Брянский капкан

– Вы, Карл, тоже не оставайтесь в стороне. Если близко подходить к русским берегам стало опасно, то возьмите под прицел ту же Исландию, черт ее побери. Как только ваши лодки смогут базироваться на Фарерских островах, расстояние, которое им нужно будет проходить до главной арктической американо-большевистской коммуникации, сократится вдвое.

– Мой фюрер, – сказал Дениц, – мои бородатые мальчики не останутся в стороне. Готовы к заброске на подводных лодках группы диверсантов, которые будут помогать ориентироваться пилотам наших доблестных люфтваффе, а также окажут помощь десанту в первые, самые тяжелые минуты высадки.

– Это хорошо, Карл, что вы проявляете инициативу! – воскликнул Гитлер. – Было бы просто прекрасно, если все так же серьезно относились к своим служебным обязанностям. Но этого, как видно, всем не дано. Мы давно заметили, что чем дороже вооружение, тем менее эффективно оно используется.

– Мой фюрер, – сказал Геринг, ловко воспользовавшийся моментом, чтобы вставить свои пять копеек, – разрешите представить вам командира передового десантного отряда гауптштурмфюрера СС Отто Скорцени. Он имеет опыт тайных операций, а на Восточном фронте награжден за участие в боевых действиях Железным крестом 2-го класса. Рейхсфюрер рекомендовал этого человека для того, чтобы на англичанах отработать будущие спецоперации на Восточном фронте. Десант на большегрузных планерах – это целиком и полностью его идея. И я глубоко сожалею, что у нас не хватает самолетов-буксировщиков, чтобы перебросить все в один прием.

– Подойдите ко мне, – Гитлер жестом подозвал к себе Скорцени, который стоял по стойке «смирно», держа в левой руке большой чемодан, – покажите-ка, что это вы принесли?

Чуть покраснев, будущий супердиверсант Рейха положил на стол чемодан и отщелкнул замки.

– Мой фюрер, – сказал он, – с недавних пор на Восточном фронте у русских солдат стали встречаться совершенно оригинальные образцы вооружения, по которым можно было сделать вывод, что большевики взяли на вооружение тактику штурмовиков прошлой войны. К рейхсфюреру регулярно поступали рапорты и донесения о стычках частей Ваффен-СС с русскими штурмовыми подразделениями. Как только я вышел из госпиталя, мне, как временно не годному к боевой службе, было поручено заняться этим вопросом. Недели две назад под Ригой к нам вместе со всей своей экипировкой перебежал солдат такого штурмового батальона. Причины, заставившие его сделать это, не столь важны. Важно то, что он принес вместе с собой. Думаю, что вам, мой фюрер, как старому солдату штурмовых частей Великой войны, будет интересно взглянуть на это…

Скорцени откинул крышку чемодана, демонстрируя Гитлеру товар лицом. Там, упакованные с чисто немецкой аккуратностью, лежали: штурмовой автомат ППШ-42, калибра 9-мм, разгрузочный жилет, заполненный магазинами и гранатами, обтянутая тканью каска, малая саперная лопатка с ремнем, на котором висел финский нож в ножнах.

– Вы правы, гауптштурмфюрер… – пробормотал Гитлер, склонившись над чемоданом, – это действительно интересно! Скажите, а что стало с тем перебежчиком? Вы его случайно не расстреляли? Предавший единожды предаст и снова – славяне, они все такие – запомните это, Отто.

– Нет, – пожал плечами Скорцени, – командир нашего подразделения, убедившись, что это просто дурак и трус, передал его людям Канариса для дальнейшей разработки. А вот штурмовую экипировку мы Абверу не отдали.

– Это правильное решение, – сказал Гитлер, расстегивая пуговицы на пиджаке. – Карл, Эрих, помогите мне примерить это…

Через несколько минут фюрер стоял в своем кабинете, полностью экипированный в прикид советского спецназовца, и вертел в руках саперную лопатку.

– Скажите, Отто, а зачем русским штурмовикам лопата? – спросил Гитлер. – Они что, так много роют?

– Нет, мой фюрер, – ответил Скорцени, – этой лопатой они убивают немецких солдат. Посмотрите, как отточено лезвие… Как бритва. Говорят, что в тесноте окопа или во время боя в помещении в руках опытного солдата лопатка – страшное оружие, не менее опасное, чем винтовка со штыком. Ну а в случае необходимости ею действительно можно отрыть небольшой окоп или могилу.

Гитлер молча кивнул и, отложив лопату в сторону, в полной тишине взялся за автомат.

– Обратите внимание, мой фюрер, – нарушил тишину Скорцени, – большевики теперь используют немецкий калибр – девять миллиметров. Автомат приспособлен под парабеллумовский патрон.

Гитлер вскинул голову и посмотрел на Скорцени.

– Отто, я жду от вас подвига! – напыщенно воскликнул он. – Мне нужна победа, и только победа! Я знаю, что для тебя и твоих бойцов нет ничего невозможного. А я обещаю вам, что германская промышленность даст вам вооружение лучше, чем у русских. У вас будет самое лучшее в мире немецкое оружие!

Потом он повернулся ко всем присутствующим.

– Сделайте все, что в ваших силах, но в любом случае к середине мая Фарерские острова должны стать нашими. До начала летней компании этого года Англию необходимо полностью и окончательно выбить из войны.

23 апреля 1942 года. 23:05. Сталинград, станция Гумрак

Подполковник ОСНАЗ Сергей Александрович Рагуленко

Конец апреля в Сталинграде – это уже настоящая весна. Западный ветерок доносит до нас одуряющие запахи полыни и цветущей степи… Забыть бы сейчас о войне, и пойти прогуливаться под луной и звездами с симпатичной девицей, предварительно набросив на ее плечи свой утепленный китель.

Но запахи цветов смешиваются с соляровым угаром, а ночь наполнена не девичьим шепотом и стрекотанием кузнечиков, а командами, солдатским ядреным матом и ревом тяжелых дизелей. Родная стихия… Мы с Леней Брежневым стоим на пригорочке и наблюдаем за погрузкой моей бригады в эшелоны. Наша 2-я гвардейская механизированная бригада ОСНАЗ готовится к отправке в район сосредоточения. Где это – не наше дело, узнаем, когда наш «папа» – Бережной будет ставить нам задачу. Вообще-то наш комиссар нормальный мужик, и, между прочим, вполне не дурак выпить и пройтись по бабам.

Бабы, кстати, как и девушки, в окрестностях Сталинграда тоже имеются. От налетов с воздуха станцию прикрывает зенитно-артиллерийский полк с исключительно дамским личным составом. Может быть, это тот самый полк, что в нашем прошлом ценой собственной жизни задержал прорыв немецких танков у Латошихи. А может, и не тот… Если разобраться, то не это важно. Главное то, что за этих девочек, надевших на себя солдатские гимнастерки и юбочки, сапоги и ботинки с обмотками, которые им явно не по размеру, мы готовы перестрелять всех немцев, которые попадутся на пути.

А пока соблазн велик. Рослые и невысокие, пухленькие и худенькие, грудастые и не очень, блондинки и брюнетки – вчерашние школьницы-десятиклассницы того самого знаменитого выпуска сорок первого года и студентки, бросившие свои филфаки и биофаки ради того, чтобы отправиться на фронт… Все они одновременно и бойцы Рабоче-крестьянской Красной Армии, и дочери праматери Евы, которым хочется даже в военное время вспомнить, что они женщины, которым природой дадено любить и быть любимыми. Тем более что от слова «ОСНАЗ» и позвякивающих медалей и орденов девичьи сердца тают как мороженое прямо в руках, только успевай облизывать пальчики.

Мои ребята тоже не железные, и на них так же, как на девушек-зенитчиц, действует весна, и им тоже хочется обычных человеческих чувств и немного счастья. В бригаде примерно полторы тысячи бойцов, и у каждого свой путь на этой войне. Пусть сейчас даже со спины легко можно отличить новичков от бывалых ветеранов, прошедших с нами весь боевой путь от Евпатории до Риги, но и любой из новичков тоже чего-то стоит: у каждого из них были бои, окружения, раны, госпитали, боевые награды, которые в эти годы давали весьма скупо. Необстрелянных бойцов и командиров в нашем пополнении нет. Нет среди наших новичков и полуграмотных колхозников, для которых трехлинейная винтовка Мосина – это уже «чудо-оружие». Большей частью это молодые, в недавнем прошлом городские мальчишки восемнадцати-двадцати лет, в своей жизни никого еще не целовавшие и не любившие. Сейчас мальчикам хочется на танцы, да и девочкам хочется того же. Но мальчики пойдут на войну, и могут там погибнуть… Ведь даже в ОСНАЗе, несмотря на всю нашу технику и тактику, бывают потери, и мне тоже приходилось (да еще, эх, придется не раз) писать похоронки. Чудес на свете не бывает: потери можно уменьшить, но совсем обойтись без них невозможно.

Быть может, утрата этого первого советского поколения – молодых парней двадцатого-двадцать третьего годов рождения, из которых уцелело всего три процента – и сказалась позднее через пятьдесят лет на судьбе СССР? Чем больше их дойдет до Победы, чем быстрее она наступит, тем легче будет предотвратить то, что в нашей истории называлось «девяностыми».

Не надо быть академиком, чтобы понять то, что судьба мира решится этим летом. Родина дала нам лучшую, самую новую технику, какую только могла произвести тогдашняя советская промышленность. БМП-37 вполне на уровне БМП-2 из нашего прошлого – рабочая лошадка войны, пригодная как для быстрых прорывов, так и для поддержки пехоты в активной обороне. Стоит местным только хоть чуть-чуть распробовать, и они влюбятся в эту машину раз и навсегда.

Да и САУ на ее базе с гаубицей М-30 даст сто очков вперед СУ-122 из нашего варианта истории. О ЗСУ 23-4 я вообще молчу. Конечно, это еще далеко не «Шилка» с ее автоматикой наведения, но и немецкий «эрликон» ей не конкурент. Думаю, что люфты, встретившись с этой штукой на поле боя, сильно удивятся. Конечно, если успеют.

Новых танков, как и тяжелых САУ на их базе, я еще не видел. Но думаю, что и они вряд ли хоть чем-то хуже той техники, что поступила на вооружение механизированных бригад.

А сейчас в приглушенном свете фар и прожекторов механики-водители поднимают технику на рампу, загоняют на платформы, крепят. Потом подъемный кран надевает поверх САУ или БМП деревянный чехол, имитирующий четырехосный деревянный грузовой вагон (или, в просторечии, теплушку). Немецкой воздушной разведке совершенно необязательно знать, кто и куда едет. Бойцы работают быстро, но без суеты. Расчет времени был сделан с запасом, и когда погрузка закончится, то до часа, когда эшелоны бригады начнут покидать станцию, у нас еще остается некоторое количество времени. Ефрейторский зазор, однако.

Вот в расположении первого батальона, закончившего погрузку раньше всех, при неярком свете фонариков и небольшого костерка заиграл плеер кого-то из попаданцев. Потом мотив подхватила гармошка. Кто-то запел. Как мотыльки, летящие на огонек, одна за другой на звук гармошки потянулись зенитчицы. А вот и танцы…

Мы с Брежневым переглянулись. Он тяжко вздохнул.

– Леня, – сказал я, – наверное, было бы неправильным лишать людей этого маленького праздника. Поэтому тебе сейчас, как комиссару, лучше всего возглавить и направить то что невозможно победить. Пока еще есть время и нет тревоги, пусть парни повеселятся. И при этом будет лучше, если комиссар не будет возражать, а присоединится к веселящемуся народу, ну и проследит заодно, чтобы все было культурно и не произошло ЧП.

– Понятно… – сказал Брежнев, одним глазом косясь на мечущиеся у вагонов тени. – Ну а ты-то как?

– А бедный старый подполковник Слон, – ответил я, – сейчас пойдет по другим батальонам и будет подгонять отстающих, чтобы не шлаговали, а скорее заканчивали и честно присоединялись к веселью. Как говорили древние, командиру – командирово, а комиссару – комиссарово.

Кивнув, будущий Леонид Ильич отправился руководить и направлять, а я двинулся совсем в другую сторону, чтобы подгонять и стимулировать. Для несведущих скажу, что стимул – это такая острая палка, которой римляне кололи ослов, чтобы те побыстрее пошевеливались.

Вскоре к веселью присоединился закончивший работы второй батальон, за ним третий, четвертый, потом артдивизион. За это время стихийно начавшееся мероприятие под чутким и умелым руководством комиссара Брежнева переросло в нечто среднее между сельской дискотекой нашего времени и митингом. Пели, плясали, говорили речи, потом снова пели и плясали. Некоторые парочки после спринтерского знакомства при свете фонариков наскоро обменивались номерами полевых почт, а другие по-тихому, пока у еще оставалось время, целовались и обжимались в темных углах. В этот момент всем казалось, что все будет хорошо, что война закончится, и они еще встретятся, чтобы жить-поживать, да добра наживать.

По счастью, никакие люфты этой ночью нас не потревожили, и девочкам не пришлось мчаться к своим зениткам, а нам поднимать по тревоге наш зенитный дивизион (машины которого, единственные из всей нашей боевой техники, перевозились открыто, по три штуки на эшелон) и распечатывать и тратить неприкосновенный запас «Стрел».

За два часа до рассвета на станцию подали первый паровоз. Выкрики ротных, собирающих своих людей, судорожное движение воинских масс, расстающиеся парочки, дающие друг другу клятвы встретиться «в шесть часов вечера после войны»… Лязг сцепок, протяжный гудок, слезы, поцелуи, крики прощания…

Бригада убывала на фронт.

25 апреля 1942 года. Вечер. Орловская область, Навлинский район. Лесной массив в 20 км южнее станции Выгоничи. Временная база Сумского партизанского соединения под командованием Сидора Артемьевича Ковпака

Смеркалось. Конец апреля – благословенное время, когда уже достаточно тепло, но тучи комаров еще не поднимаются с окружающих лес болот, озер, речек и стариц. Их время еще не пришло. Тут, на левом берегу Десны, в междуречье впадающих в нее Ревны и Речицы, и остановилось для временного базирования Сумское партизанское соединение Ковпака, только что завершившее свой рейд по Сумской, Курской, Орловской и Брянской областям. По степени опустошения тылов противника соединение Ковпака сильно уступало ордам Аттилы и Чингисхана, но, говоря военным языком, снабжению 6-й и 2-й немецких армий был нанесен значительный ущерб.

А история эта начиналась так. В начале февраля где-то в окрестностях Конотопа разведчики Путивльского партизанского отряда Сидора Ковпака столкнулись на узкой лесной дорожке с разведывательно-диверсионной группой старшего сержанта ОСНАЗ Ерохина из недавно созданного Центра Специальных Операций при ГРУ ГШ.

Это были дни, когда в немецком тылу царила сумятица после того, как советским диверсантам удалось выкрасть Гейдриха и Клюге, и каждый день (точнее, каждую ночь) в оперативном немецком тылу на парашютах сбрасывались все новые и новые группы выпускников спецшколы майора Гордеева. Все они были укомплектованы примерно одинаково: отделение десантников, прошедших краткий двухнедельный курс обучения, возглавляемое старшим сержантом или лейтенантом, рация, сапер, два пулемета ДП или трофейных МГ-34, самозарядные винтовки СВТ-40 и автоматы ППШ-41. Радисты РДГ были предельно лаконичны, больше слушали, чем говорили. У германского Функабвера создавалось впечатление леса, полного жужжащих комаров. Радист проводит в эфире не больше минуты, и запеленговать его было практически невозможно. А по части стойкости кодов советская школа шифрования далеко опередила и немцев, и англичан с американцами, и японцев.

Иногда эти РДГ гибли в неравном бою, выбрав себе цель для диверсии не по возможностям, или же становились жертвами предательства иуд из числа местных жителей. Но чаще все было иначе. Выброшенные в немецкий тыл советские разведчики-диверсанты становились глазами и ушами Ставки ВГК и Генштаба во вражеском тылу, головной болью для оккупантов и центрами кристаллизации партизанских отрядов, в основном состоящих из окруженцев и освобожденных из плена советских военнослужащих. Эти отряды в каком-то смысле не были чисто партизанскими. Фактически это были оперирующие за линией фронта части РККА, подчиненные все тому же Центру Специальных операций, а не Штабу Партизанского движения, возглавляемому товарищем Пономаренко.

Иногда такие рейдирующие группы подчиняли Центру Специальных Операций и уже действующие перспективные партизанские отряды, чтобы синхронизировать их действия с ударами Красной Армии и советской бомбардировочной авиации.

Так случилось и с соединением Ковпака, ставшим еще одним зафронтовым рейдовым соединением РККА. Рация и прямая связь со Ставкой, которые рейдирующие группы имели в обязательном порядке, обычно впечатляли командиров партизан и окруженцев «по самое не могу». Именно это и было целью и мечтой каждого мало-мальски успешного партизанского отряда. Чувствовать помощь и поддержку, поступающую с Большой Земли, понимать свое единство со сражающейся на фронте Красной Армией – такое дорогого стоит. Тем более добавляли авторитета рейдирующим отрядам и советские транспортные самолеты, регулярно сбрасывающие перешедшим в подчинение ЦСО отрядам оружие, боеприпасы, медикаменты и обязательно свежую советскую прессу. Именно поэтому Начальник Генерального Штаба Василевский так легко согласился с предложением майора ОСНАЗ Бесоева использовать для взлома долговременной вражеской обороны специальные соединения, действующие во вражеском тылу. Инструмент для такой операции уже фактически был создан, и доведение его «до ума» было лишь делом времени и определенных усилий. Теперь же это время пришло.

Партизаны отряда Ковпака устали после трехмесячного рейда, прошедшего в непрерывных боях, диверсиях, налетах на вражеские тыловые объекты. Соединение было перегружено обозом, ранеными, женами и детьми партизан. К весне сорок второго года немецкие оккупационные власти, ГФП и пошедшие на службу к врагу полицаи уже целенаправленно охотились за семьями партизан, и особенно командиров. Оставаться в своих домах им становилось небезопасно.

Сюда же, в брянские леса, отряд пришел по приказу командования: отдохнуть, привести себя в порядок и, организовав аэродром, переправить на Большую землю раненых, женщин и детей, сковывающих маневренность партизан.

Последней операцией ковпаковцев стал ночной налет на железнодорожную станцию Навля, произведенный во взаимодействии с бомбардировщиками Брянского фронта.

Сперва два десятка «пешек», ориентируясь на выпущенные партизанами сигнальные ракеты, прицельно отбомбились по станции, применяя среди прочих и наводящие ужас на немцев напалмовые бомбы. Когда в ночной тьме во все стороны полетели брызги жидкого огня, немецкий гарнизон станции в панике заметался. И тут с трех сторон в Навлю ворвались роты Карпенко, Кульбаки и старого партизана Корниенко, тут же принявшись вручную устранять все «недоделки». Взорванные стрелки и поворотный круг, разрушенная водокачка, испорченные пути… Дней десять потом немцы не могли возобновить движение по этой ветке.

Разъяренные венгерские каратели, преследовавшие отряд Ковпака, нарвались на засаду, и были с потерями отбиты при попытке войти в непролазные брянские леса. Теперь они пытались обложить отряд, занимая деревни, расположенные по периметру леса, и готовясь отразить попытку прорыва ковпаковцев. Для неопытного наблюдателя могло показаться, что партизанский отряд обречен, обремененный ранеными и теми, кого принято было называть «некомбатантами».

В непролазной болотистой чащобе не было ни одной мало-мальски подходящей площадки даже для того, чтобы принять легкий связной У-2. Единственная открытая поляна имела размер сто на двести метров, кочковатую поверхность, и была окружена густым высоким лесом. Тем не менее радиограмма, полученная радистом группы старшего сержанта ОСНАЗ Ерохина, недвусмысленно гласила: «В ночь с 25 на 26 апреля обеспечить прием бортов с грузом медикаментов и снаряжения. Подготовить к вылету на Большую Землю раненых, членов семей бойцов и командиров, числом до ста человек. Сигнал приема – пять костров конвертом».

– Сэмэн, – сказал Сидор Ковпак своему комиссару Рудневу, – ты шо-нибудь розумиешь? Як воно к нам садиться-то будэть – воно муха чи воробей? Тут же и ас, Герой Советского Союза, убьется!

Семен Руднев, пожимал плечами, крутил черный ус и ничего не отвечал. А старший сержант Ерохин лишь посмеивался, глядя на недоумение знаменитого партизанского командира, чье имя уже было хорошо известно немецким тыловикам и сотрудникам ГФП.

– А ты шо ржешь, яки конь, бисов сын? – обратил наконец внимание на Ерохина Ковпак, – если чого маешь, так возьми и скажи!

– Да мы, Сидор Артемьевич, – ответил Ерохин, – люди маленькие. Не настоящий ОСНАЗ, а так. Двухнедельные курсы – и вперед, за линию фронта. Время было такое, что дорога была ложка к обеду. Сейчас, наверное, нашего брата и получше готовят. Сам не видел, а слышать слышал. Есть, говорят, такой аппарат, которому аэродром не нужен. Прямо вниз спустится и так же поднимется.

– Брехня… – неуверенно сказал Ковпак, оглядываясь на Руднева. – Что скажешь, Сэмэн?

– Брехня не брехня, Сидор Артемьевич, но костры готовить надо, – задумчиво ответил тот. – Приказ есть приказ. И на всякий случай людей в лес подальше от поляны надо отвести, а то мало ли что… Кого назначим?

– Тю! – сказал начальник штаба Базыма, – назначим Карпенко, он же у нас десантник, специалист по аэродромам. А остальных людей и в самом деле лучше отвести в лес, от греха подальше.

26 апреля 1942 года. Утро. Севастополь. Штаб тяжелой штурмовой бригады.

Замполит бригады капитан Тамбовцев Александр Васильевич

Вчера вечером из Москвы к нам со всей своей семьей принимать командование бригадой прибыл генерал-лейтенант Деникин. Тот самый, который Антон Иванович. Честно говоря, я и не предполагал встретиться со столь известной личностью. Уж как-то он не вписывался в эту реальность. И пусть моя бригада, за исключением технических специалистов, почти целиком состояла из «бывших», но чтобы сам бывший И.О. Верховного правителя России пожаловал – это было что-то вроде появления снежного человека на Дворцовой площади…

От подобного гостя оторопь взяла очень многих: как его бывших соратников по белому движению, так и входящих в состав бригады бойцов и командиров Красной Армии. Это для нас Гражданская война – что-то изрядно подзабытое, почти легендарное, а для людей сороковых годов еще свежи были воспоминания о великой Смуте и междоусобице.

Встрепенувшиеся было особисты, однако, тут же увяли и приуныли, поскольку вместе с генералом прилетела грозная бумага от их наркома: дескать, глазами смотрите, а руками не трогайте, дело на контроле у Самого.

Кроме того, тем же самолетом, задержавшимся больше чем на двое суток в Ростове из-за грозы, привезли свежую прессу из Москвы. А там, в «Правде» за 21 апреля, на первой странице была большая статья о встрече Антона Ивановича с самим Верховным Главнокомандующим.

Устроив свою семью в предоставленную ему квартиру, генерал-лейтенант Деникин на следующее утро самолично явился в штаб бригады. И сразу же взял быка за рога. Он желал срочно ознакомиться с бойцами и командным составом бригады, командиром которой был назначен. И первым, кому он нанес визит, был я.

Крепкий еще семидесятилетний старик, властный и ершистый, он, к моему удивлению, довольно дружелюбно поздоровался со мной. Затем, немного помявшись, попросил меня поговорить с ним тет-а-тет.

– Видите ли, Александр Васильевич, – сказал он, внимательно посмотрев мне в глаза, – Верховный Главнокомандующий товарищ Сталин дал мне все полномочия на командование бригадой, сформированной из бывших военнослужащих белой армии. Но я прекрасно понимаю, что бригада будет являться неотъемлемой частью Красной Армии, а потому, несмотря на то, что личный состав ее весьма своеобразный, в ней будут все положенные по штату должности, в том числе и мой заместитель по политической части. Верховный Главнокомандующий сказал мне, что «комиссаром» в моей бригаде будете вы, Александр Васильевич. Поэтому мне было бы весьма интересно узнать немного о вас и о том, какими вы видите взаимоотношения военнослужащих Красной Армии и солдат и командиров моей бригады…

– Я понимаю вас, – ответил я, – и постараюсь удовлетворить ваше любопытство. О себе я расскажу чуть позже, а вот про взаимоотношения между красными и белыми – позвольте мне называть вещи своими именами – мне хочется сказать особо. Вы, Антон Иванович, наверное, слышали о воззвании, с которым 22 июня 1941 года наследник «царя Кирилла I» (или, как он себя называет, великий князь Владимир Кириллович) обратился к своим русским «подданным»? – спросил я внимательно слушавшего меня генерала. – В этом воззвании великий князь Владимир Кириллович выступил с воззванием ко всей эмиграции, призывая поддержать вермахт в его «крестовом походе за освобождение православной Руси»…