Рассвет за фабрикой. Рассказы

Дмитрий Соколов

Рассвет за фабрикой. Рассказы

Парк

Сегодня прекрасный светлый сентябрьский день. Я уже тысячу лет не выходил из дома, лишь время от времени сквозь грязные стёкла окон констатируя смену времён года. Нет, утрирую, конечно, но выбраться куда-нибудь надо бы в кои-то веки…

У нас забавный городок. Или я забавный. Что в кавычках, что без. Как бы то ни было, но сколько я здесь ни живу – а живу я здесь всю жизнь – нет-нет, да и узнаю о каком-нибудь весьма интересном месте, о котором раньше и понятия не имел. Хотя, казалось бы. Городок маленький – на одном конце пёрнешь, на другом кто-нибудь вздрогнет от неожиданности.

Вот и пару месяцев назад, возвращаясь на трамвае с не слишком удачного собеседования, узрел в окно поразительный по красоте парк. Тогда ещё подумал, что надо как-нибудь туда наведаться. Прогуляться, подумать о вечном, полюбоваться спокойной красотой этого места, и всё в таком духе. А тут как раз делать совершенно нечего. Я и так-то не слишком перерабатываю, к сожалению – благодаря нашим расчудесным политикам, последние года два и в офисе-то найти хорошую работу стало сложновато, что уж говорить об удалённой. Но вот сегодня даже то немногое, что было – сделано, а собственный проект, наконец, добрёл до версии 1.0.0 и притаился, сжавшись в комок от страха перед предстоящим боевым тестированием.

Надо выбираться.

Телефон, телефон, телефон… Чёрт! Кресло. Вот телефон.

– Моисеич! Привет. Чем занят, какие планы? … Такая же фигня. Слушай, я тут подумал, что несколько запсел дома. Надо бы вытащить себя куда-нибудь. Нас, точнее, вытащить. И я даже знаю, куда. … Очень смешно. Нет, не туда. Нас там с прошлого раза не любят. Как ты относишься к природе? Ну, как, к природе… К относительной природе. В общем, я тут недавно проезжал мимо чудесного парка. Никогда там не был. Давай прогуляемся, что ли. Одному скучновато. … Ага. Давай у трамвайной остановки через полчаса. И накатить чего-нибудь захвати, ладно? Не трезвым же наслаждаться красотой этого мира. Я совсем на мели… Всё, одеваюсь.

Нет, какой всё-таки офигительный день… Даже на трамвайной остановке. Даже на трамвайной остановке в ожидании вечно опаздывающего Моисеича. А вот, кстати, и он. Даже оглядываться не надо. По позвякиванию в рюкзаке его узнаешь его.

Поездка не очень долгая, особенно за разговором. Наша остановка, выходим. Чуть дальше по улице. Переход. Какие-то газоны, лавочки, чёрт знает что…

Да. Даже сквозь ограду парк больше похож на рай. Вместо ангелов и праведников, правда, какие-то дети бегают, но рай всё-таки городской, как-никак, так что сойдёт. Где тут вход-то?..

Осень. Пожелтевшие листья уже опадают, и высокое холодное небо становится ещё выше. В этом парке ему уже не мешают уродливые фасады домов. Неожиданно крутой берег у такой небольшой речки. Корявые и мокрые, но одновременно грациозные яблони. Прозрачный воздух, ветви, небо… Последний раз такое волшебное чувство было на Кольском под Эльморайоком. Уже и не помню, когда это было.

– Моисеич! Ну куда тебя опять понесло?

– Соломоныч, давай передохнём. Тут скамейка.

Действительно, скамейка. А. Ну, да. Где скамейка, там и волшебный рюкзачок, ясное дело. Идея неплохая. Что сегодня волшебного?

– Э… А чего так мало-то?

– Фига себе мало! Три бутылки.

– Я и говорю, чего так мало-то?

– Гражданин! Вы мне это прекратите. Вас я назад не потащу, а меня вы назад не утащите.

Что за чёрт! Полтора литра на весь вечер. На двоих. Либо он окончательно спился и боится уйти в запой, либо он просто жмот и жлоб.

Ладно я. У меня денег только на общественный транспорт и хватает. Купи я что-нибудь ещё, и мне придётся либо искать в этом парке работу, либо заниматься разбоем, либо пускаться в увлекательное многодневное пешее путешествие домой. Но Моисеич! Он вчера зарплату получил.

А закуска? Что это за резиновые палочки? Он уверен, что они предназначены для засовывания именно в то отверстие, что находится в голове? Я – нет.

Ладно. В конце-то концов, в самом деле. Мы сюда на прогулку припёрлись, а не на пьянку. Пьянку можно устроить и по возвращении с прогулки.

После третьей осень стала ещё прозрачнее. В отличие от Моисеича, который решил полюбоваться утками в речке почему-то не прямо со скамейки, а подойдя к ним поближе. Я уже упоминал, вроде, о крутом береге. В общем, в результате уже скорее утки любовались Моисеичем, причём, непосредственно в родной для себя среде, нежели Моисеич – утками.

– Соломоныч! Спасай! Тут берег скользкий. Не выберусь никак.

– Что ж ты творишь-то? Простудишься же к чертям… Эх! Сейчас. Подберусь… Э-э-эх!!!

М-да. Утки, наверное, такого цирка не видели примерно никогда. К первому клоуну присоединился второй. Тоже в родной для уток среде.

– Ну, теперь, Соломоныч, у нас есть весьма уважительный повод для четвёртой. Сентябрь, конечно, не октябрь и уж, тем более, не ноябрь, но и определённо не август, а тем паче не июль или, скажем, май или даже апрель.

– Моисеич. Я знаю, что ты уже выучил названия месяцев года. И даже примерно знаешь, в каком месяце какие погоды обычно стоят. Однако, я бы всё-таки предпочёл обойтись и вовсе без повода, чем получить такой. Ладно. Давай. За здоровье. Физическое, а главное, душевное.

Сидеть на скамейке всё-таки наскучило, и мы, хлюпая ботинками, неспешно подефилировали дальше по парку. Вокруг прогуливались живописные парочки, женщины с колясками виртуозно вписывались в повороты узких вертлявых дорожек, дети с дикими воплями гонялись за птицами. Спокойная и грустная осенняя идиллия.

…Вечерело. Парочки, женщины, коляски и дети стали приобретать багровые оттенки. Небо материализовалось и стало почти осязаемым, ударившись в махровый импрессионизм. Где-то тревожно закаркали.

Мы неспешно шагали по парку, притихнув и задумавшись. Время куда-то пропало, мы были в этом парке вечность, и вечность не знала, что она длится.

За очередным поворотом обнаружился живописный пруд, за которым вдали на холме высилось что-то странное, нечто среднее между средневековой крепостью и скалой. Чего-чего, а скал в нашей местности никогда не было, так что это каменное нечто явно было рукотворным. Было абсолютно безразлично куда идти, так что мы направились к этому строению.

Посыпанная гравием дорожка, обогнув пруд и взобравшись на холм, привела к тяжёлым железным дверям. Заперто не было, и мы вошли внутрь.

Больше всего это походило на тюрьму, разве что решёток не было. То есть, я думаю, что это походило на тюрьму. Сам я в тюрьме как-то не был, тьфу-тьфу. Но общая атмосфера почему-то наводила на мысли о Бастилии. Лабиринт тёмных коридоров и лестниц и множество одинаковых дверей по обеим сторонам. Окон мало, но если уж встречаются, то огромные. Стёкол нет, двери железные, всё остальное – камень. Мы поднялись на пятый этаж.

Я ожидал увидеть всё, что угодно – от горы слегка зачерствевших трупов до хора депутатов Государственной Думы. Во всяком случае, что-то соответствующее мрачному настроению этого места. Но только не это. Никак не это.

Прямо посреди коридора стоял огромный прилавок, накрытый белой в цветочек клеёнкой. По бокам к прилавку были привязаны разноцветные шарики, а за прилавком на высоком табурете сидела бабка. Нет, не так – Бабка. На голову Бабке был повязан белый платок всё в тот же цветочек. На самом прилавке выстроились рядами бутылки с коньяком, водкой, пивом и всевозможными настойками, а перед ними горками были навалены кренделя и, почему-то, пакетики с приправами. Мы остановились как вкопанные.

– Подходите, милаи-и-и! – заголосила Бабка. – Что желаити? Водочки? Коньячку францускава, настоечки домашней? Покушать, покушать берите!

– Соломоныч! Ходу, ходу! – в панике сбивчиво зашептал Моисеич.

– Подожди, Моисеич. Что это за фарс? Что это за хрень такая?!

– Допились мы с тобой, Соломоныч. Вот что это за хрень.

– Тогда смысл – «ходу»? Бабка здесь или за углом – какая разница?.. – Я повысил голос – Скажите, бабушка, что вы здесь делаете? Откуда вы здесь взялись?

– Как это откудова? Всегда здесь сижу, путников привечаю… – Бабка прищурилась. – Эге… Дак вы внове? – засуетилась. – Внове… внове… Надо отметить…

Подхватила бутылку водки, лихо свинтила колпачок, запрокинула и, громко булькая, влила в себя всё содержимое. Схватила крендель, откусила сразу половину и, порыкивая и чавкая, стала его поедать.

Тут уже нервы не выдержали у меня. Я схватил Моисеича за локоть, и мы рванули прочь. Кубарем катясь по лестницам и вихрем проносясь по мрачным коридорам, домчались до открытых железных дверей и вылетели, наконец, наружу.

«Что за трэш… Что за трэш…» – полубегом ковыляя вокруг пруда, причитал Моисеич. Я вторил ему матом, спотыкаясь вслед.

Некоторое время спустя, сидя на очередной скамейке, отдышавшись и основательно поправив нервы, мы пришли к выводу, что прогулка однозначно удалась, а посему пора отсюда сваливать, причём, немедленно.

– Веди, Соломоныч. Где здесь выход?

– Откуда я знаю? Я здесь впервые, как и ты. Как шли, а уж тем более, как потом бежали, я не помню. Неважно. Парк вряд ли большой. Просто пойдём куда-нибудь по прямой, выйдем к ограде и вдоль неё, делов-то…

Уже почти стемнело. То по дорожкам, то по газонам, пару раз упав и множество раз споткнувшись, наконец вышли к ограде. Некоторое время поспорили о направлении дальнейшего движения. Я собирался идти направо, Моисеича почему-то тянуло налево. В конце концов, осознав идиотизм спора, мы уступили друг другу и двинулись. Я налево, Моисеич направо. Выругались, вернулись, бросили монетку (я поставил на орла – направо), немедленно её потеряли в траве и пошли налево.

Вот и ворота. Облегчённо вздохнув, вышли.

– Моисеич, что за… Моисеич?

Мне стало страшно. И не потому, что Моисеича нигде не было, хотя только что он был буквально в нескольких сантиметрах от меня.

Я был в парке.

Это уже не попахивало, это уже воняло бредом. Воняло мерзко и тоненько, как воняет перележавшая в походном рюкзаке сырокопчёная колбаса. Ладно. Допустим, мы не дошли до края парка, хотя на кой чёрт кому-то вздумалось делать посреди него ограду? Но откуда здесь этот крутой берег речки и такая знакомая скамейка? И куда, чёрт побери, подевался Моисеич?

Покричав его и побегав немного вокруг, я обречённо опустился на скамейку и уныло посмотрел на берег, по которому явно недавно кто-то скользил. Причём, судя по всему, не в одиночку. Оглянулся на ограду. Ограда была на месте. За ней, похоже, всё та же часть парка, по которой мы только что шли с Моисеичем. Никакой дороги, никаких трамвайных остановок, не говоря уже о трамваях, ясен пень.

Так. Что в подобной ситуации сделает среднестатистический средненормальный человек? Прежде всего, понятно, охренеет. Это уже сделано. Потом откажется верить очевидному. И чем это очевидное станет объяснять? Ну, во-первых, наверное, сном. Как там у нас?..

Закончив некоторое время спустя себя щипать, бить по мордасам и не вспомнив ничего более утончённого, я перешёл к следующей популярной гипотезе. Свих головного мозга. В двух вариациях. На почве злоупотребления алкоголем и… Ну, просто свих. Я не психиатр, не знаю.

Первое я отбросил сразу. Какое, к лешему, злоупотребление? Говорю же, полтора несчастных литра на двоих. И то с закуской. Хоть и в виде этих идиотских резиновых палочек. Просто свих? А откуда я знаю? Не хотелось бы, конечно…

А вот что хотелось, причём, что странно, хотелось жутко, так это спать. Я в тупике. Ничего путного в голову не приходит, что делать – ума не приложу. Идти… Куда? К следующей весёлой ограде? Да и не видно ни зги. Что мешает погулять, блин, в своё удовольствие утром? Да какого чёрта?.. Я растянулся на скамейке и мгновенно заснул.

– Спит. Как ни в чём не бывало. Весёлый чувак…

Я открыл глаза. У скамейки образовалась девица неопределённого возраста и, почему-то, в комбинезоне. Но симпатичная. Судя по тусклому свету, росе на всём, чём только можно, и общей продроглости моего организма, было раннее утро.

– Здравствуйте… – я сел, протирая глаза. – Вы, наверное, работник парка… Вы не подумайте, я рад бы спать в собственной кроватке, но вот добраться до неё никак не могу. Э… Не в смысле того, что не могу, а в смысле… В общем, у вас тут форменный дурдом. В смысле, бардак. То есть, простите… Блин.

– Хм. Дурдом, всё-таки, более подходит к ситуации. Но уверяю, только для тебя и только на первых порах. Привыкнешь.

– В смысле – привыкнешь?! Что-то меня заело с этим смыслом… В общем, немедленно верните меня обратно! В смысле… да блин. Я имею в виду, за пределы этого эдема. И Моисеича тоже. И, кстати, где, в конце концов, Моисеич?!

– Какой ещё Моисеич? А… Тот приятный полный молодой человек, с которым вы вчера изволили нажраться в нашем, как ты выразился, эдеме подобно невоспитанным свиньям?

– Что значит – нажраться?! Полтора литра! На весь вечер! На двоих! С закуской! Если её, правда, можно назвать закуской. И что за тон?! Я привык к адекватному к себе обращению.

– Ну, адекватное обращение – штука довольно бессмысленная. Впрочем, здесь и само понятие адекватности довольно зыбко, как ты сам скоро поймёшь.

– Похоже, я уже это начинаю понимать. Так где Моисеич?

– Да что ты пристал ко мне со своим Моисеичем? Где-нибудь на другой скамейке отсыпается. Или под. Скамейкой. В общем, пойдём, я покажу тебе кое-что. Обычно даже до самых тупых к утру всё само доходит, но ты – это что-то уникальное. Самое интересное просто взял, и проспал.

Шли долго. Очень долго. По совести сказать, неприлично долго. Небо светлело. Свежий ветерок покачивал лысеющие ветви деревьев, унося с собой лист то с одной, то с другой. Роса куда-то подевалась, послышалось одинокое карканье проснувшейся вороны. Справа по-прежнему медленно текла река. Странная это была река. Ни извилины, абсолютно прямая, сколько ни идёшь вдоль неё. Можно было решить, что она искусственная, если бы не берега, неровные и то высокие, то низкие и болотистые. И утки. Сделать такое количество искусственных уток и загрузить их в искусственную реку додумался бы только весьма солидный человек. Я уж не говорю о сложности подобного мероприятия. Утки торчали в воде в строго шахматном порядке. Причём, нечётные от берега ряды медленно поворачивались вокруг своей оси по часовой стрелке, а чётные – против. Иногда вдруг кто-то крякал, и тогда остальные удивлённо смотрели на крякнувшего.

Я был столь поражён этим пьяным кошмаром ведущего передачи «В мире животных», что совсем позабыл о времени. А между тем уже совсем рассвело. Да сколько же мы уже идём? Парк просто не может быть таким большим. Он бы целиком в город не поместился, а за черту города мы выйти не могли, вокруг него автокольцо.

Я уже собирался было протестовать и требовать объяснений, как мы вошли в небольшую берёзовую рощицу, и моя спутница остановилась.

Посреди рощицы была огромная яма. Нет, не так. Зиял огромный провал.

Я на всякий случай остановился поодаль. Кто этих парковых работников знает?.. Они мне всегда казались подозрительными. Даже столь симпатичные и хамоватые.

– Вот. Смотри.

– Куда? Зачем? Ну, яма. Вы в неё мусор сбрасываете? Не слишком экологично.

– Ты бы очень удивился, если бы понял, сколь глубокий подтекст оказался в твоей идиотской шутке… Да подойди ближе, не бойся. Собственно, как ни смешно, сейчас ты опасаешься того, чего сам недавно так категорично требовал.

Я опасливо, бочком, прошуршал по опавшим листьям к краю ямы и заглянул вниз.

Это было невозможно. За последние несколько часов я столько раз охреневал, что теперь просто констатировал, уже без выдохшихся эмоций. Это невозможно.

Внизу, на огромной глубине, жутко далеко, с высоты птичьего полёта кокетливо и бесстыдно красовался наш просыпающийся городок. Я в этом был уверен, потому что как-то раз привелось пролететь над ним на кукурузнике. Пилот Семёныч был несколько нетрезв, так что те виды я запомнил очень отчётливо. В те минуты как-то всё представлялось очень отчётливо.

Далеко внизу медленно ползли трамваи, редкие крохотные человеки виднелись то там, то сям, заметно кучкуясь в основном у магазинов, где «было». И всё это сквозь редкие облачка, освещаемые сверху тусклым осенним солнцем.

– Что это за хрень? – этот вопрос с недавних пор меня явно преследовал.

– Это твой расчудесный город.

– Ну всё. Довольно. Сворачивайте весь этот воображариум, тушите иллюминацию и ведите меня к выходу. Надоело. И Моисеича найдите, наконец. Что это за цирк? Где вы, кстати, такую колоритную бабку откопали?

– Какую ещё бабку?

– Алкоголичку. В платке в цветочек.

Лицо моей спутницы стало озабоченным. «Да вроде я не слишком резко… Слабоватый какой-то попался. Тихо шифером…» – забормотала она.

– Я – в порядке! Заканчивайте, говорю! Хороший же парк. Что за шутки? Дайте людям спокойно отдохнуть, погулять, природой полюбоваться в кои-то веки среди всей этой вонючей городской мутотени. Нет, блин! Скучно им здесь! Яму дурацкую вырыли среди такой рощицы, домиков пластилиновых налепили, фонариков натыкали, уток выдрессировали, Моисеича похитили – подвыпившего человека, между прочим! Постеснялись бы…

– То есть, тебя особо не смущает всё то, что ты здесь видел?

– Слушайте, нам в прошлом году нового мэра выбрали. Он за месяц все велосипедные дорожки обрусчатил. Чтобы кататься было удобнее, очевидно. Не удивлюсь, если заодно во всех парках города поставил ограды в рандомных местах и перевёл в эти парки весь персонал нашего ДК.

– Ты вообще где-нибудь в вашем э… городе парк видел?

Мне стало обидно за родной населённый пункт.

– Видел, конечно! На Сталелитейной!

Повисло неловкое молчание. Плавно перешло в задумчивое.

– Нет, ну… Ладно. Ограды, утки и бабка – ладно. Но парк что-то действительно великоват… Не может его тут быть. Так откуда он здесь взялся-то? Раз нету. Парка.

– Так и не понял… Ты мёртв, милый. Как и твой друг. Тем светлым сентябрьским днём вы прогулялись чуть дальше, чем думали.

Вообще, я человек не особо тупой. Правда. И не слишком упёртый. Романтичный даже кое-где. Кое в чём. Иногда. Просто в подобной дребедени разум начинает спасать психику, а психика, в свою очередь, разум. Такое вот взаимовыгодное сотрудничество. В результате человек выглядит полным идиотом, но, во всяком случае, идиотом до некоторой степени дееспособным. Но чем дольше эта дребедень длится, и чем дребеденистее она тебя дребеденит, тем ближе конец этому сотрудничеству. Наступает момент, когда разум с психикой в этом бою бегают зигзагами уже каждый сам по себе.

– Но я же этот парк видел раньше! Гораздо раньше, чем мы с Моисеичем сюда приехали.

– И? Просто ещё один признак скорой смерти. Как нехорошие боли в груди или определённые результаты анализов.

– Но Моисеич-то парка раньше не видел!

– Опять же – и? Не все же сдают вовремя анализы или склеиваются от сердечного приступа. Если бы, скажем, тебе на голову упал кирпич, ты бы его скорее всего вообще не заметил.

– А что мне упало на голову?

– Да японские картинки! Не знаю! Но явно давно и что-то очень тяжёлое! Я тут новоприбывших встречаю, а не в отделе кадров работаю.

– Так где мы? Это что-то вроде рая?

Моя спутница ухмыльнулась.

– А ты считаешь себя достойным вашего рая?

– Ад? Преисподняя? Вальхалла? Дачный участок Рабиновича?

– Да как хочешь. Кто-то называет так, кто-то эдак. Просто… Просто мы тут. Время от времени кто-то умирает в Яме и оказывается здесь. Всё.

– И что дальше?

– Ничего. Ходим, бродим, на скамейках сидим. Дети бегают, утки плавают, птицы летают. Чего тебе ещё нужно?

– Бессмыслица какая-то… Зачем всё это?

– Откуда я знаю? Может и незачем.

– И что же… Как же… Чего делать-то?

– Как же вы меня утомили своими «что делать»… Обязательно поначалу всем нужно что-то делать. Эк вас в Яме закручивает-то… Ничего, пройдёт со временем.

– Но должны же быть какие-то… цели, стимулы, правила, структура…

– Цели, правила… Нет, ну если ты, скажем, плюнешь кому-нибудь в рожу, то вполне вероятно, получишь в глаз.

…

Жаль всё-таки, что я не слишком тупой и не особо упёртый… Мои разум с душой и впредь, безмятежно обнявшись, спокойно и мирно жили бы, отгороженные от этого ужаса пустоты. Я писал бы этот рассказ без конца, уверенный, что набреду, наконец, на выход, или встречу кого-нибудь, кто знает, в какой стороне он находится. Я бы просто не задумывался о том, что не могли мы все, как один, просто вот так взять и заблудиться в городском парке. Говорят, тут есть такие. Некоторые думают, что просто загулялись и застряли здесь на ночь, предпочитая не замечать количество этих ночей. Кто-то уверен, что это рай – этих другие принимают за городских сумасшедших. Ну а кто-то вообще просто не слышит того, что им кто-то говорит о парке. Я писал бы, сидя на скамейке, слушая крики птиц и вдыхая свежий осенний воздух задумчивым вечером в городском парке.

Но я не закрыл вовремя глаза. И теперь знаю, что я здесь. Просто здесь.

P.S. Моисеича, кстати, так и не нашли.

Отшельник

Весьма самоироничный литературный поклон гению И. Ильфа, Е. Петрова и К. Кастанеды

Сначала было терпимо. Даже приятно. Многочисленные физические неудобства с лихвой компенсировались возвышенным осознанием того, что теперь он, наконец-то, на верном пути! С тех пор, как Афанасий решил стать отшельником, прошло уже три дня. Первые два он посвятил серьёзной подготовке, физической и духовной. Надо было отменить две встречи, закрыть гештальт с МФО и взять больничный (идею уволиться сразу Афанасий отверг как претенциозную, навязанную чувством собственной важности и индульгированием). Духовная подготовка заключалась в глубоких получасовых медитациях – по одной утром и вечером; надо было восстановить свою цельность, рассыпанную всюду жирным прахом желаний и мелочной суеты.

Две недели назад, когда Наташа всё же, неудачно хлопнув дверью, но гордо подняв голову, ушла из его жизни и квартиры, Афанасий поднял упавшую со стены трубку домофона и задумчиво на неё уставился. Надо было что-то менять. Удивительное непонимание окружающих, слабых недалёких выпердов социума, грубой тупой оглоблей тянуло Афанасия к земле, размазывало тонким слоем по постылой плоскости повседневности, которую называть жизнью могли лишь все те зомби вокруг, что в своей пустой напыщенности всё ещё полагали себя живыми. Афанасию было душно, тяжко, мерзко. Не для этого он, воплощение Абсолюта в физическом, появился здесь! Просто смешно! …Нужно было что-то менять. А теперь вот и Наташа, глупая баба, креня по сторонам своей безобразной кормой, уплывала по волнам вонючей жижи быта. Ну и отлично! Ещё меньше привязанностей. Теперь или никогда!

Два для прошли в привычной обрыдлой мелочной суете. Теперь она уже, однако, была даже чем-то приятной. Как недалёкая опостылевшая подружка, пилящая за очередную потерю работы, но ещё не подозревающая, что ты её саму уже решил послать ко всем чертям, не способная заметить за твоим плечом это новое сияние выросшего Смысла. Определённые неприятные ощущения доставило общение с этими пиявками, навязавшими ему этот жалкий микрокредит, но они лишь закалили дух Афанасия, ещё более прояснив пред его внутренним взором тот великолепный образ прекрасного горизонта новой жизни. Деньги пришлось отдать.

И вот Афанасий уже едет в трамвае, холодным, полным мрачной спокойной решимости взором провожая бесстыдно топорщащиеся во все стороны листьями тополя за грязным стеклом окна трамвая.

– Мсье не желает… уступить место трудящемуся… ык… патриоту?

Пронзительный взор Афанасия медленно перешёл на стоящего рядом замызганного мужичонку, от которого распространялся запах суровых патриотических будней. Ну как, стоящему… Так же медленно вернулся к тополям.

– Говорю, жопу свою подними, вы… хо… хухоль! – мужичонка сдвинул свою челюсть влево и туманно нахмурился на Афанасия, – Щас сблюю…

Река несгибаемого Намерения Афанасия подняла его с сиденья и понесла в голову вагона. Он следовал этому мощному уверенному потоку своей выбранной в полном и ясном осознании судьбы. Рядом с водителем трамвая на полу стояла бутылка водки.

На конечной трамвая Афанасий пересел на электричку, ещё два часа трясся по просторам загородной Родины и, наконец, вышел на разбитую в хлам бетонную платформу. По другую сторону железки начинался лес.

Смеркалось. Путь Афанасия шёл сквозь мрачный старый лес, явно выросший здесь давно, самодеятельно и несанкционированно. Ветки кустов цеплялись за штанины, в кроссовках хлюпала болотная вода, а сверху время от времени на голову и плечи падали припозднившиеся капли давно закончившегося дождя. Афанасий решительно и насмешливо игнорировал возникающие в голове малодушные мысли о том, что, может, стоило всё же выбрать своим пристанищем дачу, а не старый заброшенный домик лесника, на который он как-то случайно наткнулся в позапрошлом году, отстав по пьяни от компании по пикнику. Путь Воина требовал непреклонности и безупречности, а дача всё же, хоть и подходила почти по всем параметрам, как-то, ну, что ли, звучала немного несерьёзно. Афанасий тщательно взвешивал у себя на кухне все варианты и остановился на этом домике в двух километрах от железной дороги как наиболее подходящем для отказа от земных привязанностей. Немного, правда, смущала удалённость всего в два километра от цивилизации, но дальше уже в километре начиналась деревня, за ней поле, за ним ещё деревня… Что ж. Воин использует те возможности, которые у него есть, с решительным презрением отбрасывая сияющие призрачным блеском несбыточные мечты. С хрустом Афанасий провалился в яму.