Как убить президента или двойной футляр для фортепиано

– Убери в ножны меч, Муций, и объясни, в чем дело! – потребовала Клеопатра.

«О эти римляне! Они везде себя чувствуют хозяевами. Если их гарнизон стоит в Александрии, значит, они могут позволить себе всё», – подумала царица.

– Этот пес, – показал Муций на евнуха, – сказал, что мы привезли в сундуках не золото и серебро, а глиняные черепки и что ему нечем платить жалованье легионерам.

– Развяжите его, – приказала Клеопатра и повернулась к канцлеру: – О чем говорит римлянин?

– Я отвез сундуки, – начал евнух, стирая кровь с припухшей губы, – когда их открыли, там оказалось не золото, а вот это… – Агамид достал из кожаного мешочка, висевшего на шее, несколько черепков и кинул их на каменный пол. – Это было во всех ящиках.

– Он лжет, – зарычал Муций, – ты же сама, царица, видела, как в Риме грузили на корабль монеты.

Клеопатра сделала примиряющий жест:

– Дай сказать сначала нашему слуге. Продолжай, Агамид!

– Перед тем, как открывать ящики, я проверил все пломбы. Они были на месте. И сами ящики были из кованой меди – с Минервой в лучах солнца на крышке. Такие всегда приходят из Римского казначейства, что на площади возле храма Юноны Убеждающей.

Солдатское жалованье. Не заплати его вовремя, и будет бунт. Поднимутся легионы, и первый же проходимец, у которого окажутся деньги, захватит власть. Сенат это хорошо понимал. Для этого в Риме была специальная военная казна – «аерариум милитаре». 900 сестерциев, или 225 денариев, если перевести на золото, получал за год простой солдат из первого боевого строя: меч, щит и легкое копье. Солдаты из Александрийского гарнизона, приравненного к городской когорте, получали по 1500 сестерциев. Младшим офицерам – принципалам выдавалось полуторное или даже двойное солдатское жалованье. Знаменосцы, шорники, коновалы, оружейники – каждый получал свое вознаграждение.

– Смрадный пес! – побледнел от гнева Муций. – Ты украл у легионеров восемь миллионов сестерциев! На эти деньги можно снарядить несколько флотилий!

– И завоевать новые земли во славу Рима! – воскликнула Клеопатра достаточно иронично.

– Я не виноват, – упал на колени евнух. – Я не брал этих денег.

– Ты врешь, собака! Может быть, скажешь, что это я присвоил их? – стиснул зубы римлянин.

– Во имя Астреи, богини справедливости, ответь нам, где золото, – попросила казначея спокойным и даже каким-то ласковым голосом царица. Но в этой мягкой ласковости было столько силы.

– Пощади! Я ни в чем не виноват! – пополз несчастный к ногам Клеопатры.

– В пыточную его, – приказал Муций солдатам. – Огонь и клещи помогут освежить его память.

Пир был испорчен. Птолемей забился в угол, в дальнюю комнату дворца, и рыдал. Сурик и золотая краска текли по его лицу. Тот, кто старался быть похожим на вечно живого бога Ра, обмочился от страха.

Евнух умер под пытками, признав, что украл золото. Правда, не мог сказать, где его спрятал. Он и смерть своего ученика, Птолемея-флейтиста, тоже взял на себя: чего не скажешь, когда на грудь льют горячую лаву.

Префект из всаднического сословия Муций так и не отведал своих любимых перепелок в вине. Как старший из преторианцев, он должен был отвечать за пропажу солдатских денег. Сенат был милостив к нему: учитывая его прежние заслуги, его не судили, а просто дали ему возможность самому выбрать способ, как умереть. И старый солдат, встав на колено, пронзил себя коротким фракийским мечом.

Кто-то должен уйти. История рода Гратон

Макс открыл глаза, потянулся: пора вставать. Пошел на кухню и приготовил себе эспрессо в кофейной машине. Выпил не спеша, словно дегустируя, как учила тетя Стефания.

– Сначала ты должен почувствовать аромат, подыши этим вкусным паром, – поучала красивая и нестарая еще синьора, которая так и не нашла себе достойного мужчину и осталась на всю жизнь старой девой. Макс был для нее чем-то вроде куклы, с которой она любила играть и которую воспитывала в духе старой итальянской аристократии.

– Мать у тебя была римлянка, и ты должен себя вести как настоящий римлянин.

Дом тети Стефании был как настоящий дворец: при входе стоял швейцар в расшитой крылатке, в треугольной шляпе и с булавой; на стенах висело старинное оружие; мраморные бюсты и скульптуры стояли почти в каждой комнате. А еще картины старых мастеров в темно-фиолетовых тонах, на которых были изображены боги и герои. Все слуги в доме были одеты в одинаковые синие курточки с золотыми пуговицами.

Однажды Макс спросил у Стефании, что означает татуировка у него на предплечье, но тетя только махнула рукой:

– Ты меня прости, но все-таки твой отец был дикий человек, если он решил разрисовать так свое дитя.

Макс готов был расплакаться от этих слов.

– Будь мужчиной и не хнычь. Я тебя просила – не обижайся, – тетя потрепала его по волосам. – Видела как-то случайно, что у отца твоего тоже был похожий рисунок на плече, а что это означает? Может, это какой-то родовой знак, принятый у арабов.

Макс натянул на себя брюки и черный бадлон, допил кофе.

Они всегда въезжали в одно и то же время в подземный гараж – ровно в 9.00. И так на протяжении десяти лет. Затем они шли к лифту, при этом кланяясь друг другу и умоляя один другого войти в лифт первым. Заканчивалось это тем, что двери лифта закрывались, и лифт уезжал, после чего они наперегонки бежали по лестнице, пихаясь и толкаясь. Но где-то между третьим и четвертым этажами гонка завершалась, и они с высунутыми языками шли снова к лифту и вваливались в него, затем наперегонки пытались вломиться к себе в офис, который был на семнадцатом этаже, и уже никто не хотел уступать другому. Это был своеобразный ритуал, от него настроение поднималось на целый день.

На следующее утро после встречи в ресторане все было, как и раньше. Только радости не было.

– Макс, – первым заговорил Гратон, – а ведь детство ушло, ушло навсегда и уже не вернется.

– И что? Ничего нельзя исправить?

– Нет, Макс, я уже все решил. Я ухожу. Перееду в Австралию, буду преподавать в университете. Меня давно зовут в Сиднейский университет, ты же знаешь.

– Неужели обязательно вот так срываться?

– Да, иначе мне будет труднее, я буду стремиться к тебе. И в один день не выдержу и приеду.

– Ближе тебя, Ив, у меня никого нет.

– У меня тоже, – сказал Гратон. – Ты извини, что я тебе не рассказал в свое время, как меня полицейские прижучили в Монреале за наркотики, мне было больно это вспоминать. Я тот эпизод и все, что у меня было в жизни раньше, в Канаде, вычеркнул из своей памяти. И дом свой, и родителей, и двух своих сестер – все стер из памяти. Мне так легче, да простит меня Господь.

Ив перекрестился.

Они обнялись, и оба еле сдерживали слезы. Затем Макс сказал:

– Ты можешь всегда на меня рассчитывать.

– Я знаю. Ты – тоже. У меня будет к тебе просьба. Разберись с текущими делами сам. Я завтра уезжаю.

– Я провожу.

– Нет, не надо. И еще обещай, что никогда, слышишь, больше никогда ты не отвернешься и не отведешь взгляд.

– Обещаю!

Они снова обнялись, и Гратон, собрав в пластиковый пакет кое-что из личных вещей, вышел. Секретарша Мадлен, пожилая дама, которая относилась к своим боссам, как к детям, тихо всхлипывала, вытирая слезы салфеткой.

Те ищейки, которые собирали материалы для досье Джека Форвайтера, видимо, не отличались особым рвением. Иначе они хоть как-то бы коснулись истории рода Гратон.

Ив всегда был белой вороной в семье и с большой долей иронии оценивал сбереженную память о предках. Но это – факт, в гостиной их дома в Монреале на почетном месте висела оправленная в тонкую золотую рамку картина на бумаге, выписанная пером и акварелью. На картине – могучее дерево с широким стволом, от которого во все стороны устремились зеленые ветки с листьями. На каждом листике имя. И сверху надпись – ажурно, в виде ленточки: «История рода Гратон».

«Каким никчемным, опавшим с генеалогического дерева сухим осенним листом выгляжу я на той семейной картине, – думал адвокат. – Без жены, без детей и без всякого намека на их присутствие».

Первый Гратон, по имени Жюль-Луи, появился в королевских хрониках Филиппа Пятого Длинного, короля Франции и Наварры, в качестве конюшего, и было это 9 февраля 1320 года. Кроме упоминания имени и придворной должности, больше ничего не было известно о нем. Последующие Гратоны дремали в недрах истории до 1798 года, до того времени, как Наполеон Бонапарт высадился со своей армией в рыбачьем поселке Марабу, в нескольких километрах от древней Александрии. Египет тогда, и много лет потом, входил в состав Турецкой Порты и охранялся хорошо вооруженной феодальной конницей – мамелюками. Наполеон явился в Египет в качестве освободителя местных жителей – арабов и коптов – от беев-мамелюков, владельцев лучших земель в стране. Неважно, что его никто не просил об этом, для Наполеона всегда была важна постановка благородной цели. Селим Третий, властитель Порты, падишах Высочайшего Османского государства и халиф, заволновался от присутствия французской экспедиции под командованием никому не известного генерала Бонапарта, но тот уверил его, что с султаном у него глубокий мир и дружба, что он со всем уважением относится к последователям пророка Магомета и не собирается захватывать земли Великой Порты.

Падишах не поверил и не перестал волноваться. А мамелюки, отступая под грохот наполеоновских пушек, сжигали все на своем пути и отравляли колодцы. Главным интендантом французской экспедиционной армии в Александрии был полковник Жак де Гратон. Он настолько хорошо смог добиться сбора податей и налогов, что фактически французская армия стала содержаться за счет местной казны, и не было недостатка в продуктах и фураже, а также строго контролировалось качество воды.

Наполеон заметил служебное рвение офицера, и когда в 1802 году он основал орден Почетного легиона, то среди первых награжденных этим орденом был и он, «колонель Жак де Гратон». В дополнение к Большому рыцарскому кресту последовало назначение в качестве личного эмиссара с тайной миссией в Канаду. Цель миссии была такова: земли, которые до 1763 года назывались Новая Франция, перешли, согласно Парижскому договору, к Великобритании. С подобным ущемлением национальных интересов Наполеон не был согласен и в дальнейшем собирался вернуть североамериканские территории под корону Франции. Миссия Гратона заключалась в том, чтобы пустить корни, искать единомышленников, по возможности доставлять хлопоты английской администрации и ждать высадки Бонапарта. Но история обернулась иначе. Наполеон был отправлен на остров Святой Елены, а Гратон с его коммерческой хваткой открыл ссудно-сберегательную кассу, стал вполне обеспеченным буржуа. В семье Гратонов хранилась изящная миниатюра, изображающая молодого офицера в мундире с интендантской вязью на воротнике и с орденом Почетного легиона.

Прошло полтора месяца. За это время Ив ни разу не позвонил из Австралии. Макс тоже не пытался его найти. Душою оба рвались друг к другу, слишком многое их связывало. Но каждый что-то выжидал и не торопился первым идти на примирение. Макс сменил офис, чтобы память о друге не мешала ему. Нет, он не отказывался от старого друга, он отказывался от себя прежнего, от своих иллюзий. Никого из новых коллег он не подпускал к своему внутреннему миру и держался со всеми в строго официальных рамках.

Рейтинг популярности

Полковник с русско-казачьими корнями оказался прав. Макс был настоящим лидером, и это проявлялось во всем. Он больше слушал, чем говорил, но принимал решения самостоятельно.

– Если вас что-то не устраивает, – сказал он однажды Никуме, – то можете еще спрыгнуть с поезда, пока это безопасно, потом будет поздно и, спрыгнув, можно будет поломать себе шею.

Никума только щелкнул каблуками и утвердительно боднул своей стриженой солдатской головой. Он признал лидерство Макса, а себе отводил почетное второе место.

Чуть больше месяца Парао занимался закрытием всех дел, которые они вели с Гратоном. За это же время он выиграл в суде двенадцать процессов. Успел уладить сорок три проблемы людей из бедных кварталов. Сложнее оказалось решить вопросы с богатыми клиентами. Те ни в какую не хотели с ним расставаться и даже сами предлагали увеличить гонорар чуть ли не вдвое. Каждый из них прекрасно понимал, что хороший адвокат – это не только надежные документы, но и спокойный сон, и уверенность в завтрашнем дне. Но Макс был непреклонен и твердо решил порвать с юридической практикой: невозможно одновременно служить закону и его нарушать, – сказал себе он. Бывшим клиентам рекомендовал своего другого университетского товарища – Мартина Горовца. Рекомендация действовала безотказно, и очень быстро занявший место Парао превратился в самого модного адвоката в городе.

Когда все организационные вопросы были решены, Макс назначил первое заседание.

За закрытыми дверями собралось пятеро. Макс сидел в своем кресле во главе стола, по правую руку от него – подросший на одну звездочку генерал-майор Никума, который к тому времени успел перевестись из Африки на континент с повышением звания. Слева сидел Форвайтер. Два новичка, которых Джек Форвайтер должен был представить Максу, были политиками, членами парламента. В тот год Фламингию захватила волна рейтингов: газеты печатали списки самых популярных в стране рок-певцов, топ-моделей и политиков. Считалось, что их выбирает народ. А народу на самом деле на все начхать. Рейтинг – это просто способ манипуляции общественным сознанием, психическая атака на слабого и безвольного обывателя. Для политиков рейтинг – инструмент шантажа со стороны верховной власти: будешь себя хорошо вести, будешь послушным мальчиком – попадешь в рейтинг, а значит, и в большую политику. Не будешь заглядывать в глаза президенту, вторить ему во всем – значит, народ тебя не хочет, низкий у тебя рейтинг, пшел вон! Читатели главной газеты страны «Благоденствие» в качестве самых популярных политиков той осенью назвали Рика Аларда от партии правых либералов и Дениза Пшислевского от набиравших силу «зеленых».

– Похоже, на этих ребят кто-то делает ставку, – Никума как-то поделился своими мыслями с Максом. – Попробуем их перекупить.

Рик Алард до своего прихода в политику был полицейским, а это собачья служба, я вам доложу. Патрулировать по ночным улицам с напарником, врываться в кабаки и публичные дома: «Всем оставаться на местах, оружие на пол, стреляю без предупреждения!» А если даже и не доходило до стрельбы, лови убегавшего, накидывайся на него, укладывай его рожей на асфальт, надевая наручники. Лет пять назад было громкое дело, когда наркоман захватил заложников в школе. Он убил охранника, грозился, что каждый час будет убивать по одному ребенку, если ему не предоставят шприц с героином, самолет с полной заправкой, требовал двух пилотов и сумку с пятью миллионами. Алард участвовал в той операции по спасению детей, это как раз он успел выхватить пистолет и прикончить корчившегося от ломки наркомана.

Потом фотография Рика с двумя очаровательными малышками-школьницами на руках обошла все газеты, он стал мелькать на всех телеканалах, специально для него президент придумал должность: инспектор по делам национальной безопасности. Потом доблестный коп был избран в парламент от партии умеренных консерваторов. Высокий, физически сильный, с бритой головой – мундир полицейского на нем сидел лучше, чем пиджак политика.

Второй из снискавших «народную любовь» – Дениз Пшислевский на вид был как мальчик, с маленьким заостренным лицом – этакая крыска – шустрая, все успевающая. И каков демагог! «Воздух, которым мы дышим, невыносимо вреден, пора запретить автомобили, в табачном дыме – три тысячи шестьсот химических веществ, от кошек и собак аллергии и грибок, а посмотрите, что мы едим: сегодня это холестерин и канцерогены, а завтра нас заставят есть модифицированных жуков». Он работал в Ботаническом саду, и как-то его пригласили рассказать на учебном телевидении, которое предназначалось для показа в школах, о цветении нимфеи, водяной лилии. Так он превратил ту передачу в рупор популистских лозунгов.

Никума познакомился с Алардом и Пшислевским месяц назад. Он и вовлек их с помощью Форвайтера в проект. Политики нужны были, чтобы лоббировать вопросы, которые могли возникнуть в процессе работы.

– Вам известна ваша будущая миссия? – спросил Макс.

– Только в общих чертах. – ответил Пшислевский.

Председательствующий взглянул на генерала.

– Да в курсе они, только шкурный вопрос пока не улажен.

– И что вы хотите за вашу работу? – спросил Макс.

– Долю в бизнесе, – ответил ботаник.

– Конкретнее.

– Ну, раз нас пятеро, значит по двадцать процентов на каждого. А меньше не хватит для вашей здоровой и полезной жизни? – улыбнулся Макс.

– Вы бизнесмены, люди дела, и если что-то не так сложится, вы не рискуете карьерой, как мы, – это снова сказал Пшислевский.

– Думаем, так будем действительно честно, – поддержал его Алард.

– Мы не рискуем карьерой? Мы рискуем жизнью, – произнес отчетливо Макс. – И послушайте, пока вы протираете штаны на ваших заседаниях, мы всетаки зарабатываем огромные деньги. С вашей ли помощью или без нее, но зарабатываем и будем зарабатывать. Так что или вы нам служите верой и правдой, или ступайте вон.

Политики замялись, не зная, что ответить.

– Пять процентов вам на двоих, – резанул Макс, сорок четыре процента генералу и Форвайтеру, себе я оставляю пятьдесят один процент.

Все были в замешательстве. Макс достал из папки пакет документов и положил перед каждым:

– Кто не подпишет, может встать и уйти. Конечно, забыв обо всем, что он здесь слышал. – Макс встал и прошелся вокруг стола своей походкой патриция.

– Можно обдумать ваше предложение? – забегал глазками Пшислевский.

– Нет, – ответил Макс. – Торгов не будет. Биржа закрыта.

Политики поспешно подписали документы.

– Но ведь… – начал было говорить Форвайтер.

– Или как я сказал, или никак, – перебил его Макс.

Джек, вспотевший, видимо, от напряжения – пот тек по его жирному лицу, поставил свою закорючку.

– Ну а вы, господин генерал? Вам нужно особое приглашение?

– Нет, меня все устраивает. Я человек дисциплинированный, иначе бы не дослужился до генеральских погон, – он подписал контракт. – Рад, что у вас есть воля и умение принуждать. Без этого невозможно командовать.

Теперь, когда все формальности были улажены, можно было перейти ко второму вопросу.

– Вы, – обратился Макс к политикам, – займетесь легализацией наших офисов по всей стране. В первую очередь в крупных городах. Даю вам три месяца.

– Ты, Джек, начнешь через своих людей внедрять нашу сеть за границей. Дашь им два и семь десятых брокерских. Это больше чем достаточно.

– Вначале этого может быть маловато, – усомнился Форвайтер.

– Тогда доплатишь из своей мошны, – рубанул генерал.

– Не ссоримся, работаем, – подвел черту председатель. – Эндрю, вы могли бы на немного задержаться?

Когда все остальные ушли, генерал спросил у Макса:

– Мне будет доверена какая-то особая миссия?

– Понимаете, господин генерал, если в нашем деле не будет дисциплины, то все полетит в тартарары. Вы будете отвечать за безопасность нашего дела.

– Понимаю, – согласился генерал, – для этого необходимо создать структуру.

– Вы имеете в виду систему?

– Да, можно сказать и так. Во-первых, служба внутренней и внешней разведки. Я хочу, чтобы мы с вами были в курсе, что происходит вне этих стен.

– Надо установить полный контроль за этими политиками, – сказал Макс, – прослушка обязательна. Скрытая видеозапись. Особенно после каждого совещания. Мы должны знать их мысли. Провоцируйте их. Необходимые средства для оборудования вам будут выделены.

– Я предвидел такой поворот событий, и поэтому их уже прослушивают. Извините, что не доложил вам раньше.

– Форвайтеру, думаю, можно доверять, – отметил Макс. – Занимаясь его уголовным делом, я о нем узнал больше, чем он сам о себе знает.

– Да, главное, чтобы он не ляпнул чего-нибудь лишнего там, где не надо.

– А как там ваши африканские друзья, сколько у нас есть времени? – поинтересовался адвокат.

– Африка делает все очень медленно. Они никуда не спешат.

Человек со шрамом (44 год до нашей эры, 709 год от основания Рима)

Тот, кому предстоит сражение, должен обратить внимание на три момента: на солнце, на пыль и на ветер. Солнце, светя в глаза, отнимает зрение, встречный ветер отклоняет и задерживает твои копья и стрелы и помогает вражеским, а пыль, попадая в глаза, заставляет их закрываться. Поэтому, вызывая на бой, первым делом встань так, чтобы солнце светило в глаза неприятелю.

Флавий Вегеций Ренат. «Краткое изложение военного дела»

Он шел вдоль берега моря – там, где Кампанийское побережье уже почти соединялось перешейком с Флегрейскими полями, с каждым шагом удаляясь от города Мизенум. Мужчина крупного телосложения. Лет двадцати пяти. Лицо его можно было бы назвать правильным, даже красивым, если бы не шрам, идущий ото лба через левый глаз на всю левую щеку, до самого подбородка. На нем был серый военный плащ и круглая шапка из кожи с металлическими полосками. По виду – отставной легионер, один из тех счастливчиков, кто все-таки выжил во всех этих бесконечных походах и войнах, и не только выжил, а даже получил привилегии от Сената – мешочек с золотом, земельный участок и домик где-нибудь в колонии.

Вечернее солнце окрасило поля в нежно-малиновый цвет, легкая дымка показалась над зеленовато-бурым бесконечным простором Тирренского моря.

Неделю назад по эстафете ему было доставлено странное письмо. Начертанное на восковой дощечке, скрепленной шнурком с печатью, там был изображен пшеничный колос. Письмо непонятно откуда и от кого, вернее, даже не письмо, а короткая записка без подписи:

«Немезида взывает к мести».

Сердце с новой силой сдавила печаль. Еще недавно он был спокоен и уверен в себе. Знал, что завтрашний день будет похож на вчерашний. Наверно, был счастлив. Если понимать счастье как покой и уверенность в будущем. А теперь, без имени, без звания, он был опозорен, втоптан в грязь. Ему зачеркнули прошлое, а что впереди? И вот эта записка. Кто написал ее? И кому мстить за случившееся?

Его отец был из древнеримского рода Муциев. Род не был знатен, не принадлежал к patres («отцам»), но был прославлен действительным случаем, а может быть, и легендой. Рассказывали, что один из предков, схваченный после неудачного покушения на царя этрусков, положил свою правую руку в огонь, чтобы доказать мужество римлян. Когда рука храбреца превратилась в уголь, царь велел отпустить воина и снял осаду Рима. В роду было две ветви, более аристократичная получила прозвище Сцевола – Левша. Другая, попроще, пошла от того, кто разделил ложе с рабыней, – те стали отчаянными головорезами, готовыми жертвовать собой и с детства приученными к искусству войны. Он был как раз из этой ветви. Отец был физически очень сильным, его грудная клетка, кисти рук и сами руки были оплетены мощными продольными жилами. В поединках, которые неизбежны были во время обучения воинскому искусству, он побеждал своих противников легким движением, почти не вступая с ними в соприкосновение. Может быть, амулет помогал ему выигрывать в схватках. Амулет под названием «алекторий» всегда был при нем – это был камень размером с боб, вытащенный из желудка курицы.

Мать звали Корнелия. Настоящая жемчужина в семье Корнелиев. Если бы она прожила подольше, то, возможно, уподобилась в благородстве своей прапрабабке – матери братьев Гракхов – Тиберия и Гая. С той был связан случай, описанный древними историками. Когда, овдовев, ей предложил все рубины и изумруды своей страны вместе со своим сердцем царь египетский Птолемей, она отказалась, показав на детей: «Они мои главные драгоценности, других мне не надо». Если о его отце говорили, что он самый сильный человек в Риме, то мать была образцом красоты, как Елена Прекрасная. У самого сильного мужчины и самой красивой женщины родился самый несчастный сын. Мать он совсем не помнил. Когда ему было три года, она отправилась к отцу в Галлию, в пути корабль был захвачен пиратами. Спасся лишь носильщик-раб, он выбросился за борт и, так как вернулся в дом хозяина, сразу же по закону получил свободу. О матери сбежавший сказал, что она погибла, приняв яд, который у нее был спрятан в перстне. Воспитывал мальчика домоуправляющий по имени Перигринус, по сути, его он и считал своим отцом.

В детстве первым был в беге, цеплялся по горам, прыгал через канавы, плавал, таскал камни, чтобы быть сильным, учился ходить военным шагом – двигаться быстро и ровно. И в шестнадцать лет мог поднять и положить себе на спину теленка.

Отца знал мало – тот неотлучен был при Цезаре, водил его преторианскую когорту: сначала был в Галлии, потом в Испании и Сирии. Говорили, что у отца есть наложница, которая была ему как жена. Имени этой женщины он не знал.