Загряжский субъект

Бычок был сильно бородат и в камуфляже.

– А что ты можешь? – насмешливо спрашивали из толпы. – Власть отняли, и ты такой же м…к, как и мы. Молчал бы!

Кукуй остановил машину, подошел к оратору.

– Ты кто? – ткнул пальцем в камуфляж.

– Атаман! – гордо ответил оратор.

– Дрюня наш человек! – весело загыгыкали в толпе.

– Чей атаман? Какого войска? – цепко спрашивал Кукуй.

Хмельной Дрюня весело и нахально смотрел на боксера.

– А Степан Разин чей атаман? – насмешливо спросил Дрюня.

– Ты знаешь, кто я?

– Ты – Кукуй! Я тебя не боюсь.

Вся пивная наслаждалась зрелищем, симпатизируя Дрюне.

– Умеешь держать удар? – тихо спросил Кукуй.

– Удержу…

Мэр, не размахиваясь, тычком в лоб свалил Дрюню на землю. Тот медленно встал с четверенек, помотал лохматой головой, улыбнулся.

– Уважаю… Ты – боец!

Дрюня понравился Кукую. Он тоже улыбнулся, протянул руку.

– Вечером приходи в мой клуб.

Кукуй увидел в Дрюне подходящего человека из народа для показательных боев. Тому, кто удержится на ринге против профессионала один раунд, назначили солидный денежный приз. Для затравки, для азарта. Дрюню попробовали на ринге. Дремуч, мешковат, но силен, может и устоять. Кукуй был доволен.

…В доме Татьяны Веревкиной все смешалось. Тут и поплакали, и посмеялись, и попечалились. Татьяна увидела новую, другую Зинаиду. Она вытянулась, глаза из-под челки острые, женские, в осанке, в походке – осознанная красота, медлительность. Только смех остался Зинкин, заливистый до визга, детский. В межбровье, в переносице, когда хмурилась, угадывался Ваня Жеребцов. Когда Татьяна сказала, кто ее отец, Зинаида вздрогнула и насупилась, молча грызла ногти, исподлобья глядя на Жеребцова. Заплакала и убежала в другую комнату. «Не трогай!» – Татьяна строго остановила Жеребцова.

Курлюк лениво наблюдал за семейством. Ему было скучно, и Жеребцов поманил его пальцем за дверь. Они сели в беседке за деревянным столом. Закурили и долго молчали, пуская дым друг на друга.

– Спасибо, Гаврила, – задумчиво сказал Жеребцов. – За Зинаиду. И чтоб ты знал, я… люблю Татьяну. Про Эвелину не спрашиваю.

– А ты спроси. Свои люди, что тут такого… Спасибо я тебе не скажу и оправдываться не буду. С Эвелиной у нас дела, живем вместе. За тебя с Татьяной я рад.

Показательные бои Кукуй устроил на берегу Дона, на зеленой поляне в леваде. В центре установили ринг, раздевалки, скамейки для персонала и почетных гостей. На ажурной пластмассовой арке крупными валунообразными буквами пламенел девиз «Бокс – это демократия!» Гремела музыка, трещали петарды, испуганно выли собаки.

Зрителей собралось, наверное, с тысячу. Загряжцы стояли и сидели на лужайке, пили пиво, ели мороженое, обсуждали предстоящее зрелище. Торговые палатки выросли, как грибы. Вся загряжская милиция бдительно следила за порядком. Тут же соорудили огромный экран, на котором показывали ринг. Рядом с Кукуем сидели Гаврила Курлюк с Жеребцовым, за их спинами оживленно кучковалась вся загряжская элита.

Среди замов мэра в разноцветных футболках каменно стоял суровый Врубель в черном костюме и черных очках. Потный Певзнюк с фотоаппаратом скользил между скамеек, воровато клацая затвором. Известная рассказчица К. Нагая настойчиво дергала за полу какого-то толстяка и грозила ему пальцем. Толстяк показывал ей дулю и жадно отхлебывал из бутылки. Счастливая Зинаида стояла в обнимку с Антониной Светличной. Готовый на заклание Дрюня в папахе и лампасах одиноко парился под солнцем на первой скамейке.

Умолкла музыка. На ринг пружинисто поднялся бритый наголо атлет с микрофоном. Громоподобно объявил о начале первых в истории Загряжска показательных боев профессионалов бокса. Распорядитель был речист и с кругозором.

– Этот день войдет в историю. – Распорядитель заметно волновался, и это придавало его словам особую убедительность. – Запомните его и расскажите своим детям. В Загряжске живут здоровые, коренастые люди, и мы возродим на ринге дух Степана Разина и Матвея Платова. Увесистый кулак загряжца покажет свой талант всей России и далеко за ее пределами. Наш мэр может свободно бросить перчатку мэрам Москвы, Санкт-Петербурга, Рязани и Ростова-на-Дону. Любому! И горе тому…

Левада взорвалась аплодисментами, свистом, криками. Щеки Кукуя налились бурячным соком, он больно ущипнул помощника за ляжку и прошипел:

– Отними у него микрофон! Объяви сам…

– И горе тому, – заливался счастливый распорядитель, – кто поднимет его перчатку!

Помощник выхватил у распорядителя микрофон и коротко объявил:

– Извините… На ринге – Давлет! – Он сделал широкий жест в правый угол.

По ступенькам взошел, покачивая бедрами, сутулый молодой человек величиной с медведя.

– Против Давлета – Хамлет! – Жест в левый угол. – Делайте ставки, господа!

В один прыжок на ковер выскочил другой медведь, поменьше, но с неподобно длинными руками. Судья свел бойцов посередине, раздался удар гонга.

Как описать этот бой, схватку атлетов с воловьими шеями и мускулами с березовые полена? Сколько ни ставь восклицательных знаков, все будет мало. И слова не поспеют за оплеухами, стреляющими, как ядра в бетонную стену.

Вспомнил я майскую степь под Калмыкией. Два косячных табуна мирно паслись в высоких разномастных в цветении травах. Солнце и ветер играли на лоснящихся конских холках. Зычное и долгое, до самых высоких нот, ржанье кобылиц и возбужденный напористый храп жеребцов эхом катились по степи, Жеребята с поднятыми хвостами носились друг за другом, высоко вскидывая за собой комья земли.

Медленно сближаясь, оба табуна подошли к опасной черте. Косяки, как два враждебных стана, остановились, замерли. С обеих сторон отделились и танцующей иноходью вышли навстречу друг другу вожаки, матерые жеребцы-дончаки. Невесомо, словно по воздуху, выгнув шеи, осторожно подходили самцы. Шумно втягивали воздух алые трепетные ноздри, зеркально отсвечивала на солнце эмаль алмазно-острых зубов. Крупные, как вареные яйца, белки глаз налились кровью. В наэлектризованном воздухе, кажется, проскакивали искры. Не дойдя двух шагов, жеребцы встали свечкой и, издав пронзительный трубный клич, кинулись друг на друга. Острыми копытами били в грудь, в шею, по бокам. Рвали зубами кожу. Окровавленная пена хлопьями падала на землю. Расходились и снова сшибались грудью, бились головами, кусались. Под мокрой гладкой кожей валунами перекатывались тяжелые связки мышц. Оба косяка, вытянув морды, напряженно застыли, нюхая воздух. Схватка продолжалась, наверное, полчаса. Бойцы стали терять силу. Огненные ноздри запаленно хватали воздух, по мышцам мелкой дрожью пробегала судорога. Сшиблись из последних сил и медленно, не разворачиваясь, отступили. Лошади в табунах как ни в чем не бывало стали жевать траву, косяки разошлись.

Бой Хамлета с Давлетом напомнил мне калмыцкую степь, с той только разницей, что в степи бились на смерть, а тут по правилам. Хотя тузили друг дружку боксеры изрядно. Давлет шел на таран, на сшибку, не отступая, бомбил соперника без устали. Хамлет был гибче, ловчее, все время танцевал, приплясывал, защищался. Изредка, как колуном, прошивал сквозь перчатки Давлета и доставал в лоб, по скуле, в грудь. Давлет рычал, делал страшные глаза, мотал ушибленной головой и упрямо пер напролом. Перчатки со свистом впечатывались в плечи, в грудь, и, кажется, от одного такого удара обычный человек улетел бы с ринга, как кукольный Петрушка. Но тут под стать молоту-перчатке вставала наковальня-грудь.

Кукуй умастил загряжцам. Левада захлебывалась от восторга. Рев, свист, хлопки. Одни скандировали: «Давлет! Давлет!» Другие надрывались: «Хамлет! Хамлет!» По очкам победил Давлет. Это только подхлестнуло азарт. Ставки теперь делали все поголовно. Еще пять-шесть пар бойцов из кукуевского клуба покрасовались на ринге. И началось самое интересное. Распорядитель на этот раз был краток.

– Господа! Я приглашаю на ринг всех желающих. Условие одно: кто продержится один раунд против Давлета – получает денежный приз. Смелее, господа!

Как было договорено заранее, на ринг вышел Дрюня. Ему предложили переодеться в спортивное трико, но он заупрямился и вышел как есть, в полковничьем мундире и в сапогах, только папаху снял. Это вызвало сплошное ликование загряжцев.

– Дрюня, вперед! – неистово орали они. – Посчитай ему ребра, Дрюня!

Противники сошлись, если можно так выразиться, потому что полковник после первого тычка Давлета отлетел в угол и повис на канатах. Он медленно распрямился и, раскорячившись, ждал, не зная, что делать. Давлет по-хозяйски ходил по рингу, насмешливо и равнодушно глядя на окаменевшего Дрюню. Мимоходом Давлет сделал резкий выпад, Дрюня также резко отклонился назад, атлет, споткнувшись, пролетел мимо и едва удержался на ногах. В толпе дружно засмеялись, Дрюня снисходительно помахал перчаткой. Давлет прищурился и, приняв стойку, медленно пошел вперед. Дрюня молча ждал, втянув голову в плечи и закрывшись перчатками. Атлет сделал два – три обманных движения и влепил хук справа, Дрюня мотнул головой, покачнулся, но устоял. Он еще ниже нагнулся и воровато зыркал поверх перчаток. Давлет пробивал защиту, давил, мял, но удары как-то вязли, гасли в суконном туловище, Дрюня осмелел и стал, приплясывая, маневрировать. Это удалось, и несколько пушечных ударов Давлета прошли мимо. Дрюня нахально улыбался, подзадоривая противника. Время поджимало, и Давлет пошел на сшибку. Локти его мелькали паровозными маховиками, перчатки молотили, плющили упрямую Дрюнину башку, борода дергалась вверх-вниз. Дрюня стоял, как пьяный. Давлет ловил момент поддеть в челюсть, сбить наверняка. Двинул во весь локоть, туловищем, всем весом утяжеляя удар, Дрюня снизу рванул навстречу, резко привстал, как бы выныривая. Сшиблись туловищами, как два тучных мешка с пшеницей. Давлет упал на колени и скрючился пополам. Дрюня размазывал кровь по бороде. Судья отчаянно схватился за голову: Дрюня свалил атлета запрещенным ударом в пах. Но загряжцам было наплевать на правила. Дрюня стоял над Давлетом с победно поднятыми руками. Толпа подхватила Дрюню на руки и подбрасывала вверх. Он был героем!

Распорядитель с судьей подбежали к Кукую, возмущаясь и жестикулируя.

– Приз – Дрюне, он победил! – отмахнулся довольный Кукуй.

Пример Дрюни подхлестнул азарт, загряжцы стояли в очередь на ринг. Силачи под рев толпы выходили против Хамлета. Длинные волосатые руки атлета за минуту укладывали их на ковер. Кажется, уже седьмого, к огорчению загряжцев, под руки спускали по ступенькам. Левада негодовала, визжала, топала ногами. Больше храбрецов не находилось. Кукуй дал знак заканчивать. Встал, потягиваясь, Курлюк, он загадочно улыбался.

– Подожди-ка, – попросил он Кукуя. – Молодость хочу вспомнить…

Гаврила переоделся в раздевалке и вышел в широченных шортах, в майке навыпуск, в квадратных кроссовках – тучен и велик. Ему с трудом натянули перчатки. Он поднял руки, приветствуя земляков.

– Гаврила! – орала левада. – Гаврила!

Эхо растекалось по пойме:

– Горилла! Горилла!

Перед Курлюком стоял улыбающийся Хамлет с волосатыми руками-оглоблями. Кукуй пытался отговорить Курлюку, даже угрожал:

– Ты позоришь и себя, и меня!

Гаврила ласково погладил его перчаткой.

– У тебя будет возможность оправдаться, после Хамлета приглашаю тебя.

Вам приходилось когда-нибудь видеть, как пес пытается обидеть ежика? Он рычит, злится, бешено крутится вокруг колючего колобка, наконец хватает, пытается куснуть и с яростным визгом отскакивает. Бессильно лает, трогает лапой, клацает зубами. Большой пес, а глупый. Лисичка бы мягко покатила колобок к речке, столкнула в воду и мигом распорола ежику брюхо когтями.

Гаврила на ринге превратился в колобка. Большого, дебелого, пружинистого и нахального. Он катался по ковру мягко, податливо, огрызался больно и колюче. Хамлет, как молотобоец, рвался расколоть, расплющить ускользающий колобок. Но зело крепок был Гаврила, катался безнаказанно и дразнил свирепого Хамлета. То рожу скорчит, то задницу выставит, то посвистит, как суслик, заманивая противника. То огрызался агрессивно и зло. Две-три увесистые оплеухи получил Хамлет под смех и крики болельщиков.

Первый раунд закончился, по просьбе Курлюка начался второй, но ничего не изменилось, Гаврила неуловимо скользил по ковру, Хамлет крушил пустоту. Он подрастерялся, засуетился, и это еще больше усугубляло его беспомощность. Хамлет остановился. Он решил изменить тактику. Молча стоял, нервно улыбаясь, опустив руки. Теперь он будет защищаться, пусть этот колобок накатывает. Гаврила понял. И накатил. Поплясал вокруг Хамлета, дразня, вызывая. И когда тот огрызнулся, подавшись вперед, распрямляя удар, колобок нырнул ему под плечо и двинул всем туловищем навстречу. Будь на месте Хамлета стена – стена бы обрушилась. Хамлет же мячиком отлетел, кувырнулся через голову и пружиной выпрямился на мягких паучьих ногах. Гаврила тяжело, со свистом дышал, он терял силу. Хамлет чувствовал, видел это и медленно наступал, теснил, загонял скользкого колобка в угол, чтобы там наверняка припечатать, поставить победную точку.

Гаврила мрачнел и продолжал ловчить. Но Хамлет печатал и печатал, все чаще попадая в голову. Под бровью у Гаврилы сочилась кровь, он размазал ее перчаткой, губы нервно кривились. Но в глазах копилось электричество. Хамлет шел напролом, надеясь за минуту кончить бой. Гаврила все чаще падал в объятия противника, и тогда шла тяжелая возня, больше похожая на борьбу. Судья разводил бойцов. И опять объятия, возня. Оба уперто стояли, наклонив головы, раскорячившись, будто заглядывая в колодец. Так они сопели и топтались еще один раунд. Хамлет теперь не шел на сближение, избегал объятий Гаврилы, грубо отталкивая его, а когда тот все-таки повисал на его шее, оглядывался на судью и поднимал руки. Вот тут Гаврила и подстерег противника. Резко выпрямившись, он снизу во всю мочь боднул головой в челюсть Хамлета. Слух резанул хряск костей и глухой шлепок рухнувшего тела. Судья кинулся на Курлюка, жестами показывая запрещенный удар. Из толпы вразнобой кричали:

– Убил! Убил!

– Наповал, насмерть!

Бледный Кукуй вскочил на ринг, пощупал пульс Хамлета, схватил Курлюка за руки, хотел что-то сказать и… отшатнулся. Гаврила смотрел на него в упор мутными, налитыми кровью глазами. Кукуй уехал вслед за «скорой», умчавшей разбитого Хамлета в больницу. Курлюк с Жеребцовым вернулись к Татьяне.

– За что ты его? – спросил Гаврилу Жеребцов, когда они присели в беседке. – Мог и убить…

– Мог! – согласился Курлюк и по-ухарски усмехнулся. – Это Кукую урок! Выдумал потеху – загряжцев бить, казаков унижать. Лучше бы, конечно, не Хамлету, а Кукую морду набить. А Дрюня-то молодец!

Жеребцов удивленно пожал плечами, внутренне соглашаясь с Курлюком.

У калитки бесшумно появился черный Врубель. Он в упор посмотрел на Тузика, который внимательно и напряженно наблюдал за гостем, готовясь схватить его за штанину. Врубель открыл калитку, смело прошел во двор, Тузик зарычал и попятился назад, поджав хвост. Михаил Исаакович достал конверт и положил перед Курлюком. Гаврила вопросительно посмотрел на Врубеля.

– Гонорар, – коротко ответил тот.

– А-а, – отмахнулся Курлюк. – Отдай на лекарства боксеру.

Врубель почтительно кивнул и стоял выжидательно.

– Что еще?

– Я буду полезен вам, Гаврила Фомич.

Гаврила долго и внимательно посмотрел на Врубеля.

– Да, ты мне нужен … Поедешь со мной в Забалуев. Собирайся.

– Я готов.

Жеребцов молча и недоуменно смотрел на бывших сослуживцев.

И еще одно событие произошло в этот день. Зинаида показала норов и огорчила родителей. Она отказалась от монет, обнаруженных в бабушкиной шкатулке. Приглашенные на ужин по случаю отец Амвросий и Антонина Светличная уговаривали, умоляли.

– Тебе учиться, жить начинать. Свой дом или квартиру…

– Зина, это твои деньги, – мягко округлял Жеребцов.

– Не дури, Зинка! – приказывала Татьяна.

Курлюк не вмешивался, он с аппетитом навалился на жареного сазана, запивая красным вином. В переносице у него растекался синяк, глаза припухли, и он больше походил сейчас на толстяка-китайца. Но Гаврила был доволен и благостен, сыто мурлыкал, складывая кости в горку.

Зинаиде было жалко всех, она виновато улыбалась и упрямо просила:

– Не нужны мне эти деньги. Я сама заработаю, правда, Гаврила Фомич?

– Угу, – поддакнул Гаврила и поднял стакан. – За Зинаиду!

– И нам они не нужны, правда, Иван Ильич? – Татьяна решительно тронула локтем Жеребцова.

– Угу! – крякнул тот и залпом опрокинул стакан.

– Вот какие богачи! – хлопала в ладоши захмелевшая Антонина. – Капиталисты!

Зинаида тоже хлопала и поддразнивала:

– Богачи! Все богачи!

Она была счастлива. Но что-то точило ее изнутри. Старенький дом уже не казался ей родным, она чувствовала себя гостьей. Зинаида отчужденно смотрела на своего отца. Гаврила был ближе и понятнее.

Тот, кто после долгой разлуки возвращался на родину, в дом своего детства, поймет Зинаиду. Все, что она мысленно хранила в себе, было рядом, возьми и потрогай. Маленькое окошко, выходящее в сад, в огромный куст сирени. Подоконник, залитый чернилами, с крупно нацарапанными буквами: «Загрезжск» и «Тузек». Фотографии и открытки в ящике стола, желтая тетрадка с песнями и стихами про любовь. Колечко с камешком, зеркальце. На полке выцветший альбом с актерами, старая книжка «Волшебные сказки». Запыленная иконка Спасителя в углу. Бабушкино зеркало в черной резной рамке с завитушками. Тусклое, с темными пятнами, с перламутровым отливом. Сколько она просидела перед этим зеркалом! Разговаривала с собой, кривлялась, подкрашивала брови, плакала и грозила кому-то кулачком. Мать сидит у окна, пригорюнившись, одиноко, подперев голову большими руками. Морщинки на лбу, горькие складки у края губ, тихие глаза. О ком она думает? Кого ждет? О Зинаиде печалится? Об Иване Ильиче? Или обманывает в мечтах свою куцую бесцветную жизнь?

Все было близко, рядом, все родное, теплое. Но уже далеко отошла Зинаида, другими глазами смотрела на маленькую хату, на маленькую, вымученно-счастливую мать. Монахи зазвонили к вечерне, и далеким слышался этот звон. Прощай, детство!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.