Этюд в тонах Шарлотты

Бриттани Кавалларо

Этюд в тонах Шарлотты

Я и не представлял, что такие персонажи существуют за пределами книг.

Сэр Артур Конан Дойл.Этюд в багровых тонах

Серия «Холмс и Ватсон младшие»

Brittany Cavallaro

A STUDY IN CHARLOTTE

Перевод с английского: Н. С. Статкевич, А. В. Тихонов

Печатается с разрешения литературных агентств Hodgman Literary и Andrew Nurnberg

Этюд в тонах Шарлотты / Кавалларо Бриттани. – Москва: Издательство АСТ, 2021

A Study in Charlotte

Copyright © 2016 by Brittany Cavallaro

© Н. С. Статкевич, перевод, 2019

Один

Впервые я встретил ее на исходе одного из самых обычных будних дней, какие только и бывают в школах типа Шеррингфорда. Было немного за полночь, и последние несколько часов я сидел в своей комнате с ледяным компрессом на вывихнутом плече – результат тренировки по регби, окончившейся, едва начавшись. Подобное здесь не редкость, это я понял сразу, в первую же неделю, когда капитан команды пожал мне руку с таким голодным видом, что, казалось, сейчас зальет пол слюной. Команда Шеррингфорда по регби уже много лет подряд каждый сезон оказывалась последней в своем дивизионе. Но только не в этом году; Клайн постоянно напоминал мне об этом, обнажая в улыбке все свои неестественно мелкие зубы. Я стал их белым китом. Местным мессией. Вот почему школа отстегнула денег не только на мое обучение, но и на транспортные расходы, а это не шутка, когда ты на каждые каникулы летаешь к матери в Лондон.

И все бы ничего, если бы не одно большое но: я ненавидел регби. Я совершил фатальную ошибку, когда пережил мол[1] во время прошлогодней игры в своей школе в Лондоне и вроде как случайно привел нашу команду к победе. Я и старался-то только из-за Розы Милтон, которая в кои-то веки пришла на матч и в которую я был тайно влюблен два долгих мучительных года, – откуда мне было знать, что игру будет смотреть и главный тренер сборной Шеррингфорда. С первого ряда, выискивая таланты. Понимаете, у нас в школе Хайкомб была неплохая команда по регби.

Черт бы их всех побрал.

Особенно моих новых товарищей по команде: телячьи глаза, бычьи шеи. Если честно, я ненавидел и сам Шеррингфорд с его гладенькими зелеными лужайками, безоблачным небом и центром города едва ли больше бетонной коробки, которую мне выделили в Миченер-холле. Центром, где есть минимум четыре кондитерские с капкейками, но ни одного места с нормальным карри. Центром, откуда всего час езды до дома моего отца. Он постоянно грозился, что приедет. И для меня это была именно угроза. Мать хотела, чтобы мы получше узнали друг друга; они развелись, когда мне было десять.

А по Лондону я скучал как по недостающей руке или ноге, несмотря на то что прожил там не так много лет, поскольку, хоть мама и уверяла, что в Коннектикуте я буду чувствовать себя как дома, это место больше напоминало тюрьму. Очень ухоженную тюрьму.

Я пишу все это, чтобы вы поняли, что в сентябре того года я бы с удовольствием чиркнул спичкой и посмотрел, как Шеррингфорд сгорит к чертям. И все же еще до моей встречи с Шарлоттой Холмс я был уверен, что если мне и удастся с кем-то подружиться в этом жалком месте, то только с ней.

– Так ты тот самый Ватсон. – Том был в восторге. Его гладкий манчестерский акцент сменился самым чистым кокни[2], который я когда-либо слышал. – Дружище! Дорогой мой! Ватсон, иди ко мне, я тебя поцелую!

Комната, которую мы с ним делили, была такой крошечной, что мой вытянутый средний палец чуть не выколол ему глаз.

– Бредфорд, да ты гений. Серьезно. Сам шутку придумал?

– О, чувак, да это же идеально. – Мой сосед засунул руки в карманы вязаной жилетки с ромбами, которую всегда носил под форменным пиджаком. Сквозь дырку от моли было видно, как он шевелит большим пальцем. – Сегодня Лена закатывает вечеринку в Лоуренс-холле – сестра снабжает ее водкой. А кто у Лены соседка по комнате, тебе известно. – Он выразительно поднял брови.

Тут я все-таки закрыл книгу.

– Только не говори, что пытаешься свести меня с моей…

– С твоей второй половиной?

Думаю, вид у меня был сердитый, так как Том успокаивающе положил обе руки мне на плечи.

– Я не пытаюсь свести тебя с Шарлоттой. – Он отчетливо выговаривал каждое слово. – Я пытаюсь тебя напоить.

Шарлотта и Лена обосновались в цокольном этаже Лоуренс-холла. Как Том и обещал, пройти мимо коменданта общежития не составило труда. Помимо охраны, в каждом корпусе был свой комендант: пожилая женщина из местных, приглядывающая за учениками из-за своего стола. Она сортировала почту, заказывала торты на день рождения, выслушивала тоскующих по дому, но при этом была обязана следить за порядком. Комендантша Лоуренса славилась привычкой дрыхнуть на работе.

Вечеринка проходила в подвальной кухне. Помещение забивали тарелки и кастрюли, тут имелась даже ветхая плита на четыре конфорки, а сковородки были настолько побитыми, словно прошли войну. Том прижался к плите, пока я закрывал за нами дверь, и на его жилетке тут же отпечатался жирный след от ручки в форме полумесяца. Девушка, стоявшая рядом со стаканом в руке, слегка улыбнулась и снова повернулась к своим друзьям. Здесь было человек тридцать минимум, и все теснились как сельди в бочке.

Схватив меня за руку, Том принялся плечом прокладывать нам дорогу через крошечную кухню. Возникло чувство, что меня тащат через темный и влажный шкаф в какую-то пьяную Нарнию.

– Это местный барыга, он с придурью, – шепнул мне Том. – Продает наркотики. А это сын губернатора Шумера. Он наркотики покупает.

– Класс, – отозвался я, слушая вполуха.

– А вон тех двух девчонок видишь? Они «летуют» в Италии. Ну, это их словечко – как зимуют, только наоборот. Их папаши рулят офшорными делами по добыче нефти.

Я удивленно приподнял брови.

– Что такого? Я же нищий, я обращаю внимание на такие вещи.

– Ага. – Если это была шутка, то она получилась так себе. Несмотря на съеденный молью жилет, в нашей комнате у Тома стоял самый маленький и тонкий ноутбук, который я когда-либо видел. – Ты-то нищий.

– Смотря с кем сравнивать. – Том продолжал волочь меня за собой. – Мы же с тобой – верхушка среднего класса. Крестьяне.

На вечеринке было шумно и людно, но Том твердо вознамерился протащить меня до самой дальней стены. И я не понимал зачем, пока не расслышал из-за завесы сигаретного дыма странный голос.

– Играем в «Техасский Холдем»[3],– неестественно отчетливо произнес он с хрипотцой, словно какой-то пьяный греческий философ вещал на вакханалии. – Вступительный взнос сегодня пятьдесят долларов.

– Или душа, – прощебетал другой голос, абсолютно обычный, и две девушки, сидящие перед нами, засмеялись.

Том повернулся ко мне с ухмылкой:

– Это Лена. А вот та – Шарлотта Холмс.

Первым, что я увидел, были ее волосы до плеч, прямые, черные и блестящие. Она склонилась над карточным столом, чтобы сгрести стопку фишек, и разглядеть лица я не мог. Не такое уж большое дело, сказал я себе. Не страшно, если я ей не понравлюсь. Ну и что, что когда-то, лет сто с лишним назад, на другом берегу Атлантики какие-то другие Ватсон и Холмс стали лучшими друзьями. Люди постоянно заводят друзей. Лучших друзей, даже здесь, в нашей школе. Десятками. Сотнями.

Ну и что, что у меня нет ни одного.

Внезапно она выпрямилась и зловеще улыбнулась. Черные тонкие брови ярко выделялись на бледном лице, подчеркивая серые глаза и прямой нос. Она выглядела одновременно строго, неброско, но при этом красиво. Не так, как обычно красивы девушки, но скорее как сверкающее лезвие, к которому хочется прикоснуться.

– Дилером становится Лена, – сказала она, отворачиваясь от меня, и только в этот момент я заметил акцент.

Я вспомнил, что она тоже из Лондона, как и я. На секунду мне так захотелось домой, что я был готов позорно бухнуться перед ней на колени и умолять почитать мне вслух – что угодно, хоть телефонную книгу, лишь бы этим экстравагантным голосом, который так не вязался с ее тонкой и угловатой девической фигурой.

Том сел, кинул пять фишек на стол (при ближайшем рассмотрении они оказались медными пуговицами с его форменного пиджака) и театрально потер руки.

Другой бы на моем месте сказал что-то остроумное. Что-то странное, забавное и еще немного мрачное, что-то, что можно произнести шепотом, опускаясь на стул рядом. Что-то, что заставит ее резко поднять глаза и подумать: «Хочу узнать его поближе».

Мне сказать было нечего.

Я поджал хвост и слинял.

Том явился домой несколькими часами позже, без денег, но довольный.

– Она меня обчистила, – засмеялся он. – В следующий раз отыграюсь.

Так я узнал, что Шарлотта устраивает покер каждую неделю с тех самых пор, как приехала сюда год назад. Конечно же, водка от Лены заметно прибавила этому мероприятию популярности.

– Ну а Шарлотте – денег, – заметил Том.

Шли недели. Каждое утро, выключая будильник, я тщетно надеялся, что хотя бы сегодня неумолимая жизнь оставит меня в покое. Хуже всего был французский. Он шел первой парой, а вел его мсье Канн, деспот с красными подтяжками, чьи напомаженные усы выглядели как образец работы таксидермиста. Почти все тут учились в Шеррингфорде с первого курса, и в такую несусветную рань каждому хотелось только одного – обсудить прошлый вечер с друзьями. Я ничьим другом не был. В тот день я сел за пустую парту и попытался не заснуть до начала занятия.

– Я слышала, она вчера подняла баксов пятьсот, – сказала сидящая передо мной девушка, затягивая рыжие волосы в тугой хвост. – Наверняка тренируется онлайн. Так нечестно. Как будто у нее денег мало. Их семья явно не бедная.

– Закрой глаза. – Соседка легонько дунула рыжей в лицо. – Ресничка выпала. Да, я тоже это слышала. Ее мама герцогиня или что-то вроде. Но не важно. Видно, все ее денежки уходят Шарлотте в нос.

Рыжая оживилась.

– А я слышала, что в вену.

– Может, познакомит меня со своим дилером.

Прозвенел звонок, мсье Канн крикнул: «Bonjour, mes petites»[4], и в этот момент я понял, что впервые за многие недели мне совершенно расхотелось спать на первой паре.

Все оставшееся утро я думал об этом разговоре и о том, что все это значит. Шарлотта Холмс. Ни о ком другом они говорить не могли. С этой навязчивой мыслью я бродил по двору в обед, стараясь ни с кем не столкнуться. В сквере было полно народу, так что в общем-то нет ничего удивительного в том, что девушка, о которой я думал, будто выросла из-под земли прямо у меня перед носом.

Я не налетел на нее – уж не настолько я неуклюжий. Сначала мы оба замерли, после чего начались эти бестолковые телодвижения: шаг влево – шаг вправо – ты проходи – нет ты. Наконец я сдался. К черту все, подумал я упрямо, колледж маленький, и я не могу прятаться вечно, так что самое время рискнуть и…

Я протянул ей руку.

– Прости, мы вроде не знакомы. Я Джеймс. Новенький.

Она нахмурилась и посмотрела на мою руку с таким видом, будто я предлагаю ей сырую рыбину или даже гранату. Был жаркий солнечный день, последний кусочек лета в начале октября, так что все разгуливали, небрежно закинув пиджак на плечо или сунув под мышку. Свой я убрал в сумку, к тому же, идя по дорожке, ослабил галстук, но Шарлотта Холмс была одета безукоризненно, будто собралась читать лекцию по этикету. Вместо плиссированной юбки, как у большинства девушек, на ней были обтягивающие темно-синие брюки. Белая оксфордская рубашка застегнута на все пуговицы, а галстук выглядит так, словно его отпарили. Вместо духов от нее пахло мылом – я стоял достаточно близко, чтобы уловить аромат, – а на лице не было ни капли макияжа, будто она только что умылась.

Всю жизнь я пытался представить себе подобный образ и мог бы смотреть на эту девушку часами – не щурься она с явным подозрением. Наверное, я сделал что-то не так.

– Я Холмс, – произнесла она наконец своим удивительным шершавым голосом. – Но ты ведь и так знаешь.

Она явно не собиралась жать мне руку, так что я спрятал обе в карманы.

– Ну да, – признался я. – Значит, и ты меня знаешь. Это, конечно, немного странно, но я подумал…

– Кто подкинул тебе идею? – Ее лицо еле заметно смягчилось. – Добсон?

– Ли Добсон? – Удивившись, я отрицательно покачал головой. – Нет. Какую идею? Конечно, я знал, что ты будешь здесь. В Шеррингфорде. Моя мама сказала, что Холмсы отправили тебя сюда; она общается с твоей тетей Араминтой. Они познакомились на каком-то благотворительном ужине. Так? Подписывали рукопись «Его прощального поклона». Ее отправили потом больным лейкемией или кому-то там еще, и теперь они регулярно переписываются. Ты на моем курсе? Я так и не понял. А, нет, вижу у тебя учебник по биологии, так что ты, наверное, на втором. Дедукция, ага. Впрочем, не суть.

Я понимал, что несу чушь и выгляжу идиотом, но она по-прежнему стояла прямо и неподвижно, как восковая фигура. Это настолько не сочеталось с тем образом властной и своевольной девушки с вечеринки, что я не мог понять, что с ней произошло. Но моя болтовня, похоже, немного успокоила Шарлотту, и пусть я не был забавным, мрачным или остроумным, постепенно ее плечи расслабились, а глаза стали чуть менее печальными.

– Конечно же, я знаю, кто ты, – сказала она, когда я наконец остановился перевести дух. – Тетя Араминта рассказывала о тебе, и Лена, естественно, тоже. Привет, Джейми.

Она протянула мне свою миниатюрную белую руку, и я пожал ее.

– Вообще-то я терпеть не могу, когда меня называют Джейми, – проговорил я с трудом, – так что лучше уж зови меня Ватсоном.

Холмс скривила губы в легкой ухмылке.

– Хорошо, Ватсон, – сказала она. – Мне пора на обед.

Разговор, определенно, был окончен.

– Ладно, – сказал я, едва скрывая разочарование. – Мне тоже пора к Тому.

– Ну, пока. – Она аккуратно обошла меня.

Но я не мог это так оставить и крикнул ей вслед:

– Что я сделал не так?

Холмс бросила на меня через плечо непроницаемый взгляд.

– На следующих выходных школьный бал, – бросила она сухо и пошла дальше.

Как говорят, – а точнее, как говорит моя мама, – Шарлотта – яркий представитель семьи Холмс. В устах моей матери это не комплимент. По идее, за столько лет наши семьи должны были отдалиться друг от друга, и в целом так и произошло. Но моя мать постоянно натыкалась на Холмсов – то на благотворительном аукционе Скотленд-Ярда, то на церемонии вручения премии «Эдгар», либо, как было с тетей Араминтой, на аукционе вещей Артура Конана Дойла – литературного агента моего прапрапрапрадедушки. Меня всегда манил образ этой девушки, единственной моей ровесницы из семьи Холмс (ребенком я представлял, как мы знакомимся и вместе отправляемся навстречу приключениям), но мама всякий раз охлаждала мой пыл, при этом ничего о ней не рассказывая.

Единственное, что я знал, – ей было десять, когда полиция впервые позволила ей участвовать в расследовании. Бриллианты, которые она помогла найти, оценивались в три миллиона фунтов. Мой отец рассказал мне об этом во время своего еженедельного звонка, пытаясь как-то расположить меня к себе. Не сработало. Ну, или, по крайней мере, сработало не так, как он хотел. Мне месяцами снилось это дело о краже бриллиантов. Где я рядом с ней, ее верный напарник. В одном из этих снов я спускал ее в швейцарский банк через люк в крыше, и только моя веревка удерживала ее над утыканным ловушками полом. В другом мы мчались по вагонам стремительно несущегося поезда, спасаясь бегством от русских бандитов в черных масках. Когда я увидел на первой полосе историю о краже картины, я сказал своей матери, что мы с Шарлоттой Холмс распутаем это дело. Мама резко меня осекла пригрозив: «Джейми, если ты выкинешь нечто подобное до совершеннолетия, однажды ночью я продам все твои книги, начиная с Нила Геймана с автографом».

(До развода мой отец любил повторять: «Понимаешь, твоя мать носит фамилию Ватсон только по мужу». При этом он выразительно приподнимал бровь.)

Единственный серьезный разговор о Холмсах у нас состоялся перед моим отъездом. Мы обсуждали Шеррингфорд – ну, как обсуждали… Мама без остановки говорила о том, как мне там понравится, пока я молча паковал вещи, прикидывая: если я прямо сейчас выпрыгну в окно, я смогу разбиться насмерть или просто переломаю себе ноги? Наконец она и меня вынудила рассказать о том, чего же я жду, и назло ей (тем не менее это было правдой), я сказал, что радуюсь и волнуюсь оттого, что наконец встречу своего собрата из семьи Холмс.

Она была не в восторге.

– Бог знает, как твой прапрапрапрадед выносил этого человека, – сказала она, закатив глаза.

– Шерлока? – спросил я.

По крайней мере мы хоть больше не обсуждаем Шеррингфорд.

Она хмыкнула:

– Мне всегда казалось, что ему было просто скучно. Викторианская эпоха, сам понимаешь. Событий немного. Но я никогда не думала, что их дружба была взаимной. Эти Холмсы, они странные. Они до сих пор чуть ли не с рождения дрессируют детей на предмет дедукции. Не дают им заводить друзей – что-то такое я слышала. Не думаю, что так изолировать ребенка – это нормально. Араминта кажется довольно приятной, но, опять же, я с ней не живу. Представить не могу, каково было бедному доктору Ватсону. Сближаться с такими людьми не стоит.

– Да я как-то и не собирался на ней жениться, – сказал я, продолжая искать свою форму для регби в недрах шкафа. – Мне просто интересно с ней познакомиться, вот и все.

– Я слышала, что она из них самая странная, – продолжила мама. – Не просто так ведь они отправили ее в Америку.

Я демонстративно посмотрел на свой чемодан.

– Да уж, на поощрительный приз это не похоже.

– Ну, ради твоего блага надеюсь, что она славная, – быстро добавила мама. – Просто будь осторожнее, дорогой.

Вообще, как ни грустно это признавать, моя мама редко ошибается. Конечно, идея отправить меня в Шеррингфорд была ужасной, но я понимал, что за этим стоит. Она платила кучу денег за мою учебу в школе Хайкомб, которая на самом деле была нам не по карману, только из-за того, что я решил стать писателем. Несколько известных авторов читали там лекции… Увы, не могу сказать, что хоть один из них меня по-настоящему увлек. Шеррингфорд, несмотря на свои очевидные минусы (Коннектикут, мой отец), имел и плюсы: программа обучения здесь была отличная. К тому же они согласились учить меня бесплатно до тех пор, пока я примерно изображаю из себя удалого регбиста.

Но в Шеррингфорде я своих пристрастий не афишировал. Навязчивый страх, преследовавший меня постоянно, не давал показывать свои работы другим: не хотелось, чтобы все начали сравнивать меня с доктором Ватсоном. Я старательно шифровался и был застигнут врасплох, когда все это чуть не вскрылось однажды за ланчем.

Мы с Томом взяли по сэндвичу и устроились в сторонке под ясенем в компании нескольких ребят из Миченер-холла. Том рылся в моей сумке в поисках клочка бумаги, чтобы выплюнуть в нее жвачку. Обычно меня раздражает, когда кто-то так бесцеремонно копается в моих вещах, но так же вели себя и мои старые друзья в Хайкомб, так что я не стал возражать.

– Можно отсюда вырвать? – спросил он, показывая на мою тетрадь.

Огромным усилием воли я сдержался, чтобы не отобрать ее тут же.

– Ага, – безразлично ответил я, вытаскивая чипсы из пакетика.

Том пролистал тетрадь – сначала быстро, но постепенно замедляясь.

– Хм, – произнес он; я кинул на него угрожающий взгляд, но он этого не заметил.

– Что это? – спросил кто-то. – Любовные поэмы? Эротические рассказы?

– Похабные стишки, – сказал Добсон, мой сосед по общежитию.

Том прокашлялся, как будто собирался зачитать вслух страницу из моего дневника (а это был именно он).

– Нет, портрет твоей мамаши. – Я отобрал тетрадь и вырвал последнюю страницу, а затем для надежности сунул тетрадь себе под коленку. – Это просто дневник. Заметки для себя, что-то типа того.

– Я видел, как ты разговаривал с Шарлоттой Холмс во дворе, – сказал Добсон. – Про нее тоже написал?

– Конечно. – В его голосе было что-то неприятное, и я не хотел своим ответом подливать масла в огонь.

Рэндалл, его краснолицый сосед по комнате – мы были вместе в команде по регби, – взглянул на приятеля и склонился ко мне с заговорщицким видом.

– Мы уже целый год пытаемся расколоть этот орешек, – сказал он. – Она красотка. Носит эти обтягивающие брючки. Но никуда не ходит, кроме как на свой странный покер, да еще и не пьет. Принимает что покрепче, да и то в одиночку.

– Они пробуют на ней пикап, – мрачно сказал мне Том и, увидев мое недоумение, пояснил: – Искусство съёма. Ты такой унижаешь девушку – типа, маскируешь оскорбление под комплимент. Добсон постоянно говорит ей, что он единственный, кому она нравится, другие считают ее страшной и вечно под кайфом, ну а он как раз на таких и западает.

Рэндалл засмеялся.

– Ни хрена не работает, по крайней мере у меня, – заявил он. – С ней я пас. Вы только поглядите на этих симпатичных первокурсниц. Возни с ними меньше, а удовольствия куда больше.

– Ну, а я в деле. Я этот орешек уже расколол. – Добсон усмехнулся Рэндаллу. – И, знаешь, может, она меня еще порадует. Раз я могу быть таким галантным ухажером.

Лжец.

– Хватит, – сказал я тихо.

– Что?

Когда я злюсь, мой британский акцент усиливается, становится густым и высокомерным, прямо карикатурным. А я был в бешенстве. Так что, наверное, акцент у меня сделался прямо как у Ее Величества.

– Повторишь, и я тебя на хрен кончу.

Вот она, эта неудержимая ярость, этот нарастающий адреналин, когда произносишь слова, которые не взять обратно. Слова, после которых обычно остается только заслуженно врезать очередному уроду по морде.

Собственно, именно поэтому я и занялся регби. По словам школьного психолога, это должно было стать «разумной разрядкой» для «внезапных приступов немотивированной агрессии». А мой отец добавил, посмеиваясь, будто все это было шуткой, что я «иногда немного задираюсь». В отличие от него, я никогда не видел повода для гордости в этих драках: как в Хайкомбе, так и в обычной школе в Коннектикуте. После мне всегда было стыдно, порой до тошноты. Стоило моим друзьям сказать что-то не то, как моя рука сама собой замахивалась, готовая к удару.

Но в этот раз мне стыдно не будет, подумал я, когда Добсон вскочил со своего места, размахивая руками. Рэндалл схватил его за рубашку, пытаясь удержать; вид у него был удивленный. Правильно, держи его, подумал я, так он не сможет убежать – и я дал Добсону кулаком в челюсть. Его голова запрокинулась, и, когда он снова на меня посмотрел, на его лице была ухмылка.

– Ты ее парень, что ли? – спросил он, тяжело дыша. – Что-то прошлой ночью Шарлотта о тебе не говорила.

Сзади послышался чей-то окрик – голос, похоже, принадлежал Холмс. Кто-то потянул меня за руку. На секунду я отвлекся, и тут Добсон вырвался от Рэндалла и повалил меня на траву. Он был размером с локомотив, и, когда его колени оказались у меня на груди, я уже не мог ни двигаться, ни дышать. Склонившись к самому моему лицу, он поинтересовался:

– Ты что о себе возомнил, мелкий утырок? – и смачно плюнул мне в глаз.

Затем он ударил меня в лицо, и еще раз.

Сквозь шум в ушах я услышал голос.

– Ватсон, – крикнула Холмс, как мне показалось, откуда-то издалека, – ты что, совсем охренел?

Наверное, это первый случай в мире, когда воображаемый друг стал реальным. Ну, пока не совсем реальным – она все еще оставалась для меня размытым видением. Но ведь мы с ней неслись по лондонской канализации, держа друг друга за грязные руки. Мы выведали государственную тайну и неделями скрывались от Штази[5] в пещере в Эльзас-Лотарингии. Мое больное воображение рисовало, как она спрятала микрочип со всей информацией в маленькую красную заколку, которой убирала свои светлые волосы; именно такой я представлял ее когда-то.

Если честно, мне нравилась эта размытость. Стертая грань между сном и реальностью. И, когда Добсон говорил все эти мерзости, я набросился на него оттого, что он грубо впихнул Холмс в реальный мир, где люди бросают мусор прямо во дворе, мочатся там, где гуляют, и где всякие козлы чморят девушку просто потому, что она не стала с ними спать.

Понадобилось четыре человека – включая потрясенного Тома, – чтобы оттащить его от меня. Я лежал, вытирая слюну с глаз, пока кто-то не наклонился и не заслонил мне свет.

– Поднимайся, – сказала Холмс.

Руку она мне не протянула. Вокруг нас собралась толпа. Еще бы. Меня слегка покачивало, но благодаря адреналину боли я не чувствовал.