Никтопия. Трое из рода «хэ»

– Теперь ты, ДжонТимирязьев, не будешь один, – сказал он и закрыл заслонку.

Джон хотел заметить что он и раньше не был один, но вдруг решил что он кажется понял что имеет ввиду инопланетянин.

– Знаешь, для меня это весьма необычное ощущение, ощущение такого полного единения с другим существом, но я вот всё думаю что произойдет когда я улечу с Никтопии. Мой ладош он снова…, – Джон чуть не сказал "умрет", – вернется в начальное состояние?

– Это состояние называется "аратха", – медленно произнес Миша, – а состояния полета и сияния – "сарина". Разве ты этого не знаешь?

– Откуда, ты мне не говорил. А я называю это "звездным состоянием". Понимаешь, как маленькая звездочка. Помнишь я рассказывал тебе что такое звёзды?

– Но разве ты не узнал это от самого ладоша? – Настойчиво проговорил Миша, словно и не слышал вопроса про звезды.

– От ладоша? Каким образом? – Но его мысли не задержались на этом вопросе. – Так что, когда я улечу, он снова вернется в состоянии "аратхи"?

Миша принялся быстро тереть кончики пальцев друг о друга. И Джон отлично знал что это признак того что люксор нервничает. Это удивило его. Люксоры вообще не были склонны к излишне эмоциональным истеричным переживаниям, а уж "фонарщики" и подавно представлялись ему безмятежными и спокойными как буддистские монахи.

– Я не знаю, – сказал он и отвернулся. У Джона возникло стойкое ощущение что маленький инопланетянин врет. – Наверно ты можешь взять его с собой. Или… или не улетать.

Джон улыбнулся.

– Остаться у вас до Лета? – пошутил он.

– Возвращение Времени Дня это самое прекрасное что бывает в нашем мире. Только представь себе, ДжонТимирязьев, весь наш мир, наша… пла-нета, как ладош, переходит в состояние "сарина". Илвама окутывает наш мир. Это так удивительно, так …, – он пытался найти нужное слово, – много волнения, радости и надежды. Целый мир полный тепла и света, тепло, свет и жизнь на долгое-долгое время. Разве бы ты не хотел это увидеть?

Джон слабо улыбнулся, подумав что это наверно действительно грандиозное зрелище. Таянье мощных ледников, возникновение озер и рек, отогревание почв, всхождение лесов, перерождение громадной планеты из темной холодной каменной пустыни в живой теплый пышный буйный мир, полный красок и ароматов. Может и правда вернуться сюда через 23 альфа-года, подумалось молодому человеку. Ему уже будет далеко за сорок, респектабельный руководитель геологического департамента в "Синане" или в какой-нибудь другой корпорации, ну или по крайней мере зам руководителя, с женой, двумя детьми и роскошным домом в элитном маленьком городке на одной из "жемчужин". И вот он берет отпуск и если Никтопия всё еще закрыта для посещения, использует все свои связи, чтобы добиться разрешения и прилетает сюда. И снова приходит на этот каменный маяк, а может быть и двеллдоум всё еще будет на том же месте, берет глайдер, летит на Челобитное поле и ничего не узнает вокруг. Над головой в бездонном изумрудном небе пылает сине-белое солнце, внизу бесконечные цветущие луга и прозрачные озера, вокруг холмы и горы покрыты пестрыми лесами. И больше не нужны термокомбинезоны, термофолиевые шапки, толстые перчатки и пневмоботинки на высокой подошве.

Джон снова улыбнулся. Возможно на следующие 89 альфа-лет Никтопия станет еще одной "жемчужиной Вселенной". И он решил что это пожалуй действительно замечательная идея, что ж через 23 года посмотрим.

– Конечно бы, хотел.

– Тогда зачем тебе улетать?

– Ну до наступления Лета еще так долго и я не могу всё это время провести в таком месте как это.

Миша отвернулся и не спеша направился к своему углублению в полу. Джон подумал что может быть маленький инопланетянин обиделся за свою планету. Сложив свои тонкие ноги, Миша опустился в любимую ямку.

– Это очень хорошо когда ты можешь выбирать, – сказал он вроде как грустно.

Джон решил вернуть беседу к интересующим его вопросам.

– Я кстати заметил, что ладош воздействует на мое тело. Я как будто стал здоровее, энергичнее, у меня прошли всякие мелкие хвори. На голове вот здесь у меня было пятно седых волос и оно снова потемнело. Что ты думаешь об этом?

– Ладош никак на тебя не воздействует. Он живет лишь тобой и бесконечно счастлив что ты с ним. Он впитывает тебя и отражает тебя. Он улавливает твою илваму и возвращает ее тебе и с каждым таким оборотом она увеличивается, растет, захлестывая вас обоих. И если ты чувствуешь какие-то изменения, то это, я думаю, происходит именно из-за илвамы. Тоже самое происходит и с ладошем. Он светится и летает, у тебя проходят боли и белые волосы. По сути вы единое целое и илвама бурлящая в этом целом преображает его во что-то большее. И твои потемневшие волосы лишь отблески этого большего.

Джон не очень понял о чем говорил Миша и покидал маяк в каких-то неясных сомнениях. И только когда холодный воздух коснулся его лица, он вспомнил что забыл спросить о ладоше для дяди Васи.

Где-то на полдороге к двеллдоуму он вдруг остановился и подумал что холодный воздух не такой уж и холодный. Или ему это кажется? Он опустил на глаза очки допреальности. Мир вокруг стал светлее и четче, заполненный многочисленными числовыми показателями. Джон выключил "ночное зрение", он любил воспринимать Никтопию такой какая она есть, смахнул все показания и вывел только климатические данные. -22 градуса по Цельсию, ветер 8 м/с, влажность 43%. Совсем не жарко, немного выше средней температуры, но определенно не курорт. И тем не менее у него было стойкой ощущение комфортных условий. И он понял что у него уже давно такое ощущение. Он как будто перестал замерзать. Раньше, не смотря на все термоодежды, особенно при ветре выше 10 м/с ему было определенно неуютно и зябко. По крайней мере он обращал на это внимание и ему хотелось поскорее вернуться в родной двеллдоум, тихий, теплый, надежный. А сейчас он мотался по Никтопии, наконец по-настоящему увлекшись своей прямой профессией и совершенно не замечал никаких неудобств холодной мрачной планеты. Неужели опять илвама?

13.

Джон открыл глаза. Маленькая комнатка была подсвечена тусклым зеленоватым свечением диодных светильников по периметру потолка, а также слабым белым сиянием ладоша, мирно парившем над самым полом возле двери. Пока Джон спал, ладош тоже впадал в некое полудремотное состояние, его свечение значительно ослабевало и тяга к молниеносным хаотичным перемещениям в трех измерениях кажется покидала. А еще посреди комнаты стояла прелестная стройная девушка с длинными белокурыми волосами. Из одежды на ней были только тонкие розовые трусики и розовый лифчик. Она глядела на молодого человека с милой улыбкой и некоторым удивлением.

– Ты проснулся?!

Это действительно было необычно, ибо Джон всегда любил поспать и Лоле порой стоило немалого труда его добудиться. Причем порой она даже применяла абсолютно запрещенную технологию "плотной голограммы", заключавшуюся в том, что при помощи наведенных электромагнитных полей объемное изображение Исиды обретало некоторую плотность, при помощи которой она вполне могла взаимодействовать с материальными предметами. Вася и Джон знали, что на ощупь это напоминает слегка вибрирующий туго натянутый шёлк. Но, во-первых, это требовало очень больших энергозатрат, а во-вторых строго настрого запрещалось всеми инструкциями и уставами, за исключением чрезвычайных ситуаций, когда речь шла о жизни и смерти экипажа двеллдоума. Однако коварный Василий Иванович убедил прекрасную Повелительницу песков и скорпионов, что некоторым мужчинам порой просто жизненно необходимо не только лицезреть молодую женщину, но и также, кхм-кхм, так сказать, осязать её в некотором роде. Впрочем, всё оставалось в самых что ни на есть жестким рамках приличия. Дядя Вася иногда мог поцеловать изящное девичье плечо или бархатную щечку и только. Сама же Лола порой гладила его по лысине или на пару секунд прижималась к нему всем телом, чтобы тут же покраснеть и отскочить в сторону. Однако с Джоном она вела себя более раскрепощено и это уже тому приходилось краснеть и шарахаться прочь. Что касается Стэна то он ничего этого не знал, ибо все трое не сговариваясь хранили эти невинные забавы в глубочайшей тайне, а странные всплески энергопотребления в журнале регистрации, на которые Стэн пару раз обращал внимание, дядя Вася с легкостью объяснял тестированием какого-нибудь шахтерского оборудования.

– У тебя еще 14 минут до будильника, – сообщила она.

Джон смотрел на прелестную обнаженную девушку и улыбался.

– Слушай, Лола, я всегда хотел тебе сказать что ты просто сказочно обворожительна. Ты прекрасна как ангел.

Девушка зарделась и смущенно потупила очи. Затем она присела на кровать и молодой человек почувствовал бедром что девушка вполне себе материальна.

– Мне так приятно это слышать от тебя, – проворковала она, улыбаясь и ласково глядя на Джона.

Она положила руку ему на грудь и он ощутил тепло и вес её ладони. Его сердце забилось чуть быстрее и он улыбнулся про себя от смутной нелепой мысли, которую приблизительно можно было выразить как "до чего техника дошла". Лола, положив на него и вторую руку, наклонилась еще ближе к нему, прижимаясь к его груди. Джон с удовольствием чувствовал её теплую, гладкую, чуть-чуть вибрирующую плоть. Это было и забавно, и очень приятно.

– Послушай, Джонни, а ты бы мог полюбить такую как я? – Прошептала очаровательная интеллектуальная управляющая система двеллдоума.

– Такую как ты? Ты имеешь ввиду такую совершенную, идеальную, безупречную, мудрую и прекрасную?

Девушка засмеялась и смущенно шлепнула Джона ладонью по голой груди.

– Ну что ты говоришь, я вовсе не совершенная. Я лишь набор электрических импульсов в замкнутом контуре.

– Все мы просто наборы электрических импульсов в замкнутых контурах. Кстати какого цвета у тебя глаза?

– А какого ты хочешь?

– Зеленого.

Глаза Лолы чуть подсветились внутренним свечением и стали отчетливо видны радужные оболочки чудесного ярко-зеленого цвета.

– Нравится?

– Очень. Мне вообще всё в тебе нравится, – радостно сказал Джон. Он прибывал в отличнейшим расположении духа. Теперь он всегда просыпался в хорошем настроении и с каждой минутой бодрствования оно казалось только набирает обороты. Он чувствовал присутствие ладоша и тот, отзываясь, уже взмыл вверх, увеличивая силу своего сияния.

Лола оглянулась на ладоша, при этом её волосы упали на лицо Джона и он ощутил слабое покалывание на щеке, словно от разрядов электрического тока.

– Вот это странное создание ты любишь, а обо мне даже не думаешь, – капризно произнесла она и снова посмотрела на молодого человека.

Тот улыбался.

– Ну что ты, Лолочка, я вас обоих люблю.

– Правда? – Доверчиво произнесла девушка и придвинулась еще ближе к молодому человеку, практически ложась ему на грудь. – Ну тогда у тебя еще 10 минут. Не хочешь потратить их на любовь ко мне?

Джон почти физически ощущал как в нём повышается градус радости. Он действительно любил и ладоша, и Лолу, и Стэна, и дядю Васю, и весь их замечательный двеллдоум и всю эту удивительную планету, и всё дальше, всё шире, всю галактику, весь мир, Вселенную. Его переполняло счастье от того что все они существуют, такие разные, такие непохожие и такие прекрасные.

– Ах, Лола, моя милая Лола, – весело сказал он, – когда я думаю о тебе, когда я вижу тебя, сердце моё поёт от радости и душа моя переполнена самым сладким на свете предчувствием, предчувствием счастья. Твоё совершенство окрыляет меня, твоя удивительная красота наполняет меня жизнью, твой ласковый взгляд расправляет мне плечи, твоя чистота делает меня сильным, твоя мудрость укрепляет меня, твой светлый образ освобождает меня. И ни о чем не мечтаю я больше, как о том чтобы остаток своей жизни провести с такой женщиной как ты, Лола. Я восхищаюсь тобой, я любуюсь тобой, я наслаждаюсь тобой, я преображаюсь и совершенствуюсь тобой. Ты самое чудесное событие в моей жизни. Я люблю тебя всею сутью своей, моим подсознанием и сознанием. Сладкое томление трепетной вибрацией наполняет мои чресла, гудящий огонь упоительной страсти проносится по моим членам при одном прикосновении к тебе. И любовь к тебе захлестывает меня горячей волной. Ты моя надежда, моя вера, мой оберег от любых невзгод. Ты сокровище моей души. Мысль о тебе, взгляд на тебя согревают меня, освежают меня, пробуждают меня. И любовь к тебе, моя добрая Лола, хранит меня и спасает в любых бедах и горестях, и под светом её не способен я убояться никакого зла и пасть отравленный сомнениями. Ты, моя прелестная Лола, есть счастливое решение уравнения моей жизни.

Девушка смотрела на молодого человека серьезно и задумчиво, а Джону даже показалось что как-то странно. Но потом она улыбнулась так обворожительно, что никакое осознание того что это электронная визуализация компьютерной программы не могло удержать тело молодого человека от приятного возбуждения.

– Ах, Джонни, я просто таю от твоих слов, – проговорила она и действительно стала медленно терять четкость своих очертаний, растворяясь в воздухе. Через несколько секунд она полностью исчезла. Но потом её смешливый голосок произнес:

– Джонни, ты был бесподобен!

Джон улыбнулся и легко поднялся с кровати.

В "офисе" присутствовал только дядя Вася. Стэн уже ушел спать. Джон благодушно улыбаясь, радостно поприветствовал старшего помощника. Тот хмуро воззрился на него. Джон заметил его взгляд и улыбнулся еще шире, вспомнив как недавно Стэн МакГрегор, высказывая свое одобрение энергией молодого человека и вместе с тем просил его не обращать внимание на брюзжание "их пожилого коллеги".

– Опять сияешь как хиппованный травокур? – Поинтересовался "пожилой коллега".

– Дядь Вась, ну почему сразу травокур? Просто жизнь прекрасна вот и настроение хорошее. У тебя разве так не бывает?

– Бывает. Когда сообщение о зарплате приходит. А ты давай тут не устраивайся, тебя с твоим хорошим настроением ждут снаружи, у Серебряных гор. Опять мапик сломался. Так что напяливай комбез и вперед, к прекрасной жизни при минус 50.

– Вроде бы он еще на дежурстве Стэна сломался, – заметил молодой человек, – и предполагалось что ты, дядь Вась…

– Ну-у! – Фыркнул Василий Иванович: – Предполагалось, да не располагалось. Мне в спину вступило, да так что не приведи Господи. Как согнуло в копчике, так и не разогнуло. Скрючило под прямым углом, хоть теорему Пифагора на себе показывай. Думал уже так и буду раком до кровати корячится. Но хвала Гипе, отпустило.

Джон спорить не стал и вывел на экран последние данные о мапике.

– Опять тороидальные катушки полетели, – сказал он.

– Опять, – подтвердил Василий Иванович уже более добродушным тоном. Как только вопрос о том кто летит к исследовательскому комплексу был улажен, его зеленобородый лик сразу прояснился и голос потеплел.

– Слушай, дядя Вася, а что мы всё "мапик" да"мапик"? Какое-то глупое сокращение, надо ему имя какое-нибудь дать.

– Какое имя?

– Ну я не знаю, "Сириус" там или "Магеллан", или, например, "Винсере Тенебрас".

– Какой же он к чертям собачьим "Сириус", когда он постоянно ломается! – Возмутился дядя Вася. – Ведь месяца не проходило без того чтобы кто-нибудь из нас не морозил возле него свою жопу. "Синан" как обычно подсунул нам какую-то херь, устаревшую еще до моего рождения. Вот давай так и назовем: "Синанская херь". И в отчетах так и будем писать: отметка времени такая-то – полетели тороидальные катушки на синанской хери. Или лучше…

Джон пошел одевать термокомбмнезон. Он с удовольствием предвкушал стремительный полет на глайдере и почти радовался тому факту что Серебряные горы, у подножия которых застрял мапик, довольно далеко от двеллдоума.

Снаружи было достаточно холодно, минус 54 градуса при ветре в 16 м/с. И когда Джон вылез из уютного салона глайдера, в первые секунды он закрыл глаза и уперся рукой в борт машины, потому что ему показалось, что ударившие в него как морская волна, стужа и пронзительный ветер вот-вот свалят его с ног. Но отрицательных эмоций он не испытал. Обычные погодные условия для этой планеты. К ним надо просто привыкнуть и принять. Вот такая она Никтопия. И если человеку порой здесь некомфортно, то это не вина планеты. Кому-то здесь наоборот очень даже удобно. Вселенная слишком разная и ничего не знает о стремлении к тому чтобы быть для кого-то комфортной. Человек не мерило Вселенной, но в ней найдется место для каждого. Джон оттолкнулся от глайдера и направился к 16-колесной махине мапика, чей бело-голубой корпус блестел в рассеянном свете налобного фонаря.

Младший помощник координационного аналитика никак не мог отделаться от чувства какого-то радостного волшебства в окружающем его мире, чувства, от которого у него постоянно, чуть ли не против его воли, расплывалась на лице счастливая улыбка. Конечно он и не хотел, ни в коем случае не хотел, избавляться или вообще как-то противодействовать этому светлому чувству. Оно ужасно напоминало то, теперь уже бесконечно далекое ощущение праздника из детства, особенно накануне Нового Года, когда город окутывали ранние темно-синие сумерки и всё вокруг озарялось светом ярких украшенных витрин, сверканием огоньков цветных гирлянд и мерцанием веселой блестящей мишуры. И каждый встречный человек, свежий и разрумяненный от морозного воздуха, оживленно болтает и смеется. И сейчас всё было тоже самое. Он остро чувствовал присутствие рядом с собой сияющего ладоша, который хоть и остался в его комнате в двеллдоуме, всё равно ни на минуту не покидал Джона. И сумеречная холодная планета представлялось праздничной и торжественной. Яркие мерцающие звезды украшали бездонное черное небо, темные громады Серебряных гор величественно и словно оберегающе закрывали собою полмира, призрачная равнина с причудливыми фигурами редких валунов и осколков скал едва освещенная звездным сиянием терялась исполненная будоражащей тайны в вечной тусклой тьме и даже столь знакомые и привычные округлые гладкие формы исследовательской машины тоже как будто хранили некую безмолвную загадочность и притягательность.

Джон шел к мапику и улыбался про себя. Да, наверно все эти ощущения пронзительного прекрасного волшебства окружающего мира могут показаться слишком экзальтированными, оторванными от реальности, каким-то щенячьим слюнявым восторгом глупого мечтательного ума или даже болезненным возбуждением нездоровой психики, но это было не так. Никакого возбужденной мечтательности он не переживал, наоборот его наполнял покой, светлый и тихий, покой проистекающий от некой глубинной радостной уверенности в правильности Вселенной, словно бы ладош открыл ему возможность видеть сокровенную красоту жизни во всем вокруг, жизни не только в биологическом смысле, а в каком-то более универсальном, космическом. Звезды, планеты, горы и ветры тоже жили. Как он, как ладош, как Миша. И все они были вместе. И эта самая их связность и была ключом ко всем чудесам, происходившим вокруг, связность которая не могла быть ни осмысленна, ни выражена словами, но переживалась в каждом моменте и сразу всем своим существом. И связи с реальностью Джон не терял ни на минуту. Наоборот его ум словно стал острее и восприимчивее и он с удовольствием погружался в математические выкладки по геологическим формациям и тектонике этой планеты.

Подойдя к борту машины, Джон активировал один из её терминалов и вступил в коммуникацию с внутренней системой управления комплекса. Быстро определив нарушенный контур и локализовав положение сгоревших катушек, он стал прикидывать как ему проще и быстрее добраться до них. И снова мозг его работал четко, энергично и увлеченно. Как и всегда с того момента как его ладош поднялся в воздух и засиял. И хотя вроде бы Джон никогда не замечал за собой тяги к технике, программированию, устройству машин и прочее, сейчас это казалось ему весьма интересным и занимательным. Как впрочем и еще с десяток отраслей человеческих знаний, к которым он вдруг ощутил любознательное влечение. И, понимая что не охватить необъятного, ему даже приходилось усилием воли ограничивать себя, оставляя в кругу своих интересов естественно планетарную геология, которую он изучал в университете, неорганическую химию, климатологию, астрофизику, ну и еще конечно чуть-чуть программирования, и еще немного гиперпространственной математики, ну и самую толику экзобиологии, психологии, контактологии чтобы возможно лучше понять люксоров и никтопов, а еще ему любопытны некоторые аспекты социологии, генетики, квантовой механики, петрологии, лингвистики… стоп. Джон улыбнулся. Сейчас его задача замена тороидальных катушек. Он снял с пояса магнитную отвертку и опустил на глаза очки допреальности. Корпус мапика тут же засветился разноцветными линиями и обозначениями. Джон медленно повернулся и пошел влево, следуя указателю на схеме, пылающей на корпусе машины. Чтобы добраться до катушек придется снять одну из обшивочных пластин, затем кожух модуля распределения и разобрать часть термогенератора. Молодому человеку почти не терпелось приступить к работе. В этот момент порыв ветра ударил сильнее, да так, что Джон покачнулся и немного развернулся. В крайнем левом участке области зрения очки уловили какое-то движение и тут же обозначили двигающийся объект сине-белым контуром.

Джон остановился и посмотрел в нужном направлении.

Перед ним, метрах в десяти, стояли четыре никтопа. Они стояли вытянувшись во весь рост, на задних конечностях, как земляне, хотя перемещались обычно используя все четыре лапы. Через очки, с включенным по умолчанию режимом "ночного видения" он видел инопланетян очень чётко и фактурно. Он убавил свет налобного фонаря, подумав что возможно он немного слепит привыкших к темноте инопланетян. Ощутил легкий толчок на правом плече, это отделилась от магнитного держателя на комбинезоне приват-камера и взмыла в воздух, выбирая наиболее удачный ракурс, дабы фиксировать всех участников контакта.

Джон не почувствовал страха, наоборот он испытал радость при появлении загадочных инопланетян, с которыми ученым из Первой партии так и не удалось установить близких отношений. У никтопов существовал свой язык, это было известно от люксоров, но униленг землян они, конечно, не понимали, ибо их никто никогда этому не учил. Но Джон всё же решил, что надо попробовать с ними заговорить. Но прежде, следуя рекомендациям из учебника по контактологии, который он изучал буквально на днях, он сделал пару шагов навстречу к застывшим инопланетянам и медленно уселся на землю, скрестив ноги, руки свободно положил на колени. Эта поза была призвана продемонстрировать что он имеет никаких враждебных намерений и абсолютно безопасен для аборигенов. Никтопы не шелохнулись, лишь сильный ветер ерошил и шевелил их длинную черную шерсть на всем их теле. Джон дружелюбно глядел то она одного, то на другого. Хотя дядя Вася и отзывался о внешнем облике физиономий никтопов не иначе как "страх божий" и "кошмары атомной войны", Джон воспринял их трапециевидные головы с выступающими челюстями, большими выпуклыми глазами, шевелящимися червячками-усами и торчащими костными выростами вокруг рта вполне спокойно, не испытав ни малейший неприятной эмоции. Он приготовился негромко, но внятно и отчетливо произнести свою первую фразу. Учебники контактологии не настаивали на каком-то определенном смысле первых слов, которые все равно не будут поняты. Они советовали уделить в этот момент больше внимание звучанию и интонации голоса, чтобы он по возможности не показался аборигенам, несущим угрозу или насмешку. Хотя, конечно, сделать это было затруднительно, учитывая что в этот момент еще ничего не известно о том как проявляют угрозу и насмешки в данной культуре. Молодой человек решил начать с нейтрального: "Меня зовут Джон. Я приветствую вас." Но прежде чем он заговорил, ему вдруг почудилось что кто-то двигается у него за спиной. Он хотел повернуть голову, но в это мгновение толстые твердые мозолистые пальцы схватили его за подбородок и дернули вверх. Он еще ничего не понял, но почувствовал как что-то острое ударило его в шею. Он вздрогнул всем телом, на глазах выступили мгновенно замерзшие слезы и он ощутил боль словно ему к шее приложили раскаленную струну. А затем холодный воздух словно проник ему внутрь. Последней его мыслью было удивление о том что ему кажется перерезали горло.

14.

Стэна МакГрегора вырвал из самых глубоких закоулков сна чей-то невообразимый, чуть ли не рычащий, крик. И кроме того кто-то яростно тряс его за плечо. Ничего не понимая, Стэн сел в кровати и уставился на большеглазую красивую женщину, облаченную от шеи до пят в некий темный балахон и затянутую в платок, так, что непокрытым оставался только светлый овал идеального лица. Женщина выглядела очень встревоженной. Направленные звуковые волны вбивали ему в уши хриплый бас Василия Ивановича. Речь старпома щедро перемежалась матом. Точнее сказать это сплошной мат иногда перемежался цензурными словами, из которых Стэн в конце концов уяснил что ему срочно нужно прибыть в "офис", ибо какие-то "мохнатые бляди" "порезали" "нашего пацана". Откинув одеяло, Стэн спрыгнул с кровати и в одних трусах бросился в коридор, по пути, все еще находясь в полусне, он покачнулся и пару раз споткнулся. Он влетел в ярко освещенный "офис". Старпом стоял у главного экрана, уперев руки в боки. Стэн приблизился, с гулко бьющимся сердцем, всматриваясь в изображение на экране. На земле, возле частично попадающего в кадр исследовательского комплекса, на левом боку лежало неподвижное тело в светло-сером термокомбинезоне. Шея, грудь и каменистый грунт возле головы был залит темной, почти черной кровью. Картинка слегка подрагивала, видимо порывы ветра то и дело раскачивали пытающуюся удержаться на одном месте приват-камеру. Стэну казалось что он всё еще спит. Он никак не мог увериться в мысли что это застывшее тело с распоротой шеей имеет какое-то отношение к Джону Тимирязьеву. Василий Иванович что-то говорил со злобой, но Стэн не улавливал смысла. "Биомонитор?", сглотнув, тихо сказал он. "Чего?", переспросил старпом.