История шляхты на осколках Речи Посполитой

В 1830 году, когда Янеку Дзиковицкому, сыну Григория и Домицелии Дзиковицких, исполнилось 16 лет и он достиг гражданского совершеннолетия, в Российской империи начались народные волнения, оставившие след в записях историков. Так, 3 июня взбунтовались в Севастополе матросы, солдаты и «прочие гражданского звания люди». Потом начались вооружённые «холерные бунты» военных поселян, выступления саратовского и тамбовского крестьянства. Летом этого приметного года не знала спокойствия и Европа – вспыхнули революции в Албании, Бельгии, Ирландии, Испании, Италии и Швейцарии.

Оскар Авейде писал: «Заговоры дореволюционные, их состав, число, сила, влияние и деятельность росли и увеличивались, с одной стороны, после стеснения и нарушения правительством конституции, по мере образования оппозиции законной и незаконной и по мере проявления и увеличения неудовольствия жителей, как в Царстве, так и в провинциях. Эти-то заговоры произвели восстание 1830 и 1831 годов». Под конец своей жизни Григорий Стефанович стал свидетелем нового восстания поляков, в составе которых основным, движущим ядром была шляхта, но, хотя бы по причине возраста, он не мог уже играть в событиях, связанных с восстанием, получившем позднее название Ноябрьского, никакой роли.

3. НОЯБРЬСКОЕ ВОССТАНИЕ. (1830—1835 годы)

Я лучше буду повстанцем, чем рабом.

Цитата из фильма «Суфражистка».

Сильнейшим потрясением для всей бывшей польской шляхты стали события, произошедшие в ноябре 1830 года в Варшаве. В сущности, великий князь Константин добросовестно потрудился над созданием польской армии, которая и послужила делу польского восстания. Он так близко принимал к сердцу свою роль защитника польской территории, что против русской крепости Тирасполя вооружил Бобруйск. За этот необыкновенный польский патриотизм поляки должны были бы обожать Константина. Но он вместо этого возбудил ненависть мелочным деспотизмом, постоянным вмешательством в гражданское управление, подчёркнутым презрением к конституции.

В 1830 году во Франции произошла Июльская революция, дом Бурбонов был свергнут, власть получил Орлеанский дом. Бельгийская революция в Нидерландах привела к отделению Южных провинций и созданию Бельгии. Жандарм Европы русский царь Николай I решил подавить революцию в Бельгии. Польская армия должна была принять участие в походе вместе с русскими войсками. Это послужило толчком к выступлению поляков против «российского императора и польского короля».

В ноябре 1830 года в Варшаве вспыхнуло давно готовившееся восстание, получившее название Ноябрьское.

В северных широтах в ноябре ночь наступает рано. В 6 часов вечера 29 ноября (17-го по русскому старому стилю) 1830 года Высоцкий, возглавлявший тайный кружок в созданной великим князем Константином школе подпрапорщиков, сказал: «Братья, час свободы пробил!». Заговорщики ему ответили криками «Да здравствует Польша!». Он прибавил, что русские уже начали резню в городе и что надо торопиться. В то же время польские пехотные полки потихоньку вооружались в казармах, а студенты – в Лазенковском лесу. Высоцкий со 150 подпрапорщиками напал на казарму гвардейских улан, между тем как 14 заговорщиков побежали к Бельведеру, где находился великий князь Константин. Сообщники отпёрли им решётки, окружавшие дворец. В ту самую минуту, когда они готовились захватить великого князя, обер-полицеймейстер Любовицкий, пришедший к князю с рапортом, поднял тревогу, но упал, проколотый штыками. Константин – в халате – успел убежать и спрятался в каком-то тайнике. Заговорщики не посмели проникнуть к княгине Лович, но убили генерала Жандра. Таким образом, удар, занесённый над Бельведером, не попал в цель. В то же время Высоцкий потерпел неудачу у казармы улан. Вскоре к нему в подкрепление пришли 2.000 студентов и толпа рабочих. Дорогой он приказал перебить польских генералов Гауке, Новицкого, Трембицкого и других, виновных в верности присяге, данной русскому царю и польскому королю Николаю.

Русские полки могли бы подавить восстание в самом начале, но, отрезанные в своих казармах, не получая никаких известий и никаких приказаний от великого князя, солдаты бездействовали. С теми из них, кто отважился выйти на улицу, завязался бой. Большинство польских полков ещё сдерживалось своими командирами. Один из них, Жимирский, даже увлёк за собой гвардейских конных егерей, защищал во главе их Краковское предместье Варшавы, а потом двинулся вслед за великим князем, которому удалось бежать за город. Ночью Константин призвал к себе русские полки, и в два часа утра Варшава была совершенно от них свободна. Княгиня Лович также последовала за мужем. Во время этих критических событий Константин держал себя странно. Когда ему обещали верную победу над мятежниками, он вдруг сказал: «Вы можете ошибиться: польские войска – лучшие в Европе, и ничто, ручаюсь, не в силах противостоять солдатам, мною воспитанным». Ему предложили взять город обратно – последовал ответ ещё более странный: «Не желаю вмешиваться в эту польскую драку». На его взгляд, дело должно было быть улажено между Польшей и её королем, то есть императором Николаем, в частном порядке.

Переворот был совершён красными, то есть радикальным крылом польской оппозиции; они не сумели предотвратить крайностей. Русские генералы были все пощажёны, но шесть польских генералов были убиты как предатели Польши.

Когда в Королевстве Польском вспыхнуло народное восстание, подъём национального движения начался и в Кракове. Сначала «вольный город» превратился в основной центр внешней поддержки восставших в Королевстве Польском, а затем восстание распространилось и на Краков. Молодые радикалы во главе с Яцеком Гудрайчиком арестовали Станислава Водзицкого и заставили его покинуть Краков. В город вернулись многие прежде покинувшие его либералы.

Одним из последствий отступления великого князя из Варшавы было то, что революция за сутки распространилась по всему королевству. На другой день после Ноябрьского восстания 1830 года польская армия состояла из 23.800 пехотинцев, 6.800 кавалеристов при 108 артиллерийских орудиях. Правительство развило лихорадочную активность: оно призвало старослужащих, объявило набор рекрутов, зачисляло в полки поляков, перебегавших из австрийских, прусских и русских земель, поощряло образование вольных партизанских кавалерийских отрядов, равно как и отрядов косиньеров, которые после первых побед должны были обменять свои косы на ружья, захваченные у неприятеля.

Князь Константин, окружённый польскими войсками, готовыми его покинуть, и русскими полками, деморализованными и голодными, сам находился в большой опасности. Он поспешил принять уполномоченных административного совета, отказался что-либо обещать от имени брата, но согласился отослать от себя польские полки, обязался не призывать войск Литовского корпуса и перейти через Вислу с тем войском, которое у него было под рукой, с условием, чтобы его не тревожили во время отступления и снабдили съестными припасами. Встречая во время отступления польских солдат, спешивших присоединиться к восставшей армии, великий князь Константин приказывал им построиться, производил мелочный осмотр, рекомендовал не забывать его добрых советов, повторяя беспрестанно: «Это мои дети; ведь это я обучал их военным приёмам». Офицерам он говорил: «Я более поляк, чем все вы. Я женат на польке. Я так долго говорил на вашем языке, что с трудом изъясняюсь теперь по-русски».

После Вислы был перейдён и Буг.

В это время в Варшаве генерал Хлопицкий, поставив в вину советникам революционного правительства их пустые разглагольствования, насилия революционных клубов, недисциплинированность армии, объявил Совет восстания распущенным и собственной властью провозгласил себя диктатором. Хлопицкий был в то время очень популярен и среди красных, и среди белых, ибо первые воображали, что он поведёт беспощадную войну, а вторые верили, что он добьётся примирения Польши с её королём. Хлопицкий постарался успокоить Австрию и Пруссию, обязавшись уважать их границы. Депутатов Любецкого и Езерского он послал в Петербург для переговоров. Если не считать требования «восьми воеводств» (воссоединения с Польшей ранее отторгнутых литовско-русских земель), данные им инструкции были довольно умеренны: послы должны были ходатайствовать перед королём Николаем о соблюдении конституции, о свободе и гласности заседаний Сейма, о вотировании налогов палатами и об охране королевства исключительно польскими войсками.

Чего можно было ожидать от Николая, совершенно бескомпромиссного и не склонного договариваться? 15 декабря, после парада, он объявил своим войскам о «преступлении» поляков, прибавив, однако: «Когда вы выступите против поляков, не забывайте, что вы – братья одной крови». Он отдал приказ фельдмаршалу Дибичу о мобилизации русской армии. 17 декабря Николай обратился к полякам с воззванием, в котором клеймил «гнусное посягательство».

Когда эти факты стали известны в Варшаве, они возбудили сильное раздражение в революционных клубах. Адам Чарторыйский счёл своим долгом встать во главе депутации только что созванного Сейма и потребовал объяснений у Хлопицкого. Последний высокомерно отказал, заявив, что намерен «управлять именем конституционного короля». Оскорблённый Сейм отнял диктатуру у Хлопицкого, затем, ввиду протестов народа и армии, возвратил её, но назначил ему в качестве помощников двух комиссаров. Зато Хлопицкий добился приостановки заседаний Сейма.

В польской столице уже вовсю полыхала война, а лучший полководец Николая I граф И. Ф. Паскевич-Эриванский хворал в Тифлисе. 16 декабря 1830 года фельдмаршалу доставили письмо. Вице-канцлер Карл Васильевич Нессельроде сообщал, что государь «решился задавить гнусный мятеж в Польше».

В Петербурге послы Любецкий и Езерский были приняты сначала канцлером Нессельроде, который высмеял столь неразумное в данный момент требование «восьми воеводств». Когда депутаты были допущены к императору, он повторил им то, что говорилось в воззвании от 17 декабря. Его манифест к русскому народу от 24 декабря, в котором он клеймил подданных, «осмелившихся диктовать условия своему законному государю», окончательно лишил депутатов всякой надежды.

Перед Польшей вставал тот же вопрос, что и перед Францией: желательно ли остановить революцию, ограничившись отстаиванием конституции, или же довести её до крайности, бросившись в войну с могучей Россией, а потом с Австрией и Пруссией? В Варшаве не могло образоваться умеренное правительство. Красные, то есть партия действия, находившаяся в сношениях с Лаффитом и с франко-польским комитетом в Париже, насчитывала в Сейме две трети голосов.

Когда были получены первые известия о неудаче переговоров в Петербурге, Сейм возобновил свои заседания. Хлопицкий нарисовал мрачную картину общего положения и призрачность надежд на Европу; он видел спасение только в примирении с Николаем: «Он – ваш король, вы ему присягали». Сейм вторично отнял диктатуру у Хлопицкого и хотел оставить ему командование армией, но Хлопицкий ответил, что намерен служить только простым солдатом. Тогда 20 января 1831 года общее командование было поручено князю Радзивиллу, человеку престарелому и не имевшему никакого военного опыта.

Затем депутат Роман Солтык предложил объявить Николая и его наследников лишёнными польского престола и освободить от присяги на верность не только поляков в королевстве, но и их «братьев» в восьми литовско-русских воеводствах. Сверх того, он предложил объявить войну Австрии и Пруссии и не складывать оружия до победы или до полной гибели. Чрезмерность этих предложений на первых порах испугала собрание. Но 25 января 1831 года, когда приехал Езерский и подтвердил, что Николай дарует полякам лишь одно прощение, послышались крики возмущения; в одну минуту был составлен и единогласно принят членами Сейма, начиная с председателя Сената Чарторыйского, акт о низложении Николая с польского трона.

Режим военной диктатуры был заменён национальным правительством (Жонд Народовый) во главе с князем Адамом-Ежи Чарторыйским, крупным магнатом и политическим деятелем. В планах повстанческого правительства предусматривалось восстановление Речи Посполитой и получение ею государственной независимости. В книге писателя и историка С. Кеневича «Лелевель», посвящённой этому известному деятелю того времени, также вошедшему в состав повстанческого правительства, говорилось: «Люди, родившиеся, как и сам Лелевель, ещё во времена старой Речи Посполитой, люди, которые целью своей жизни считали уничтожение преступного раздела Польши, такие люди, естественно, представляли себе Польшу в её границах до раздела. Каждое стремление к „неполной“ Польше они расценивали как пагубный компромисс; Чарторыйского осуждали именно за то, что в дипломатических переговорах он ограничивал требования территорией королевства, созданного Венским конгрессом. Лозунг границ 1772 года был, таким образом, общим для всей польской эмиграции, этот лозунг признавал и Лелевель: „Всякое уменьшение древних границ следует оценивать как ущемление интересов нации, нарушение её независимости“, – подчёркивал он».

Восстание быстро распространилось на землях не только Королевства Польского, но и в губерниях бывшей Речи Посполитой, включённых ныне в состав собственно России – в Литве и на Руси. В январе 1831 года русская армия под командованием Ивана Дибича-Забалканского начала боевые действия. Стоит отметить, что польская армия, полная патриотизма, была вполне боеспособна. Её высшее офицерство прошло отличную школу Наполеона. Затем многие офицеры и солдаты прошли школу русской армии. Однако она была слишком малочисленна и довольно слабо вооружена в сравнении с русской армией. При этом Варшава не получила помощи Запада, как надеялась. Ни Франция, которая ещё не пришла в себя после наполеоновских войн и революции, ни Англия, ни Австрия или Пруссия (боявшиеся распространения восстания на их территорию) не оказали активной поддержки Польше. К тому же в подчинённом Пруссии Великом княжестве Познанском положение поляков было вообще очень шатким и ухудшалось с каждым годом. Пруссия проигнорировала все условия автономии Великого княжества Познанского и развернула политику беспощадной германизации уже с начала 1830-х годов.

Когда начались военные действия Королевстве Польском, русский главнокомандующий Дибич пригласил великого князя Константина принять в них участие. Но тот, при виде русской кавалерии, отброшенной польскими уланами, не мог удержаться, захлопал в ладоши и воскликнул: «Браво, дети мои! Польские солдаты – первые солдаты в мире». Великий князь так радовался неудачам Дибича, напевая под его окнами «Еще Польска не сгинела», что фельдмаршал попросил императора отозвать из его армии великого князя. Тем не менее, Константин был поражён в самое сердце тем, что он называл «неблагодарностью поляков».

В январе 1831 года фельдмаршал Дибич прибыл в Белосток, где располагалась главная квартира русской армии. В приказе по войскам он заявил: «Русский штык докажет полякам, что их измена столь же бессильна, сколь и преступна». Зима позволяла русским переправляться через реки по льду. 5 февраля 1831 года, зная, что приготовления поляков далеко не закончены, крупные силы царских войск под командованием Дибича (около 115 тысяч человек) пятью колоннами вступили в Королевство Польское для подавления восстания. Повстанцы оказали мужественное сопротивление, но численность польской армии не превышала 55 тысяч человек, причём они были разбросаны по всему краю. Дибич решил идти прямо на Варшаву.

Русские генералы Розен и Пален слишком увлеклись преследованием, и польский главнокомандующий Радзивилл надеялся разбить порознь эти две русские дивизии, заманив их в леса и болота Грохова.

19 февраля началась первая битва при Грохове. Пален выступил раньше Розена, не нашёл достаточно места, чтобы развернуть свои войска, и на его глазах они были обстреляны сорока пушками польского генерала Шембека, потеряли два знамени и две батареи. Получив подкрепления, Пален заставил отступить поляков, но не смог отбить у них ольховую рощу, служившую им как бы плацдармом. 20-го бой возобновился; Розен также потерпел поражение при атаке ольховой рощи, потеряв 2.000 человек. Дибич, поспешивший на место боя, был того мнения, что надо подождать подхода корпуса Шаховского.

24 февраля русские взяли Бялоленку; 25-го Круковецкий отнял её обратно. Русские с ожесточением атаковали ольховую рощу. Хлопицкий был серьёзно ранен, и это лишило оборону общего руководства. Русская артиллерия совершенно подавляла польскую числом орудий и скорострельностью. Затем русская кавалерия массой обрушилась на польские позиции, но была встречена в упор огнём пехоты и атакована с фланга Кицким. Здесь был совершенно уничтожен русский кирасирский полк имени принца Альберта. Но эта блестящая защита обеспечила полякам лишь отступление к укреплениям Праги. Они оставили на месте боя 10.000 человек, а русские 8.000. Битва была, быть может, проиграна поляками, но они с честью померялись силами с цветом императорских войск. Они могли снова восстановить силы в Варшаве, в то время как русские стояли бивуаками под открытым небом в суровую зиму, нуждаясь в припасах и умирая от разразившейся холеры.

Так как польский главнокомандующий князь Радзивилл обнаружил полнейшее отсутствие всяких военных талантов, Сейм заменил его Скржинецким, который объявил, что спасёт национальную честь, «так как устроит великую могилу для русской армии». Тем не менее, он вернулся к политике Хлопицкого и попробовал начать переговоры с Дибичем.

26 февраля русская пехота силой заняла Прагу и разместилась там. Дибич не делал попытки ни перейти Вислу, ни даже сжечь большой мост: он ожидал предложений капитуляции. Но так как их не последовало, фельдмаршал решил расположиться на зимние квартиры. Он приказал войскам отступить и разместил их по окрестным деревням. В это время Сейм под влиянием революционных клубов решил пропагандировать восстание в соседних областях. С этой целью он послал корпус Дверницкого в Подолию и на Волынь, а корпус Серавского – в Люблинское воеводство.

В марте 1831 года польская армия имела в наличии 57.924 человека пехоты, 18.272 регулярной кавалерии, 3.000 волонтеров – всего 79.000 человек с 158 орудиями. Русские с самого начала могли выставить в поле 86.000 человек пехоты, 28.000 человек кавалерии, в общем 114.000 солдат при 356 орудиях, не считая гарнизонов и крепостной артиллерии. В марте и апреле поляки наступали на Вавр, Дембе-Вельке, Игане.

Из трёх губерний Руси наиболее сильным восстание было на территории, прилежащей к Королевству – на Волыни. Возглавил его на Бердичевщине и вообще в губернии местный помещик Карл Ружицкий. Шляхта околиц Бердичева и Махновки приняла активное участие в восстании, хотя, как отмечал участник этого восстания М. Чайковский, далеко не все шли в ряды повстанцев с охотой, а больше из страха перед общественным мнением шляхетского сословия. В Ноябрьском восстании принял участие, в частности, Томаш Падура (1801—1871), польский поэт-романтик так называемой «украинской школы», музыкант-торбанист и композитор-песенник, родившийся в шляхетской семье. Падуру считают автором польско-украинской песни Hej Sokoly (Эй, соколы) о казачестве Украины. И хотя он родился в одном месте, умер в другом, но похоронен почему-то был в Махновке. По свидетельству Михала Чайковского, накануне восстания между польскими шляхтичами и русскими офицерами (в Бердичеве в это время размещался штаб Охтырского гусарского полка) сложились дружеские отношения – они ездили один к другому в гости, обменивались литературой.

Поначалу повстанцы здесь действовали успешно и даже разгромили российский отряд вблизи Чуднова, однако вскоре, около села Жеребки, потерпели поражение. Вообще, восстание на литовских и украинских землях сильно ослабляло то, что участие в нём приняли почти исключительно шляхта и католическое духовенство. Народ же в массе своей остался в стороне. Крестьяне, основное население, будучи настроены в целом враждебно к помещикам-полякам и будучи, в отличие от них, приверженцами православия, не только не поддержали восставших, но даже следили за своими панами, сообщая обо всём подозрительном властям.

В апреле 1831 года на помощь повстанцам юго-западных губерний был направлен 5-тысячный корпус широко известного в тогдашней Польше генерала Дверницкого. Это был тот самый Дверницкий, которому Наполеон, вторгшийся в Россию, собственноручно прицепил крест и на кого сам царь Александр I на смотре побеждённых польских полков в Варшаве приказал надеть свой плащ, любимец простых солдат, с которыми он на биваках выпивал стопку водки. Дверницкий ранее входил в Патриотическое общество и был в числе руководителей Ноябрьского восстания.

Выступив на Волынь, генерал прошёл туда с боями через Сточко, Пулавы, Новое Село. Здесь он стал рассылать воззвания, листовки и прокламации, призывая крестьянское население к восстанию, но никто за оружие не брался. Крестьянам было мало услышать слово «свобода». Поколениями воспитанные в рабстве, они не знали, что материального им даст эта свобода, и отсиживались по домам, в то время, как Дверницкий в ярости называл их прирождёнными холопами. У него, шляхтича, была иная психология, нежели у среднего мужика.

Повсюду ходили слухи, что на Волынь из Подолии пробивается со своим отрядом знаменитый разбойник и бунтарь Устим Кармелюк. Однако он не дошёл – его поймали и сослали в Сибирь, а отряд его разбежался.

В этом же апреле корпус Дверницкого стал над рекой Стырь недалеко от Берестечка, как раз напротив русского корпуса Ридигера. Значительная часть окрестной шляхты влилась в войско Дверницкого. Но, несмотря на её приток, силы были неравны – русские превосходили поляков втрое. Польский генерал издал прокламацию о ликвидации крепостничества. Это прибавило ему сил за счёт местных хлопцев из числа тех, кого должны были забрать в рекруты, но ещё не успели. Однако такая помощь оказалась не слишком значительной.

Смяв корпус Ридигера, Дверницкий перешёл Стырь, направляясь на Кременец, а в Берестечко прислал гарнизон – кавалерийский полк под командованием капитана Белевского. 27 апреля, когда Дверницкий неожиданно узнал, что от Волочиска против него идёт корпус царского генерала Рота, который мог зайти в тыл польскому войску и ударить с территории Австрии, он издал приказ об отступлении корпуса в Галицию. На австрийской границе всех польских офицеров австрийские власти, разоружив, арестовали, а рядовых солдат выдали в качестве пленных русским. Таким образом, до восточных границ Волынской губернии, где располагался Махновский уезд с жившим в его пределах семейством Григория Дзиковицкого, корпус генерала так и не дошёл.

В конце апреля фельдмаршал И. Ф. Паскевич, направленный на подавление восстания, выехал в Польшу. Русская гвардия под начальством Бистрома и великого князя Михаила была расположена между Бугом и Наревом, в деревнях вокруг Остроленки. Полякам надо было помешать Дибичу соединиться с ней. Для этого Скржинецкий послал 8.000 человек остановить и задержать фельдмаршала; а сам с 40.000 тайком перешёл через Буг и расположился в Сероцке. Великий князь и Бистром, очень встревоженные, поспешили отступить; поляки заняли Остроленку и преследовали русских по направлению к Белостоку. 15 мая русская гвардия и корпус Дибича соединились и смогли выставить против 40.000 поляков 70.000 русских войск. Русские вернулись к Остроленке, вновь захватили этот город и начали переправляться через Нарев. Чтобы помешать им, Скржинецкий дал 26 мая кровавое сражение, но должен был уступить превосходству артиллерии и отошёл сначала к Пултуску, а потом к Варшаве. Польские войска при Остроленке потеряли более 8 тысяч человек. Между тем, когда уже затихало восстание в Подолии и на Волыни, первые польские победы повлекли за собой восстание в Литве. Но генералы Хлаповский, Гелгуд и Дембинский, посланные для поддержки этого восстания, не успев захватить Вильно, вскоре должны были отойти.

Николай I был очень недоволен Дибичем, обещавшим вступить в Варшаву ещё в конце февраля. 9 июня граф Орлов был послан к фельдмаршалу с предложением подать в отставку. «Я сделаю это завтра», – ответил фельдмаршал. Но на другой день он скончался от холеры. Его преемником был назначен Паскевич-Эриванский.

В расстроенном душевном состоянии великий князь Константин также легко стал жертвой холеры, которая сопутствовала русской армии. На пути в Петербург он должен был остановиться в Витебске, где и скончался 27 июня 1831 года. Его последние слова, обращённые к княгине Лович, были: «Скажи императору, что, умирая, я заклинаю его простить поляков».

В июле 1831 года в русских войсках насчитывалось более 86.000 человек. То был момент, когда обе враждебные армии почти сравнялись численно. И, однако, всё то, что осталось от польской армии, сформированной Наполеоном и великим князем, растворилось в массе рекрутов, правда, храбрых, но не прошедших военной подготовки, тогда как русские имели под знамёнами почти исключительно испытанные войска. Помимо того, в продолжение всей войны русские сохраняли двойное превосходство в кавалерии и тройное в артиллерии.