Ведьмы Тихого Ручья. Колдовской сезон

– Садись. У меня было что-то на завтрак.

Сначала мне стало интересно, где он найдет место для приготовления пищи, потом я молилась, чтобы он не принес похлебку с плесенью. Ноги несли меня под аккомпанемент скрипа деревянных половиц, выполненных в деревенском стиле. Я села за круглый обеденный стол и наблюдала, как дед соскребает старую еду с двух тарелок и вытирает их щеткой для мытья посуды. Затем Натаниэль принялся черпать еду из кастрюли. Мой желудок сжался.

Натаниэль вернулся, сел напротив и толкнул мне тарелку через весь стол. Тосты и запеченная фасоль. Без слоя плесени, слава богу.

Какая странная ситуация! Этот человек был моим дедушкой, но я никогда прежде не видела его, за исключением пожелтевших, потрескавшихся фотографий. И вдруг я оказалась здесь. Это было безумием, которого мои родители никогда бы не допустили. Но у них не было возможности запретить мне находиться тут. Они были мертвы. Оба.

Вилкой я указала на старинную печь, вытяжка которой была скрыта деревянным выступом. Кастрюли и сковородки свисали с балок.

– Старинная штука, но выглядит стильно. Ты сам построил этот кухонный остров?

Его серые глаза смотрели на грубо отполированный предмет мебели. Квадратная рабочая поверхность была завалена мусором, но я все же смогла разглядеть вырезанные на ней выемки.

– Да, – сказал он.

Я игнорировала свой желудок, который бурно протестовал при виде свалки вокруг. Задержав дыхание, я обмакнула тост в томатный соус от запеченной фасоли. Нас окутала тишина, только столовые приборы звякали, когда касались керамических тарелок. Через некоторое время я больше не могла этого выносить. Молчание. Вонь. Крутящиеся в голове мысли о новом доме.

– Спасибо за завтрак. – Мой голос звучал гнусаво, потому что я сосредоточилась на том, чтобы не дышать через нос. – Если ты не возражаешь, я хотела бы распаковать свой чемодан, прежде чем идти в колледж.

Казалось, Натаниэль почувствовал облегчение. Он поднял свое тощее тело, чтобы убрать тарелки. Ножки стула заскрипели по деревянному полу.

– А ты уверена, что уже сегодня хочешь пойти в колледж? Ты можешь пойти и завтра.

– Не хочу ничего пропустить.

Он поджал губы.

– Почему ты не приехала на прошлой неделе, как мы планировали? – Дед стоял ко мне спиной, разглядывая горы посуды и, казалось, размышлял, какая башня из тарелок не слишком высока, чтобы уместить в себе еще две. – Ни сообщения, ни слова, и вдруг твой звонок вчера вечером, что ты уже в пути.

Я теребила кутикулу большого пальца, продолжая дышать через рот.

– Были дела, которые нужно было решить.

Если не считать того, что эти «дела» крутились вокруг решения совершить набег на мини-бар в отеле или заказать в номер китайской еды, то мои слова являлись откровенной ложью. Уже второй.

Натаниэлю не следовало знать, что я не смогла заставить себя сесть на паром неделей ранее. Ему не следовало знать, что меня дико потряхивало, когда я стояла в порту Амстердама со своим чемоданом и наблюдала, как вода безжалостно бьется о причал парома. И, самое главное, ему не следовало знать, что мое маленькое тело размером чуть более полутора метров просто разрывалось на части от страха покинуть единственное место, которое связывало меня с родителями.

Но в конце концов мне пришлось это сделать. Если я хотела узнать, почему моя мать оставила Тихий Ручей, почему она сбежала и больше никогда не хотела ступать на шотландское побережье, я не могла продолжать жить как прежде. Если я хотела узнать, кем она была, мне предстояло принять этот вызов. Возвращаться все равно было некуда. Свой дом детства я продала.

И вот я оказалась здесь, с отцом моей матери, в крошечном мрачном городке; мой новый дом являлся свалкой; все, казалось, было окружено водой, и я понятия не имела, как быть дальше. Никогда в жизни я еще не чувствовала себя такой потерянной.

Я провела руками по бокам своих узких джинсов, наблюдая за движениями Натаниэля: за тем, как седые редеющие волосы спадают на затылок, и за тем, насколько безразлично ему это грязное жилище, насколько я безразлична ему.

Я поднялась, он взял мой чемодан и пошел вперед, вверх по лестнице. Я последовала за ним. Ступеньки скрипели. Когда поднялась на верхний этаж, из комнаты в конце коридора вышел дед. Неуверенным жестом он вытер ладони о края свитера.

– Твой чемодан на кровати. На тот случай, если ты… все еще не хочешь, чтобы он касался пола.

– Спасибо, – пробормотала я. Он кивнул.

– Твоя форма для колледжа висит в шкафу.

Я медленно шагнула вперед, приложила ладонь к дереву приоткрытой двери и распахнула ее. Чего бы я ни ожидала, учитывая беспорядок в остальной части дома, ничего такого там не было.

Здесь царила педантичная чистота. Эта комната была маленькой, поэтому узкая односпальная кровать стояла боком к окну.

Я почувствовала это сразу. Уже в ту долю секунды, когда я вошла в комнату, меня охватила уверенность. Эта комната принадлежала моей матери. Таков был ее стиль. Казалось, все здесь было украшено цветочными узорами: стены цвета морской волны, покрывало на матрасе, пастельные картины. Даже потолок.

Моя мама всегда рисовала. Больше всего она любила природные элементы. Когда я думала о ней, перед моим внутренним взором возникали цветные пятна. Они окропляли ее лицо. Папа называл маму цветком своего сердца, который вдохнул в него жизнь. Пока все это у них не было отнято.

Я осторожно села. В горле образовался комок, когда мои руки коснулись цветочной ткани пледа. Я едва заметила, как свернулась калачиком рядом со своим чемоданом. Словно лиса, я взяла в руки одну из декоративных подушек и зарылась в нее носом. Я не знала, чего ожидала. Аромата роз моей матери?

Как глупо, Хелена. Как глупо. Она мертва. Это тебе было известно уже слишком хорошо.

Тем не менее я почувствовала ледяной холод и жгучее разочарование, когда единственное, что я ощутила, – это слабый аромат лаванды от кондиционера для белья. У меня вырвалось хриплое рыдание. Я зарылась пальцами в подушку, в то время как подступающие слезы сотрясали тело. Соль обжигала щеки, но в этот момент ничто в мире не могло остановить мои рыдания.

Воспоминания захватили меня, захлестнули разум, и я увидела ее улыбку, ее белокурые волосы, ее тонкий вздернутый нос, который был так похож на мой. Видела беспокойство на лице мамы, когда я спотыкалась или случайно прикусывала себе язык, пробуя клубничное мороженое, которое мы частенько ели в саду. Воспоминание о ее нежном голосе словно пронзило меня насквозь. Перед глазами возник образ, как она укладывала меня по вечерам спать, нежно напевая какую-то мелодию, в то время как ее пальцы гладили мою голову. Я практически почувствовала это прикосновение.

В течение многих лет я умоляла своего отца поехать в Тихий Ручей. Умоляла позволить мне увидеть ее дом; увидеть, где и как она росла. Я хотела быть ближе к матери. Ближе, чем могла себе представить. В том месте, которое сделало ее таким бескорыстным и любящим человеком.

Папа отказался. Но теперь я была здесь. Теперь я лежала на кровати, где она наблюдала за звездами, которые сияли по ночам сквозь высокое белое окно. Я не могла сосчитать, сколько раз мама рассказывала мне о них. О волшебном небе над Тихим Ручьем и ярком, искрящемся чувстве, которое разжигала в ней жизнь на суровом шотландском побережье. Мне казалось, что если приехать сюда, то можно почувствовать то же самое. Я предполагала, что в этом месте есть ответы, которые я всегда искала. Я была так уверена, что почувствую здесь волшебство жизни.

Теперь я оказалась в Тихом Ручье. И ничего не чувствовала.

Тираэль

За ночь до этого

Ветер безжалостно бил по лицу. Была суровая осенняя ночь. Экзодия подо мной издавала довольный рык каждый раз, когда порыв ветра выбивал ее из колеи. По крайней мере, ей было весело.

Погрузившись в себя, я искал связь с силой: нащупывал ее, словно нежные пальцы, мягко ложащиеся на белые клавиши рояля, и становился властелином собственной нервной системы. Я безмолвно дал понять мышцам руки, что нужно расслабиться, иначе ночной холод лишил бы меня возможности держаться за геральчиро. Мое желание рухнуть с высоты было взято в узду.

– Вниз!

Мой летучий дракон отреагировал мгновенно. Я напряг мышцы тела, когда она вскинула свой хвост в шипах, готовясь к приземлению. Во время первых летных уроков часто случалось, что по инерции меня перебрасывало через голову Экзодии, но это было много лет назад. К настоящему времени мы с ней были единым целым.

Волосы били по лицу, а щеки болели от напора ветра, прежде чем мое летающее существо распрямило ноги. Когда они коснулись травы, когти оставили на земле глубокие длинные борозды. Сила приземления заставила Экзодию спотыкаться несколько метров подряд. Я привычно надавил на ее невидимый ошейник, после чего она послушно остановилась и уселась на пятую точку.

– Хорошая девочка, – пробормотал я, ободряюще похлопал по серой коже и соскользнул с ее спины.

Экзодия уже опустила голову и с упоением выдирала из сочной почвы каждую травинку. Какой бы увлеченной она ни была, ее огромные уши по форме, как у летучей мыши, были всегда навострены. Моя верная спутница обращала внимание на каждый звук, готовая защитить нас от опасности. Зрачки ее шаровидных глаз быстро двигались. Вокруг царила приятная тишина, за исключением жадного чавканья дракона. Вдалеке я слышал тихий плеск волн, разбивающихся о материк. Задумавшись, я облизал губы, почувствовав легкий соленый привкус.

– Подожди здесь, – сказал я, повернулся спиной к своей летающей спутнице и зашагал к большому холму. Он был окружен рвом. Чем ближе я подходил к кургану эпохи неолита, тем больше меня охватывало неприятное ощущение холодных прикосновений к коже. И это несмотря на то, что я был одет в свое охотничье снаряжение. То, что души говорили мне, было бесспорным фактом: «Ты – незваный гость, тебе здесь не место».

Я добрался до входа. Гравий хрустел под моими ногами, пока я не вошел в кромешную тьму. Под большим травянистым холмом скрывался Мейшоу – могильник, построенный из блоков песчаника весом в несколько тонн и длиной от метра. Многие из них были размером с автомобиль. Каменные опоры поддерживали крышу древнего помещения. Я зажег спичку и позволил пламени перекинуться на факел, который принес с собой. Через несколько секунд тусклый свет заполнил помещение с высокими потолками.

Я подошел к той части стены, где ежедневные туристы восхищались иероглифами, вырезанными на камне. Легенда гласит, что много веков назад отдыхающие норманны оставляли на этой стене непристойные высказывания о женщинах или хвастались своим имуществом, чтобы развеять скуку. Но я знал лучше: эти руны пришли из языка азлатов. Эти символы таили в себе темное заклинание, которое было запрещено для таких, как мы. Вряд ли кто-то из народа Света предал бы Верховных подобным образом, ведь никто не пожелал бы столкнуться с последствиями черной магии. В конце концов, мы каждую ночь сражались с нашими темными братьями и сестрами снова и снова. Мой народ был бы разочарован, узнав, чем я здесь регулярно занимаюсь. Но у меня не было выбора.

Пламя факела потрескивало. Оно отбрасывало тень от моей головы на стену из белого камня, пока я водил указательным пальцем по каждой руне.

– Quoda suma, hoc sumare. Hoc suma, quod eris, – пробормотал я, взывая к способностям и заставляя свое силовое поле достичь темной материи. Мое нутро сопротивлялось. Я не обучался такой форме магии, и это было единственное темное заклинание, на которое я был способен. Мне потребовались годы, чтобы овладеть им.

– Quoda suma, hoc sumare, – повторил я. Чем являемся мы, тем станете и вы. – Hoc suma, quod eris. – То, чем вы являетесь, было когда-то нами. – Tib ossa terra abiit. – Пусть твои кости коснутся земли. – Hic est Lachlan Tsibea. – Лахлан Цибеа, восстань.

Жар залил мое тело, заставляя опуститься на колени. Рука соскользнула со стены. Я сжал зубы, мысленно крича себе, что не сгорю, что это прекратится. Агония длилась несколько секунд, прежде чем смениться ледяным холодом. Как будто мои нервы замерзли. Внутри протестовал хаос, извиваясь, словно страдающее животное. Эта боль пронзила меня до мозга костей.

Из меня вырвался хрип, когда я в оцепенении наблюдал, как отдельные частицы материализовались в воздухе перед моими глазами. Муки черной магии утихли, в то время как изуродованный человек принял завершенный облик.

Передо мной стоял Лахлан Цибеа – представитель народа Тьмы и один из последних оставшихся некромантов. Его кроваво-красные волосы обрамляли серую кожу, словно корона. Несколько впадин изуродовали лицо, словно глубокие шрамы. От него исходил кисловатый запах, который распространялся по всему могильнику. Лица наших темных братьев и сестер напоминали кожу трупа, изъеденную червями и личинками, сквозь которую проглядывали очертания черепа. Их тела были худыми, как щепка. Народ Тьмы был почти полностью сложен из бумажной кожи и костей, потому что Иной мир пожирал их.

– Тираэль Бернетт, – произнес Лахлан, ухмыляясь. Его зубы были заострены, как смертоносные кинжалы. – Какая неожиданная радость.

– Мне нужна твоя помощь.

– Прискорбно, – пробормотал Лахлан и начал расхаживать взад и вперед по круглой площадке. – Я как раз собирался отдохнуть от изнурительной охоты и немного вздремнуть.

– Возведенная защитная стена ослабевает. Я чувствую это. Проклятие пожирает меня.

Лахлан вдруг остановился и глубоко вздохнул.

– Почему ты избрал именно меня, чтобы взяться за это неприятное дело?

– Ты знаешь об этом типе заклинаний больше, чем кто-либо другой. И ты не такой, как они.

– Как кто?

– Другие представители народа Тьмы.

Лахлан усмехнулся.

– О, мальчик. Я такой же, как они.

– Нет.

Черные, как смоль, глаза Лахлана впились в мои. Это могло показаться угрожающим, и многие другие, вероятно, отступили бы, но я не испугался. В этой жизни мне больше нечего было терять.

– И что привело тебя к этой мысли, Бернетт?

– Ты здесь, – произнес я. – Ты можешь отразить магию, но каждый раз появляешься передо мной.

– Потому что ты даришь мне драгоценные часы за пределами потустороннего мира. Задержаться на Земле после полуночи – до наступления рассвета и окончания охоты. Кем бы я был, если бы отказался от этой привилегии?

– Возможно. Но я думаю, что здесь замешано что-то еще.

– И что же?

– Черта азлатов, которая, кажется, давно утеряна и выходит далеко за рамки отдельных народов.

– Говори прямо, мальчик.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

– Верность своим братьям и сестрам.

Лахлан скрыл от меня свое сердцебиение. Он знал, что я наблюдаю за ним, и знал, что по натуре я был дотошным. Тираэль Бернетт никогда бы не оставил ситуацию на волю случая. Разумеется, я пытался наладить связь с его мышечной системой. Не имеет значения, что я о нем думал: я должен был быть во всеоружии. Но сила Лахлана схожа с моей. Такой, как он, не позволил бы мне просто так определить его настроение по пульсу, поэтому Лахлан тщательно оборонял свое нутро.

– Я ненавижу тебя, Бернетт.

– Я знаю.

– Твоя семья – подонки.

– Только мой брат.

Он прорычал.

– Особенно твой отец.

– Потому что на прошлой неделе он преследовал тебя до самого острова Харрис? – Я рассмеялся. – Такова его работа.

– Я ни на кого не нападал! – прокричал Лахлан. – Скажи мне, Бернетт: в каком мире справедливо наказывать невиновных за ошибки других?

– В этом.

– Ты думаешь, это правильно?

– Я сказал, что в этом мире все справедливо, но никогда не стал бы утверждать, что являюсь сторонником этой субъективной справедливости, Лахлан.

Он посмотрел на меня с подозрением. Я не сдвинулся ни на миллиметр.

– Справедливость без милосердия – это просто бесчеловечность.

Лахлан сплюнул на пол.

– Ваше начальство притворяется миролюбивым, но это все – прекрасно срежиссированный театр! Они держат ниточки в своих руках и манипулируют вами, словно куклами.

– Никто не манипулирует мной, и никто не держит меня в своих руках.

– Ты думаешь?

– Я знаю. – Одним быстрым движением я избавился от своей куртки и свитера под ней. Мерцающий свет факела отбрасывал тусклый свет на мускулистый торс. Я указал на глубокие дыры в коже. – Мое тело – это поле битвы, Лахлан. Не что иное, как перекопанная равнина с воронками от давно взорвавшихся мин. – Я сверкнул на него глазами. – Никто и никогда больше не будет контролировать меня. Я принадлежу себе.

Секунды шли. Было невозможно сказать, разглядывал Лахлан мои шрамы или лицо. Его черные как смоль глаза не позволяли понять это.

– Ложись, – вдруг сказал он.

Я прислонил факел к камню и сделал так, как он просил. Твердая холодная поверхность коснулась спины. Лахлан пошевелил своим длинным указательным пальцем. Мгновение спустя в земле вокруг моего тела образовалась круглая выемка. На мгновение узкая траншея ярко вспыхнула, прежде чем меня охватило черное пламя высотой по щиколотку.

Могущественный некромант рыскал вокруг, словно хищный зверь. Меня по очереди окутывало то светом, то тенью каждый раз, когда пламя факела вспыхивало и снова гасло. Странные слова слетали с уст Лахлана. Они звучали как леденящий душу шепот в темной ночи. Своими когтями он обвел контур моего тела. В воздухе возник точно такой же силуэт, похожий на смолу, и я различил ядовито-зеленые полосы, пробивающиеся сквозь туман. Они несли с собой звуки детского смеха.

Лицо Лахлана исказилось. Другой рукой он крутил в воздухе, рисуя светящиеся руны в клубящейся дымке. Чем больше он напрягался, тем сильнее вздувались на его лице черные вены. Тело Лахлана дрожало, но он не останавливался.

Жар разливался по моему телу. Спустя несколько секунд я был весь в поту. Темный вывел последнюю руну, пробормотал заклинание и вдруг ткнул в пустоту, как будто кого-то ударил. Светящаяся струна зашептала, закрутилась и устремилась ко мне. Она зарылась в мое тело.

Я подавил крик, выгнул спину и стиснул зубы. Было ощущение, словно кто-то схватил все мои органы, сжал их и безжалостно вырвал. Но Лахлан объяснил, что он делал до того, как я впервые лег на эту поверхность: создавал искусственную защиту, которая вырастала внутри меня, как крепость. Проклятие было отброшено в сторону. У него не хватало сил пробить стену, но я чувствовал, как оно борется. И оно не собиралось останавливаться.

Лахлан опустил руку. Черное пламя погасло. Я лежал на полу, тяжело дыша, в то время как мир вокруг меня вертелся. Потребовалось какое-то время, прежде чем я смог подняться. Ноги дрожали.

– Это продержится какое-то время, – произнес Лахлан.

Я оперся одной рукой о песчаник.

– Как долго?

– Какое-то время, – повторил он.

– Интервалы делаются короче. – Это был факт, который больше нельзя было отрицать. Я наклонился, натянул свитер, затем куртку и вытер рукавом пот с лица. – Проклятие становится сильнее.

– Я предупреждал тебя, что так оно и будет. – Лахлан казался беззаботным, как будто мы говорили на несущественную тему, по которой у нас имелись разногласия. – Чем больше времени проходит, тем больше энергии овладевает твоими силами.

– Что я могу с этим сделать? – Впервые в жизни я уловил нотку отчаяния в своих словах. – Должен быть какой-то способ. Ты должен исцелить меня, Лахлан.

– Это больше не в моей власти. Но способ есть.

– Назови его. Я готов сделать все, что угодно.

– Все?

– Все.

– Что ж… – Лахлан поднял факел с земли и уставился на угасающие языки пламени. Его бледная кожа выглядела такой тонкой, что мне казалось, будто факел просвечивал ее насквозь. – Тебе нужна Безграничная сила.

В недоумении я разглядывал его целую секунду. Затем из меня вырвался громкий смех. Безрадостный звук наполнил древний могильник.

– Не думал, что ты сегодня в настроении шутить.

– О, я вовсе не шучу. – Его черные глаза сосредоточились на мне. – Я говорю совершенно серьезно. Конечно, если ты хочешь выжить, Бернетт.

Моя улыбка застыла.

– Безграничная сила исчезла столетия назад. Даже самые могущественные азлаты всех времен не смогли ее выследить. Разумеется, не смогли, ведь сами боги скрыли эти три отличительных знака, Лахлан. Никто и никогда не сможет завладеть этим артефактом.

– Ты забыл про Сифру Иверсен, мальчик.

– Я не верю ни единому слову из этой глупой сказки, – прошипел я. – Иверсены всегда были и остаются лживым, показушным и бездумным кланом. Если бы мне пришлось выбирать между отрядом темных и одним Иверсеном, я бы предпочел убить второго.

Лахлан усмехнулся.

– Тогда ты обрадуешься, услышав, что Хелена прибудет в порт к рассвету.

Я скривил лицо. Он засмеялся. Это звучало холоднее смерти.

– Что бы ты ни думал об Иверсенах, твоя так называемая глупая сказка – единственная зацепка, которая у тебя есть. Воспользуйся ей, если тебе дорога жизнь. Найди майора Томаса Вейра и отбери у него силу.

– Никто на такое не способен.

Выражение лица Лахлана сделалось серьезным.

– Если кто-то и способен это сделать, то только ты, Бернетт.

Он щелкнул пальцами и исчез.

Я остался наедине со своими бурными мыслями и тусклым пламенем факела, которое как будто придавало обстановке сдержанный вид. Ничего не указывало на то, что некромант темного народа только что совершил надо мной могущественный ритуал. Если бы у власти закрались хотя бы малейшие подозрения, меня бы незамедлительно отправили в ссылку. Я сильно рисковал, устраивая эти тайные встречи, но Лахлан был моим единственным лучом надежды в мире, который становился все более мрачным. И как бы нелепо ни звучали его слова… Я знал, что он сказал правду.

Словно туманное видение, которое медленно прояснилось, я понял, что у меня не было другого выбора.

Независимо от того, потерплю я неудачу или нет, эта самоубийственная, изнурительная миссия была моим последним якорем. А это означало, что мне предстояло пойти против самого главного правила моего народа. В случае, если про это станет известно, меня обвинят в государственной измене. Верховные казнят меня. Беспощадно. Но не сделай я этого, то в конце послушания уже богиня мертвых будет ждать меня, чтобы сопроводить в Тир-на-Ног.

Решение было принято. Мне предстояло нарушить Высший Закон. Отныне все, что имело значение, – это майор Томас Вейр и Безграничная сила древних кельтских божеств.

Выйдя на улицу, я почувствовал прилив надежды. Прохладный воздух щекотал мои щеки. Я оседлал Экзодию и поднял ее в небо. Этот полет отличался от нашего прибытия. До этого меня и моего геральчиро сопровождала мутная аура. Она постоянно издавала жалобные крики, которые терялись на пронизывающем ветру. Экзодия чувствовала, что что-то во мне хотело сдаться.

Сегодняшняя ночь прощалась с нами ясным небом. Впервые за долгое время не упала ни капля дождя.

Хелена

Лицо моего деда было спрятано за газетой, когда я спускалась по лестнице. Он услышал шаги и опустил ее. Без единой эмоции разглядывал форму колледжа, состоящую из плиссированной юбки в красную клетку и белой блузки с рукавами-фонариками.

Форма была отвратительной. Белые шерстяные гольфы доходили до колен. Галстук-бабочка, соответствующий ткани юбки, был прикреплен к верхней пуговице между боковыми сторонами воротника блузки, и я чувствовала себя так, будто кто-то обернул меня дешевой подарочной лентой. Я взглянула на массивные черные ботинки на шнуровке, которые выглядели так, будто они были из девятнадцатого века. Я уже скучала по своим уютным «Мартинсам». Наряд казался устаревшей версией образа в стиле «Темной Академии».

– Твой пиджак. – Взгляд Натаниэля метнулся к предмету одежды, воротник которого я держала между пальцами. Его подол подметал пыльные ступени лестницы. – Почему ты его не надела?

Я спустилась до начала лестницы и пожала плечами.

– Сегодня должно быть тепло. В приложении писали, что весь день будет солнце.

– В приложении?

– На моем телефоне.

– Ага. – Он нахмурился. – Ты должна надеть пиджак.

Я прислонилась спиной к массивной витрине. На краю полки стояли книги, мусор, стеклянные банки, мусор, свечи, и – вот так сюрприз – мусор, накиданный в огромную кучу.

– Просто… – Я смиренно посмотрела на пиджак, прежде чем поднять глаза. – С этой штукой я выгляжу так, будто выступаю в марширующем оркестре.

– Это абсурд, – сказал он. – Что плохого в манжетах?

– Ничего, но… – Я вздохнула. – Я просто хотела бы носить свои собственные вещи.

Натаниэль отложил газету и поднялся. Он повернулся ко мне спиной, убежал на кухню и вернулся с кофейной чашкой в руке.

– У колледжа есть свои принципы, Хелена.

Я закатила глаза.

– Вот это абсурд. Мы живем в двадцать первом веке. – Я провела руками по своей форме. – А как же самовыражение?