Перо архангела

– Пожалуй, пойду подремлю немного, – ответила Софья, улыбнувшись Анне, и отправилась в комнату, которую ей любезно предоставили Гринберги.

Разговоры с подругой и забавной Милкой немного отвлекли Софью от бурных событий минувших дней. Однако, оставшись наедине с собой, она всё равно ощущала внутреннее волнение и беспокойство за своё будущее. Стараясь унять нервную дрожь, девушка задремала. Сквозь сон она услышала, как возвратился доктор Гринберг.

– Отец, пока Софи спит у себя, я хочу рассказать вам несколько важных новостей. И ещё – о Сониной просьбе до того, как вы сами всё узнаете более подробно лично от неё.

– У меня тоже есть к тебе серьёзный разговор, дочь, – утомлённо сказал Шимон Моисеевич. – Пойду к себе в кабинет, нужно переодеться. Хочу посидеть с тобой рядом возле камина и согреться. Я был сегодня дома у моего старого пациента, ездил снимать острую боль и откорректировать зубной протез. Между делом мы обсудили последние новости и строили планы о переезде из Кронштадта за Дон, где пока нет большевиков. Оставаться здесь стало крайне опасно.

Проводив взглядом отца, Анна подумала, что их тревожные мысли и на этот раз, скорее всего, совпали.

Минут через десять Шимон Моисеевич, переодевшись в добротный стёганый халат и домашние брюки, уже сидел в каминном кресле и рассказывал Анне, что оставаться на острове с каждым днём становится всё опаснее: могут нагрянуть с обыском или, того хуже, с арестом, ведь он многие годы лечил офицеров Императорского флота и сам был на военной медицинской службе. Друзья предложили переехать в Новочеркасск, где, кстати, действует Мариинский Донской институт благородных девиц, и там может доучиться Милка. Главное, что они будут все вместе и поедут не одни, а с семьями знакомых офицеров.

– Я согласна, папочка. Соня рассказала, что туда уже переехали и Смольный, и несколько других московских учреждений. Значит, и у меня там будет работа. А когда нужно выезжать?

– Дней через пять, думаю. М-да… – задумчиво произнёс Шимон Моисеевич. – Соня может оставаться здесь столько, сколько ей необходимо. Мне известно, что она собиралась выехать из России в Финляндию.

Общаясь со старшей дочерью, Шимон Моисеевич на мгновение задумался: «Что делать? У кого искать помощи и защиты?» Ему не давал покоя сегодняшний разговор с бывшими морскими офицерами. Назревали события ещё более кровавые, чем Кронштадтский мятеж в марте, когда человекоподобные звери в образе взбунтовавшихся пьяных матросов и черни, одетой в полушубки, вывернутые мехом наружу, убили и растерзали тела адмирала Вирена и ещё более двухсот офицеров Царского военно-морского флота. А затем освободили тюремных арестантов, которые затем разбежались по улицам города. И с той поры грабежи, мародёрства, ночные убийства на улицах Кронштадта стали обычным делом. Старые товарищи-офицеры предупредили, что ОГПУ начало тотальную регистрацию бывших адмиралов, старших и обер-офицеров, чиновников по Морскому ведомству. А это не предвещало в будущем ничего хорошего, кроме трагедии. По городу распространилась молва о сне, рассказанном преподобным старцем Иоанном Кронштадтским, который увидел и описал так: «целые реки крови текут в море, и море красное от крови». Расстроившись, доктор Гринберг не заметил, как произнёс вслух:

– «Стена» дала серьёзную пробоину…

– Простите, отец, что вы сказали? – переспросила Анна, обеспокоенно заметив, как побелело лицо отца.

– Ничего, мысли вслух. А что это за важная и секретная просьба у Софи? – внимательно посмотрев на дочь, еле слышно произнёс доктор Гринберг.

– Просьба сберечь их семейную реликвию – фрейлинский шифр, брошь её бабушки с российской императорской короной и монограммой императрицы Александры Фёдоровны.

– Так-так! Только и всего? Всего одну вещицу? – уточнил Шимон Моисеевич, суетливо отстукивая какой-то ритм пальцами по столу. – Если мне не изменяет память, фрейлинский шифр – это же своеобразный знак различия, правильно? Речь идёт не о шифре выпускницы гимназии?

– Нет, это не гимназический вензель, это как раз то, что вы назвали сначала, – сказала Анна, – это бриллиантовая брошь с вензелем императрицы. Это дорогая вещь! Такие украшения являлись утверждённым шифром в «Табеле о рангах» придворных дам. Это как различные офицерские погоны у военных. Говорят, что по этим закодированным знакам отличия можно было издалека определить должности фрейлин.

– Ну, значит, не ошибся! Я кое-что знаю о таких украшениях. Интересно! – задумчиво сказал доктор Гринберг, поглаживая свою жидкую бородку левой рукой. – Что ж, посмотрим на этот предмет мечтаний многих дворянок девятнадцатого века. Мне как-то рассказывали, что у этих украшений будто бы даже свои собственные порядковые номера были. Когда девушка получала высокую должность при дворе, ей торжественно вручали эту брошку. Даже день и год там будто бы указывался. Вот такой был раньше во всем порядок, дочь. А теперь – Содом и Гоморра! – доктор Гринберг вновь погрузился в свои мысли… – Кстати, дорогая, вспомнил, где я видел такую вещицу! – хлопнув себя легонько по лбу правой ладонью, воскликнул Шимон Моисеевич. – Точно! У генерал-майора князя Черкасова – старого приятеля господина Вирена! Я как-то раз имел честь видеть в доме Его Сиятельства портрет знатной дамы в летах с таким украшением. Это было пару лет назад, м-да. Согласен, шикарная вещица! Блеск золота и бриллиантов! Знаешь ли, дочь, такие украшения действительно были воплощением мечтаний многих высокородных дворянок. Их изготавливали по заказу Кабинета Его Императорского Величества. За всю трёхсотлетнюю историю царствования Дома Романовых подобных вензелей правящих и вдовствующих императриц было изготовлено считаное количество. Такие вещи всегда привлекают внимание, вот и я в своё время поинтересовался этим, просто для общего развития, так сказать.

– Да, отец, вот и у Софи золотой, усыпанный бриллиантами шифр фрейлины императрицы времён Николая Первого, а точнее – его супруги Александры Фёдоровны, в свите которой в юные годы была Сонина бабушка.

– Хорошо бы посмотреть на него, – заинтересованно сказал доктор Гринберг. – Шифры фрейлин российских императриц всегда прикреплялись на голубом банте к дамскому платью, с левой стороны корсажа. Эта роскошная деталь, несомненно, подчёркивала блеск и пышность российского императорского двора в эпоху изысканной «Белой Розы». Так называл любимую супругу Александру Фёдоровну, предпочитавшую носить бриллианты, белоснежные жемчуга и наряды белого цвета, её августейший муж Николай Первый. Ну, дорогая, белый цвет одежды всегда считался божественно чистым и молодящим, м-да. Знаю ещё… Моду эту – зашифровывать инициалы всех царственных особ в роскошных диамантах – продолжил один из самых известных придворных ювелиров того времени – обрусевший швед Болин…

– Добрый вечер! Простите, давно так не спала, – входя в гостиную, улыбаясь, сказала разрумянившаяся ото сна Софья.

– Соня, дорогая, я только что рассказала о твоей просьбе. Не могла бы ты показать этот предмет и определить условия хранения?

– Да, конечно! Один момент. – Девушка поспешила в комнату, в которой отдыхала. – Вот! – сказала она, вернувшись и положив на стол перед отцом Анны футляр с золотой брошью на банте из голубой Андреевской ленты.

– О, какая красота! – восхищённо воскликнул доктор Гринберг. – Впервые вижу воочию, вот так рядом, подобное чудо! Не доводилось прежде держать в руках царские сокровища, м-да… Да тут одних бриллиантов – на целое состояние! – внимательно разглядывая крышку футляра, доктор прочитал название одной из самых старейших придворных ювелирных мастерских России: – «Торговый Дом «Болин». Милые девочки, перед нами бесценный исторический раритет девятнадцатого века! – восхищённо и серьёзно сказал вполголоса доктор Гринберг.

– Честно сказать, я мало что знаю о мастере этой броши, знаю только, что это любимое украшение моей бабушки, – улыбаясь призналась Софья. – Дома было несколько её портретов в форменных фрейлинских нарядах, и на всех у неё слева на платье эта брошь. Два портрета мне особенно нравились. Она там как сказочная принцесса. На одном – в красном бархатном платьице в совершенно юном возрасте. Бабушка рассказывала, что в то время жила на верхнем этаже Зимнего дворца. Между собой молоденькие фрейлины в шутку называли его «чердак». А на другом портрете она будто фея, в полный рост. И вся в белоснежном… Я запомнила, как сейчас вижу её внимательный и умный взгляд, белую шляпу с широкими полями, шикарное белое платье и кружевные белые перчатки… В детстве даже думала, что это её свадебный портрет. Да-да, даже как-то спросила, почему на свадебном портрете она одна, а она рассмеялась и рассказала, что так было принято одеваться при дворе всем фрейлинам императрицы Александры Фёдоровны, которая любила этот цвет и ввела для своих фрейлин белые парадные форменные платья, чтобы её свиту было видно издалека. Все фрейлины Александры Фёдоровны тогда носили на форменных платьях монограмму императрицы. Эта брошь имела статус женского ордена и оставалась на всю жизнь, на память, если фрейлина выходила замуж и покидала службу при дворе. Чаще всего её должность занимала другая девушка из знатного рода. Ах, как же я любила наши разговоры с бабушкой, которая знала множество фрейлинских тайн…

– Как интересно! Жаль, что я не помню своих бабушек… Софи, а новой фрейлине делали новый шифр, уже с другим номером? – спросила подругу Анна, будто очнувшись от своих мимолётных воспоминаний.

– Да, шифры каждый раз выпускались заново… Причём у самой императрицы был свой, особенный шифр, выделявший её среди придворных дам… Парадные шифры императриц в виде монограмм являлись символом государственной власти. Носили их на красных или муаровых лентах через плечо…

– Как интересно! Тебе, должно быть, от бабушки известно много придворных историй из тех времён? Было бы интересно послушать хотя бы пару таких… А что, отец, вам известно о том самом ювелире? Почему именно он получал заказы на изготовление фрейлинских шифров? – поинтересовалась Анна Гринберг у своего отца.

– О, это хороший вопрос! – ответил Шимон Моисеевич, имевший обширные связи среди состоятельных кронштадтских и петербуржских евреев – ювелиров и антикваров, регулярно собиравшихся в Большой хоральной синагоге Петербурга, построенной в середине XIX века на средства меценатов и спонсоров, одним из которых был и доктор Гринберг. – Я как-то читал, что работы Карла Эдуарда Болина блистали на крупнейших международных выставках и превосходили совершенством оправы, чистотой и весом бриллиантов и других драгоценных камней коллекционные ювелирные изделия самых известных мастеров золотого дела Старого Света. Мастера этого ювелирного предприятия создали настоящий шедевр – императорскую венчальную корону, называемую «Русская красавица». А вокруг знаменитой алмазной Владимирской тиары Болина с жемчужными подвесками, таинственно исчезнувшей из России в середине семидесятых прошлого века, кипели воистину шпионские страсти! Если состоятельные семьи предпочитали заказывать столовые приборы и подарочные ювелирные пасхальные яйца у Фаберже, то эксклюзивные заказы на драгоценности из золота и бриллиантов поступали чаще всего в Торговый дом Болинов.

– Это всё, что у меня осталось, – тихо сказала Софья, убирая в футляр бриллиантовый фрейлинский шифр с монограммой императрицы. – Я очень дорожу этой бабушкиной брошью. Помню из её рассказов, что у императрицы было всего- навсего двенадцать фрейлин…

– Соня, дорогая, я сделаю всё возможное, чтобы сберечь эту уникальную семейную реликвию, будь уверена! – убедительно сказал Шимон Моисеевич, положив свою сухую и горячую ладонь на руку девушки. – Завтра же я сделаю кое-что для этого… Кстати, семейный торговый дом этой знаменитой династии ювелиров просуществовал в Санкт-Петербурге более века, со времён императоров Павла I и Александра I, и был официально закрыт в России совсем недавно из-за Октябрьской революции. Была маленькая заметка в «Новостях» на последней странице. Вот так всему в своё время наступает конец! – многозначительно добавил доктор Гринберг, подняв свои густые рыжеватые брови и выпятив толстые губы.

В это время за окном, совсем рядом с домом доктора Гринберга, прозвучал выстрел.

– О Боже! Что такое?! Неужели и до нас добрались? – испуганно вскрикнула Софья.

В дверь громко постучали.

– Кто там? – строго и громко спросил Шимон Моисеевич.

– Откройте! – раздался хриплый мужской голос.

– Отец, прошу, не открывайте! Опасно! – схватив отца за руку и умоляюще глядя в глаза, попросила Анна.

– Как же, я же врач! Вдруг нужна моя помощь? – Шимон Моисеевич резко снял все задвижки и осторожно толкнул дверь.

– Благодарю вас! – промолвил молодой человек в военно-морском полупальто из чёрного сукна с кровавым пятном на уровне правого предплечья и потерял сознание.

По ширине галуна-нашивки на рукаве шинели доктор Гринберг сообразил, что перед ним офицер либо мичман.

– Вэйз мир (боже мой – идиш), девочки, помогите скорее занести его! – скороговоркой выпалил доктор.

С трудом затащив раненого в дом, Гринберг поспешил назад. Прислонившись ухом к двери и прислушавшись с минуту, он взял стоявший в углу прихожей веник и ведро с золой. Выйдя на улицу, будто обычный обыватель, опасающийся гололедицы, ловко орудуя веником, размёл ступеньки и дорожку до проезжей части и густо припорошил перед собой серой пыльной пудрой, отступая назад к дому и зная наверняка, что ни одна собака не захочет искать тут чей-то след. Осторожность прежде всего! Вернувшись, Шимон Моисеевич привычными ловкими движениями вымыл руки и попросил девушек снять с раненого верхнюю одежду и помочь перенести его в кабинет. К счастью, ранение было не смертельное. Пуля прошла сквозь ключицу, не повредив кости. Однако кровопотеря была значительной. Доктор Гринберг внимательно осмотрел рану и, оказав незнакомцу первую помощь, поднёс небольшой кусок ваты, смоченный нашатырным спиртом, к носу раненого. Тот очнулся и осмотрелся.

– Не беспокойтесь, молодой человек, вы в надёжных руках! Рана не опасная. А объём крови ваш молодой организм быстро восстановит.

– Спасибо вам! Позвольте представиться: мичман крейсера Балтфлота «Адмирал Макаров» Константин Лазовский к вашим услугам, – с трудом превозмогая острую боль, произнёс мужчина, закашлявшись. – Хотя какие уж тут от меня могут быть услуги.

– Очень приятно, однако, постарайтесь не разговаривать и избегайте резких движений, – посоветовал Гринберг. – Оставлю вас здесь, сейчас организуем вам спальное место. Завтра будет лучше. Не волнуйтесь и старайтесь успокоиться. Сейчас я вам принесу восстанавливающую микстуру, – улыбнувшись, сказал Шимон Моисеевич.

В прихожей его ждали растерянные и напуганные Анна и Софья.

– Отец, посмотрите, что выпало из кармана его пальто, – сказала тихо Анна и протянула аккуратно сложенный листок бумаги.

Шимон Моисеевич многозначительно посмотрел на дочь и, спешно развернув его, углубился в чтение. Смысл первых слов текста мгновенно отразился на лице доктора выразительной и глубокой межбровной складкой… Это была революционная листовка «Воззвание к матросам и офицерам!» о поддержке власти Советов и борьбе с контрреволюцией номер шестьдесят пять от тридцать первого октября одна тысяча девятьсот семнадцатого года. Начинался текст так: «Революционный Морской комитет за власть Советов. Революционный Морской комитет, образовавшийся из делегатов, приехавших на II Всероссийский съезд Советов, временно взявший на себя функции Центрофлота, обращается к товарищам матросам и офицерам со следующим воззванием…».

Авторы текста призывали отбросить всякое честолюбие и партийную вражду, сплотиться теснее и как один встать на спасение страны за революцию. «Совершившийся великий акт истории, независимо от того, кто его совершил, совершён в интересах трудящихся масс, в интересах революции».

Доктор Гринберг молча сложил листок и протянул его Анне.

– М-да… Всё становится ещё более запутанным. Что же, деваться некуда, идите спать, мои дорогие! Я справлюсь теперь один. Утро вечера мудренее, завтра, я надеюсь, станет ясно, какого кота в мешке мы сами затащили в наш дом. Анна, прошу тебя, завтра ни под каким предлогом не позволять твоей сестре заходить в мой кабинет. Отвлеки её чем-нибудь. Надеюсь, что утром нашему гостю станет намного лучше и я смогу помочь ему покинуть наш дом. Однако всякое может быть, поэтому ровно в семь поутру прошу тебя проверить, всё ли сложилось так, как я сейчас предполагаю. Если же он будет слаб, то мне придётся оставить его до обеда в нашем доме. Тогда постарайся незаметно от сестры накормить его или хотя бы напоить сладким чаем. Я постараюсь уладить всё как можно скорее и лучше. А теперь спать! Прошу на всякий случай закрыть свои комнаты на ночь.

Прошла эта странная и беспокойная ночь. Наступило воскресное утро, и в доме доктора Гринберга с едва забрезжившим рассветом началась суета. Анна, как и просил отец, проснувшись раньше сестры и подруги, одевшись в неприметное платье из серого сукна, осторожно спустилась на первый этаж дома и вошла в кабинет. Вчерашнего гостя там уже не было. Облегчённо вздохнув, она осмотрела кабинет и, не обнаружив ничего из того, что могло бы напомнить о вчерашнем вечере и незнакомце, довольная и радостная вышла, плотно закрыв двойные двери. Из гостиной первого этажа уже доносился голос младшей сестры. Милка, накануне заручившись обещанием Анны вместе сходить на городской рынок за целебными травами и кореньями, носилась по дому в поисках подходящей одежды, обуви и корзинки. Анна, предчувствуя непростой день, как ни в чём не бывало принялась готовить чай и немудрёный завтрак, состоявший из овсяной каши на воде с добавлением сушёных яблок и земляники.

– Доброе утро! – заходя в просторную столовую, приветливо сказала Софья подруге. – Бонжур, Софи! Коман сова? (Доброе утро! Как дела, как ты?) – ответила подруге Анна по-французски. Жестом приглашая её присесть на стул, поинтересовалась о самочувствии Софьи.

– Мерси, бьен! (Благодарю, прекрасно!) – усаживаясь за массивный дубовый стол красного дерева и расправляя салфетку на коленях, ответила Софья.

– Аня, а где моя шляпка? – раздался крик Милки из её комнаты на втором этаже. – Кто-нибудь в этом доме может мне подсказать, что же такого мне следует надеть, чтобы не привлекать к себе внимания на улицах города и тем более на рынке? – свесившись через перила, громко требовала Милка.

– Мила, спускайся, после завтрака мы подберём подходящую одежду. Не нарушай порядок в доме! – строго потребовала Анна, разливая чай по чашкам.

– Мне иногда кажется, что ты больше немка, чем я! Орднунг мус убераль зайн, нихьт вар? (Порядок должен быть повсюду, не так ли? – немецкий) – картинно пошевелив бровями и изменив голос на манер мужского, сказала Софья.

– Ой, ну скажешь тоже! – смущённо ответила Анна. – Просто с нашей Милкой иначе нельзя. Ей нужна дисциплина и порядок! Вот, думаешь, она придёт сейчас? Не верю! Наверняка увидела что-нибудь интересное и рассматривает, а то и вовсе забыла про всё и читает уже какую-нибудь книгу по биологии. Милочка, у тебя пять минут на завтрак, если ты, конечно, не раздумала идти на рынок! – позвала Анна и для пущей важности момента громко зазвонила в колокольчик.

– Какой чистый звук! Валдайский? – спросила Софья.

– Может быть. Право, не знаю. Когда-то мама любила так звать слуг. Теперь вот я сестру с его помощью отовсюду выманиваю. Хотя она на него редко реагирует. – Анна снова позвонила.

– Да иду уже! Что ты в самом деле! – скатившись по перилам и стремительно садясь за стол, пробормотала Милка. – Не старайся зря, тебя всё равно в церковные звонари не возьмут. По причине неподходящего происхождения, вот так! – растянув улыбку и прищурив глаза, сказала девочка.

– Я тоже считаю, что не возьмут, потому что «религия – опиум для народа», а опиум, как известно, в колокольном звоне не нуждается, – доедая кашу, сказала Софья.

Позавтракав и надев свои повседневные пальто, повязав поверх скромных шляпок вязаные шарфы, девушки отправились на рыночную площадь, стараясь держаться рядом среди прохожих и избегать пустынных переулков. Над городом забрезжил жёлто-алый рассвет, вселяя уверенность и прогоняя страх и беспокойство сумерек…

Несмотря на ранний час на рынке царили суета, шум и гам торговок, зазывал и всяких праздношатающихся молодых парней, то тут, то там пробующих семечки, орехи, сушёные фрукты и бесцеремонно рассматривающих всех прохожих, навскидку определяя, насколько те увлечены поиском нужного товара или рассеянны. Городской рынок Кронштадта был разделён на сферы влияния авторитетов воровского мира с давних времён. Однако воры и явные бандиты, в результате революционных событий освобождённые из следственных изоляторов и тюрем, теперь валом валили именно сюда, на рынок.

– Чаво трёсси тут?! – закрывая тряпкой ведро с мочёными яблоками, грозно прикрикнула на оборванного вида беспризорника дородная торговка с красным лицом и маленькими крысиными глазками-щёлками. – Я те уж сворую! По хари щас вот как хлыстну, будешь знать, как у Маланьи воровать! – орала она вослед уже улизнувшему мальчишке.

– Здравствуйте, а нет ли у вас лечебных трав и кореньев? – спросила Анна эту бабу.

– Как нету, барышня, – вмиг сменив выражение лица на угодливое и слегка наклонившись вперёд, ласковым голосом притворно ответила та, сообразив, что у девушек наверняка есть деньги либо что-то стоящее на обмен. – Вот, под рушничком лежат, от снежка да дождичка укрытыя. Какие вам надобны, барышня? Есть и мята, и брусничный лист, и подорожничек.

– Нам нужен корень лопуха майского, липовый цвет, цветки ромашки, сушеница топяная… – вступила в разговор Милка.

– А это что за травка такая? – спросила баба.

– Её еще жабьей травой называют, – пояснила Милка.

– А! Ну как же! Есть, барышня, и жабья травка имеется! У Маланьи всё есть!

– А Маланья в сарафане носит воду и дрова… – сказал позади девушек наглого вида парень в фуражке со сломанным козырьком и выбивавшимся из-под него чубом рыжих кудрей.

Милка оглянулась на него и невольно улыбнулась.

– Ой, я думал, что тут один такой солнечный, а к тебе, тётка Маланья, сегодня ещё один рыжик пожаловал, – рассмеявшись, сказал он, подмигнув Милке как давней знакомой.

– Иди, иди отсель, Гришка! Не замай девчат! Не балу́й! – тихо и строго ответила торговка, протягивая парню монетки.

– Ой, не балуй! Оторву тебе я… ухо! – развязно ответил Гришка, глянув между делом на полученный оброк с торговки и засовывая деньги в глубокий карман щегольских брюк, широких книзу на манер моряцких клёшей.

– Ладно, ну, рыжая, я тебя запомнил. Подрастёшь – найдёт тебя Гришка Лис, так и знай! – подмигнув Милке и переложив языком во рту спичку справа налево, Гришка Лис вальяжно направился к следующему торговцу.

– Вот паразит каков, а?! Не продала ещё ни одной морковки, а деньги за день – плати! Вот тебе и революция! Как было при царе – бандюганы везде свои порядки устанавливали, так и щас всё осталось, лишь бы уж ещё хуже не стало! – сказала подошедшая к Маланье соседка-торговка.

– Молчи, а то беду накличешь! Ну тебя к лешему! – сердито вполголоса посоветовала ей хитрая Маланья и тут же, ловко повернувшись к покупательницам и слащаво улыбаясь, принялась складывать в их корзинку травы и коренья, расхваливая каждую из девушек за правильный выбор трав и расспрашивая: – Откель уж вы, барышни, и столько-травок-то знать сподобились…

Купив всё необходимое, девушки направились домой. Вдруг на самом бойком месте к Софье в ноги, поскользнувшись на повороте, упал мальчишка, который раньше пытался украсть яблоко у Маланьи. На паренька накинулись двое разъярённых торговцев, стараясь отобрать у него что-то из-за пазухи. Мальчишка, понимая, что не убежит, скрючившись и защищая свой живот и голову, вертелся на земле, пытаясь увернуться от ударов ногами и истошно крича от боли.

– Прекратить! – раздался громкий и зычный крик, затем пистолетный выстрел, который как по волшебству остановил озверевших мужиков-торговцев и напугал всех вокруг.

Мальчишка, воспользовавшись замешательством, подскочил как ни в чём не бывало и дал дёру.

– Разошлись! – услышали девушки позади себя строгий и молодой мужской голос.

Оглянувшись, Анна увидела направлявшегося в их сторону через толпу зевак их вчерашнего ночного гостя с раненной правой рукой и перекинутой через плечо повязкой.

– Здравствуйте! – сказал молодой человек, явно смущаясь, и от этого привычно приглаживая свои чёрные усы. – Я вас провожу. В нынешние времена без сопровождения девушкам на рынке бывать опасно! – сказал он.

– Мерси! – почему-то по-французски ответила Анна, приходя в себя от замешательства.

– Как же нам повезло, не так ли, Аня? – радостно прошептала Милка.

– Тихо! Неприлично при неизвестных людях называть имена своих спутников, – чуть слышно ответила Анна.