, – предупредил я. – Картошка, стейк…

По дороге из Больё в Ниццу я, слава богу, догадался сделать хоть какие-то покупки, остановился в супермаркете, и мне было чем их накормить.

– С хозяевами знакомиться будем завтра. Так я договорился. А сейчас могу предложить выпить. Пьете виски?

– Мы всё пьем, – улыбаясь, куражился Коля.

– Коля… – укоризненно остановила брата Элен.

– А что мы дети маленькие? А, Анди, ты что будешь?

– Да с удовольствием, – даже растерялся другой.

– Меру знаем, Лен, не хнычь, – добавил Коля. – Но пьем не только лимонад, ты чего?

Я принес начатую бутылку «Джонни Уокера», лед, а для Элен бутылку красного бордо; белое вино, даже хорошее, она не жаловала, это я уже замечал.

Ужин я принялся накрывать в гостиной за длинным столом, за которым легко могло уместиться человек десять, хотя сам я обычно пользовался кухонным столиком с настольной лампой, но для четверых на кухне было тесновато.

Ловко и незаметно Элен отстранила меня от приготовлений и накрывала на стол сама, просто спрашивала меня, где вилки и ножи, нужные тарелки, бокалы.

Я вышел с парнями на улицу, прихватив с собой лед, виски. Составив всё на садовый стол, я направился к «ягуару», чтобы забрать мокрые пляжные пожитки. Вместе с парнями мы разглядывали ночной сад. Здесь снова стоял неумолимый стрекот.

Коля не мог налюбоваться рыдваном, проводил ладонью по округлым крыльям, носком ноги поддавал по резине.

– Вот это зверюга! А то ездят все в каких-то мыльницах. Круто. Обожаю старые машины, – по-прежнему всё одобрял Коля.

Над нами пропорхнула какая-то большая птица, даже был слышен шелест крыльев.

– Вы тут как в сказке, – пошутил Коля.

– Точно, – согласился я, удивляясь меткости сравнения.

Коля вдруг признался, что они забыли дома билеты на поезд. Слишком поздно закончили «рабочее утро», слишком торопились. Да и понадеялись друг на друга. Так что путешествовать пришлось зайцами до самой Ниццы. Казалось, что он рад рассказать о своем подвиге. Конечно же – беспримерном. Я прекрасно понимал, как трудно не попасться контролерам, когда едешь во французском TGV, и не мог не оценить их отваги.

– После пересадки увильнуть от контроля было, наверное, проще, – посочувствовал я. – Всё же удивительно, как вы не попались.

– Да нет, Анди попался.

– Правда?! Оштрафовали?

– Я сказал, что билет забыл, – ответил старший. – Парень попался нормальный… Да контролер. Спросил, откуда я. Говорю – русский, рашен… «Да идите вы, – говорит, – к черту! Всё равно обманываете, что забыли…» Я поклялся, что не обманываю. Дай, говорю, адрес, я тебе пришлю билет на домашний адрес, по почте, когда в Париж приеду. Предложил ему поклясться именем матери. Так он обиделся. «Матерью! – говорит. – Вам что делать нечего?!» Стал ругаться… Ну вот, так и получилось… – Улыбаясь, Андрей уставился в темноту.

Я вдруг опять сознавал, насколько жизнь этих двух парней отличается от моей, как мало мы друг о друге знаем.

– А назад как? Обратные билеты тоже забыли? – спохватился я.

– Ничего, доедем. Вы не волнуйтесь, – бахвалился Коля, чувствуя, что этот тон мне всё же нравится.

Я предложил им еще по глотку виски. Коля отказался. Андрей же с готовностью подставил стакан. Еще пару минут потоптавшись в темноте, мы вернулись в гостиную.

Стол был накрыт. Но Элен всё еще суетилась между столом и кухней. Я остановил ее, усадил с парнями за стол. А сам пошел раскупорить вино.

Картошка оказалась идеально поджаренной. Не слишком сильно. Ломтики золотились. Так умеют готовить только женщины. У меня в таких случаях обязательно что-нибудь подгорало. Картошку Элен присыпала кружками лука и всё запарила в последний момент, прикрыв сковороду крышкой, что придавало блюду тот необычный, немного ореховый привкус, знакомый мне со студенческих лет, который я не смог бы спутать ни с чем на свете.

Коля и Андрей молча, с серьезным видом, с аппетитом налегали на говяжьи стейки; я купил им по антрекоту, понимая, что работящему мужчине лучше не угодишь. Казалось очевидным, что они приехали голодными, остались без обеда.

Я с удовольствием наблюдал за ними. Они не отказывались от вина, ели много хлеба, да еще и намазывая хлеб сливочным маслом, что тоже напоминало мне студенческие годы. Элен следила за ними с робким умилением. Иногда она вопросительно посматривала на меня. В долю секунды глаза ее таяли. Это было так заметно, что я отводил взгляд и начинал раскладывать по тарелкам листья салата из большого блюда или подливал вина и опять говорил непонятно о чем.

Такого добродушного, в хорошем смысле беззаботного человека, как Коля, я не встречал уже давно. Почему-то хотелось его обхаживать и даже, наверное, баловать, как еще невзрослого. Я начинал понимать Элен, ее отношение к брату.

После ужина на улице за садовым столиком мы пили травяной чай. Все как один, внезапно замолчав, мы глазели в совершенно чистое, черное, но как бы светлевшее от звезд небо. Стрекот стоял еще более звонкий, чем обычно. Любое произнесенное вслух слово звучало громко, неуместно. В эту ночь я постелил себе внизу на диване…

* * *

Герта и Пьерик с утра пораньше водили нас по своей стройке, оба с таким видом, будто вопрос о найме парней был делом решенным. Ребята им понравились, как и мне, с первого взгляда. По одному их виду становилось ясно, что оба действительно работящие, простые, веселые.

Пьерик, с утра успевший вымазаться в сухом цементе, не то в какой-то пудре-красителе, показывал начатую кладку, которую хотел завершить чуть ли не сегодня, чтобы сразу перейти к ригелям и окнам. И бог с ним, что пока всё остается без верхнего покрытия. Крышу пообещали соорудить чуть ли не за пару дней. Погода стояла пока хорошая, и время поторапливало, так что лучше было закончить главные работы уже сейчас и побольше времени оставить на отделку…

– Вот и всё… Вот и все дела, если согласны потрудиться, – простовато городил Пьерик.

– Они-то согласны, – ответил я за ребят. – Ведь ничего нет сложного для вас, правильно я понимаю?

– Всё правильно. Всё очень просто, – по-французски, хотя и нескладно ответил за всех Андрей.

– Насчет условий, оплаты… Мы тут с Гертой посоветовались… Минималку я могу предложить, а больше никак. Можно на часы пересчитать. Это будет меньше десяти евро в час. Каждому. А можно и по сумме договориться. Конечно, питание, проживание – это за наш счет… Я тут посчитал… Могу полторы тысячи предложить, или немного больше. Дней за пять вы ведь справитесь?

– Да мы и за три дня справимся, – заверил Андрей. – А возьмем меньше. Зачем так много?

Пьерик беспомощно уставился на жену, перевел взгляд на меня; он явно не привык к таким переговорам.

– Ребята, полторы тысячи вас устроит? Это нормальная цена? – вмешался я, хотя предварительно этот вопрос уже, конечно, через меня обсуждался.

Оба, словно в рот воды набрав, замотали головой в знак полного согласия, не то смирения.

– Тогда решено. Всё отлично! – заверил я Пьерика и Герту. – Об остальном вы сами поговорите…

Ребята хотели взяться за работу сразу же, с утра. Пьерик повел их за собой, хотел показать, с чего начинать.

Я сходил приготовить свежую порцию кофе, вернулся с подносом в сад. Какое-то время мы с Элен сидели на улице, прячась от солнца под зонтом. С утра опять нещадно палило. С моря сегодня наплывали высокие кучные облака. Солнце время от времени пряталось, но ненадолго. И как только облака расступались, начинало печь еще сильнее. Я подумывал сходить сменить шорты на брюки. А впрочем…

Элен выглядела чем-то озабоченной. Мое гостеприимство ей уже наскучило? Или я сам? Волновалась за брата? Но ее можно было понять. Мне припоминался вчерашний разговор, когда оба бахвалились своей безбилетной ездой. Показной оптимизм, конечно, не мог ввести в заблуждение. Брат вкалывал, не просыхая, зависел от заработков, от обстоятельств и, в конечном счете, от чужих прихотей, – куда уж больше.

Элен сходила за панамой и заодно принесла забытую мною сахарницу.

– Вы не волнуйтесь за него. Он еще и отдохнет здесь, – сказал я. – Всё же воздух, природа… Герта, я уверен, подкормит их немного. В таких семьях хорошо питаются. На обед ростбиф, курица, стручковая фасоль, обязательно салат, сыр. Да и десерт…

– Я не волнуюсь.

По тону было ясно, что я угодил в точку.

– Конечно, я понимаю, так жить нельзя. С другой стороны, когда ты молод – всё это опыт, – сказал я. – Настоящий, очень нужный потом. Когда нам двадцать – двадцать пять, всё внешнее не имеет значения. С нас как с гуся вода.

Элен, поколебавшись, кивнула.

– Славный парень, – добавил я. – Как же нам, русским, и везет, и не везет.

Она вскинула на меня виноватый, немного тающий взгляд.

– Когда я в Канны приехал… к вам на выставку, у меня было то же самое чувство. Лица красивые у всех, породистые. А жизнь протекает… трудно, скромно. Чувствуется нужда, ограничения во всём. Это часто видишь в русских… Он тоже с вами в Минск ездит?

– Коля? Нет, что вы! Он совсем другой, – не сразу отреагировала она. – На меня они с друзьями смотрят как на… на заблудшую овцу. Коля живет сегодняшним днем. А я…

– А вы нет?

– Не знаю. Сестра Ольга меня иногда так называет – заблудшей овечкой.

– Это очень трогательно. Ваше отношение к Коле, – сказал я. – Если бы у меня была такая сестра, я бы стал, наверное, другим человеком.

– Каким другим?

– Даже трудно представить. Добрее был бы. Проще бы относился ко всему. Мы часто видим мир таким, каким он нам показался однажды. В какой-нибудь важный момент, о котором мы даже не помним. – Я не мог сформулировать свою мысль точнее.