Дверь

Анна радовалась за мужа: он работал химиком в крупной корпорации, но сама не могла устроится на хорошую работу. Приходилось довольствоваться случайными переводами и небольшими деньгами, поскольку русская диаспора была маленькой и заказов найти удавалось немного.

В это время Анна впервые столкнулась с депрессией. Муж пропадал на работе, дома она была только с детьми, друзей и тем более родственников у них здесь не было. Даже созванивались с родными редко – переговоры стоили дорого. В какой-то момент Анна почувствовала себя в вакууме. Конечно, у нее была квартира, хоть и служебная, предоставленная работодателем мужу, но она могла считать этот дом своим. Дети учились в японской школе и свободно общались со сверстниками, у мужа на работе все было хорошо и начальство ценило его. В Японии существует особая корпоративная культура общения. Считалось обязательным после работы проводить время вместе с коллективом. Всем отделом сотрудники ходили в кино, караоке, бары. Компании специально выделяют на эти мероприятия достаточно большие деньги и отказываться от их посещения не принято. Нельзя тем самым показать неуважение. Совместный отдых сплачивал коллектив, сотрудники становились не только друзьями, они становились настоящей семьей. Эффективность и работоспособность росла.

Николай уходил утром, а возвращался около десяти вечера, иногда в двенадцать. Анне временами казалось, будто она уперлась в невидимую стену. Она вдруг осознала, что у нее нет цели в жизни, а просто растить детей и ждать дома мужа Анна уже не могла.

Эти мысли боролись в ней с любовью к семье и чувством долга. Ей казалось, что она, вроде бы, не одинока, но одна, окружающим словно не до нее, и она так и просидит в четырех стенах все свои лучшие годы. А может они уже давно прошли, а она их просто не заметила.

С каждым днем ей становилось все тяжелее прятать за улыбкой грусть, смеяться вместе с мужем и детьми, когда так хотелось заплакать. Она не могла сказать, что ей хочется в Россию. Она любила свою родину, но время, проведенное там, нельзя было назвать ни счастливым, ни лучшим в жизни.

С родителями и братом Анна поддерживала отношения, но близкими их назвать было сложно, хотя она их искренне любила. Может, сказалось то огромное расстояние, которое разделяло их, может, просто не сложилось из-за детских переживаний.

Вскоре у нее нарушился сон, она стала худеть, пришлось обратиться к врачу, но от прописанного снотворного лучше не становилось.

Помог случай. Одна знакомая рекомендовала ее как переводчика для одной фирмы, и вскоре Анне поступил крупный заказ. Ей предстояло перевести несколько книг. Заказчиком выступала Протестантская церковь, точнее, издательство, в котором местное отделение церкви решило их напечатать. Сначала ее попросили перевести на японский с английского, а через пару месяцев и на русский. Потом были еще заказы.

Через некоторое время Анну вместе с семьей пригласили на торжественный вечер, посвященный презентации серии книг, среди которых были и те, что переводила она. На празднике было несколько русскоязычных семей, выходцев из бывшего Советского Союза. Вечер прошел легко и весело, они много общались, к Анне многие подходили и благодарили за ее участие. Атмосфера единения, общей радости и одного общего, такого хорошего и такого нужного для всех дела захлестнула ее и, точно бальзам, пролилась на душу. Так спокойно, радостно и хорошо она давно себя не чувствовала. Вернувшись домой, они с мужем еще долго смеялись, вспоминая вечер, обсуждая, делясь впечатлениями о новых знакомых и том месте, где они побывали.

Николай был так рад, что у Анны снова загорелись радостным огоньком глаза. Он вновь узнавал в своей жене ту девушку, с которой встретился во Владивостоке.

Незаметно Анна все чаще и чаще стала общаться с членами протестантской церкви в Йокогаме, как русскоязычными, так и местными. Все они оказались милыми, искренними, готовыми всегда прийти на помощь людьми. Постепенно Анна все больше окуналась в жизнь церкви и, все больше отогреваясь, искренне уверовала. Это не знакомое ранее чувство, родившееся в ней здесь, в Японии, переполнило ее.

Сначала было похоже на то, что внутри нее, где-то в области сердца открыли кран или забил родник, только вместо воды сердце переполняла любовь и тихая спокойная радость. Любовь к Богу переходила в любовь к окружающим и ко всему миру вокруг. Наконец она обрела то, что так долго искала. Она будто бы вновь родилась. И эта новая жизнь для нее стала другой, наполненной смыслом, радостью и любовью. Теперь Анна совсем по-другому смотрела на свои заботы по дому. Даже в повседневной рутине она нашла удовлетворение, реализуя через мелкие домашние дела свою любовь к мужу и детям, а через них, свою любовь к Богу.

У нее прибавилось работы и друзей. Дни больше не тянулись уныло и однообразно. Они были заполнены радостью, общением и трудом, стремительно пролетая.

Через несколько месяцев она забеременела и в положенный срок родила сына Василия, который стал для нее символом окончательного преодоления кризиса и внутреннего, духовного возрождения.

Виктор

С детства Виктор чувствовал и видел не так, как все. В одно время ему казалось, что он ненормальный. Но природа наградила его крепкой психикой, а Бог – терпимыми и внимательными родителями. Поэтому Виктор не свихнулся, когда ночью ему периодически стали являться умершие родственники, и не загремел в психушку, когда стал рассказывать об увиденном родителям.

Сначала они относились к рассказам сына, как к плодам разыгравшейся фантазии пятилетнего ребенка, но, когда Витя начал упоминать о деталях и вещах, о которых не мог ничего знать, и стал передавать родителям советы от умерших прабабушки и прадедушки, те не на шутку испугались за сына.

Как-то раз отец даже устроил Вите экзамен, пытаясь найти в рассказах мальчика какие-то слабые места. Но после того, как Витя в мельчайших деталях рассказал о том, как отец чуть не утонул и как его спас дед, а потом отцу долго снился один и тот же сон, в котором дед бежит по бесконечно длинному деревянному помосту и не успевает его спасти, родители убедились, что их сын обладает определенными способностями. Отец сам забыл об этой истории, поскольку произошла она в раннем детстве и память заблокировала воспоминания о шоковой ситуации. Он даже маме о ней никогда не рассказывал.

Родители сразу же строго-настрого запретили сыну распространяться о своих необычных способностях. Особенно следила за этим мама. Практически каждый день она напоминала сыну о том, чтобы он ни с кем не разговаривал на потусторонние темы и вел себя как все. Его даже наказывали, если он забывался и чем-либо в играх или общении выдавал себя. Родители переживали и боялись, что воспитатели, а позже педагоги, сочтут сына сумасшедшим, или над ним будут издеваться сверстники.

Но Витя и сам все прекрасно понимал. Повышенное внимание родителей к необычным способностям сына постепенно сформировало в нем определенную замкнутость, закрытость. Постоянно ему приходилось контролировать свои слова и поведение, думать о возможной реакции окружающих. Самое главное качество, которое ему прививали с детства, – самоконтроль – с одной стороны формировало его волю, а с другой – делало его жизнь намного сложнее.

После, вспоминая свое детство, он часто ловил себя на мысли, что больше всего был похож на разведчика. Такой маленький Штирлиц, старающийся быть как все, скрывавший от окружающих свою непохожесть, свою вторую «потустороннюю» жизнь.

Он нелегко входил в новый коллектив, заводил друзей, или просто знакомился. Ему всегда было сложно сделать первый шаг, начать общение. Поэтому частенько он играл один, и ему не было скучно. Неосознанно стараясь отгородиться от возможного внимания со стороны окружающих, он занимал себя сам, и одиночество формировало в нем самодостаточность. Кроме того, его обособленность и, как следствие, почти отсутствие влияния улицы, а точнее сверстников на этой улице, привело к формированию нестандартного мышления, богатого воображения и фантазии, что во многом способствовало в дальнейшем еще большему развитию дара.

Но с самого детства Витя тяготился своими способностями и относился к ним как к «клейму», не дающему ему жить нормальной жизнью обычного человека. Он страдал, но не мог себя переделать. Несколько раз ему снился один и тот же сон.

Лето, яркое солнце, на небе ни тучки, он во дворе хочет поиграть с другими детьми, но они избегают его. Он что-то говорит им, улыбается, старается быть приветливым, но они все, как один, отворачиваются, спешат уйти. Они все его знают, потому что живут в его дворе, но никто не хочет с ним играть. Вдруг одна девочка – соседка из его подъезда – соглашается поиграть, но к ней тут же подбегает парень. Он чуть старше Вити и живет в доме напротив. Он быстро берет девочку за руку и уводит, четко и громко, чтобы слышал Витя, произнося лишь одну фразу:

– Пойдем, пусть он и дальше остается в своем тесном мирке!

Витя всегда просыпался после этих слов, и всегда его охватывал липкий, холодный страх – страх одиночества.

– Нет! Этого не будет! – твердил он сам себе, пытаясь успокоиться. – Этого не будет!

Постепенно Витя научился пользоваться своими способностями скрыто, не выдавая себя, ни с кем об этом не разговаривая.

Витя ощущал себя тем самым гадким утенком из сказки. Почему-то он знал, что способен на большее. Знал, что когда-нибудь по-настоящему раскроется и станет самим собой.

Закончив школу, Виктор отправился в Омск – поступать в Медицинскую академию. Он решил, что, став врачом, сможет использовать свои способности на благо людям. Кроме того, он рассчитывал, вырвавшись из привычной среды, начать, наконец-то, жить так, как он хочет. Время, проведенное в школе, не принесло ему счастья, и он надеялся получить свое в академии.

Поначалу родители были против и не хотели отпускать сына из родного Нижневартовска, но Витя был настойчив и всегда находил нужные слова. Дольше всего сопротивлялась мама, но и она, в конце концов, поняла, что у сына нет особых перспектив в родном городе.

Витя отправился поступать в Омскую медицинскую академию вместе с другом Мишкой. Тот тоже хотел стать врачом. Последний год они усиленно готовились к поступлению. Именно Мишка уговорил друга поступать на стоматологический факультет. Парни часто мечтали, как уедут в другой город и заживут новой, взрослой, жизнью, будут хозяевами сами себе.

Но Мишка завалил химию, а Витя выдержал все экзамены и был зачислен на факультет стоматологии. Мишке пришлось вернуться домой, а Витя остался один в незнакомом городе.

«Ну и ладно, – думал он. – Пусть так. Новый город – жизнь с чистого листа».

Виктор старался быть максимально общительным и веселым. Он специально поселился в общежитии, хотя родители предлагали ему снять квартиру. Он захотел изменить себя и начал с самого для себя тяжелого. Каждый день ему приходилось знакомиться с огромным, по сравнению с его прошлой жизнью, числом людей. Он еле успевал запоминать имена новых знакомых. Поначалу Виктору было тяжело, он стеснялся, тянуло снова замкнуться в себе, но постепенно, постоянно находясь на виду, контролируя себя, стараясь преодолеть свою скованность, он стал вдруг замечать, что ему начинает это нравиться. Понемногу он стал получать удовольствие от общения. Постепенно количество перешло в качество. Его манера держаться, шутки, смех – все стало более естественным. Виктор даже стал ловить на себе взгляды сокурсниц, чего раньше с ним никогда не было. Он понял, что находиться на правильном пути.

«Гадкий утенок становится лебедем!» – повторял он все чаще.

Постепенно Виктор обзавелся большим количеством друзей, не только в меде, но и в располагавшихся неподалеку политехе и автодорожном институте. Он был вхож в несколько абсолютно разных компаний, и в каждой его принимали за своего, в каждой он находил что-то интересное для себя. Ему нравилось общаться с разными людьми, он, словно губка, впитывал те качества и навыки, которых ему не доставало. Даже в одну не самую хорошую компанию вписался. Причем, чтобы занять в ней свое место, ему приходилось частенько драться, что в свою очередь вылилось в увлечение армейским рукопашным боем.

В меде круг его общения был более интеллектуальным и для того, чтобы соответствовать уровню, помимо учебы приходилось много читать, потому что именно книги и, пожалуй, шахматы сближали его с одногруппниками.

В общежитии несколько человек проявляли интерес к эзотерике. Виктор и с ними очень быстро нашел общий язык

Кифа

Свеча давно погасла, и в келье стало темно. Огонек лампады, мерно подрагивая, освещал лики икон, чуть рассеивая мрак. Схимонах Кифа стоял на коленях и молился, посматривая то на дрожащее пламя, то на образы Христа и Богородицы, тускло освещенные этим слабым огоньком и от этого казавшиеся еще более реальными, почти живыми. Он молился, раз за разом повторяя одни и те же имена…

Тело его было сейчас здесь, в келье, но мыслями он был далеко. Такое часто с ним бывало. Молясь он вдруг чувствовал, как начинало петь сердце. Он испытывал огромный прилив любви. Он будто парил над монастырем, и любовь щедрыми потоками проливалась на монастырь и братию, на мирян, живущих в деревне неподалеку от монастыря, даже на их скот. Он любил каждую живую душу в этот момент, и с каждым желал поделиться той благодатью, которая заполняла его сердце. Он мысленно обнимал лес, реку, поля и летел дальше, дальше во все стороны, испытывая щемящее, безразмерное, вселенское чувство любви к родной стране и всему мирозданию.

Так он молился по несколько часов, почти каждую ночь, словно по спирали поднимаясь все выше и выше, усиливая поток любви, исходящий из сердца. Он молился и благодать, царящая в его душе, щедро заполняла все вокруг.

По щекам текли слезы, но душа его, тронутая той красотой, той гармонией окружающего мира, которая раз за разом ему открывалась во время молитвы, сияла улыбкой. Он молился, благодаря Господа, за то, что тот дал ему возможность познать эту великую тайну бытия. Больше всего он боялся при мысли, что когда-то мог пройти мимо этого чуда. И чаще всего просил Создателя об одном – чтобы Господь даровал каждому жителю земли возможность испытать эту безграничную божественную любовь, которую Кифа чувствовал в своем сердце. Ведь если каждый, хотя бы на долю секунды, почувствует, поймет, насколько велика любовь творца ко всему живому, не станет больше места для ненависти и страха. Тогда каждый сможет внутренним зрением увидеть красоту этого мира и красоту собственную. Ту красоту, которую видел сейчас Кифа. Он ощущал себя пускай маленькой, но частицей мироздания, маленьким цветным камушком в потрясающе красивой мозаике этого мира, а значит частицей Божьего замысла. Он молился, поднимаясь все выше и выше…

Жизнь монаха кажется однообразной. Она состоит из молитв, послушаний, церковных служб, а также сна и еды в небольшом количестве – вот все внешнее ее проявление. Но многие люди делают в своей жизни такой выбор – становятся монахами.

Монахи всю свою жизнь заняты одним важным делом – постоянной молитвой, ходатайствуя перед Творцом за всех живущих людей и весь мир. В этом их сверхзадача и служение Всевышнему, в этом их предназначение, а все остальные занятия и дела необходимы для поддержания этого бесконечного потока обращений.

Схиму монах Кифа принял восемь лет назад, в возрасте сорока трех лет. В монастырь же пришел, когда ему исполнилось тридцать семь.

Иван Остроухов – так звали его в той старой жизни, о которой он успел забыть, а точнее, полностью перестал отождествлять себя с прошлым своим именем, поступками и привычками. Слишком велик был контраст между тем, каким он был, и кем стал сейчас.

Лишь иногда во сне Кифа видел, что он все еще Иван и не стал монахом, живет как прежде, утопая в своих грехах. В эти моменты Кифа вскакивал со своего скромного ложа, расстеленного прямо на полу в келье, начинал молиться, обливаясь слезами, и горячо благодарил Бога за то, что он дал ему шанс спасти свою душу и молиться за спасение других.

Кифа помнил тот день, когда он впервые пришел в обитель. Тогда это решение было спонтанным. Он скрывался от властей и врагов после очередного дела. За несколько недель промотав и пропив те деньги, которые украл вместе с подельниками, он неожиданно для себя, еще не до конца протрезвевший, оказался у монастырских ворот.

В голове тогда была одна мысль: «Здесь меня искать точно не будут».

Воровство было основным промыслом жизни для Ивана. Он не был «в законе», но авторитет в своей среде имел. С семьей не сложилось – где-то под Москвой жила его бывшая жена Ольга, с которой они прожили вместе около года. Но тогда, в начале девяностых, ему пришлось бежать, оставив жену. Она была уже беременна, но он лишь потом случайно узнал об этом. В пьяной драке в кабаке он убил одного и ранил другого бандита – чеченца.

С женой они не были расписаны, он быстро отправил ее к матери в Подольск, а сам бежал из Твери, пообещав вернуться за ней через год–полтора, когда эта история забудется, да так и не сдержал своего слова.

Дальше жизнь его совсем покатилась под горку. Где бы он не оказался, трудности и неудачи преследовали его, проблемы нарастали снежным комом, он несся к неминуемому концу.

Несколько раз его чуть не взяли во время или сразу после ограблений, но он чудом уходил от погони.

Когда в 95-ом во второй раз оказался в тюрьме, Иван приготовился к смерти. Он знал, что по старым счетам придется платить, и внутренне был готов к этому, слишком утомили его последние годы жизни. Он не желал смерти, но и жизнь свою почти не ценил.

Его пытались убить трижды и трижды Бог отводил. Его резали, душили, избивали до полусмерти, но он все равно каким-то чудом выкарабкивался и выживал.

Тогда Иван не понимал почему, да он особенно и не думал об этом. Каждый раз, перед тем, как потерять сознание, он думал одно и то же: «Ну вот! Наконец, это все закончится!»

Он не боялся смерти, в эти моменты он искренне ее желал, потому что слишком устал от той своей жизни, но зато потом, в тюремной больнице, жить хотелось очень. Что-то внутри него из последних сил цеплялось за жизнь, боролось за каждый вздох, каждую минуту бытия.

Перед освобождением ему снова повезло. Братва подкупила охрану, его выпустили на три дня раньше срока, и Иван разминулся с теми, кто так страстно желал встречи с ним.

Находясь на свободе, он вновь бежал. Ему нельзя было расслабляться, поскольку его враги отличались завидным упорством.

Он снова воровал, переезжая из города в город. Однажды, после очередного запоя, которые случались с ним все чаще и чаще, в похмельном бреду, он увидел Богородицу. Лик был светел и ярок, но печален. Дева держала на руках младенца. Она плакала о судьбе Ивана. Младенец же, напротив, улыбался, он манил его к себе.

Что-то знакомое было в этом образе. Лицом дева очень напоминала ему кого-то, он никак не мог вспомнить кого, а потом понял. Это было лицо Ольги…

В тот день Иван, проснувшись, впервые не захотел нажраться, да и похмелье как-то сразу прошло. Ни головных болей, ни ломоты во всем теле не было. Решение оформилось в голове само собой. Словно вспышка молнии, озарившая на секунду ночную тьму, возникшая мысль вдруг указала реальный и, пожалуй, единственный нетрагический выход из ситуации.

Посидев на диване минут десять, обдумывая сон и озаривший его замысел, примеряя его к себе, он неожиданно для себя осознал, что это действительно то, чего он желает, что нужно ему на самом деле. Он решил поехать в ближайший монастырь.

Дальше он встал и быстро, будто за ним снова гнались, принялся за дело. Он собрал деньги – все, что оставались у него с последнего дела. Свои немногочисленные вещи быстро отдал соседке по коммуналке. Затем отвез деньги священнику, служившему в небольшой церкви на окраине города, попросив помолиться за его грешную душу. Священник, словно почувствовав природу денег, сначала воспротивился и не хотел брать, но когда услышал, что Иван просит благословения отправиться в монастырь послушником, принял их, сказав, что передаст все на нужды недавно организованного рядом с ними детского приюта. Затем батюшка благословил Ивана.

Сто пятьдесят километров от церкви до монастыря Иван прошел пешком, повторяя единственную молитву, которую буквально вбила в него бабка, – «Отче наш».

Он упросил взять его трудником в монастырь. Через полтора года жизни в обители очень медленно, сам не замечая изменений, Иван стал другим человеком. Постоянный физический труд, простая монастырская пища, аскетичные условия и приобщение к религиозной жизни постепенно преобразили его.

Первые месяцы было очень тяжело. Постоянно хотелось выпить, разные мысли лезли в голову, особенно о том, как можно было обокрасть монастырь, ведь в храме, да и в административном здании было достаточно ценных вещей.

Сначала он искренне расстраивался и считал, что он неисправим, что быть вором – его судьба, а потом стал замечать, что мысли эти будто бы и не его собственные, а приходят со стороны, словно кто-то нашептывает их ему в минуты слабости, особенно, когда хотелось выпить или курить.

Он действительно испугался и обратился за советом к старцу Алипе. Этот иеромонах – весь его образ, манера говорить и вести себя с окружающими – с первой встречи в монастыре произвел на Ивана неизгладимое впечатление.

Именно так он и представлял себе монаха, а еще почему-то появилось ощущение, что он очень давно знает Алипу, хотя видел его впервые. Да и Алипа сразу расположился к новому труднику, всегда тепло приветствовал его при встрече.

И в этот раз, когда Иван обратился за советом, он внимательно выслушал его путанный, несвязный рассказ и соображения о том, что с ним происходит. Немного подумав, Алипа сказал:

– В этом нет ничего необычного, друг мой. Если ты хочешь стать монахом, то должен быть готов, к тому, что эта борьба в твоей душе, в твоем сознании, в твоем сердце продолжится и будет постепенно нарастать.

– Борьба с чем? – не понял Иван.

– С Дьяволом, – просто ответил Алипа и, видя удивление трудника, добавил, – А ты думал, что все это сказки? Ты ступаешь на опасный путь, путь воина христова, а врагов десятки и сотни тысяч – бесов, которым будет приказано ежесекундно искушать, пытаясь сокрушить тебя и таких, как ты. Так что подумай, действительно ли ты хочешь такой судьбы? Только представь: перед тобой будет целое море бесов, а позади весь этот несчастный мир, и, как в песне поется, нельзя ни солгать, ни обмануть, ни с пути свернуть.

Алипа немного помолчал, а затем с улыбкой подмигнул и добавил:

– Особенно, учитывая твое боевое прошлое.

Иван был поражен. Никому в монастыре он не рассказывал о своей судьбе, боясь того, что его сразу выгонят. Никаких наколок на видимых частях тела у него не было, да и за поведением своим он следил. Ему казалось, что ни жестом, ни словом – ничем он не выдал своего воровского нутра.

Старец же говорил с ним так, будто знал о нем все.

– А за душу убиенного тобой молиться тебе всю жизнь придется, – продолжил старец серьезным голосом, – а то, что иноверец он, так это ничего. Господь всех любит и всех привечает.

Иван был ошеломлен. Побледнев, он молча попросил благословения и вышел из кельи Алипы.

Через год жизни в монастыре, избавившись даже от мыслей о том, чтобы выпить или закурить, Иван решил открыться настоятелю. Конечно, он страшился, что тот выгонит из обители, но сердце подсказывало, что дальше молчать нельзя. Он все честно рассказал и просил о том, чтобы когда-нибудь в будущем ему позволили стать монахом.

Отец наместник Филарет, к удивлению Ивана, не только не прогнал его прочь, а достаточно долго проговорил с ним, несмотря на свою занятость, и дал много дельных советов для жизни в монастыре, как бытовой, так и духовной. Лишь в конце, посуровев и смерив Ивана своим тяжелым, буравящим взглядом, спросил:

– Не от тюрьмы ли бежишь к нам или от знакомых своих старых?

– Нет, отче! – искренне и твердо ответил Иван.

– Смотри, тут тебе иногда в стократ хуже тюрьмы будет. Я прослежу! – погрозил он пальцем и, благословив, отослал продолжать работу.

Темные волосы, черные с обильной проседью борода и усы, морщинистое лицо, веки, чуть припухшие от постоянного недосыпания, белки больших небесно-голубых глаз с красными, как будто трещинки, прожилками – так сейчас выглядел схимонах Кифа. Ни во внешнем облике, ни во внутреннем его состоянии не было больше ничего общего с тем человеком, который четырнадцать лет назад пришел в обитель. Настолько жизнь в монастыре изменила и перестроила все его существо.

Иногда, обычно около трех утра, его будто кто-то будил, и тогда, даже если лег час или два назад, Кифа вставал и начинал молиться.

Он давно уже понял, что судьба, беспощадно бившая и мотавшая его всю его икчемную жизнь, пощадила Ивана лишь потому, что Иван должен был превратиться в Кифу, а Господу были угодны его молитвы, и именно они дают ему шанс на спасение.