Сююмбика

Мир озаряется иным светом, когда в нём селится любовь. Они любили друг друга так, что не могли расстаться и на час. Эта хрупкая женщина обладала необыкновенной силой притягательности, к ней шли со всего стойбища с просьбами и жалобами, спешили поделиться радостью и попросить совета. Обладавшая даром облегчать страдания людей, Айбика никогда не отказывала родственникам больных и немощных навестить их. Её маленькая ладонь едва касалась чела страдальца, а боль уже отступала, и приходил успокоительный сон. В улусе мурзы Юсуфа она слыла доброй хранительницей, и люди поклонялись ей, как святой. Жизнь дарила счастливым супругам одни радости, но ничего не бывает бесконечным. Степь принялись беспокоить отряды кочевых уйсунов[15], угонявшие скот с джайляу улусных беков, и ногайцы объединились, отправившись на воров. Айбика была в тягости, и мурза Юсуф, покидая жену, утешал её:

– Я вернусь к рождению нашего сына.

Она улыбнулась в ответ:

– А если будет дочь?

Он возвращался после удачного похода, но почуял недоброе, ещё не доехав до стойбища. То ли ветер, донёсший дым очагов, показался слишком горьким, то ли послышался далёкий плач. Неподалёку Юсуф заметил оборванного мальчишку, который собирал хворост, подослал к нему нукера – узнать новости. Тот возвращаться не торопился, расспрашивал долго, наклонялся к самому лицу оборвыша. Вернулся, понурив голову:

– Господин мой, беда большая, ваша жена…

Мурза не дослушал, вскрикнул дико, хлестнул коня и вскоре оказался у шатра Айбики. Он растолкал толпившихся людей, не видя перед собой лиц, не слыша, что ему говорили. Женщины у смертного ложа расступились, едва он вбежал. И вот она перед ним – желанная, та, к которой спешил, не щадя коней и людей. Белое равнодушное лицо, холодные руки, чёрные ресницы откинули тень на полщеки, под белым саваном слабо проступают очертания тела. Душа, прекрасная и нежная душа этой женщины уже покинула свою оболочку: перед ним было только тело, тронутое печатью смерти, но тело, которое он любил так же страстно, как и душу.

– Всемогущий Аллах, как ты мог допустить такое? – как безумный шептал он.

Юсуф сжимал безответную ладонь жены и не мог простить себя. Жалкий и ничтожный, как он посмел бороться с судьбой? Почему не ушёл от людей в голую степь, чтобы не заражать их чёрным дыханием своих неудач? Бессильный, мурза пал на колени, он молился и просил Аллаха только об одном: о быстрой смерти. «Видишь, Всемогущий, – взывал он, – видишь, перед тобой невинный ангел. Дыхание не касается губ, глаза не видят света живых. И я тому виной, я – причина её смерти! Как мне теперь жить, Всевышний?! Дай же мне смерти, пришли Джабраила и за мной, я приму твоё решение!»

Он молился долго и горячо, а очнулся от лёгкого прикосновения. Оянэ, любимая невольница и молочная сестра Айбики, протягивала ему младенца. Ребёнок сучил ножками и громко плакал, и крик этот отрезвил мурзу.

– Госпожа видела её перед смертью, – со слезами на глазах проговорила Оянэ. – Она сказала, что у девочки есть только два человека, которые смогут заменить её, – это вы и я, недостойная асрау[16].

Оянэ зарыдала, и он с трудом смог забрать из судорожно сжатых рук женщины маленькое беспомощное тельце. Поняла ли что-нибудь в это мгновение его маленькая дочь, но она вдруг перестала плакать. Крохотные пальчики уцепились за рукав казакина и властно удержали мурзу на краю гибельной пропасти. В тот миг Юсуф осознал, что не имеет права умирать, что должен жить ради дочери, рождённой Айбикой. Сююмбика стала смыслом жизни, его любовью и радостью, но вот теперь она покидала родной улус и своего отца.

Беклярибек Юсуф окинул стены юрты тоскливым взором. Пуста и неуютна была его обитель без любимой женщины. Взгляд зацепился за кубыз, висевший на ковре, на нём часто играл маленький Джалгиз – сын племянника беклярибека, погибшего в набеге. Юсуф потянулся, взял кубыз в руки, погладил тёмное дерево, пальцы осторожно коснулись струн. Щемящий душу звук возник и вновь пропал. А слова сами пришли на ум, и словно не он, а его изболевшееся сердце затомилось, запело:

– Долины, полные воды –В них я дневал-ночевал –не жалею!Взяв вращающуюся булаву,Метнул на врага, и – не жалею!Излучаясь, подобно луне,В шлеме, на золотом сиденииПод алым балдахином,Распутав ей косы,Любил чистосердую –и не жалею[17]!..

Он не помнил, кто принёс в Степь эту песню, но слова лились сами собой, и слышались в них тоска души, сладость воспоминаний и томление любви, какой давно не знавал могущественный беклярибек.

Глава 7

Едва на тёмном склоне неба забрезжила заря, а её перламутрово-розовые переливы отразились в водах Яика, как степной аил ожил. Женщины захлопотали у очагов, раздувая огонь, они подкидывали в ещё слабое пламя хворост, собранный с вечера, замешивали тесто для лепёшек. Невольники наполняли речной водой огромные котлы. Мужчины, засучив рукава, точили широкие ножи для разделки животных. Отобранные для большого пиршества молодые жеребцы и бараны со свисающими до земли курдюками уже были пригнаны с пастбищ. У шатра беклярибека толстый аякчи[18] покрикивал на слуг, которые взбивали кумыс. Здесь же в небольших котлах варили густую бузу[19]. На поляне прислужники раскидывали огромный шатёр, расстилали ковры. Принаряженные рабыни носили в шатёр дорогие сосуды, блюда, подносы и другую утварь, необходимую для предстоящего торжества. В юрте Сююмбики тоже царил переполох, но другого рода: доставались шёлковые, парчовые и бархатные наряды. Столики заставили шкатулками с драгоценностями, украшениями, белилами и румянами. Няньки и прислужницы старались не шуметь, шикали друг на друга, если кто-нибудь неосторожно хлопал крышкой сундука. Будить невесту строго-настрого воспрещалось. Не выспится юная госпожа, какой будет выглядеть в глазах казанских гостей?

Из покоев малики вышла Оянэ, взглянула строго, и все тут же притихли. Оянэ здесь безоговорочно почиталась за старшую, хотя и являлась простой невольницей. Много лет назад её мать – пленница с берегов Сыр-Дарьи – была кормилицей маленькой Айбики. Оянэ же, будучи сверстницей знатной бики, стала наперсницей во всех её забавах и развлечениях. Две девочки казались неразлучными, и особое отношение хозяйки дало то важное положение, какое занимала Оянэ и по сей день.

Но напрасно нянька старалась соблюсти порядок и тишину, едва она покинула покои, как яркий луч солнца проник в святую святых – девичью спальню и скользнул по лицу спящей Сююмбики. И она, едва улыбнувшись на его тёплое ласковое прикосновение, вскинула руку к глазам и открыла их. Девушка вслушалась в тишину и тут же подскочила торопливо, схватила в охапку вчерашние одежды. Она оделась бы в мгновение ока и, пробравшись меж сонных прислужниц, побежала б к заждавшемуся Аксолтану. Вскочила, да тут же вспомнила всё. Сююмбика опустилась обратно на постель, погладила пушистое перо на шапочке, прошептала грустно:

– Теперь не надену тебя, – и позвала негромко: – Оянэ.

Нянька тут же явилась перед ней:

– Госпожа моя, солнце только встало, наш господин беклярибек Юсуф велел вам хорошо выспаться.

– А я выспалась, Оянэ.

– Ваша воля, госпожа, прикажете одеваться?

Сююмбика со вздохом отодвинула от себя охотничий казакин, покорно кивнула. Оянэ кликнула прислужниц, и они вереницей поплыли в покои малики, неся шёлковые одежды, драгоценности, румяна, белила и сурьму. Сююмбика ужаснулась от мысли, как долго ей придётся сидеть набелённой и нарумяненной в этих неудобных нарядах. Она умоляюще коснулась руки няньки:

– После, Оянэ. Я хотела навестить Халиму.

– Халиму-бику?! – изумилась женщина. Но тут же поклонилась и велела принести повседневное платье.

Сююмбика едва выбралась из юрты, как в изумлении огляделась. Она не узнала родного стойбища, настолько оно преобразилось, стало многолюдным, шумным и праздничным. Малика шла по привычному пути, как потерявшийся во мгле мотылёк, – вчерашние дымные и грязные кибитки было не узнать, как и принаряженных людей, хлопотавших около них. Степняки кланялись, приветствовали её, и она с достоинством отвечала им. Люди одобрительно качали головами, глядя ей вослед, за эту ночь Сююмбика переменилась настолько, что теперь её смело можно было назвать невестой.

У юрты старшей дочери беклярибека две невольницы, которых, казалось, не коснулась предпраздничная суета, занимались привычной заготовкой мяса на зиму. Одна выбирала куски без костей и жира и нарезала небольшие пласты; другая натирала с обеих сторон солью и нанизывала влажными на прочные жилы. Меж двух шестов, воткнутых в землю, уже сушился целый ряд ломтей. Это был обычный способ кочевников: с помощью соли, ветра и солнца вялить мясо. Старая нянька бики, растрёпанная и неухоженная, в своей засаленной одежде, как всегда, сидела у входа. Здесь царило прежнее сонное царство, и его не затронули перемены, произошедшие в стойбище. Сирота Джалгиз, часто навещавший Халиму, привалившись к войлочной стене, тянул на курае печальную мелодию. Сююмбике нравился этот не по годам серьёзный мальчик, слывший сочинителем песен. Она присела около него на корточки, послушала мелодию. Джалгиз оборвал плывущий звук внезапно, взглянул на Сююмбику глазами, полными тоски:

– Уезжаешь?

– Уезжаю, – ответила она, опуская взгляд.

Больше не было сказано ни слова, только поселившаяся в сердце печаль объяла их, и они ещё долго сидели, наблюдая за монотонной работой невольниц. Наконец, Сююмбика тряхнула головой, стремительно поднялась, ей захотелось покинуть это место, затягивающее, как болото, своим однообразием. Царство старшей малики казалось сродни своей хозяйке Халиме, о которой люди в стойбище шептались: «Разум госпожи бродит в потёмках. И за что наказал её Всевышний?» Люди качали головами, когда старшая дочь беклярибека выходила на прогулку с няньками, невольно любовались её яркой красотой и вздыхали, не таясь. Ни один джигит не взглянул в сторону красавицы, ничтожна красота без разума, кому нужна нарядная скорлупа без ядра? Но Сююмбика, никогда не баловавшая вниманием сестру, свой последний день решила начать с прощания с ней – позабытой всеми, заброшенной дочери Гюльджан.

Халима убаюкивала тряпичных кукол, но едва завидела Сююмбику, как испуганно вскрикнула: она всегда опасалась шумной и быстроногой младшей сестрицы. Но Сююмбика повела себя непривычно смирно, и Халима передумала убегать, ища защиту за спиной нянек.

– Я пришла попрощаться с тобой, – проговорила Сююмбика, едва переводя дух от защипавшего где-то в горле комка.

– Покидаешь нас? – недоверчиво спросила Халима.

– Я выхожу замуж.

– Замуж?! – Халима отодвинула от себя тряпичных кукол. – Далеко?

– Да, далеко, – отвечала Сююмбика.

– А разве ты выходишь не за Ахтям-бека?

– За Ахтям-бека?! – Лицо Сююмбики тут же порозовело, и она прыснула смехом в широкий рукав шёлковой рубахи.

В их улусе разговор о сватовстве Ахтям-бека превратился в повод для насмешек. Сююмбике сразу вспомнился этот неразговорчивый тридцатилетний бек, который с завидным упорством сватался к ней три года подряд. О нём говорили много и всякое. Поговаривали, что лет семь назад отпрыску обедневшего, но знатного рода приснился сон, который Ахтям-бек счёл вещим. Во сне провидец обещал, если бек женится на Сююмбике – дочери мурзы Юсуфа, то ему будет уготована судьба самого богатого и влиятельного мурзабека во всех Ногаях. Ахтям-бек едва дождался совершеннолетия[20] Сююмбики и посватался к ней. Ему было отказано по причине малого возраста невесты. Потом он сватался ещё и ещё, но всякий раз получал отказ, слишком несостоятельным казался жених. Может, теперь беклярибек Юсуф жалел об упущенном: была бы дочка пристроена неподалёку, ведь до джайляу бека меньше полдня пути. Отец смог бы навещать любимую дочь, заботиться, пестовать внуков, удастся ли это сейчас? Малика ничего не знала о мыслях отца и, привыкшая, что все в их улусе относятся с насмешкой к Ахтям-беку, так же относилась к нему сама.

– Сююмбика, госпожа моя! – послышался тревожный голос Оянэ.

Девушка наклонилась к сестре:

– Прости, Халима, некогда и поговорить с тобой. – Она вскинула руки к шее, сняла сверкающее ожерелье. – Возьми на память!

– Что ты?! – Халима испуганно отмахнулась от дорогого подарка, но в следующее мгновение покорно подставила голову. От блеска камней засияли её синие глаза, и тут же в плаче скривились губы: – Не уезжай, сестрёнка!

– Не мне решать. Прощай, Халима! – Взмахнув прощально рукой, Сююмбика направилась к выходу.

Обернувшись, она в последний раз взглянула на сестру. Безупречное по красоте лицо девушки застыло в гримасе плача, но даже скривившись, Халима была хороша, словно пери! Да вот только обречена вечно сидеть в тёмной юрте и баюкать тряпичных кукол. «Ей никогда не повзрослеть, она навсегда останется ребёнком, зато моё время стать взрослой пришло», – подумала Сююмбика и шагнула за порог, кивнув сестре ещё раз.

Беклярибек Юсуф с утра был погружён во множество важных и неотложных дел: то его голос властно звучал у шатра, где затевалось пиршество; то терялся среди рёва забиваемых животных. Прибежала молоденькая невольница, испуганно доложила:

– Райха-бика дожидается вас, господин, хочет показать дары для дорогих гостей.

Беклярибек, не теряя времени, направился к жилищу жены. Райха давно ожидала мужа, усадила его на почётное место, предложила пиалу с прохладным айраном, а сама устроилась напротив, чтобы взгляд мужа почаще обращался на её круглое нарумяненное лицо. Госпожа хлопнула в ладоши, велела начать показ. Прислужницы разворачивали отрезы дорогих материй, встряхивали перед глазами повелителя связки пушистых мехов, подносили пояса с серебряными и позолоченными бляхами, перстни с дорогими самоцветами, шёлковые бухарские халаты, богатые шубы. Всё беклярибек брал в руки, проверял добротность материй, не побиты ли молью шубы, меха. Райха чувствовала, что муж доволен, она раскраснелась от предчувствия похвалы, но тут же, стараясь сделать лицо озабоченным, произнесла:

– Господин мой, двое из гостей – особо знатные – приближённые хана, выберем для них подарок.

Не докладывая о себе, вбежал воин в запылённых сапогах:

– Повелитель, казанцы прошли Бугор!

Все всполошились, зашумели оживлённо, Бугор находился в двух часах езды от стойбища. Беклярибек Юсуф стремительно поднялся и, хотя Райха-бика пыталась удержать его, сказал:

– Смотреть больше ничего не буду, надеюсь на ваш вкус, хатун! А меня ещё ждут дела.

Глава 8

Вскоре всё население большого аила и мурзабеки, которые прибыли со своими домочадцами и слугами ещё с вечера, высыпали на площадку перед пиршественным шатром. Ногайцы радушно встречали посольство Казанской Земли. У входа в шатёр гостей ожидал сам беклярибек Юсуф. Он стоял, подбоченившись, в халате из золотой парчи и в богатой, отороченной соболем шапке. По правую руку от него красовалась в сверкающих золотом и самоцветами одеждах Райха-бика. По левую – самые знатные и влиятельные предводители степных улусов. Позади толпились их сыновья – молодые мурзы, беззаботно переговаривающиеся и бросающие взгляды на юных дев. Девушки лукаво улыбались, прикрываясь яркими покрывалами, в тугих длинных косах легко покачивались и звенели серебряные чулпы[21]. У девушек свои разговоры:

– Говорят, среди гостей есть настоящие батыры.

– А я слышала, один из беков – родственник хана – ещё не женат!

– А ты, Гульбейяр, норовишь стать родственницей хана? – Звонкий дружный смех, словно бисер, рассыпался среди оживлённой толпы.

– Едут, едут! – раздался громкий мальчишеский крик.

На окраине стойбища завизжала толпа босоногих озорников, сорвалась с места и бросилась наперегонки к шатру: кто подбежит первым к повелителю, получит за радостную весть подарок. Сююнчи[22] достался худенькому длинноногому мальчишке, он, как порывистый ветер, обогнал всех. Довольный собой, победитель повязал поверх старого кулмэка зелёный пояс и затесался в толпе зевак.

А казанцы уже показались среди старых юрт, стали видны изнывающим от нетерпения кочевникам. Впереди ехали приближённые самого хана. В пышные гривы их великолепных вороных жеребцов были вплетены шёлковые ленты и сладкозвучные колокольцы, и они сопровождали въезд посольства мелодичным звоном. Из гостей особой статью выделялся молодой вельможа, красавец с белозубой улыбкой на смуглом лице, он приходился родственником самому Джан-Али, и имя ему было Ильнур-бек. Поговаривали о сказочных богатствах, какими владел этот повеса, о влиянии, какое он оказывал на казанского повелителя, но всё это было только слухами, умело раздуваемыми самим беком. Он и в самом деле не бедствовал, но уже давно не досчитывал половины былой казны: любовь к неимоверной роскоши и бесчисленным удовольствиям заметно опустошили кошели беспечного кутилы. Будучи четырьмя годами старше повелителя, Ильнур-бек имел большое влияние на Джан-Али в бытность его касимовским солтаном. Но когда Джан-Али взошёл на казанский трон, влияние бека заметно поубавилось. Отношения между ханом и его взбалмошным родственником в последнее время обострились до предела, и только кстати подвернувшаяся возможность отослать молодого вельможу с посольством в Ногаи, спасло его от более суровой ссылки. Доверить же полностью такое важное дело родственнику Джан-Али не пожелал, и по решению казанского дивана на равных правах с Ильнур-беем был послан многоопытный муж – Солтан-бек. Этого бека все знали как знатного сановника, имеющего большое влияние при дворе, только и богатство, и влияние были уже не призрачными, а настоящими. Он-то, Солтан-бек, менее заметный и почти неизвестный здесь, ехал сейчас рядом с молодым красавцем. За ними следовали ещё с десяток казанских вельмож титулом пониже, а после быки с рогами, покрытыми позолотой, катили крытые повозки с добром, походными шатрами и прислугой. Посольский выезд охраняли казаки при полном боевом вооружении в сверкавших под солнцем кольчугах. И хотя от жары из-под их шлемов тёк пот, но вид они имели грозный. Их тут же встретили придирчивые взгляды мужчин, знавших толк в оружии и добротных доспехах. Незаметно ногайцы окружили воинов, осмелев, дотрагивались до сияющих колец и пластин кольчуг, восхищённо цокали языками при виде надёжных железных щитов. Степняки, не избалованные дорогим вооружением, щиты и доспехи чаще имели кожаные, лишь с прикреплёнными местами металлическими бляхами и насечками. А здесь у простых казаков воинское снаряжение, как у знатных степных предводителей, было от чего прийти в восторг!

Тем временем сиятельные вельможи под одобрительные крики толпы спешились и выслушали пышную приветственную речь беклярибека Юсуфа. После объятий и обмена любезностями гостей проводили в отведённые для них шатры для отдыха перед предстоящим пиршеством. И каждый из них воспользовался этой передышкой по-своему. Солтан-бек, как только остался один, скинул парадные одежды и достал из широкого кармана бумажный свиток. Грамота содержала обстоятельное донесение одного из соглядатаев Мухаммад-бека, казанского сановника, который ведал тайными делами государства. Свиток передали Солтан-беку около Бугра, и он не успел его прочесть. Донос содержал описание недавних событий в улусе и позволял проникнуться царившей здесь обстановкой и знать, как подобает вести себя, не уронив чести ханского посла.

Сообщение о бунте малики Сююмбики вызвало на непроницаемом лице бека мимолётную усмешку. Он отложил свиток в сторону и несколько минут провёл в полной неподвижности. Казалось, вельможа дремал, но едва приметное движение губ говорило об обратном. Солтан-бек не дремал, он обдумывал возможную хитроумную интригу, на которую его натолкнуло нежелание невесты повиноваться воле Всевышнего. Оторвавшись, наконец, от сладостных для изворотливого ума мыслей, бек вздохнул и кликнул слугу. Худой невольник-индус достал из кожаного мешочка баночки со снадобьями и целебными мазями и гибкими пальцами принялся растирать больную спину господина. Его исцеляющие движения были приятны телу, и Солтан-бек громко охал и сопел, с наслаждением вдыхая терпкий аромат мазей. Тупая боль в спине, онемевшей от долгой езды, постепенно отходила, а с ней улетучивалась и подозрительная настороженность, которая ни на минуту не покидала сановника. Незаметно для себя почтенный посол засыпал.

Вдруг резко хлопнул откинутый полог. Солтан-бек вздрогнул, но усилием воли заставил себя не вскинуть голову, лишь чуть приоткрыл щёлочку глаз. На пороге в полном парадном облачении стоял Ильнур-бек. Он покачивался и громко переругивался с охраной, которая пыталась задержать его. Бек прикинулся только что проснувшимся, потянулся и поднялся навстречу гостю:

– Что случилось, уважаемый? Вам не понравился отведённый шатёр? Может, не прислали женщину, подходящую для молодой крови?

– А разве вас всё устраивает, илчи[23]? – Ханский родственник взмахнул руками и едва не упал, но вовремя уцепился за столик. Блюда с кувшинами полетели на пол под хриплый хохот мужчины: – Взгляните, какие угощения доставили вам, нет ничего столь изысканного, как во дворце моего дорогого брата Джан-Али! А у меня! Шатёр убогий, и девки все сплошь грязные, от них за десять шагов несёт прокисшей овчиной. О мой бедный Джан-Али, где он решился искать невесту!

Ильнур-бек снова рассыпался пьяным неприятным смешком. Солтан-бек сделал знак слуге, шёпотом отдал приказание, а про себя подумал: «Этого родовитого болвана до туя надо привести в порядок, хмель бьёт ему в голову, как бы не наговорил чего лишнего в присутствии ногайских мурзабеков». В иное время и в другом месте сановник с удовольствием послушал бы излияния нетрезвого вельможи. Но здесь это могло повредить не только самому ханскому родственнику, но и испортить авторитет всего посольства. Невольник поднёс кубок с пенящимся питьём, шепнул:

– Пусть мой господин не беспокоится, через пару часов вы не узнаете бека, он будет ясен и свеж, как утренняя роса.

Посол сощурился, принюхался к питью, от шибанувшего в нос кислого запаха сморщил нос и протянул кубок Ильнур-беку:

– Не желаете ли освежиться, светлейший?

Молодого вельможу не пришлось уговаривать, его мучила жажда. Он взял кубок, пробурчал что-то невнятное и осушил его до дна. Лицо мужчины мгновенно вытянулось и цветом своим сравнялось с белой парчой казакина. Услужливые прислужники подхватили онемевшего бека под руки и потащили из шатра. Ещё несколько минут Солтан-бек с брезгливостью прислушивался, как за пляшущей стенкой выворачивало содержимое желудка блистательного красавца, после чего ханского родственника увели отсыпаться.

Глава 9

Вечером отдохнувших и уже проголодавшихся гостей пригласили на туй. Они рассаживались на дорогих хивинских коврах: с одной стороны устраивались казанские гости; напротив них – степные мурзабеки. Во главе восседал сам повелитель Ногайского улуса, рядом с ним Райха-бика, отдельно на шёлковых подушках возвышалась виновница торжества – Сююмбика. Невеста, прикрытая белым муслиновым покрывалом, притягивала любопытствующие взоры присутствующих. Казанцы пытались разглядеть лицо юной малики, но это им не удавалось. Сююмбика словно и не надеялась на преграду из кисеи, низко склоняла голову, как того требовал обычай, ведь чёрный завистливый глаз не должен коснуться лица невесты, а иначе красота её померкнет и не принесёт счастья семейная жизнь.

Едва все расселись по местам, беклярибек Юсуф подал знак, и тут же десятки проворных слуг принялись разносить блюда. На широких серебряных подносах исходила соком жирная баранина, щедро приправленная чесноком и перцем, а к ней несли чечевицу с травами, горки красноватого самаркандского риса. Следом шла отварная конина, запечённые на вертелах зайцы, покрытые аппетитной хрустящей корочкой утки. Рядом с ними высокие пирамиды горячих лепёшек издавали дразнящий сытный запах. Беклярибеку подали варёную голову барана в золотом корытце. Ловко орудуя острым кинжалом, степной повелитель рассёк её на несколько частей, согласно обычаю передал, как самым дорогим гостям Ильнур-беку и Солтан-беку. Не успели гости приступить к трапезе, как аякчи внесли кувшины с кумысом, вином и бузой – и полилась хмельная река. Восхваления шли за восхвалениями, здравицы за здравицами. В речах особо почитали казанского хана, но не обходили вниманием самого повелителя Ногаев и каждого из знатных гостей. А прислужники всё подносили новые блюда – жареную и фаршированную дичь, фрукты, сыры, изысканное восточное кушанье – плов. Разгул туя не прекращался ни на минуту. Застучали в бубны музыканты, заиграли на кубызах, курнаях; запели свои песни сладкоголосые певцы, а вслед за ними и гибкие невольницы с обведёнными сурьмой глазами закружились в бесконечных танцах. Во всём этом водовороте веселья не принимали участие только три человека. Среди них была и Сююмбика. Ей как невесте не полагалось ни есть, ни пить, разве только пригубить шербета и отведать фруктов. Она так и сидела со склонённой головой и лишь изредка вскидывала большие чёрные глаза. Малика с любопытством разглядывала лица казанцев, особенно печального Ильнур-бека, который не прикасался к кушаньям. О, если бы Сююмбика знала о проведённом недавно лечении, она посмеялась бы от души над убитым видом вельможи, но, не зная истинной причины, малика сострадала ему. Девушке представлялось, что государственные дела вынудили этого красивого молодого посла оставить прекрасную, как пери, жену, и вот даже беспечная атмосфера пира не могла отвлечь несчастного от тоскливых дум. Заметила ли она на том туе по-настоящему несчастного человека? А ведь он находился совсем близко, и звали его Ахтям-бек.