Улицы полны дождя и ночи

Итак, спустя четыре года работы я вообще понял, что преподавание – не мое. Все мечтал изменить что-то в жизни, сменить работу, профессию, город, все что угодно. Не сменил ничего. Даже свитера носил по 15 лет, не то что какая-то там работа. Ровно 4 года работы в университете и вот я в школе. Эволюция это не про меня, как выяснилось. В сфере образования я упал на ступень ниже, не сильно, правда, этому расстроившись. Нельзя не сказать спасибо моим родителям за то, что помогли устроиться в школу. Всяческие попытки к бегству в «поиски новой жизни» в новом месте они принимали в штыки. Отговаривали меня, как могли, убеждали, что я не серьезен, спрашивали, кто же будет жить тут, в этом доме, когда мы умрем (вообще они часто любили себя хоронить, а сами живут до сих пор), и так далее. Родительский инстинкт сохранения своего детеныша способствовал тому, что птенец из меня не удался и из гнезда я толком не вылетел, разве что вывалился в 32 года, когда, наконец, женился и родители моей невесты подарили нам однокомнатную квартиру, в которой недавно скончалась двоюродная тетка моей жены. Удачно женился, можно подумать. Можно и так подумать. После я и сам смог внести некоторый вклад в финансовое положение семьи, но дело не в деньгах, нет. На самом деле мы подходили друг другу: чудаковатые оба, в жизни не ушли далеко, мы лишь жили и копили с годами мудрость и проницательность, учась строго на своих ошибках, чтобы защитить уже наших детей, от судеб, что выпали нам с женой.

Но прежде, чем все это произошло, я работал в школе уже не мало лет. Надо сказать, в школе мне понравилось гораздо больше, чем в университете. Отношения между коллегами, в первую очередь, стали основным фактором моей удовлетворенности и столь комфортное место так и заставило меня осесть здесь навсегда. Да, в школе учителя больше похожи на семью, нежели их «старшие братья» из университетов. Коллектив неплохой, контрастный (в смысле характеров, возрастов и интересов). Быстро прошла адаптация, знакомство и прочие прелюдии, вот уже спустя пару месяцев я стал «своим», спустя год «совсем своим». А дальше жизнь помчалась в невероятном вихре и незаметно текли годы, все слишком уж спокойно, одинаково и образцово. Коллектив время от времени пополнялся новым учителем, а кто-нибудь из старых уходил на отдых, иногда со скандалом, к сожалению. Очень уж цеплялись учителя за свое рабочее место, до упора отказываясь покидать его, даже старые люди, частично выжившие из ума, активнее молодых жаждали ходить в школу. На этой почве даже произошел печальный случай. Одна бабушка, в возрасте 84 лет вела в школе физику. Ну, как вела, она-то уже с трудом понимала куда приходит и зачем, но рабочее место посещала исправно изо дня в день, не пропуская ни единой минуты очередного урока. За полнейшую непригодность и неспособность обучать ее все же уволили, взяв на место старушки нового учителя, мужчину средних лет, очень замкнутого и угрюмого. Но печален это случай не по причине угрюмости нового учителя, а по той причине, что бабушка эта умерла через два дня после увольнения. Но школа слишком динамична, чтобы вечно переживать это и случай быстро ушел в историю, а потом и в легенду. Гораздо больше хлопот нам, учителям и работникам школы, доставляли ученики. Вот здесь существовала целая россыпь мальчиков и девочек, способных самым невероятным образом нарушить покой и тишину заодно с порядком.

Мне выпадало вести уроки в классах с пятого по одиннадцатый. Вел я математику и геометрию, и порой в самых жутких и непослушных классах. Конечно, к тому моменту, о котором я хочу поведать, мне исполнилось уже 42 года, и в школе я слыл строгим и серьезным учителем, меня побаивались, уважали и не всегда любили. Не все. К тому времени, каких только классов и учеников я не видал, трудно удивить матерого учителя чем-либо, но этот класс меня заинтриговал (вернее я так думал всего лишь из-за одного ученика в этом классе).

Так случилось, что уже на выпускной год мне достался одиннадцатый класс, единственный в школе. Прежде их поучала математике моя коллега, учительница на 7 лет младше меня. Увы, ей пришлось покинуть школу по причине беременности (она ждала второго ребенка) и все математические и геометрические вопросы школы упали на мои, хоть и крепкие, но уже порядком загруженные плечи. Так продолжалось не долго, на место ушедшей в декретный отпуск взяли временного учителя, молодую девушку после университета. Преимущественно ей поручили средние классы, мне же оставили самых старых учеников этой школы, ведь я один мог усмирить их пыл и ярое стремление не учиться. Ненависть к учебе была нормальным состоянием едва ли не всех школьников и мои подопечные выпускники не исключение. Чувство лени, юношеская энергия и прочая чушь не давала им спокойно учиться. Не всем, правда. В любом случае могут быть исключения, вопрос в том, что их сложно заметить.

К ученикам я относился без предвзятости, чем порой удивлял коллег и самих учеников. За полнейшую безалаберность и отсутствие надобных знаний, вкупе с хромающей дисциплиной, я с вдохновением ставил двойки отличникам, и с тем же чувством, но холодным внешним спокойствием ставил пятерки двоечникам, если они того честно заслуживали. На моих уроках дети вели себя довольно прилично. Иногда я позволял себе уходить от математических тем, к истории и философии, упоминая имена Пифагора, Лейбница, Декарта и прочих важных личностей. Мог дать ученикам тот или иной важный совет, в любом случае уроки мои не являлись рутиной, для меня же в первую очередь. Тем не менее, я знал, что далеко не всем ученикам я мил. Меня это нисколько не заботило.

Но что до истории. Четвертым уроком в тот день у меня стоял как раз одиннадцатый класса, у них выпадало два занятия, четвертый и пятый уроки, и на тот день была запланирована контрольная. Ученики были в курсе еще за две недели, потому часть из них сегодня не пришли, придумывая себе ложные поводы, наподобие внезапно развившейся болезни. И все же народа в классе хватало и помимо тех, кто обычно имел привычку не являться на контрольные работы, поэтому я не собирался ничего переносить или отменять.

Итак, контрольная, а между третьим и четвертым уроком есть большая перемена. Эта большая перемена была ознаменована тем, что всех учителей с какой-то пустяковой целью собирали в учительской. Меня это не особо радовало, ведь намечалась контрольная, а мне предстояло еще расписывать на доске два варианта заданий. Не то что бы это делать очень долго, но часть урока придется занять под написание заданий. Я не сомневался, что собрание это продлится не менее чем вся большая перемена и с неохотой шел на него.

Неохота моя обусловлена еще и тем, что алергично я не любил видеть нашего директора, по обычаю присутствующего на подобных встречах. Человек этот мне крайне неприятен своим, в первую очередь, не профессионализмом и заодно скверным характером. Люди такие рождаются раз на миллион, наверное, и вот он попался мне, да еще в роли директора. В нашей школе сменили руководство полтора года назад, в прошлом руководил здесь другой человек. То был самый настоящий директор, школу умудрялся держать в твердом кулаке, да и как человек хороший. Но у мужчин здоровье не самая сильная сторона и по этой самой причине на его место пришел новый директор. Одно то, что он пришел уже в преклонном возрасте, около 60 лет удивляло всех. Уж не знаю, как попал он на это рабочее место, очевидно по знакомству или еще каким чудом, но теперь школой управлял полнейший бездарь, с образованием далеким от педагогики и любой науки, однако считавший себя ученым, неясно в какой дисциплине. В действительности любил наш новый директор употреблять алкоголь в чудовищных масштабах, а иначе говоря, постоянно пил, что очень выразительно проявляла его внешность. Не зависимо от обстоятельств он вел себя надменно и важно, обвинял всех в непрофессионализме, безалаберности и хаотичности (!) на работе, обличал всех женщин в блуде, а мужчин в пьянстве, даже тех, кому диагностировали рак, и он уже не мог пить по состоянию здоровья; обещал всех разогнать, а школу, каким-то образом, закрыть. На деле ничего не делал, школой формально управлял завуч с парой старых учителей, особенно когда новый директор уходил в запой.

У дверей в учительскую я как раз встретил директора. Вот так встреча! Мы поздоровались, он пожал мне руку (этой традицией он не брезговал) и завел лишнюю беседу. Говорить с ним не было ни желания, ни умения (с такими людьми на самом деле нужно уметь говорить). Манера общения меня поражала, это столь надменный и уверенный в себе человек, что даже когда он лгал, а делал он это часто, он искренне врал себе сам. Запросто он мог подарить собственному внуку пару монет, а сделать вид и поверить самому себе, что выдал в распоряжение целое состояние, спустя год еще спросить за эту сумму.

Недолгую беседу прервал проходившая коллега – симпатичная женщиной, со странным характером. В общении с коллегами она предельно проста и любезна, но я знал, что на уроках она срывала горло от криков на учеников, а глаза ее заливались ненавистью и злобой при малейшей ошибке любого ученика. Дети ее не любили и крестились перед входом в кабинет, однако года три назад мэр города даже чем-то ее наградил.

Учительская собрала всех учителей. Я встал с краю рядом с моим другом, учителем химии. Это мужчина пятидесяти лет, не высокого роста, с усами, очень веселый и умный человек. Его сатирические высказывания меня всегда радовали и ободряли. Рядом с нами устроилась учительница русского языка и литературы. Еще одна умная женщина, имела научную степень, в беседах с нею всегда можно найти отдушину, и оценить восхитительное чувство юмора. Это была одна из тех, кто ставила оценки строго за знания, а не за статус ученика или его родителей. Наша троица преминула возможностью сесть на стулья, и слушали мы стоя.

Как обычно, ничего особенного сегодня сказано не было, как всегда, речь шла о планах, задачах, целях и прочее. Директор произносил унылые речи, никого не интересующие и не способные побудить к действию. Нудное мероприятие под конец перешло к обсуждению выпускного класса. К тому времени директор уже покинул помещение, видимо наскучили ему разговоры с подчиненными, ведь и относился он к ним с пренебрежением. Без «наставника» и дышать стало легче. И разговор слегка оживился. Выпускные классы всегда бурно и много обсуждают, ведь это лицо школы каждого очередного года, а в нашем скромном городке выпуск школы это вовсе масштабное событие, ведь больше ничего не происходит. Сами ученики и представить не могут, сколько внимания к ним приковано в стенах школы, откуда им так не терпится сбежать. В учительской остались лишь те учителя, кто вел уроки в одиннадцатом классе. Мой друг химик и та прекрасная женщина, что вела русский и литературу ушли, пожелав мне сил, так как в выпускном классе не вели ничего.

– Держись, дружище! Сейчас будет самая заговорщицкая часть беседы, – сказал мне друг, похлопывая по плечу, и тут же удалился, выискивая в переднем кармане рубашки сигарету.

Он знал, о чем говорил, ведь следующая беседа действительно походила на заговор. И это был далеко не первый такой разговор.

По плану школа хотела выпустит пять медалистов. Трое из них должны иметь золотую медаль и двое серебряную. Хотя медали эти давно уже висели на волоске, так как горе-медалистов тянули за уши уже года два или три, всячески не давая им опускаться ниже той или иной планки. Мне это не нравилось, так как сами медалисты давно это заметили и откровенно стали сдавать позиции и совсем забрасывать учебу, зная, что школе нужны показатели. Конечно, так делали не все и не так уж рьяно, однако двое из пятерых обнаглели в край, и будь моя воля, я бы им вообще сплошных троек понаставил, а иным – двоек. Трое остальных хоть и пытались что-то еще делать, но не слишком усердно, все сильнее поддаваясь давлению класса бунтующих подростков (это я понимал) и клонились к легкому поклонению глупости, и это я знал. Мне их жалко. Знания имелись у них, да не было стержня. Трудно сказать, как справедливее поступить с ними.

Чем больше хороших учеников для школы, тем лучше. Но нужны и отстающие – иначе никак. Не могут все быть отличники да хорошисты, как минимум пять-семь троечников надо достать. Такая странная статистика задавала тон всем школам нашего городка, и план ежегодно выполнялся, иногда еще и перевыполнялся.

Сейчас как раз получался конец учебного года, решались многие оценки. Примерная картина вырисовывалась хорошо: пять медалистов, шесть троечников и пятнадцать хорошистов. Меня все устраивало. По моим предметам все имели те оценки, что заслуживали. Я мог сегодня «сбросить» еще двух медалистов, но не сделал бы этого.

Классный журнал выпускников находился тогда в учительской и его активно листали, просматривая у кого какие оценки и по каким предметам. Перелистывая очередную страницу завуч хвалил того или иного учителя, за то, что оценки такие, какие должны быть. Отдельной похвалы удостаивались учителя физики, биологии, физкультуры, ОБЖ, обществознания и иностранного языка за самые «лучшие оценки». Все шло по плану, пока не до листали до алгебры и геометрии.

В мой адрес посыпались весьма деликатные вопросы, даже в шуточной форме спрашивали чего же я так недолюбливаю тех или иных учеников, но ставлю хорошие оценки тем, кто «явно» послабее в знаниях.

Не желая конфликтов и взаимных обид из-за оценок у школьников, я культурно и вежливо пояснил, что те ученики, кто «послабее», в моих предметах «явно» превосходят в знаниях и усердии, как минимум, тех, кто потенциально должен бы учиться хорошо, раз претендует на медаль или просто хороший аттестат.

– Ой, ну да ладно уже Вам, будете так говорить, – шутливо отвечали мне.

– В самом деле, не ставить же мне оценки за красивые глаза? – возражал я.

– Но другим-то ставите.

– С чего вы решили? Те, другие, знают мои предметы.

– Ну, так уж прямо все? А вот Анна, пожалуйста, не думаю, что она такая уж хорошая ученица, да и в большинстве предметов у нее явно трудности. Все-таки неблагополучная семья…

– Не могу сказать что там в большинстве, но алгебру, и особенно геометрию она прекрасно понимает. Плюс ее поведение мне очень нравиться: молчаливая, тихая и внимательная. Она лучшая в классе.

Повисла неловкая тишина и все делали вид, что пишут, читают что-то или думаю, разговор никто не складывался.

– Ну, Бог с ней, хотя к вопросу этой ученицы стоит еще вернуться. Но зачем же Вы так нещадно ставите тройки и даже двойки, пусть и карандашом, нашим двум медалистам?

– Пока они еще не медалисты и права своего не подтвердили так именоваться. Оценки ставлю те, что заслуживают, поведение же одного из них и вовсе следует назвать скверным и неуважительным.

– Безобразие какое-то! – завопил завуч по воспитательной работе. – Я, конечно, все понимаю, но где ваша мораль, как может Вы так безбожно топить умных учеников? Мне не ясна Ваша позиция и позвольте….

– Простите, что перебиваю, но повторюсь, все имеют те оценки, что заслуживают.

– Я считаю, что столько троек по Вашим предметам не допустимо, – выступил один из старых учителей, которого я взаимно не любил.

– Столько троек и не будет. Я не изверг и мне эти оценки поперек горла не станут. Я помогу многим, кто действительно должен иметь нормальную оценку. Можно не понимать тот или иной предмет, и в этом нет вины, но хотя бы стараться, хотя бы делать вид, и как минимум адекватно себя вести. Вы думаете, я не знаю, что некоторые из класса (те, за кого вы так ответственно просите) – дети местных начальничков, присосавших к бюджету? Я знаю, но это не дает им право так себя вести. Сами они никто, кто бы ни были их родители, а чтобы стать кем-то, нужно прилагать силы. Будет слишком плохо, если все будет доставаться им просто так.

В учительской повисла неловкая тишина. Все старались сделать вид, будто ничего не слышали и вообще не причастны к моим словам.

– Как так можно говорить? Святые же люди, школе краску для спортзала подарили, – разводила руками завуч.

В этот момент я чувствовал, как некоторые учителя мысленно меня поддерживают, но чувствовал и недовольство, злобу, страх со стороны иных, а особенно руководства школы.

– И что же вы намерены делать? – прозвучал последний ехидный, осторожный вопрос.

– Я? Ничего не намерен, вопрос в том, что намерены делать те, кому «светит» трояк, а они не спешат шевелиться, чтобы его исправить. И вот это вопрос.

Речь моя получилась тогда на удивление дерзкая и жесткая, я и сам не ожидал. Не знаю уж, чего я тогда был так категоричен в словах, ведь и настроение поддерживалось неплохое и день солнечный, хороший; в семье все в порядке; да и не свойственно мне вообще так спорить с коллегами, больше всего я любил в спорах молчать. Но уж и не знаю, накипело что-то. Наверное, еще то, что началось в университете и закончилось в школе. Может коллеги меня и сочли злым и нетактичном учителем, но это не правда, я всегда шел на встречу ученикам, но не всегда они шли навстречу мне. И теперь, как и обещал, я подтяну тех учеников, кто старается, кто хочет получить знания или просто оценку в аттестат. По алгебре и геометрии троек может быть в итоге меньше, чем по остальным предметам, просто на меня натягивают образ чудовища. Даже если эти бездари псевдо-медалисты возьмутся за учебу, хоть как-то, я помогу и им.

Уже уходя из учительской, за пару минут до звонка на урок, меня остановил завуч, а рядом стоял директор, откуда-то и он появился. Наверное, ему скоренько сообщили о состоявшейся беседе, и ему не терпелось внести свою лепту, свое мнение (вечно он с ним лез, куда не попадя). Его заботила репутация школы, как своя собственная, в городских управленческих слоях.

– А что люди скажут? – первое, что он у меня спросил.

Речь шла все о тех же престижных учениках. Прогресса в беседе не замечено, мы топтались на месте и говорили об одном и том же. В тот момент, я начал ощущать, что друг друга мы не понимаем напрочь. Я говорил о знаниях, стараниях и прочем, мне же твердили о статистике оценок и уважаемых людях.

– Если уж тебе так не терпится понаставить троек поставь их кому-нибудь другому, – бросился словом директор.

«Ах, вот они как меня поняли, решили, что мне не принципиально кому ставить оценки, лишь бы просто от нечего делать наставить трояков, а уж кому – не важно. Вот ведь глупость какая». Тогда, правда, я не сразу это сообразил, так как уморился от бессмысленных бесед. Мысль дошла чуть позже, как бы задним умом.

– Что ты все тянешь эту Анну? Она же посредственный ученик, вот ей тройку и влепи. Мамаша у нее нищая…

– Да что вы все к ней пристали? Она хороший ученик. Она знает мои предметы и точка, – грубовато закончил я.

На этом беседа прекратилась.

– Вот наглюга…, – услышал я уже в спину из уст директора.

Я не могу сказать почему, точнее тогда не совсем понимал, почему многие учителя так цепляются к этой бедной девочке Анне. Она самая тихая и спокойная ученица, скромное дитя и знания у нее прекрасные, но их не давали раскрыть уже очень давно.

Пока закончились все эти разговоры, прозвенел звонок на урок. Сейчас уже точно не помню, но скорее всего я тогда быстро шагал и постоянно глядел на часы, как делаю всегда, когда спешу. Как назло, кабинет, где меня дожидались ученики, располагался аж на четвертом этаже, а я поднимался с первого. Не такой уж и молодой я, с непривычки запыхался, и на четвертом этаже напала на меня жуткая одышка. Не мог же я в таком состоянии идти в класс, не очень-то хотелось, чтобы ученики видели меня с трудом дышащего. Пришлось остановиться на лестнице на пару минут. Снова сверяя время по часам, я негодовал, ведь в сумме потеряно минут 5, плюс пока напишу задания к контрольной на доске уйдет еще минут 5—7 итого почти половина одного урока пройдет.

«Школьники знают это, небось, радуются, паразиты» – такие мысли меня тогда посещали. Но отменять контрольную я не собирался, решил лишь сократить количество заданий на одно. Впереди еще один урок и перемена, по желанию можно будет и на ней выполнять решения или пытаться списать, если кто умеет, а умеют не многие, это я знал, учителю всегда все видно.

Контрольная могла решить судьбу итоговых оценок в четверть для половины учеников, ответственность большая, хотя можно подумать, что мне дела нет до учеников и их оценок, но это не так. Я не хотел видеть у них плохие оценки, не хотел стать злым гением для их аттестата. Ответственность лежала и на мне, ведь оценки – это еще и показатель их готовности, то чему я смог их научить. Хоть и ругал я ленивых медалистов, но даже их топить не собирался, в глубине души питая к ним чувство жалости.

Тогда я вспомнил об этой ученице, Анне, которую многие недолюбливали. Причины такой дискриминации мне не известны. Спокойная, замкнутая, неприметная девочка, что же на нее взъелись все так? Они из неполной семьи, живет без отца, мать зарабатывает мало, а еще и младшая сестра «висит» на матери. Но семейное положение никак не связано со школой и оценками. Многие придирались к ней, считая, что она странная, как не от мира сего, но я так не думал никогда. Геометрию она понимала лучше всех медалистов вместе взятых, но знания ее требовали раскрытия что ли…. Не каждый учитель способен понять и увидеть знания в ученике. Когда я отсутствовал, по причине болезни, мои предметы три недели у них замещали прочие учителя. Так оценки порой очень разнились с теми, что ставил я, знания оценивались иначе. Бедная Анна и вовсе превратилась чуть ли не в двоечницу. Критиковали ее и за почерк плохой, и за «странное мышление» и за плохие знания (хотя как такое могло быть). Я понимал, что у нее отбито желание к учебе как таковой, ведь по многим другим предметам она еле тянула на четверки, в основном имея три балла. Как по цепной реакции учителя ставят слабые оценки ученику или группе учеников, автоматически списывая их в «отстающих», мол, все равно у тебя тройки, одной больше, одной меньше, какая разница? Так и сейчас, бедная Анна, да еще пару учеников зачислены негласным решением в ряды троечников, и выбраться оттуда не имели возможности.

Размышлять и философствовать на эту тему вечно не было возможности, так как время поджимало. Я пошел к своему кабинету, но по пути встретил одну учительницу, перекинулся с ней парой слов, не помню уже о чем, но потерял еще примерно с минуту времени, и уже едва ли не бегом рванул к кабинету.

На секунду застыв, помню, меня смутило подозрительное молчание в классе. Обычно шумные школьники, сейчас не издавали ни звука, тишина поражала. Тогда я решил, что может, они всем классом сбежали с урока. Такое случалось не раз за время моей работы в университете, когда студенты сбегали, особенно с последних уроков. Но даже в школе порой ученики всем классом не ходили на тот или иной урок. Правда, за это им всегда здорово доставалось, и практиковали они это редко. Предположить, что все ушли с итоговой контрольной просто безумно. С рук бы это ни сошло никому. Не заставляя себя долго ждать, я повернул ручку и вошел в класс.

В тишине, и как будто покорные, сидели ученики. На лицах застыло полное спокойствие и показное равнодушие к миру. Абсолютно синхронно встали они со своих мест, поприветствовав меня, таким образом, тут же сели обратно, выполняя все как по команде невидимого дирижера. И снова вопиющая тишина, и концентрация на каждой секунде происходящего. Добрых двадцать пар глаз уставлены на меня, у некоторых аж расширены зрачки, точно у котов на охоте. В воздухе висело чувство ожидания, словно все ждали события, предсказанного еще в Средние века. Что-то натворили, догадался я тогда.

Не пришлось долго думать о том, что же сделали эти паразиты, как я чисто машинально пошел к доске, чтобы начать писать задание. Не обратив сперва ни малейшего внимания на доску, в голове лишь мелькнула мысль о том, что она не стерта и мне сейчас придется самому стирать все тряпкой. Это вовсе не сложно, просто в душе накопилось что-то недоброе и такие мелочи раздражали в тот момент времени. Я взял сухую тряпку, крепко сжал ее в кулаке и повернулся, наконец, к доске. Размашистым движением я приготовился стирать все, что изображено на ней, и уже даже успел стереть маленькую часть в углу, как резко остановился. За секунду я успел окинуть взором всю площадь доски, и я заметил, что доска не просто не убрана, на ней рисунок, нарисованный мелом. На мгновение я замер, потом отошел на пару шагов назад, чтобы рассмотреть это художество. Передо мной развернулась целая панорама, представлявшая собой некую часть города, возможно вымышленного, видимо это улица, или даже закоулок, старой кирпичной постройки вдоль которой располагались не то магазины, не то кафе и всюду шныряли люди, вдали виднелся парк, полный деревьями, а нал густыми кронами торчала полусфера колеса обозрения. От картины веяло движением и энергией изображенной улицы, живого города, настоящей жизни; глядя на нее, я мысленно перенесся в изображение, в этот незамысловатый сюжет с четкими деталями, в то же время выполненными чудными штрихами. Сочеталась простота метода рисования и его гениальность. Я не такой уж ценителем искусства и особенно изобразительной его части, но этот шедевр на темно-зеленой доске белым мелом не мог не отметить.