Утренний Всадник

– Ты это зачем, дядька? – спросила Смеяна, бегло глянув на него поверх шитья. Мало кто смел задавать Велему вопросы «почему?» да «зачем?», но Смеяна в этом тоже не стеснялась. – Вязать его незачем, он на ноги не так уж скоро встанет. И так не убежит. Чудом ему бедренную жилу не перебили – а то умер бы на месте. Везучий…

Велем не ответил ей, пристально глядя на чужака. Тот не повернул головы, но по лицу его ведун видел, что чужак их слушает и все понимает.

– Сейчас не убежит, а на ноги встанет скоро! – сказал Велем, не отводя глаз.

Чужак незаметно напрягся, подобрался. Приход ведуна и обещание скорого исцеления не могло оставить его равнодушным.

– Вот тогда и сослужит службу мой науз…

– Науз! – воскликнула Смеяна и бросила шитье.

В один миг она вскочила на ноги и оказалась возле ведуна. Ее жадно-любопытный взгляд был устремлен на веревочку в руках Велема, и даже чужак, услышав это слово, не утерпел и слегка повернул голову.

Велем держал не веревочку, а тонкий берестяной ремешок. Легкий и непрочный на вид, он обладал в руках умелого ведуна большой силой и мог быть крепче железной цепи.

– Дай посмотреть! – взмолилась Смеяна.

На ее глазах снова происходило чудо: простая полоска березовой коры, той самой, какой покрывают горшки, наливалась волшебной силой. Что давало эту силу – заговор? Или просто ведун переливал в ремешок часть своей силы?

– Не тронь! – Велем отвел ремешок от ее нетерпеливо протянутых рук. – Это тебе не забавы. Отойди. А не то выгоню.

Досадливо прикусив губу, Смеяна смирилась и отошла в угол. Она знала, что Велем вовсе и не хочет ее выгонять, но для нее опять пришло время молча смотреть. Любая ворожба, даже самая трудная, выходила у Велема гораздо лучше, если непутевая желтоглазая девка с вечно растрепанными косами была поблизости. Умный и наблюдательный ведун давно заметил это, и это была тайна, которую он стремился разгадать не меньше, чем Смеяна – тайну превращения простого берестяного ремешка в волшебное средство.

Велем подошел к лежащему чужаку, опустился на колени рядом с ним и негромко позвал:

– А ну-ка, человече, погляди-ка на меня!

Чужак не хотел поворачивать головы, но в тихом ровном голосе ведуна было столько повелительной силы, что послушался бы даже пень. Медленно чужак повернулся и посмотрел в лицо Велему. Ведун смотрел прямо ему в глаза, и чужак не мог отвести взора. Большие глаза навыкате открылись еще шире, придвинулись ближе, и все вдруг заволоклось туманом. Не стало ни охапки сена, ни потолка и бревенчатых стен клети, ни даже самого Велема. Только глаза ведуна, темно-карие, с большими черными зрачками, тяжело и страшно смотрели прямо в душу чужаку. Зрачки дышали, как два живых источника волшебной силы, то расширялись, то сжимались, неотвратимо затягивали взор.

– Как твое имя? – раздался глухой голос из тумана.

– Байан-А-Тан, – ответил чей-то голос, в котором чужак не мог признать свой собственный.

– Откуда ты родом?

– Из Прямичева.

– Каков твой род?

– Мой род – дружина князя Держимира.

– Кто твоя мать?

– Моя мать – Айбика, дочь Кара-Минле. Из народа куркутэ.

– Отец?

– Не знаю.

Смеяна наблюдала за ними из угла, зажав в кулаке иголку и опустив порты на колени. Широко открытые глаза куркутина смотрели в лицо Велему, голос звучал безучастно. Похоже, он сам не осознавал того, что говорит.

– Князь Держимир прислал вас на Истир? – продолжал расспрашивать Велем.

– Да.

– Зачем? Он велел вам ждать ладьи Прочена?

– Да.

– Он приказал перебить смолятичей?

– Да.

– А роды речевинов над Истиром он не велел трогать?

– Нет.

Велем кивнул. Это и было то, что он хотел знать.

– Так слушай меня, Байан-А-Тан из Прямичева, – окончив вопросы, заговорил он. – Как сосна корнями в земле сидит, с места не сойдет, и вода ее не смоет, и ветер ее не повалит, и медведь ее не обрушит, так и ты возле Ольховиков жить станешь и с места сего не сойдешь! Как река бежит, а от своего истока не убегает, так и ты вокруг огнища ходи, а от огнища не уходи! Как рыба по суху не может ходить, так и тебе нет дороги, кроме Ольховиков! Запираю я слова мои на три замка, завязываю на трижды три узла, и слово мое крепко, вовек нерушимо!

Произнося заговор, Велем обвил берестяной ремешок вокруг тела чужака под рубахой, завязывая на нем поочередно девять узелков. Теперь чужак оказался связан, и науз волшебной силой будет держать его на огнище крепче железной цепи.

– Спи! – велел Велем, окончив заговор.

Он слегка коснулся пальцами лба чужака, и тот мгновенно откинулся назад, на подстилку из сена. Глаза его закрылись, грудь задышала глубоко и ровно. Он спал.

Смеяна смотрела на ворожбу широко открытыми глазами, и во взгляде ее мешались ужас и восторг. Ее восхищала сила ведуна, но участь пленника внушала жалость. Ей уже мерещился такой же науз и на собственном теле. И никогда от него не избавиться, никогда не жить больше своей волей!

Велем поднялся и пошел к двери. На ходу обернувшись к Смеяне, он бросил только одно слово:

– Молчи!

Смеяна ничего не ответила. Этого предупреждения ей не требовалось.

* * *

Так получилось, что нежданно обретенный холоп оказался под началом Смеяны. Своего имени он не говорил, Смеяна тоже молчала о том, что услышала, и его стали звать Грачом. Едва ли кто слышал от него хоть слово, и Ольховики считали, что он вовсе не понимает по-говорлински. Взгляд его из-под полуопущенных век был так угрюм, что с ним старались не встречаться глазами. Он покорно вертел жернов, пока не мог еще ходить, молча съедал то, что ему давали, потом отворачивался к стене и засыпал. Он так и остался в пустой клети – пускать его в избы, в хлев к коровам или в конюшню к лошадям Варовит боялся.

Смеяна каждый день старательно обновляла ему повязки, промывала отварами, шептала свои немудреные заговоры, и через несколько дней Грач мог ходить, почти не хромая. Его стали брать в лес за дровами. Чаще всех с ним ходила Смеяна – она одна его не боялась. Несмотря на все его странности, Смеяна сочувствовала ему – ведь он тоже не имел рода и не знал своего отца. Она старалась обходиться с Грачом поласковее, надеясь, что он привыкнет к ней и разговорится, приберегала ему кусочки побольше, как любимой собаке, подолгу разговаривала с ним, не смущаясь ответным молчаньем. И чужак скоро стал смотреть на нее не так дико, как на других.

Грач не походил на тех, кто легко смиряется. Смеяна была уверена, что он хотя бы попытается убежать. И поэтому она нисколько не удивилась, когда на седьмой или восьмой день он исчез.

Это случилось в том самом перелеске, где Смеяна нашла его. Ее послали нарезать-таки бузинного цвета, и она взяла с собой Грача нести корзину. Наполнив корзину белыми соцветьями, она огляделась, но Грача нигде не было. Смеяна покричала на всякий случай, не надеясь дождаться ответа. Она не слишком беспокоилась, твердо веря в крепость науза, наложенного Велемом. Бросив корзину на поляне перед бузинными зарослями, Смеяна отправилась на поиски.

Немного покружив по лесу, она вышла к ложбине, где ручеек служил межой земель Ольховиков и Перепелов. Грач лежал на траве на ближнем берегу ручья и смотрел в небо.

– Вот он ты! – воскликнула Смеяна и подошла к нему. – Я так и думала. Здесь межа – этот берег наш, а тот – Перепелов. Потому тебя науз за ручей и не пустил. Ты не думай – наш Велем ведун умелый, таких поискать. Как скажет – так и будет.

Грач не ответил и даже не посмотрел на нее. Смеяна села рядом с ним на траву. Его смуглое лицо было неподвижно-равнодушным, но темные тени под глазами говорили о том, что он переносит неволю далеко не так спокойно, как хочет показать. Смеяне было его жаль: слишком хорошо она себя саму представляла вот так же запертой в чужом племени, да еще и в холопстве. А отроку из княжеской дружины попасть в холопы – хуже смерти.

Смеяна вздохнула. Грач не посмотрел на нее, но ресницы его дрогнули.

– Я бы тебя отпустила, – пояснила Смеяна. – Да не могу. Велем заговор наложит, никому не снять.

Грач приподнялся на локтях и посмотрел на нее. В его глазах появился проблеск живого чувства. Это воодушевило Смеяну, и она вскочила на ноги.

– Давай попробуем! – воскликнула она. – Давай, поднимайся! Может, не один, а со мной ты как-нибудь… Вставай, вставай!

Грач встал. Смеяна живо перепрыгнула через ручей, который был не больше локтя в ширину, и протянула Грачу руку:

– Давай же!

Грач подал ей руку над ручьем. Вид у него был нерешительный – он не очень-то верил в успех. Но Смеяну нелегко было разуверить. Вцепившись в запястье Грача, она изо всех сил потянула его через ручей. Только бы за межу, а там… Но сколько она ни тянула, Грач стоял на том берегу, как дерево. Он хмурился, сжимал зубы, напрягся, силясь сделать шаг, но напрасно. Его ноги не повиновались, словно вросли в берег. Невидимая преграда, которая для Смеяны не существовала, для него была непреодолима.

– Не получается! Матушка Макошь, Зволина Милосердная! – в отчаянии взывала Смеяна к Небесной Пряхе, одной из восьми дочерей Макоши, позволяющей изменить злую судьбу. – Да что же это!

Грач отнял руку и досадливо вздохнул. Но Смеяна, раз пожелав чего-то, не хотела так быстро сдаваться. Препятствия только усиливали ее решимость во что бы то ни стало добиться своего.

– Погоди, вот еще что!

Смеяна перескочила назад на свой берег, подобрала брошенный на траву бузинный нож, подскочила к Грачу и задрала край его рубахи. Он вдруг рассмеялся, и Смеяна фыркнула тоже, просто потому, что не могла молчать, когда рядом смеялись. Да, девичьей скромностью и стыдливостью Макошь ее сильно обделила.

Но сейчас ей было не до того. Склонившись, она внимательно осмотрела науз, обвязанный вокруг тела Грача. Девять заговоренных узелков крепко охраняли запрет. При свете дня она заметила на боку Грача длинный белый шрам, хорошо заметный на смуглой коже, мельком полюбопытствовала про себя, откуда он взялся. Но науз занимал ее больше.

– Я уже пробовал, – сказал Грач, поняв, о чем она думает.

– Я знаю, что ты пробовал! – отозвалась Смеяна. – А теперь я попробую!

Едва ли у кого-нибудь во всем роду поднялась бы рука на науз, наложенный ведуном. Но Смеяна не умела бояться. Она осторожно подцепила берестяной ремешок острым концом ножа и попыталась его перерезать. Отведя вперед локоть и придерживая край подола, Грач через плечо смотрел, что она делает. Но с таким же успехом можно было резать морковкой – ремешок оставался целым. Смеяна попробовала лезвие – острое, как всегда. Даян заточил только вчера. И бузину он резал. А вот науз – не режет. Со вздохом Смеяна разогнулась.

– Не выходит, – сказала она с унынием, как будто не удалась попытка ее собственного спасения из неволи. – Знаешь, как бывает, – кто заклятье наложил, только он и снимет. А Велема уговорить снять…

Она безнадежно махнула рукой. Ведуна она могла уговорить на многое, но на это не стоило и пытаться.

– Пойдем, что ли! – сказала она и пошла прочь от берега.

Грач шагнул за ней, и вдруг обнял ее сзади за плечи и поцеловал в щеку возле глаза. Смеяна вскрикнула, быстро обернулась и успела увидеть, как он улыбается. Видно, не всегда он был таким угрюмым! И все уныние Смеяны мигом прошло.

– Ты что! – с веселым возмущением воскликнула она. – Этого еще не хватало! Я невеста плохая, меня целовать нельзя!

– Я вижу, какая ты! – ответил Грач.

Смеяна надеялась, что он скажет чего-нибудь еще, но он ничего не прибавил. Но теперь он поверил, что Смеяна – друг ему, и лицо его заметно оттаяло. И еще не раз по пути к огнищу они обменивались взглядами и дружно фыркали от смеха, как будто у них появилась какая-то забавная тайна. И Смеяне подумалось: а не был ли он у себя дома таким же «блаженным», как она у Ольховиков?

Родичи вскоре заметили их дружбу, особенно видную среди общего отчуждения. Даян стал коситься на Грача с недовольством. Смеяна сначала не понимала, к чему кузнец роняет намеки о черных дурных глазах и дрёмических лиходеях, а потом однажды поняла и расхохоталась.

– Да ты, брате любезный, не ревнуешь ли? – спросила она.

– Я! – Даян дернулся, как ужаленный. – Да ты сдурела, девка! У меня, чай, жена есть!

– Вот за женой и гляди, ее от черных глаз и береги! Глядишь, пореже в хлеву будешь ночевать! – с торжеством объявила Смеяна.

Она давно знала, что Даян на нее смотрит не как брат, а жена его, Синичка, все чаще ссорилась с ней по пустякам. Вопреки древнему обычаю, по которому принятый в род мужчина имеет равные права на любовь всех сестер своей жены, Синичка не могла смириться с тем, что Даян слишком часто смотрит в сторону Смеяны.

– Ты тоже поберегись! – досадливо бросил Даян. – Я вот тоже пригляжу, где ты ночевать будешь. Еще нам таких чернявых младенцев в роду не хватало! Мало тебя, рыжей!

Но Смеяна отвечала только смехом. Она редко задумывалась и сама не смогла бы объяснить, как относится к Грачу. Конечно, за лиходейство пирогов не подносят, и княжич Светловой чудом в живых остался. Но Грач служил своему князю, а служба – все же не разбой. В душе Смеяны говорило какое-то глубинное чувство свободы, звериная нетерпимость ко всякой неволе. Как она помогла бы всякому больному, если бы только могла, так и Грач казался ей больным – больным неволей.

А сестры теперь не упускали случая подразнить Смеяну.

– Глядите-ка – и Смеянка себе жениха нашла! – веселились девки, глядя, как Смеяна и Грач вдвоем ведут лошадь с волокушей, нагруженной дровами, или волокут от реки бадью с мокрым тряпьем. – Две рукавицы – пара!

– А вам никак завидно? – крикнула однажды утром Смеяна в ответ.

Женщины доили коров перед выгоном на луг; Смеяну к этому важному делу не подпускали, и они с Грачом таскали воду.

– Право слово говорю – береги его, в мужья тебе сгодится! – отвечала ей Синичка. – Другой-то кто едва ли к тебе свататься будет! Смотри только, корми его получше – а то сбежит!

– От тебя, может, и сбежит, а за меня не бойся! – Смеяна остановилась, повернулась, держа два ведра. – Я как замуж надумаю, так себе жениха не хуже ваших найду!

– А то как же! – смеялись сестры. – Хоть княжича!

– А хоть и княжича! – с вызовом крикнула Смеяна. Она редко злилась или обижалась, но эти насмешки вывели ее из себя. – Вот увидите еще!

Сестры заливались смехом, а Смеяна побежала догонять Грача. Слыша сзади ее шаги, он обернулся. «Ну чего там такое?» – спросил он легким движением бровей.

– Вот дуры-то! – в сердцах сказала ему Смеяна. – Слышал?

– Слышал! – понизив голос, ответил Грач, отворачиваясь, чтобы никто другой не видел его лица.

Он привык прятать от Ольховиков и глаза, и речь, как будто никому, кроме Смеяны, нельзя было знать самого важного – что он тоже человек. Однако в голосе его Смеяна услышала насмешку, а в темных глазах заметила веселый отблеск. В редкие мгновения в Граче словно прорывался какой-то другой человек, и Смеяна подозревала, что этот и есть настоящий. Веселым он нравился ей гораздо больше, но сейчас его насмешка только усилила ее обиду.

– Чего смеешься-то? – возмутилась Смеяна. – И ты, как эти сороки, думаешь, что я получше тебя жениха не найду?

– А ты не пыхти! – с дружеской простотой посоветовал Грач и глянул на Смеяну многозначительно и лукаво. – Во-первых, я гораздо лучше, чем все они думают. В Прямичеве у меня две жены, и обе боярского рода.

– Здесь-то не Прямичев! – поостыв, сказала Смеяна. – А здесь-то ты…

Она встретила взгляд Грача, вдруг ставший очень серьезным, и запнулась, почему-то не решившись произнести слово «холоп». А он помотал головой, как будто отметал само существование этого слова.

– Запомни, сердце мое! – тихо и твердо сказал он, глядя ей в глаза. – Кто родился свободным, тот холопом не будет. Никогда.

Смеяна ждала продолжения, чувствуя, что эти слова имеют какое-то значение и для ее собственной судьбы, но какое? Каким родился, таким и будешь жить… Или не так?

Но Грач больше ничего не прибавил и понес ведра в хлев.

* * *

Натаскав воды, Смеяна бросила ведра в сенях и убежала. Она привыкла, что ей не равняться с сестрами и никогда не быть завидной невестой, но раньше это не задевало ее. Она сама не знала, что изменилось, – должно быть, это княжич Светловой невольно виноват. Но теперь насмешки сестер больно ранили ее, осознавать свою непохожесть и ущербность стало нестерпимо. Каким родился, сказал Грач, таким и будешь жить. Так неужели это навсегда? Матушка Макошь, за что мне такое? За то, что с веснушками родилась?

По привычке забрав корзинку и бузинный нож, Смеяна побрела к лесу. В лесу ей всегда было хорошо: здесь каждое дерево приветствовало ее качанием ветвей и никто не попрекал ее веснушками или неумелостью. Разве цветы и деревья умеют прясть и шить? Им это не нужно – Мать Макошь без труда одевает их уборами, с какими не сравняться самому утонченному мастерству человеческих рук.

Ноги сами несли Смеяну привычной тропой – к избушке Велема. Черный кот сидел на крылечке, в избушке было тихо, но Смеяна чуяла где-то поблизости и самого хозяина.

– Дядька? – позвала Смеяна. – Ты где?

– Здесь я, здесь! – послышался недовольный голос из-за угла.

Смеяна обошла избушку. С задней стороны Велем раскладывал сушиться на солнечной полянке срезанные стебли горицвета.

– Чего тебе опять?

Держа в руках зеленые стебли, Велем смотрел на Смеяну, выжидая, когда она скажет и уйдет. А она опустила корзинку, села на траву, обхватила руками колени. В это утро она вдруг осознала то, что все девятнадцать лет своей жизни не замечала. Что она родилась и выросла в роду Ольховиков, но не родная им, что она не похожа на них и одинока. Но как об этом рассказать? Какого тут совета попросить?

– Что, онемела? – с нетерпеливым недовольством спросил Велем, всем видом выражая желание поскорее от нее отделаться.

Смеяна подняла на него непривычно грустные глаза и сказала то, что было на сердце:

– Хоть бы ты, дядька, придумал бы чего-нибудь, чтоб я стала как все.

Велем вгляделся в ее лицо, как будто нашел в давно знакомом что-то небывалое. Ему не верилось, что это всерьез.

– Вот тебе чего! – неопределенно протянул он. – А давеча кричала, что не хочешь как все! С чего же передумала?

Смеяна скривила губы. Вчера было одно, сегодня – другое. Зверь и тот линяет – и человек меняется.

– Чем же я тебе помогу?

Бросив стебли горицвета, Велем сел на землю напротив Смеяны. От удивления его недовольство прошло, ему стало любопытно.

– Ну как-нибудь… – Смеяна с надеждой подняла глаза на Велема. – В чаше посмотри, что ли? Откуда я взялась, такая непутевая? Где-то же и моя судьба на веретено смотана!

Она слишком привыкла полагаться на мудрость ведуна, особенно глубокую рядом с ее собственной бестолковостью. Но сам-то Велем понимал, что чем больше человек знает, тем больше неразгаданных тайн открывается ему в земном и небесном мирах и тем большим невеждой он себя чувствует.

– Ну, куда хватила! – Велем потер бороду, обводя медленным взглядом верхушки берез вокруг избушки. – Чаша у меня малая, и мудрость в ней малая. В ней судьба рода Ольховиков. А твоя дорожка издалека тянется, я не знаю откуда. Знал бы – давно бы сказал.

– Ты не знаешь? – Смеяна широко раскрыла глаза. Незнание Велема для нее было такой же нелепостью, как нехватка воды в Истире. – Кто же тогда знает?

– Да вот кто! – Велем развел руки широко в стороны, словно хотел показать всю землю разом. – Макошь Матушка.

– Она-то знает, да у нее не спросишь! – Смеяна начала сердиться и нахмурилась. Ей казалось, что ведун нарочно морочит ее, потому что не хочет помочь. – Как я у Макоши спрошу! Она с дочерьми судьбы напряла да у себя в ларе заперла, нам не показывает! В Надвечный Мир к ней мне прикажешь влезть? Тут ведь не кощуна про Заревика в Сварожьем Саду! Мне-то серый волк спину не подставит!

– Ты пришла совета спрашивать – так слушай, что говорят! – с резкой досадой прервал ее Велем. – В Надвечном Мире тебя только и ждали! Да тебе туда и не надо! Ведь Макошина Чаша Судеб не на небе хранится, а на земле. И кто до нее дойдет, тому она и ответ даст – кто он, откуда он да зачем.

– Как – на земле?

– Так богами завещано. Судьба земли – на земле, судьба неба – на небе. И как небо без земли не может быть, так и судьбы их вместе. Здесь – Чаша Судеб, а там, – Велем показал вверх, – там Чаша Годового Круга хранится, а в ней – весь мировой порядок. И на этих двух чашах весь белый свет держится.

– Ой! – Смеяна зажмурилась и потрясла косами, словно ослепленная светом небесной мудрости. Она представила себе только краешек мирового порядка, но и это зрелище оказалось для нее слишком огромно. – Погоди, дядька! Ну пусть она на земле. Да как же я ее найду, чашу-то эту?

– Кому надо – того она сама найдет. Иди – и найдешь. Най-дешь, – раздельно повторил Велем, чтобы Смеяна лучше уразумела смысл слова и подсказку, заключенную в нем самом.

– Благо тебе буди, утешил! – мрачно поблагодарила Смеяна. – Как же я пойду?

Велем пожал плечами и ничего не добавил. Он свое сказал. А Смеяна попыталась представить этот поход – в одиночку, неведомо куда, в надежде на благосклонность Макоши. А если Богиня-Земля не сочтет ее достойной видеть Чашу Судеб? Что же, всю жизнь по свету бродить? Смеяна потрясла головой. Ее считают безрассудной, но она не сумасшедшая!

– Это чего-то… Как-то уж слишком… – пробормотала Смеяна.

Никакого толкового пути ей не виделось.

– А ты чего хочешь? Чтобы тебе твою судьбу на шитом рушнике поднесли?

– Тебе легко говорить! Тебя бы так посылали – за тридевять земель незнамо за чем!

– Знамо за чем – за судьбой. Судьбу искать надо. Сама она никого не ищет. А вот если зовут – откликается.

– Чего-то ты намудрил, дядька! – наконец решила Смеяна. – Не по мне. Я же не хочу, чтобы про меня кощуны складывали. Я только-то и хочу – чтобы не хуже других…

– Это можно! У нас в коробах всякого товару достало! – дурачась, чтобы скрыть досаду, затянул Велем, подражая торговым гостям. – Не хочешь своей судьбы искать – твоя воля. А девке чего надо? Жениха доброго да приданого, чтоб перед новым родом не стыдно. Женихов у берегинь просят, да к ним надо с подарком являться. Ступай-ка ты лучше к полудянке. Знаешь, что говорят? Плясать полудянки до страсти любят. Позови ее плясать. Коли ты ее перепляшешь, то она тебе все что ни попросишь даст. Хочешь – красы даст ненаглядной, хочешь – приданого сундук, что хоть боярышне впору. Будешь невеста не хуже других, на Купалу, гляди, и за тобой сваты явятся…

Ведун потер бороду, хмыкнул и отвернулся, скрывая усмешку. А Смеяна слушала, не понимая, смеется он или говорит правду. Да, полудянки могут одарить чем угодно, но на ее памяти не находилось таких смелых девиц, чтобы ходили к ним за подарками. Так что же – опять отказываться? И это не по плечу?

– А тебе чего бояться? – продолжал Велем. – Коли ты чего и умеешь – так петь-плясать. В том твое богатство и есть – так не робей, пробуй, авось чего и выйдет. А под лежачий камень, сама знаешь… Или хочешь весь век вот так сидеть да на судьбу жаловаться? Не любят меня, дескать, не жалеют, никому я не нужная…

– Да когда же это я жаловалась? – возмутилась Смеяна. Она уже забыла, что говорила вот только что, на щеках ее разгорелся румянец, она вскочила на ноги и даже сжала кулаки, наступая на ведуна. – Да когда же! И ничего я не робею! Вот пойду и к полудянке! Сей же день пойду! Смотри, как раз полдень скоро! Сейчас же пойду!

Велем посмеивался про себя, глядя, как быстро пылкая решимость сменила ее недолгое уныние. Это ему и было нужно.

– А вот я посмотрю, как ты пойдешь! – отвечал ведун на ее горячую речь, с издевкой прищурив глаза. – На словах-то как на гуслях, а как до дела…

– Вот и погляди! – запальчиво отвечала Смеяна, не замечая, что Велем толкает ее к решению так же, как она подбивала его на трудное гадание. – Вот и увидишь! Сейчас и пойду!

Забыв о своей корзинке, она повернулась и бросилась бежать прочь от избушки, так что две рыжие косы полетели за ней, едва успевая. А с лица Велема мигом пропала усмешка.

– Иди, иди… – бормотал он, глядя ей вслед.

Ему не давала покоя загадка ее силы, которой он не мог найти объяснения, несмотря на всю свою мудрость. Разгадку знает только Надвечный Мир. Сумеет Смеяна переплясать полудянку, не сумеет – в этом и будет ответ. Если не сумеет – душа ее сгорит под жаркими лучами полуденного солнца, Полуденная Дева возьмет ее разум, а может, и саму жизнь. А если сумеет… Вот Велем и хотел узнать, что тогда будет.

* * *

Солнце указывало полдень, широкое пространство ржаного поля было залито светом. Смеяна медленно вышла из лесной тени и остановилась на меже. В душе ее решимость боролась со страхом, от волнения сердце стучало под самым горлом. Всю жизнь, сколько Смеяна себя помнила, она ощущала живое дыхание Надвечного Мира, но ни разу ей не приходилось встречаться с его детьми лицом к лицу. Сколько рассказывают басен и быличек о смельчаках или безумцах, которые решались на подобное, но успешными таким походы бывали только в древние времена. Купцы рассказывали, что дебрический князь недавно добыл себе в жены берегиню – но это же князь! Ей ли тягаться… И в то же время собственный страх казался Смеяне каким-то ненастоящим, вроде обычая вежливости, который обязывает кланяться неприятным людям. Этот страх перед Надвечным Миром был внушен ей с детства бабками и дедами, которые учат всех детей остерегаться берегинь, лесовиц, межевиков, всех лесных, водных и полевых духов. Но чем дальше шла Смеяна по полю, тем слабее делался этот страх, как будто оставался позади, на берегу обыденного мира. Она сама удивилась, насколько мало боится. Люди боятся чужого и неведомого. А Смеяне вовсе не казалось, что она идет к чужим.