Рассвет за фабрикой. Рассказы

Кузьмич в детстве не любил лес. Вопреки ли или же, напротив, «благодаря» тому, что его отец был лесником. Жили они, само собой, не в лесу, а в деревеньке рядом с закреплённым за отцом участком леса, но вот это, пожалуй, и было наиболее раздражающим в детстве Кузьмича. Они жили без матери, отец овдовел, когда Кузьмичу было семь, вновь жениться почему-то не стал, наоборот, стал сторониться людей, сделался молчаливым и всё чаще пропадал в лесу. Вот Кузьмичу, часто и подолгу, и приходилось сопровождать его вместо того, чтобы, как все нормальные мальчики, кидаться в девочек коровьими лепёшками, стрелять друг по другу сушёным горохом из трубки с напальчником и пи́сать школьной уборщице в рабочее ведро.

С течением времени, однако, Кузьмич понемногу стал всё более проникаться своеобразным очарованием долгих, кажущихся бесцельными блужданий среди мощных молчаливых стволов деревьев. Он рос очень впечатлительным ребёнком, с богатым воображением, и неспешно пробираясь тёплым осенним вечером между старыми елями, когда пробивающиеся сквозь густые кроны солнечные лучи вдруг высвечивают причудливый сучок в подлеске, ему грезились странные существа, ползающие, летающие, рассказывающие странные и завораживающие истории.

К тому же, в болотах попадались вполне себе гигантские жабы, столь ценимые в его кругах.

С тех пор прошло много лет, Кузьмич вырос в крепкого, столь же немногословного, как и его отец, мужчину и сам стал, на смену отцу, лесником, когда тот, уже в конец спившийся, однажды сгорел-таки в собственной бане.

И вот сейчас, выходя к старому домику, в котором они с отцом, бывало, останавливались на ночь, припозднившись в лесу, он узрел перед собой нечто.

Нечто сидело на крылечке, грязное, заросшее сверху чем-то вроде волос, а снизу облачённое в василькового цвета грязные же трусы. От верхней части доносилось невнятное бормотание, изредка с цокающими и щёлкающими вставками, неопределённого, скорее, бурого цвета, рубашка опознавалась только по наличию того, что раньше было рукавами.

Кузьмич осторожно приблизился к существу.

– Эй, приятель… Привет…

Наталья Семёновна остановилась у киоска, вытянула в задумчивости губы, пробегая глазами список названий сигарет. Что-то она стала многовато курить… А, какого чёрта!

– Здорово, Никитич! – Наталья Семёновна наклонилась к окошку киоска, – дай пару пачек моих… Хотя… Нет, Кент давай. Сегодня черепашка моя сдохла-таки, мир праху старушке…

Афанасий оторвался от журнала, посмотрел поверх очков на кривоватую физиономию Натальи Семёновны, выдвинул ящик под левой рукой, помедлил, достал две пачки сигарет и протянул их женщине.

– Жаль, Семёновна. Прими мои соболезнования.

Наталья Семёновна криво улыбнулась, чиркнула карточкой по аппаратику, взяла сигареты и пошла прочь. Обернулась.

– Бывай.

Ушла. Афанасий секунд десять ещё смотрел куда-то вглубь торговых рядов, потом снова углубился в журнал.

Дом

Алый закат. Бревенчатые стены в красном свечении, холодный воздух, пыль на дорогах, уводящих в пологие холмы; всегда осенние холмы. Тяжёлый воздух давит, скручивает толстые ветви старых дубов на окраине города. Небо уже здесь. Когда оно упало? Затопило этот город ледяным свинцом далёких северных морей. Алый закат.

Он проснулся в красном свечении в доме среди незнакомых людей, лежащих в разных углах огромной комнаты, всегда незнакомых людей, живущих в этих странных холодных холмах. Что за ними?

Человек вышел на улицу; плотнее закутался в плащ. Осмотрелся по сторонам пустынной пыльной дороги. Алый закат стоял прямо здесь, вливаясь в приоткрытые окна, просачиваясь под закрытые тяжёлые двери. Человек повернулся и пошёл вниз по улице.

К ночи он вышел из города и теперь шёл сквозь рощу старых дубов по ковру из гниющих листьев, направляясь к чёрной кромке леса. Незнакомые звёзды светили сквозь кроны деревьев, тяжёлые и близкие, их свет заполнял неподвижный затхлый воздух старого леса, въедаясь в кору деревьев, стекая каплями по листьям папоротника. Сквозь лес…

На ядовито-зелёном рассвете он был уже не один. Странные звери следовали за ним сквозь деревья, изредка показываясь между стволами. Сверху с ветки на ветку почти бесшумно перелетали огромные птицы.

Когда солнце показалось над вершинами деревьев, человек устроил привал, усевшись на большом поваленном стволе. Достал из сумки еду.

Он сидел так ещё долгое время, глядя на игру солнца на листьях и слушая ветер. Потом встал и двинулся дальше сквозь лес.

Он шёл под тяжёлым небом, серым, красным, чёрным. Серым… Небом, окружавшем его. Земля до самого горизонта, деревья, проткнувшие серую плоть. Хранили его от смерти в объятиях серой бесконечности.

На третий день под вечер он увидел среди холмов дом. Когда он подошёл к нему, уже давно наступили сумерки. Дом одиноко стоял у небольшой реки, медленно текущей на запад и исчезающей на горизонте в грязно-зелёном кошмаре неба. Он постучал в дверь.

«Это золото стало тёмным с тех пор, как мы поселились здесь. Найдите нашу жизнь, отдайте нашу силу…»

С той стороны двери раздалось ответное постукивание; еле слышное вначале, оно усиливалось, пока не превратилось в нестерпимый грохот. Дверь слетела с петель и упала у ног еле успевшего отскочить в сторону путника. В дверном проёме лежала тьма.

Он переступил через порог, и тьма взорвалась ослепительным светом тысяч свечей, стоявших повсюду в огромной комнате в канделябрах на стенах, на столах, на ступенях лестниц, ведущих в бесчисленные проёмы дверей. Тёмные стены тусклым блеском отражали их свет на старый пол и массивные деревянные балки под высоким потолком. Воздух был спёрт и влажен, тяжёлой волной накатываясь на плечи, втекая свинцом в лёгкие.

– Ты снова решил нас навестить, отец? – колебание пламени тысяч свечей.

Человек обернулся. Вместо проёма двери, в который он вошёл сюда, у глухой стены стояла старая железная кровать. Грязные жёлтые простыни, измятое, прожжённое в нескольких местах одеяло – когда он с неё встал?

– Ты можешь молиться здесь, – свечи разгорелись ярче, – можешь остаться здесь… Есть много дверей, в которые ещё можно войти. Мы хранили твоё золото. Смотри!

Мощный удар сотряс крышу дома, тяжёлые потолочные балки завибрировали, с них посыпалась пыль. Она медленно падала вниз, искрясь в свете множества свечей. Сверкая, она оседала с мелодичным звоном на почерневший пол и оставалась лежать на нём, медленно въедаясь в ссохшееся дерево.

Стало стремительно холодать. Запахло полевыми цветами.

– Мы хранили твои сны.

Из множества дверей послышались звуки прекрасной струнной музыки. Обретая форму, они воплощались в изящных разноцветных червей, выползающих из щелей в стенах. Некоторые из них падали на свечи и сгорали, распространяя по комнате сладкий аромат поздней осени.

Человек лёг на кровать и закрыл глаза.

Тусклое мерцание.

Тишина.

Сквозь вату мёртвого воздуха; тысячелетия мерцающей глубины сохранили светящиеся всполохи на древнем дне. От края до края под тоннами вечности. Умиротворяющие далёкие пронзительные крики, постоянные и привычные, высушивающие пыльный красный песок под головой; безразличные призраки далёких чёрных скал предела.

Тишина.

Смоляные волосы гранита; столь долгий путь по утробе вверх до мрачных границ утра. За ними лишь бесконечные красные дюны.

Когда они ушли, он долго вслушивался в темноту комнаты. Уставшие кровати жались к холодным стенам, ища у них защиты от следов присутствия тех, кто столь внезапно здесь появился и столь стремительно исчез. Мёртвая неподвижность воздуха и грязь измятых простыней наваливались сверху, тянули к полу.

Они пришли в сумерках летнего вечера, молчаливые свидетели его одиночества, остановившиеся у высокого порога – тёмные глаза чужих гостей взглядами сквозь прозрачную пыльную стену открытой двери. Он молча смотрел на них, приглашая войти, раздвигая старые стены, сидя на внезапно гостеприимной кровати. Пыль сочилась из ноздрей; он провёл их на середину комнаты и лёг на кровать, забывшись своим самым глубоким сном.

Призрачные всполохи над красной равниной.

«Проведи меня дальше сквозь зиму, на первый попавшийся холм. Сквозь вереск, растущий под мёртвыми лучами Сообщника; там, где пыльные корни, обвившись вокруг бесплотных ступней, уведут к себе на праздник огня.»

Ты видишь уставших псов, прогрызающих норы в песке; вечный дождь размывает глаза. Если ты спустишься к берегу, вниз, волны узнают тебя; они расскажут о жёлтом сиянии сна, как и каждую ночь; он с тобой, проносящемся из конца в конец над бесконечной цветущей равниной.

Но на утро, слыша далёкий голос из-за утренней полной луны, ты меняешь цвета. Краски сна на безжизненный синий свет вокруг древней луны. Солнце твоего ада.

Река расплавленного серебра течёт вниз по выжженным холмам на город сна, застывая грязным шлаком на изгибах улиц, вмерзая в сырые брёвна стен. Измученные красными ночными оргазмами мертвецы, открывающие двери навстречу грязному синему туману, со стонами облегчения растворяются в нём, уносясь бесплотными призраками к набирающей силы луне.

Время червей. Теперь забудь, где ты был и беги. Блики тысяч свечей на влажных изгибах осени. Всё вокруг.

– Что?

Тёмное дерево в испарине кошмара. Время втекает грязным дымом сквозь щели в приоткрытых окнах. Стелется по полу, вымывая жирную грязь из углов; дальше через порог, прочь. Стальной свет сквозь слизь стекла, вниз из прорванных ночью туч.

«Ты был с нами, отец, посмотри на своих новых детей» – разноцветные твари с подносами в руках, раздевающие грязных младенцев. Крики в тему мелодии струн.

«Поздний ужин, отец. Раздели наш улов.»

В сон

И снова вечер. Господи! Пустая земля, заброшенный пионерский лагерь. Людей нет, но повсюду бродят собаки. Палаты сыры, окна пусты и продуваются ветром. Холодный выщербленный камень стен. Восходит луна, и внезапно завывает сирена. Всё остаётся как прежде, но кто-то хватает меня за руку и, подвывая, тащит наружу. Мы не успеваем. Ползком добираемся до небольшой рощи за корпусами, таимся.

Собаки, что бесцельно бродили по улице, собираются вдруг в ряд и идут к нам. Мы ползём от них. С другой стороны спокойно подходит другая стая. Мы в кольце. Они стоят вокруг нас; ни рыка, ни движений лап. Наступает рассвет, и собаки отходят. На улицу выползают те, кто спасался от них. Шуршат в помойках, бьют стёкла. Господи, снова утро.

Мне ужасно надоели мои соседки по вагону, но мы, наконец, подъезжаем к посёлку. Покупаем вина и заходим за угол дома. Песчаные барханы покуда хватает глаз. Через два дня нет ни вина, ни воды, ни воспоминаний о поезде. Лишь солнце, склоны и город вдали.

Город так себе. Розовый, с аллеями и высокими красивыми домами. Но в кустах есть дыра. Я ныряю в неё.

Очень высокие деревья; небольшая роща, туман. Потрясающе чистое тёмное небо, красная листва. Можно подпрыгнуть и взлететь, но дышать толком нечем. Ни звука. Я умираю и просыпаюсь.

Осколок ребра

Сегодня утром он проснулся в темноте. Видимо, было ещё слишком рано… Он почувствовал себя счастливым как никогда и понял, что сегодня у него будет хорошее настроение. Было… Легко? Это было необычное ощущение, и оно ему понравилось, резким контрастом с прошедшими годами ударив в ясную как никогда прежде голову. Он вгляделся в темноту.

Что-то заставило его насторожиться… Он жил на первом этаже, окна которого закрывали от солнечного света густые ветви старых дубов. Но даже ночью в комнате никогда не было настолько темно, чтобы открытые глаза встретили ту же бесконечную тьму, которая стояла перед ними секунду назад. Лёгкая паника ослепшего человека и приглушённый плач неподалёку. Кто может плакать? Он попытался приподняться в постели.

И понял, что не может двинуть ни пальцем. Он закричал. Но не услышал и звука собственного голоса. В соседней комнате кто-то по-прежнему негромко всхлипывал. Столь знакомо.

«Это моя жена». Мысль была абсолютно спокойной и безмятежной, словно чужой… Внезапно всё показалось столь естественным… Необычная лёгкость в теле и лёгкий плач жены неподалёку. Это уже где-то когда-то было, но в этот раз что-то было неправильным. Он запаниковал.

…Ледопад минут и часов безумия, обрушивающихся сквозь мрачную пелену помутившегося сознания. Мягкий скрежет часовых стрелок, прорывающих чёрный экран. Всегда чёрный экран…

– Мне очень жаль…

– Спасибо. – Голоса рядом.

Мягкая вата облаков безумия растворилась и клочьями медленно поплыла мимо. «Я ослеп. И парализован.»

– Что со мной? – И слова умерли, не успев родиться…

Это было странным ощущением. Он был уверен, что сказал это, но из его неподвижных губ не вырвалось ни звука. Пелена снова стала заволакивать разум.

Мягкое мяукающее пение вокруг… Слащавый запах. Знакомый…

Холод внутри.

…Он понял, что умер, лишь на собственных похоронах. Вокруг его головы раздавался приглушённый плач… Чуть дальше голоса знакомых тихо переговаривались, обсуждая предстоящие поминки, место их проведения и состав участников. Кто-то негромко чихнул.

«Я мёртв. Это так и бывает?» Что-то было неправильным. «Это бессмысленно… Что дальше?» Он бы не удивился, увидев себя где-нибудь на облаке рядом с кучкой апостолов или в огромном ржавом котле, окружённый старыми, как мир, поварами. Он бы не удивился, исчезнув. Впрочем, это вполне естественно.

Было… холодно, но этот холод был добрым. Холоду не надо было бороться с сопротивляющейся ему плотью, потому что она уже давно стала его домом. Он чувствовал, как продолжают разлагаться клетки его столь недавно тёплого и послушного тела. Вокруг что-то стукнуло. Скрежет… Звуки стали тише. Он почти не различал теперь голосов тех, с кем ещё недавно разговаривал, кого видел… Сверху, сначала редко и гулко, потом всё быстрее и тише раздавались стуки.

Он лежал так уже очень долго… Всё, что осталось – ощущение разлагания, мягкие звуки равнодушных червей, пожирающих ставшую такой податливой плоть, и мысли. Много мыслей. Он молил всех богов, о которых когда-либо слышал, о том, чтобы просто исчезнуть. Он всю жизнь бежал от мыслей, закрывая их переплётами книг и стеклом телевизора, оглушая звуками музыки и смыслом сказанных другом слов. Теперь они остались с ним наедине… Лишь изредка он плакал червями. Когда они это позволяли.

…Через несколько лет, когда кем-то перегрызенный, от позвоночника отвалился череп, он смог поднять голову и подвигать ей.

Мысли, давно заменившие собой мир, уже не осознаваемые, медленной единственно существующей рекой текущие сквозь тонны земли, вскипели горным потоком, когда на них обратил внимание тот, кто давно утонул в их водах. «Значит… Я могу освободиться! Значит…» Тот, кто вновь ненадолго осознал себя, с радостью подумал о недолгих тысячелетиях, оставшихся ему здесь. «Просто когда я превращусь в землю. Недолго… Тогда я смогу отсюда уйти.» Безумные мысли снова накрыли его тёплой родной волной.

…«Только эта часть. Осколок ребра… Меня не пускает только правое третье ребро.»

Он давно мог двигаться, словно пришпиленное насекомое крутясь вокруг своего ребра, проносясь слепым взглядом сквозь пласты собственного праха. Иногда он, изгибаясь, просовывал голову сквозь остатки крышки гроба и застывал так. Он гулял.

Он сам себе обещал вернуться домой не позже десяти и сам себе желал приятного вечера. Но вечер всегда оказывался ночью, стоило ему только выйти из дома.

Однажды он пообещал себе починить как-нибудь входную дверь. Она совсем сгнила…

…Медленно вверх. Прощаясь с невидимыми знакомыми и пожимая руки несуществующим друзьям. Он обещал вернуться.

Очень медленно. Ведь так сложно и далеко, верно? Так долго?

Свет ударил в глаза, ослепив и разорвав грудь сталью крика. Ветер сбил с ног и оторвал кусок плоти. Впрочем…

Мысли исчезли и осталась лишь одна – образ места, где он будет.

Он снова здесь. Мир, где он сможет немного передохнуть, чтобы потом прожить ещё одну короткую вспышку. На этот раз он будет с ней осторожнее… Но разве это имеет значение?

Моя ночь

О, Мать! Позволь мне выйти отсюда, высекая искры из собственного тела, бьющегося в проёме двери. Верни мне чувства, верни разум. Ты есть, а я лишь лаю; но внутри, ты знаешь, среди пожухлых листьев и собачьего дерьма я жду, я алчу твоего ответа. Но нет его, пока я слеп и глух. Среди цветов и света, раскиданных по старому двору, я вынужден искать ответа среди людей как я, о том, зачем живу. Мерцающее небо. То тьма, то вспышка, но все вокруг слепы. Не оставляй меня, ты видишь ту же серую скалу, что погребёт меня.

Всё дальше. Растворяются в том, что ты знал, твои друзья, враги и демоны. Уже давно не видишь ни звезды, ни смысла, ни цели. Ты у врат бессмысленности.

– Скажи, ты всё ещё любишь свою жену?

– Конечно!

– Скажи, ты всё ещё любишь жизнь?

Ветвь ели ноябрьской ночью, тихая луна, нет. Мёртвые собаки кричат о своей судьбе, живые люди жгут мох. Ночь.

А на утро под беспощадными и добрыми лучами отца ты лижешь камень. Ты смотришь вдаль, но там прекрасная дымка. Ты ждёшь друга, но его пока нет.

– Где мы?

– Лежи.

– Ответь!

– Лежи.

И потом небо вспыхивает ярко и беспомощно. Мёртвые собаки следят за тобой сверху. Мёртвые собаки уходят, и ты остаёшься один.

Где есть бирюзовое небо и яркая, как мёд земля? Где есть падающие ветви и радующиеся волки на песке?

Есть холодная земля и тусклое небо. Есть боящиеся мыши в норах и мокрые лисы на опушке. Есть волки, жующие землю и скалящиеся на голые деревья.

Далёкий крик – Дмитрий Соломоныч! Что вы делаете этим вечером?

Деревья падают. Лисы убегают.

– Ничего. Рад буду с вами встретиться.

Душно. Ярко светит лампа. За стеклом лишь отражение нас. Я напиваюсь в говно и падаю мордой в пол. Птиц в комнате нет. До утра ещё далеко.

Расскажи мне сказку

– Я знал одну пару, они собирались пожениться. Это была весьма идиллическая картина… Казалось, не было в мире людей, более подходящих друг другу, чем они, не говоря уже о том, что каждый сам по себе метил в идеалы. И даже их недостатки, дополняя друг друга, бывало, оборачивались достоинствами. Их любви завидовали все окружающие. Они оба хотели детей, и собирались этим вплотную заняться сразу после свадьбы.

Но однажды ночью невесте приснился кошмар. Очевидно, вздрогнув пару раз, в кульминации она заехала коленом суженому в пах, да так неудачно, что сделала потенциального отца своих детей импотентом.

– Господи!

– Да… Это была трагедия. Врачи сказали, что ничего сделать не могут. Недели две все ходили в трауре, жених был мрачнее тучи, а невеста проливала ручьи слёз. Казалось, выхода не было, и их союз, столь прекрасный и светлый, будет навсегда омрачён этим уродливым обстоятельством. На третью неделю невеста, не в силах выдержать душевной боли, вышла замуж за другого. Судя по всему, столь драматических ночных кошмаров с ней больше не случалось, поскольку прожили они вместе полтора года. Но через полтора года её муж в порыве ревности проломил ей голову бутылкой.

– М-да… Ну а что жених-импотент?

– Жених-импотент стал женоненавистником и в конце концов спился. Примерно через год после смерти своей бывшей возлюбленной одним тихим летним вечером он заснул на железнодорожных рельсах по дороге домой и был переехан поездом.

Встреча

Нет места, нет причины. Как всегда, решает всё осень. Пытаешься услышать звук, но чувствуешь лишь пыль во рту, сладкую домашнюю пыль. Хочешь убежать, но просыпаешься с похмелья под мостом, и нет тролля, который может убить тебя. Это твоя жизнь, мой милый друг, это то, что ты хотел, мечтая о тепле и празднике весны. Это твой мир, говорит тебе твоё взлелеянное эго. Забудь о мокрой свежести бетона на рассвете пьянки. Забудь о стремлении сделать хоть что-нибудь. Забудь обо всём, что больно. Не это ли выход? Не этого ли ты хотел? Призрачного счастья хоббита, жующего секс? Свободного полёта безучастной судьбы?

Сейчас смотри. Скурпулёзность восприятия. Ты движешься медленно сквозь вязкую грязь. Ты ешь её, облекая в слова, которые дают тебе ощущение рая. Рая, который ты потерял прямо сейчас.

Ко мне подходит кто-то. Человек, которого я не хочу видеть, слышать, знать. Я не… Да.

– Здравствуй.