Марлезонский балет

А. Одинцов

Марлезонский балет

© Одинцов А. А., 2018

© Издательство «Новая Реальность», 2019

* * *

Глубоко уважаемой

Светлане Васильевне Барановой

посвящается

Собственная смерть не может служить для джентльмена отговоркой

Фриц Ленц

В обществе живые всегда управляются мертвыми

О. Конт

При попытке растворении в партнере личность выпадает в осадок

Авессалом Подводный

Вместо предисловия

Великие Духовные Учителя говорят, что человеческая сущность спит, а живет, точнее, существует, пользуясь физическим телом, внедренная в него извне негуманоидная личность. И это означает, что современный человек не выполняет своего Божественного предназначения. В результате он сначала уподобляет свою жизнь тоскливо-однобразному, гротескному театрализованному представлению, а потом в самый неподходящий момент обнаруживает, что по совершенно независящим от него причинам уже произошел неожиданный поворот событий или их развитие неожиданно и непредсказуемо поменяло свою направленность, обнаружило совершенно новый смысл и все происходит вовсе не так, как затевалось. И единственное, что человеку остается, так это смеяться над самим собой или взглянуть на все происходящее с изрядной долей иронии.

То же самое происходит с героями романа.

Акт первый

Делайте ставки, господа!

Критерий выбора всегда эстетический, хотя бы подсознательно

Авессалом Подводный

Жесткое пеленание

Энергетика «раба семьи» все же лучше, чем семейного диктатора

Авессалом Подводный

Роберт был первенцем в благородном семействе Озероков. Его папенька Гилберт безуспешно занимался финансами на муниципальном уровне, это был коренастый молодой человек повышенной упитанности, почти квадратное существо с неопределенного цвета кудряшками, которые во времена туманной юности и привлекли внимание фрейлейн Герды, будущей маменьки Роберта.

Маменька Герда гордилась своей безупречной репутацией, а своей худощавостью и порывисто-ритмичной манерой создавала у окружающих отчетливое и устойчивое ощущение двуручной пилы, она всегда была домохозяйкой, что не мешало ей занимать ключевые позиции в семейной иерархии и в свое удовольствие заниматься воспитанием, – нет, не детей, – главным образом, своего мужа Гилберта.

Все воспитание маменькой Гердой своего мужа и отца своих детей папеньки Гилберта строилось ею на простом и неуязвимом тезисе об остром и вечном недостатке в семейном бюджете денежных средств и о необходимости для папы Гилберта зарабатывать их гораздо более активно. Она ставила перед сим достойным мужем каждый раз новую сложную задачу, не дожидаясь того, чтобы он отчитался о выполнении предыдущей, или хотя бы приступил к ее исполнению.

Маменька Герда увлекалась Зигмундом Фрейдом и ему подобными и, как ей казалось, успешно апробировала крупицы полученных знаний в семейном кругу, главныи полигоном для ее психологических испытаний работал героически терпеливый папенька, что, впрочем, вполне естественно.

Избыток энергии маменька щедро растрачивала на приусадебном участке земли, успешно выращивая все, что могло расти само и не требовало ухода, однако высокое звание жемчужины сада испокон веков носила клумба разноцветных флоксов перед крыльцом. Играть рядом с клумбой было строго настрого запрещено. Регулярный полив клумбы, как почетная обязанность, возлагалась на всех мужчин семьи, способных держать в руках садовую пластмассовую лейку, разумеется, за исключением младшего братика Стиви.

Заметим, что Боб с малолетства в тайне симпатизировал огромной ослепительно белой лилии, расположившейся в дальнем углу у забора с восточной стороны, когда она цвела, сладко-терпкий до приторности запах заполнял все окружающее пространство. Он с нетерпением ждал, когда лилия расцветет, забегал к ней, чтобы побыть наедине и чувствовал, как цветок питает его энергией, насыщает силой. Боб уходил обновленным, готовым к новым испытаниям судьбы и социальным свершениям.

В связи с рождением Боба папенька Гилберт ощутил огромный прилив энергии, предназначенной Провидением для воспитания отпрыска, однако, социальный статус и карьера оказались для него много важнее, и он вступил в масонскую ложу. К данному шагу папеньку сподвигнул его лучший и старший приятель Фредерик, занимавший к тому времени уже позицию Рыцаря Королевского топора. Для небольшого городка под названием Фредериксберг, согласно преданию, основанного в 1846 году бароном Отфридом Гансом фон Мейзенбахом, да и на уровне штата Техас такая позиция выглядела совсем нехило.

Маленький Роберт несколько раз видел этого лучшего и старшего приятеля воочию, папенька Гилберт даже водил сына к нему в гости на смотрины.

Дядя Фредерик преклонялся перед сэром Уинстоном Черчиллем, дома он хранил компактную коллекцию марок с изображением своего кумира, всегда носил в кармане банкноту достоинством в пять фунтов стерлингов с его ликом, беспрестанно курил сигары и повторял его затертые шутки, особенно про свиней:

– Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх, кошки – сверху вниз. Лишь свиньи смотрят на нас как на равных.

Впрочем, маленькому Роберту тогда гораздо больше пришлась по душе другая цитата:

– Не желайте здоровья или богатства, а желайте удачи, ибо на «Титанике» все были богаты и здоровы, а удачливыми оказались единицы!».

Покровительство дяди Фредерика пришлось весьма кстати, папа Гилберт быстренько и без помех одолел восемь начальных масонских степеней и оказался очень скоро, ни много, ни мало, смотрителем построек. Маменька Герда терпеливо и безуспешно ждала, когда этот умопомрачительный взлет позитивно повлияет на его должностное положение в финансовом департаменте.

Папенька Гилбер имел еще и хобби, он страстно увлекался театром во всех его ипостасях, особенно тем, что он называл классикой. Первую строку в списке шедевров с некоторых пор прочно занимал некий Марлезонский балет[1] в постановке местного театра. Озероки несколько раз ходили на него всей семьей. Маленький Боб, сколько не силился, так и не смог оценить всей перелести оного действа и рассчитывал восполнить сей пробел в своем образовании позже, очевидно в старших классах.

По мере взросления Боб с недоумением наблюдал, как его братишка Стиви, который был младше всего на каких-то три года, все чаще позволял себе критические замечания в адрес многострадального папеньки. Этому Стиви научился у маменьки Герды, которая в свое оправдание ссылалась на либерально-демократические ценности и процедуры. В целях усиления демократизирующего влияния на папеньку подчеркнуто либерально настроенные члены семьи все более успешно объединялись, наращивали лукавую аргументацию, и тогда папеньке приходилось несладко.

Во фрондерском запале беспощадно пересматривались семейные традиции и стереотипы, через увеличительное стекло изучалось и нелицеприятной оценке подвергалось буквально все – от кажущейся неспособности папеньки заработать достаточно для содержания большой семьи до свойственной ему неправильной и неэстетичной манеры чистить зубы и содержать зубную щетку в безуперчной чистоте. Начитавшись газет с пасквильными статьями про выдвинутого республиканцами нового американского президента, папенька Гилберт провел необходимые параллели и в приступе досады стал называть объединенные ряды оппонирующих ему демократически настроенных домашних персонажей в лице маменьки Герды и братика Стива – семейным Конгрессом.

Боб приобрел опасную привычку читать запоем, ему трудно было предположить, что тем самым он создает для себя вымышленный виртуальный мир, при столкновении с которым реальность может принести ему жестокие разочарования. Они читал все – художественные произведения, преимущественно исторические романы, биографии великих людей, не чурался научно-популярной литературы, из экономии времени незаслуженно пренебрегая поэзией. В результате Боб прочел великое множество разных книг, это наполнило его голову бесчисленными мыслями и идеями, они будоражили его воображение, и смутными желаниями, которым он иногда даже не мог дать достойного словесного оформления.

Время от времени в нем просыпалась непреодолимая тяга к мистике, астрологии и теологии. Его заинтриговала переводная книга неизвестного автора из далекой России, повествовавшая о человеческих существах и негуманоидах, о сущности и личности, о Любви и эгоизме, о Золотом веке человечества и Эре обмана, лжи и коварства, о столковении цивилизаций, – человеческой и машинной. Некто так и не назвавший себя внутри бесцеремонно вмешался в увлекательное интеллектуально-эмоциональное приключение, запущенное чтением и стал неловко и грубо обрывать возникающие полезные медитации, создавать противоречивые движения мысли, тормозить процесс усвоения, неумело опровергать волшебные тезисы, а Боб неожиданно для себя самого с этим некто вяло, но с готовностью и удовольствием время от времени солидаризировался и даже отождествился.

Болезненная застенчивость быстро сделала Боба замкнутым, а в его душе что-то медленно созревало, он и сам не смог бы объяснить, что именно. Боб вдруг озаботился о собственном личностном росте, ни больше, ни меньше. Время от времени и все чаще оная личность удивляла его самого: он совершал нерациональные, даже бессмысленные поступки, мотив которых впоследствии никак не мог объяснить даже самому себе.

Роберт Озерок не был махровым эгоистом в общепринятом смысле этого слова. Он не был чрезмерно жаден до денег, удовольствий, социального статуса, власти или иных благ. Впрочем, и о себе забывать он был не склонен. Его достаточно трудно было обвинить в зависти, по крайней мере, осознаваемой или движущей поступками. Еще в меньшей степени ему было несвойственно занудство, он не позволял себе утомлять окружающих бесконечными жалобами на неудачи, болезни, несправедливость или что-нибудь иное. Боб не позволял себе вступать в конфликты, тем более длительные и затяжные. Был иногда обидчив, раздражителен, но это вполне компенсировала отходчивость. Если только излишне скрытен и замкнут.

Слабое место его заключалось в том, что он старался обратить на себя внимание. В семейном кругу самый простой способ сделать это – с энтузиазмом браться за все – за любое общее или чужое дело. Похоже, семейный эгрегор выбрал Боба в качестве семейного «раба» и требовал от него сначала мелких услуг, потом все более значительных свершений, и наконец, настоящих подвигов. Очень скоро ближайшие родственники и друзья стали ласково называть его «волшебной палочкой», а в особо сложных случаях – «палочкой-выручалочкой».

Все объяснялось очень просто: в основе душевных устремлений Боба постоянно тлело, а иногда ярко вспыхивало желание оградить от неприятностей всех, до кого только он мог дотянуться, и прежде всего, ближайших родственников, – пусть даже в ущерб собственным интересам. Облагодетельствовать и не просить за это награды – вот был его окончательный выбор практически в любой ситуации. И Боб не мог сколько-нибудь ограничить разумными рамками свое желание пестовать и оберегать других. На первый взгляд, это было поведение святого. Вот только не всем оказалась приятна эта плотная опека и навязчивое проявление дружеского участия. Даже самые близкие люди, в конце концов, уставали от каждодневной заботы и даже позволяли себе немного пострадать, поскольку, избавляя их от необходимости все делать самостоятельно, Боб доходил до того, что лишал их возможности проявлять хоть какую-нибудь активность. А значит, рано или поздно он слышал упреки и даже обвинения, какими бы беспочвенными они ему ни казались. Эти обвинения наносили беспощадный удар по уверенности Боба в том, что самопожертвование способно принести достойные плоды благодарности, на что, собственно, он и рассчитывал. В результате вместо удовлетворения благодетель страдал от жестокого разочарования. Под знаком этого тяжелого противоречия протекала вся сознательная жизнь доброго Боба.

Эго Роберта Озерока вело весьма хитроумную политику. Оно потворствовало, даже провоцировало своего носителя на многочисленные «добрые дела» для других людей и, не получая в ответ даже благодарности, медленно и неуклонно накапливало обиду. Природная гибкость и сообразительность в сочетании с развитым воображением позволяло Бобу легко и быстро осваивать новые трудовые навыки и умения в равной степени практического или умозрительного свойства. Собственную объективную оценку складывающихся социальных взаимодействия Боб легкомысленно откладывал «на потом».

Самое большое беспокойство, которое довольно быстро и без помех перешло в омерзение, вызывал его младший братишка Стивен. Стиви трудно было концентрироваться более трех минут на чем бы то ни было, кроме отравления существования окружающим. Сначала дикими несвоеврененными воплями, потом глупыми, но от этого не менее едкими замечаниями по поводу и без повода, бесконечными и бессмысленными жалобами на все и вся, а потом и фрондеро-диверсионными поступками, за которые его почему-то никто и не собирался наказывать. Взрослые пытались во всем обвинить Боба, как старшего брата, который единолично отвечает за все происходящее в их детском микро-коллективе. По мере взросления эти парадоксальные способности младшенького приобретали все более изощрено-садистский формат. Бобу, как старшему брату, постоянно приходилось по поручению маменьки Герды укладывать младшенького спать, отводить в школу, помогать делать уроки, защищать от драчливых одноклассников, с течением времени решать за него все более сложные жизненные задачи и вытаскивать из самых разных передряг, в которые тот имел неприятное свойств триумфально попадать. А если быть точным – вляпываться по самые уши.

При всем при этом папенька Гилберт, непродолжительные моменты появления в семье, бескомпромиссно называл Боба «вещью в себе», критиковал его за недостаток общительности, неуверенность в своих силах, постоянное беспокойство, веру в приметы и даже фатализм. Ему оказалось недоступно понимане того, что его сын Боб обладают чрезвычайно тонкой душевной организацией, что его лучше не тревожить и не беспокоить по мелочам.

После окончания университета Роберт Озерок поступил на работу в крупное консалтинговое бюро, специализировавшееся на управлении проектами. Он быстро освоил порученный участок и стал постепенно знакомиться со смежными. Через два года он в совершенстве владел всеми необходимыми навыками и умениями, ему были знакомы все уровни исполнительской иерархии, Боб невольно стал неформальным центром внутрикорпоративного консультирования. Теперь ему доверяли руководство временными рабочими группами.

Стать Д^Артаньяном собственной судьбы

Кризис протеста в том, что он сводится к недовольству частным и случайным – вместо того, чтобы быть оппозицией порядку вещей

Гейдар Джемаль

Сколько Боб себя помнил, на него всегда оказывала сильнейшее давление среда, – в том смысле, что отчетливо и демонстративно ограничивала его инициативу. С детства он воспитывался в условиях строгих ограничений – жесткое пеленание, не бери в рот этого, не делай то, не трогай того, не ходи туда, не дружи с тем, делай так и только так, и только после этого. Строгие правила царили и в университете.

Хуже того, в один прекрасный момент Боб вдруг обнаружил, что среда в лице лучших ее представителей проникла внутрь него самого и теперь пыталась управлять им изнутри и отравлять ему жизнь. Как только он захотел записаться в боксерский клуб, кто-то внутри злобно заверещал: «Ты хорошо подумал? Тебе же вышибут последние мозги. А ты и так не блещешь сообразительностью. Опомнись! Найди себе более интеллектуальное развлечение».

У этих зловредных оппонентов внутри его организма острое неприятие вызывало любое самостоятельное движение Боба. Даже желание Боба поиграть с друзьями в футбол на импровизированном поле в районе ближайшего пустыря нашло жестких оппонентов, которые подвергли это мероприятие нелицеприятной критике. Аналогичная реакция ждала участие Боба в соревновании на велосипедах, которое детвора устроила на безлюдном шоссе.

Когда Боб стал постарше и собрался с духом пригласить знакомую девушку по имени Вероника домой на семейный ужин, внутренний диалог преобразовался в дикий вой, смысл которого сводился к тому, что она ему не пара, что она простушка из рабочей семьи и вообще редкая уродина, желающая захватить чужую собственность.

В консалтинговом бюро действовали жесткие правила хорошего тона, – униформа, фирменные значки, режим работы, каноны оформления документов, в ходу были даже рекомедуемые руководством формулы приветствия и определенная тематика разговоров. В кругу своих единомышленников – картежников Боб шутил, что он напряженно тренируется, чтобы, когда придет время, лучезарно улыбаться в гробу.

Худощавость Боба наводила на тяжелые мысли о недокормленности, 160 фунтов веса было явно недостаточно для 180 «с осязаемым хвостом» сантиметров роста. Более того, ему все больше разочаровывало его собственное физическое тело. В некоторые тяжелые моменты в нем просыпалась буквально ненависть к телу. В результате эфирное тело съеживалось и сильно уменьшалось в размерах, при этом физическое тело выступало далеко за его границы и оставалось на отдельных участках пугающе беззащитным.

Забитость эфирного тела, элементарная холодность, доходящая до враждебности, со стороны астрального тела привели к тому, что Боб вырос некрасивым, неуклюжим и неловким молодым человеком, неспособным обогнуть край стола, при этом не задев его. Мелкие предметы постоянно выскальзывали из рук и стремились нанести ущерб окружающим. Пользоваться топором, молотком, клещами и даже менее экзотическими инструментами ему было противопоказано, лучшее, на что Боб оказывался способен – это не нанести тяжелую травму себе самому. Все это выдавало в нем человека, не находящего общего языка со своим энергетическим телом, живущего с ним в диссонансе, доходящем до раздрая.

Боб никогда не был женат, – не то, чтобы женщины его не интересовали, скорее он по совершенно непонятной причине не вызывал ни малейшего интереса у противоположного пола.

Собственная жизнь казалась Бобу серой, унылой и совсем неинтересной. Он воспринимал все происходящее с ним как нечто чрезвычайно утомительное и тоскливое, все более неприятное и продолжительное. Однообразие подавляло его психологически и физически. Теперь на него нагоняла мертвецкую скуку его работа в корпорации, домашняя обстановка, соседи, а с недавних пор и его картежные единомышленники. Он жил по какой-то неведомой, ненужной, изнуряющей инерции, – впрочем, как и подавляющее большинство окружающих его людей.

С неожиданностями он сталкивался только в кино и телевизоре, и вот теперь в компьютере. Самой хорошей новостью для него с некоторых пор стала красивая женщина на экране. Ему казалось, мир живет без него, он сам себе стал казаться виртуальным.

Достигнув взрослости, Боб взахлеб прочел «Три мушкетера» А. Дюма, остро сочувствуя королеве, вынужденной влачить жалкую жизнь в строгих рамках театрализованного представления Марлезонского балета в постановке жестокого супруга – Людовика XIII, как свет в окошке для нее был заморский герцог Бэкингем. Восхищался доблестным мушкетером Д^Артаньяном, вернувшим королеве так украшавшую ее подвеску и ставшим бессмертным творцом так желанного Второго акта означенного балета. Впрочем, примеривая происходящее в романе к себе, Боб так и не сделал судьбоносного выбора между мушкетером и герцогом. В Д^Артаньяне его восхищала отвага, тогда как несомненным плюсом Бэкингема был его успех у французской королевы.

Несмотря на все это Боб всегда считал себя везунчиком, по крайней мере в потенции, ему не хватала только одного – яркой полноты жизни, остроты ощущений, драйва, если хотите. Его тянуло к непредсказуемости, неожиданностям, даже некоей неуправляемости. Ему всегда хотелось увлекательных приключений – проявить здоровый авантюризм, рискнуть, поставить на кон многое, если не все, и выиграть, надеяться на успех и заслуженно пожинать плоды своих усилий. Удачно блефануть, наконец.

Как-то раз кто-то совершенно невоспитанный и нетактичный внутри строгим голосом вдруг громогласно объявил, что на самом деле добрый Боб хочет не столько риска и драйва, приключений и авантюризма, сколько жаждет только одного – собственного пиара, если не сказать хайпа[2], ни больше ни меньше, и именно собственного пиара и хайпа не хватает ему для полноты жизни. Чем жестоко оскорбил нашего героя в его лучших чувствах.

Бобу захотелось тогда совершить что-нибудь неожиданное, совершенно невероятное, взорвать этот мир, сломать, переиначить сложившиеся правила. Мысленно он не раз представлял себе собственные невероятные подвиги. И сверхподвигом представлялся уход из дома, расставание с однообразными семейными праздниками, мелочной опекой маменьки, равнодушием папеньки. Ему не хватало решимости, а еще больше – ожесточенности, злобности и враждебности к миру.

Боб скопил приличную сумму за добрый десяток лет изнурительного труда в корпорации, добрался до должности старшего инспектора. Он все силы отдавал карьере. Его лучшим другом был компьютер, точнее, два компа – один дома, другой на работе.

Заболел и скоропостижно скончался папенька Гилберт, всего на полтора года пережила его маменька Герда. Боб тяжело переживал их кончину, особенно долго он не мог примириться с потерей маменьки.

Оба родителя все свое имущество завещали младшему брату Стиву. Помимо традиционного «все свое имущество, в чем бы оно не заключалось, и из чего бы не состояло, я завещаю…», в обоих документах в качестве комментария, сделанного по настоятельному требованию завещателей, было написано, как под копирку: «Расширенный семейный совет клана Озероков решил, что все принадлежащее Герде и Гилберту Озерокам, должно перейти к их младшему сыну Стивену. Старший сын, Роберт, сам в состоянии о себе позаботиться».

Не прошло и нескольких месяцев после вступления в наследство, как Стиви попросил старшего брата освободить занимаемую им комнату на втором этаже родительского дома и переехать на съемную квартиру. «У меня семья, и нам хочется, наконец, пожить в нашем доме самостоятельно, чтобы рядом не было посторонних». Боб выполнил просьбу незамедлительно, несмотря на то, что ему сильно хотелось покочевряжиться.

Обращения к Бобу с просьбами о разносторонней помощи со стороны родственников и брата не прекратились, и даже приобрели новый размах. Просители сильно обижались, когда Боб не отзывался на их клич или отзывался слишком неторопливо. Дело доходило до скандала, если они получали отказ в связи с болезнью своей «волшебной палочки» или по какой-либо иной уважительной причине.

Боб было примерил к себе роль обиженного, потом жертвы, но все это показалось ему еще более скучным.

Смерть флоксам

В любом выборе есть духовно-нравственный аспект, сложность заключается в том, чтобы его найти.

Авессалом Подводный

Примерно к 35 годам Боб увлекся психологической литературой про «штормовые сороковые» годы, особенно значимые для мужчины, когда полностью прекращается его физиологическое развитие. Теперь Боб во всем стал искать и видеть признаки того, как это проявляется у него, он пришел к выводу, что все признаки полного прекращения его физиологического развития налицо. Слава Богу, еще оставалась слабая надежда на интеллектуальное совершенствование. Помимо его воли и желания это оказало огромное влияние на психологические процессы, происходившие в его подсознании. У него появились и стали усиливаться тревожные ощущения приближающейся старости. Его жизненные силы утекали, бесполезно растрачивались на эти изнуряюще-бесконечные мысли. Он уже чувствовал себя чужим в этой жизни, которую сумасшедшие называли праздником. Все чаще и чаще начинал задумываться о бесполезно проведенном времени, бессмысленно прошедших годах и неуклонно приближающейся немощи.

Настало время, когда физическое тело Боба стало «кричать» о чем-то недополученном, недоделанном, недосказанном, недостигнутом. Первоначально неясные и тревожные чувства вторгались в сферу сознания, заполняли, захватывали его и начали приобретать характер неудовлетворенных потребностей – материальных, сексуальных, статусных и иных, которые он опасался обсуждать даже сам с собой.

Время тянулось мучительно, казалось, что он постоянно висит между небом и землей, Боб постоянно чего-то ждал. За что ни возьмешься, к кому ни обратишься, куда ни пойдешь, – везде ожидание. Боб воспринимал это как знак, что в его жизни что-то пошло не так, в чем-то нарушено равновесие, что он сошел со своей дороги, и может быть, проживает чужую жизнь. Ему все чаще хотелось сделать крутой разворот от того, что приходилось ожидать.