Модница Люсьенка или У каждого своя изюминка

Ольга Канатникова

Модница Люсьенка или у каждого своя изюминка

© Канатникова О. А., 2023

Модница Люсьенка

Как обычно перед уходом из дома придирчивый осмотр с ног до головы. Проверка себя на безупречность не только вошла в привычку, а впиталась в плоть и кровь Людмилы Владимировны Косокривовой (коротко ЛВ); и как обычно усмешка в глазах – так должно быть и всегда будет.

Потайное зеркало в прихожей, скрытое от посторонних глаз цветастым тонким ковром, и в это утро отразило привлекательную женщину тридцати пяти лет, уверенную в себе и знающую себе цену. Людмила Владимировна действительно выглядела безупречно, даже и на взгляд придирчивого знатока. Была она не из природных красавиц, а из тех умелиц, которые, при помощи своей настойчивости в достижении поставленных целей, сумели из сереньких мышек превратиться в обольстительниц или просто женщин, умеющих себя подать и обращающих на себя внимание.

Внимание было как награда, что время и усилия потрачены не напрасно; и иногда Людмила ловила себя на мысли, – ей все равно что видеть: восхищенные взгляды безусых юнцов, призывные – ровесников мужнин, одобрительные – стариков или всю линейку зависти у лиц одного с ней пола. Приходилось также сталкиваться с восхищением девочек-подростков и любовью родных и близких, но на этом ЛВ внимание долго не задерживала; по опыту знала – это размягчает, расслабляет и делает уязвимой, и в этом жестоком мире ты становишься легкой добычей, а Людмила Владимировна ничьей добычей быть не желала. Правды ради она сама хищницей не была и к этому не стремилась, но и отдавать себя на растерзание другим тоже не хотела.

Как всегда, перед уходом, подумалось, – как пройдет день – под девизом безупречности или безукоризненности? И как всегда, улыбнулась, вспомнила «близнецов-братьев» – двух своих замов – крепыша-маломерка Петра Павловича и субтильную каланчу Павла Петровича – своих «упрека» и «укора», так она их про себя именовала, потому как Петр Павлович вместо «доброе утро» всегда говорил, – «Вы сегодня безупречны», а Павел Петрович, вместо «здравствуйте» – «Вы сегодня безукоризненны».

ЛВ для себя не могла решить, что ей больше импонирует – быть безупречной или безукоризненной; когда же на работе встал вопрос о первом заместителе, один вечер посвятила раздумью над этими двумя словами-людьми и загадала – какое слово перевесит «укор» или «упрек» – того первым и назначит.

Погружение в смысловую составляющую данных слов успеха не принесло; поэтому замы остались просто замами, а роль и обязанности «Первого» переходили, как эстафетная палочка, от одного к другому по мере необходимости. Первое время два «ПП» соревновались и все норовили выслужиться, обращая внимание на свои достоинства и тонко, очень тонко, намекая на недостатки «соперника»; но так как это руководством не поощрялось скоро оба привыкли к ситуации и стали просто работать, а вместо соперничества сдружились, решив, что совместные усилия плодотворнее – и потекла жизнь мирная и более изобильная, чем раньше. Оба даже одновременно женились на близняшках из бухгалтерии – один на Машеньке, другой на Ниночке; и у обоих по двойне родилось; и оба не сговариваясь попросили шефа быть крестной матерью. Подумав, что четыре крестника за раз – явный перебор, ЛВ с радостью согласилась, потому как это окончательно и бесповоротно решало вопрос обхаживаний и ухаживаний, которые продолжались долгих два года и были Людмиле Владимировне тягостны.

К замужеству ЛВ не стремилась – жила жизнью одинокой волчицы, самостоятельно решающей все вопросы. Никого у нее на белом свете не было, кроме двух школьных подруг, мамы Тани, да детища производства, которое пожирало почти всё время и все силы.

С подругами виделась редко. Девчонки остались в глубинке, обзавелись семьями. А русская женщина, имея троих детей, мужа, хозяйство, да еще и работу на подъем трудна; оторвать ее от дома становиться практически невозможно, разве что райские кущи посулить. Этими «райскими кущами» Людмила своих подруг и соблазнила и год назад провела чудесное лето в своей резиденции на море. «Замы», посопев немного от неудовольствия, впервые за десять лет, согласились перенести отпуска на май и сентябрь.

Хорошее получилось лето, почти беззаботное: правда орава ребятни и у взрослых вахтенный метод присутствия; но помог Леха, Валин родственник, находившийся в отпуске по случаю ранения. У Людмилы Владимировны в то лето Люсьенкамодница (школьное прозвище) стала выходить на первый план и вытеснять ее нынешнюю. Но лето закончилось. Дача опустела. Леха как‐то виновато улыбнулся на прощание и укатил к своей невесте Наденьке. У Люсьенки защемило что‐то в области сердца. Только Людмила Владимировна кружить голову парню, пусть и понюхавшему пороха, но на десять лет моложе, да еще и с невестой, категорически себе запретила, хотя между ними на вечерних прогулках «искрить» начинало. И только один раз позволила себе немного лишнего, может быть и запретного – уговорил ее Леха сходить на танцы. На танцах от Людмилы Владимировны не осталось и следа – была только счастливая второкурсника Люсьенка, у которой постоянно от счастья кружилась голова и она не понимала, где и в чьих объятиях находится – две картинки накладывались друг на друга и никак не хотели разъединяться: открытая площадка у теплого моря, рядом красавец-блондин, и то далекое, почти забытое (так ЛВ казалось): морозный вечер в Москве, день рождение однокурсника и заикающийся Алексей Вишневский, во время танца, отдавивший ей все ноги.

Но после танцев, посмотрев в широко распахнутые честные глаза Лехи, решила с огнем не играть и себя быстро остудила. Средство имелось – быстродействующее и проверенное – безотказное средство.

Стоило Люсьенке вспомнить детство и сразу розовый туман рассеивался, голова становилась холодной, и Людмила Владимировна была готова принимать правильные (как она считала) решения.

Жизнь была не сахар. Мать родила ее в 18 лет, а через два года, оставив кроху на руках у родителей, отправилась с очередным кавалером в большой город. Тянуло ее к роскошной жизни с размахом, а в городке, где «прозябала» нужно было усмирять свой пылкий нрав – Владимир Иванович не только косо смотрел на ее чудачества, но и предпринимал решительные меры – были у него такие возможности – городом руководил, никому спуска не давал, и в первую очередь своей дочери, что Лиду всегда из себя выводило – и получалось всё наперекор отцу: и плохая учеба в школе, и ранняя беременность без мужа, и отсутствие тяги стать «достойным» членом общества; а после слов «любимого папочки», – «горбатого только могила исправит», решила – она молода, красива, достаточно умна, в большом городе не пропадет – и уехала, выклянчив у матери все имеющиеся в наличии деньги.

Сказать отцу о своем отъезде у Лиды не хватило духа. Владимир Иванович даже не получил от дочери и крохотной записки с обычными в таких случаях «прости-прощай» и обида тяжелым камнем легла на сердце любящего родителя. Напомнив себе, – с глаз долой – из сердца вон, Владимир Иванович о Лидии больше ни разу не заговаривал. Только своей Тонечке и сказал, – надеюсь, что Люсенька в нас с тобой пойдет.

Но после «бегства» «своей дочурки» он прожил недолго, хотя был крепким мужчиной – сильная обида точила и грызла его изнутри и сердце не выдержало – отказало. Люсенька собиралась в первый класс: мечтала, как дедушка с бабушкой ее 1 сентября в школу провожать пойдут. Уже и форма была готова, и роскошные белые ленты в косы, и туфельки. Только вместо праздника получились поминки и с этого момента беспечная радостная жизнь закончилась. Бабушка расчетливо жить не умела, зачем, когда Володя всё устроит, всем обеспечит, все вопросы решит. Правда она работала – библиотекой заведовала. Но какие в библиотеке зарплаты – слезы. Жизнь стала трудной и беспросветно‐тоскливой. Антонина Ивановна продолжала жить так, будто всё осталось по-прежнему. Но не было ни шумных компаний на праздники, да и в гости прежние знакомые не спешили приглашать. И решила она уйти с работы и посвятить себя внучке. Но деньги быстро закончились и пришлось, чтобы сводить концы с концами, давать частные уроки музыки, иностранных языков и рисования – на еду и одежду хватало, а о большем Антонина и не думала, тошно ей было жить без своего Володеньки, и если бы не обещание – увидеть, как внучка в институт поступит, не задержалась бы на этом свете. Но Владимир Иванович, как чувствовал, и своей Тонечке наказал, – думай о Люсеньке, у нее никого нет, прошу тебя, постарайся хотя бы в институт ее проводить; поставь нашу девочку на ноги, как сможешь, она умная и сильная, но, если тебя не станет, ей одна дорога в детский дом; я думаю, ты такой судьбы своей внучке не желаешь. И Тонечка сказала себе, – я должна прожить двенадцать лет ради Люсеньки, научить ее тому, что сама знаю, и быть ей поддержкой такой, какой смогу.

Антонина Ивановна продала свою квартиру и купила домик на окраине города с маленьким огородиком. И как говориться в пословице – нет худа без добра. Домик был немудрящий, а вот соседи достались золотые. С одной стороны жила Татьяна-швея с дочкой Верочкой, а с другой – супружеская пара, растившая внучку-сиротку (родители Валечки два года назад погибли). Девочкисоседки были одногодками, одноклассницами и подругами. И на бабушку с внучкой пролился солнечный свет их детской любви и участия.

Приглядимся поближе к новому окружению Косокривовых.

У Валечки был абсолютный слух, в деда, который забавы ради тренькал на балалайке; затейливо тренькал, с душой. Балалайка была старая и обшарпанная, но струны звенели весело; хранилась она – по праздникам на ковре в большой комнате, а в будни – в замшевом чехольчике на специальной резной полочке. Уважал и ценил Глебыч свою давнюю и верную подружку, а когда брал в руки весело подмигивал, то ли жене, то ли балалайке (этого Глебыч и сам понять до конца не мог) и вопрошал, – не проснулась ли в тебе ревность к сопернице? Жена смеялась и говорила, – ты кого спрашиваешь, меня или трехструночку?

– Конечно же трехструночку, – был ответ и начинались вечерние посиделки квартетом – и три человеческих голоса, трех тезок, сливались с тремя струнами балалайки. Валентин Глебович играл и ласково посматривал на трех своих певуний, для каждой из которых он был готов на всё. Но «девочки» его любили, каждая по-своему, принимали таким каков он есть и многого не требовали.

В один из таких ранних вечеров калитка тихонько скрипнула, предупреждая о госте; была у нее такая особенность – поскрипывать, когда незнакомый человек ее открывал, показывая хозяевам: «на страже стою и предупреждаю – чужой пришел». Когда же «чужой» переходил в разряд «свой» поскрипывать переставала.

В этом вечер Люсеньку она ощущала впервые, но рука была детская, легкая, поэтому и скрип раздался тоненький, еле уловимый. Абсолютный слух хозяина и внучки свое дело сделал и пение прекратилось. Валентина побежала посмотреть, кто пожаловал и почему так необычно скрипнула калитка. Для разных людей скрип разнился. Валентин Глебович однажды, грешным делом, подумал, – может калитку в свою музыкальную компанию пригласить, но потом от этой мысли отмахнулся, решив не разрушать квартет такой «солисткой».

Валентина же вела за руку незнакомую девочку, свою сверстницу. Девочка оказалась бойкая, назвалась Люсенькой, сказала, что они новые соседи и живут вдвоем с бабушкой Антониной Ивановной, которая приглашает завтра к 17 часам на чай, познакомиться. Также Люся попросила прощения, что помешала концерту, и извинившись за короткий визит отправилась к соседям слева с той же миссией.

Соседями с другой стороны были мать и дочь Кривоноговы. У калитки весел звоночек, и он веселым треньканьем оповестил хозяев о новом визитере. Открывать выбежала худенькая девчонка, остроглазая и улыбчивая. Узнав, кто пришел, потащила в дом знакомить с его обитателями. Переступив порог Люся растерялась, не зная на что смотреть: манили и завораживали и мать с дочерью, и рыжий кот, сладко позевывающий в кресле, и волшебный угол комнаты со швейной машинкой, двумя манекенами для примерки изделий, большим столом и полками с отрезами. Люсеньку удивила посетившая мысль, что хочет она обучаться под руководством Татьяны Александровны шить одежду, хотя раньше об этом и не помышляла, а ведь часто ходила с бабушкой к разным модельерам-дизайнерам и в швейные цеха заглядывала, любопытства ради. Что же здесь‐то произошло? Может рыжий кот чего‐то необычного наурчал и намурлыкал, уж очень был красив и благороден, а бледно-зеленые глаза смотрели по-человечески внимательно.

У матери с дочерью глаза тоже были зеленые, только яркие, искристые, с весёленкой в уголках – приятная атмосфера расслабляла и предлагала остаться. Но пригласив соседей на чай, пошла домой и, что удивительно, кот отправился следом. Люся подумала, – наверное, решил первым познакомиться. Бабушку с порога предупредила, – у нас первый визитер, только не знаю, чем гостя попотчевать?

– А ты спроси, что он будет. Бабушка не знала, что пожаловал рыжий красавец-кавалер, может и дамский угодник, только бессловесный.

Но Люсенька решила с котом поговорить, мяукать‐то он умеет, и попросив кота, чтобы он в знак одобрения помяукал, начала перечислять лакомства, которые на детский взгляд могли соблазнить нового друга.

Молоко, сметала, сливки, творог, мясо, рыба, сыр, макароны – молодая хозяйка перечислила всё, что имелось в доме, даже варенье, но кот смотрел на новую подружку широко открытыми глазами и упорно молчал. Когда же бабушка из другой комнаты произнесла, – а не угостить ли нашего гостя ряженкой со сдобной булочкой? Кот издал громкий клич, поднял хвост трубой и поспешил на голос, так ласкающий слух. Подумав, что с таким котом проблем не будет, Люся отправилась следом; зашла и увидела растерянную бабушку.

– Люсенька, а где же гость, и кто там так странно кричал?

Кот сидел на пороге комнаты и смотрел на Люсеньку, – что медлишь, давай представляй скорее, сдобы с ряженкой очень хочется.

Знакомство состоялось. Рыжий получил накрошенную булку, залитую ряженкой. Подача была изысканная. На полу появился маленький цветной коврик, на нем – белоснежная салфетка, сверху – фарфоровая мисочка; после этого Рыжего пригласили откушать. Кот не оплошал – угощение было съедено до последней крошки и даже мисочка вылизана до блеска.

– Наелся? – спросила Антонина Ивановна; кот заурчал, обвился вокруг ног хозяйки и поспешил откланяться.

Люсенька решила, что гость и хозяева остались очень довольны друг другом.

На следующий день к назначенному сроку прибыли соседи. И образовалась компания: Валентины Кривоносовы; мать с дочерью Кривоноговы; бабушка с внучкой Косокривовы и конечно же Рыжий хвост и Зеленый глаз, а попросту Кот, который хорошую компанию всегда был готов поддержать своим присутствием.

Хозяйка оглядела гостей, расположившихся в столовой, ублаженных вкусными пирогами и крепким душистым чаем (Кот тоже забыт не был) и душа ее возрадовалась – все запоры, заслоны, замки, стенки, которые городились много лет (разные люди окружали Антонину Ивановну – и муж, и отец занимали видные должности) в один миг спали с ее души и ощутила она себя юной девушкой, проводящей лето в глухой деревне у маминой родни и замелькало давно забытое: петух, призывающий свет-утро своим кукареку; шершавый язык теленка, парное молоко, алмазные росы; ключ, выталкивающий себя из-под земли, ручеёк, быстро спешащий к речке-студёнке; солнечные восходы и закаты; луна в полнеба; млечный путь – мечта всех странников; Ковш Большой Медведицы и Полярная звезда, хранящая верность Северу; и размеренная жизнь – бурлящая летом и затихающая зимой.

Там люди были простые, с чистой душой, трудолюбивые, готовые на помощь ближнему, радующиеся счастью и оплакивающие горе и собственное, и чужое. За много лет прошедших в тех дней опять почувствовалась та же атмосфера добра, любви, товарищеского плеча и Антонина поняла – она сделала правильно, сменив место жительства. И вспомнилась дочь Лида, и сразу стало тяжело на сердце – как там она горемычная? И Антонина Ивановна решила разыскать беглянку, узнать о ее житье-бытье.

Но гости требовали внимания, и хозяйка, не без робости, предложила на выбор: поиграть в лото или послушать музыку в ее исполнении. К её удивлению, присутствующие единодушно сошлись на втором предложении. И получился мини-хор: с певцами, быстро подстроившимися друг под друга, и умелым руководителем в лице Глебыча.

И очень скоро из трех соседних домов (вернее семей) образовалась мини-коммуна. Валя с Верой «приклеились» к Антонине Ивановне, обретшей двух усердных учениц – по музыке и рисованию. Люсенька «прилепилась» к маме Тане, обучающей «новую дочку» шитью и технике кроя. Втроем девочки стали изучать иностранные языки, но родной был в приоритете – русские писатели и поэты главенствовали в семье Косокривовых.

И домашние дела забыты не были: девочки взяли на себя совместную уборку в трех домах; Татьяна – оптимизацию гардероба каждого коммунара, Валентина – готовку – благо едоки были в основном женского пола и ели мало, да и все любили простую пищу – щи, кашу, да пироги; Рыжий осуществлял общее руководство, а в вопросе питания обеспечивал себя сам; но иногда присоединялся и к общей миске, особенно если погода была не летная и с мышами не получалось – тогда со всеми вместе лихо наворачивал мясные щи.

Время шло неспешно. Но лето заканчивалось и Люсеньку надо было определять в новую школу. Денежных средств на первую элитную не было. Но в городе имелась специализированная (музыка, языки, танцы, изобразительное искусство) с бесплатной квотой (по конкурсу) для очень одаренных детей. Антонина Ивановна знала, что в конце августа будет конкурсный отбор и исподволь готовила внучку к этому испытанию. Но две ее новые ученицы показывали такие ошеломляющие успехи (одна в музыке, другая в рисовании), что она решила поговорить со всеми тремя девочками.

Первый разговор состоялся с Люсенькой, которая и удивила, и порадовала, сказав, – она знает, что Валя и Вера большущие таланты, очень за них рада и нисколько не расстроится, если девочек зачислят, а ее нет в эту самую чудо-школу; для нее же подойдет самая обычная – она все равно продолжит заниматься с бабушкой, и если бабушка не против, то и с мамой Таней шитьем и рукоделием.

Но повезло всем троим, квоту увеличили, вместо трех мест образовалось десять и девчонки, с легкостью обойдя других конкурсантов, были зачислены на «полный пансион».

Люсенька в очередной раз удивилась – как в жизни всё меняется-изменяется, перетекает из хорошего в плохое, а из плохого опять в хорошее. Людмила Владимировна о переменах судьбы и ее изменчивых ветрах знала не понаслышке.

И опять замелькали образы из прошлого. Новая школа, две уже верные подруги и незнакомые мальчики и девочки с разными лицами на которых читался и интерес, и скука, и вопрос, и зависть. Ребенок не умеет прятать свои эмоции под разными масками, открыт он миру и людям. Только с возрастом приходит понимание и осознание и своих поступков, и своих слов, и своих мыслей.

Люсенька новой аудитории представилась, как мадмуазель Люсьена – это имя пришло из прошлой жизни с дедушкой; много народа перебывало в их гостеприимном доме, бывали и иностранцы; один француз после показательного танцевального номера Люсеньки подошел, и с поклоном произнес, – мадмуазель Люсьена, Вы – очаровательны, я восхищен до глубины души, и уже шепотом, – завтра ждите букет от неизвестного почитателя, и весело подмигнул.

Люсеньке понравился и букет, и имя, и почтительное внимание. С тех самых пор ровесникам она так и представлялась. Но новые школьные товарищи к такому имени отнеслись скептически, а через полгода, с легкой руки Машки – первой признанной красавицы (Верочку признали И.О. первой только через год), стали величать Люсьенкой, а за глаза мамзелькой или модницей и на то тоже были свои причины.

В школе была обязательна форма, но с подсказки мамы Тани каждый день к ней добавлялось что‐то новое: к гольфикам – веселые помпончики; на шею – галстучек, платочек, ажурный воротничек; на руки – модные нарукавники; на кармашек – бабочка или другая зверюшка – в аппликациях дефицита не было – Верочке всё равно надо в рисунке упражняться, вот часть этих упражнений и была переведена в практическое русло. Верочка смеялась, но своей подруге потакала – Люсьенка с детства умела организовывать ситуацию.

Вспомнив давнее ЛВ решительно прервала поток приятных воспоминаний. День требовал своих забот, а витание в облаках производственному процессу не только не помогало, а скорее препятствовало.

Рабочие часы проходили быстро. Многое успевалось, но и сил тратилось немало – вечером, как необходимость присутствовали: прогулка, расслабляющая гимнастика, теплый душ и сон – и это был обычный распорядок жизни.

Дни кружились и мелькали, как семена ясеня на ветру.

Осенью Людмила получила приглашение на концерт от Машки – первой красавицы школы. И захотелось ей с «подругой» повидаться и поболтать. Ценила она те нити, которые связывали её с детством.

Машка прислала приглашение на два лица, специально оговорив, что у нее два номера в программе большого концерта, выступать будет в начале второго отделения и очень просит пожаловать за кулисы или предлагает где‐нибудь посидеть вечерком, на усмотрение самой Людмилы, так как она дамочка заезжая, провинциальная, уютных местечек в столице не знает, а в большом ресторане не поболтаешь.

Людмила Владимировна в Москве бывала в разных местах. Поэтому почти на любой вкус могла подобрать что‐нибудь подходящее. И оказались они в уютном маленьком особнячке, с отменной кухней и таким же интерьером, с официантамипризраками – меню и блюда появлялись будто из воздуха; однако счет и не маленький был явно материальный. Но ЛВ относилась к разряду людей умеющих и зарабатывать деньги, и тратить их, по случаю, не считая. В остальное же время была расчетлива и бережлива.

В очередной раз ЛВ про себя улыбнулась – в Машкиных глазах явно читался восторг и восхищение заведением; и удовлетворенная «хозяйка» выслушала очередную любовную повесть женщины, мечтающей о третьем замужестве с мужчиной на двенадцать лет моложе. Л.В. еще раз про себя улыбнулась – неравный брак – раньше это было возможно в основном для мужчин. Женщины только величайшие из великих могли себе такое позволить. А сейчас – было бы желание – пластическая хирургия открыла недосягаемые ранее горизонты. Да и если честно, двенадцать лет не такая уж большая разница в возрасте. Сто лет назад в деревнях женили молодых парней на женщинах лет на десять старше и, ничего, жили и детей своих растили. Хотя ЛВ не была уверена, что такое происходило часто, и знала лишь два случая, имевших место среди многочисленной родни бабушки.

Но вернемся к Машке. Наша красавица в 17 лет нашла «папика» в два раза старше себя, обеспеченного, с положением. Но он оказался собственником с узким кругозором. Ходьба налево в меню предлагалась только для него, а молодой жене обеспечивалась золотая клетка. Четыре года Машка это терпела – нужно было музыкальное образование заканчивать – частное и дорогое. А в двадцать один год, влюбившись в своего сверстника, убежала от постылого мужа в чем «мать родила», но ни о чем не жалела. Второй супруг был музыкант. И стали они колесить с группой по городам и весям. Больше десяти лет колесили, но бродячая жизнь стала приедаться. Из второго брака Мария вышла достойно и с достойным капиталом. Второй муж был мужчина щедрый и с женщинами не воюющий. Марии нужно было «бросать якорь», вот только где? Реально оценивая свои возможности понимала – столица по ней не плачет, а вот город средней руки – Воронеж, Смоленск, Тверь – пожалуй. Стала присматривать наиболее подходящий. Но и о творчестве не забывала. За десять лет Мария обзавелась знакомствами и связями, и хорошо понимала, что сейчас их использовать самое время, пока молода и привлекательна. В зрелом возрасте недюжинный талант привлекает, от него не отмахнешься, но, к сожалению, она такого не имеет. Если бы у нее был дар, как у Валечки Кривоносовой, она бы и в столице достойное место нашла. А Валентина почему‐то «похоронила» себя среди коров и детей в глубинке России.

Кандидатом на роль третьего мужа был двадцати трех летний парень, спортсмен, из достойной, но не очень обеспеченной семьи. Родители сначала смотрели на новую пассию сына с опаской. У них на примете была другая кандидатура – дочь их приятелей, а не сомнительная фифа с багажом из лет и мужей. Но Машка умела себя подать, и откровенно поговорив с матерью жениха получила право считаться невестой Коленьки.

В конце вечера она разоткровенничалась во всю (хорошее вино язык развязывает), – хочу простой тихой жизни, с мужем, детьми, домашними праздниками, пересудами соседок, поездками в отпуск на море— с простым человеческим счастьем. Как думаешь, получится у меня?