Ты победил

Сайла вздрогнула. Она была из тех, для кого грубость и властность – почти одно и то же. Она романтически захлопала напудренными черной пудрой ресницами – дескать, я в твоих руках.

– Пойдем, – приказал Лагха и потащил млеющую Сайлу в постройку, из-под фундамента которой разбегались пять светящихся розовым светом ручьев. От воды пахло фиалкой.

5

Еще год назад Лагха был девственником. Потому что только таким путем, по уверениям мага Ибалара, он мог накапливать и сохранять свою силу.

Потом в руки Лагхи попала Овель исс Тамай (между прочим – племянница Сайлы). Ее След был хорош. Она была хороша. И гнорр пришел к выводу, что не стоит во всем беззаветно доверяться вот уж восемь лет как покойному эвероноту. Тем более что со временем Лагха осознал: ему нужна жена. Нужна именно потому, что слугам Князя и Истины – всем без исключения, от эрм-саванна до гнорра – жен иметь запрещено. Но времена меняются, милостивые гиазиры. Любой власти для Отраженного слишком мало. И лишний раз показать всему Варану, что ты превыше всех, что ты можешь позволить себе наперекор разным Заветам жениться на молоденькой распутнице из древнейшего варанского рода, – именно то, что нужно гнорру, дабы все поняли, что его власть растет изо дня в день и, значит, ей нет предела в грядущей вечности.

Лагха сделал свой выбор и, поскольку Овель благодаря Эгину посчастливилось выжить, взял ее в жены.

Но Овель была холодна с ним. Она исполняла свои обязанности супруги с подчеркнутым равнодушием и строжайшим образом следовала Уложениям Жезла и Браслета.

Лагхе вроде бы это было безразлично. Ведь Отраженные не знают любви. Он повторял это себе, стиснув зубы, по десять раз в день. Отраженные не знают любви. И все-таки – они любят. Любят если не женщин, то их обожание, восхищенные взгляды, признательные вздохи на рассвете. Всего этого Овель Лагхе дать не могла. А Сайла – смогла.

Когда эта уже не очень молодая женщина неожиданно улыбнулась ему, Лагхе, ослепительной улыбкой блаженства, Лагха подумал: «Да, Шилол меня раздери, Ибалар все-таки мог выжить».

А когда Сайла приступила к Сочетанию Устами, Лагха, рассеянно запустив пятерню в ее удивительно густые волосы, вспомнил заключительные слова из доклада Альсима: «Таким образом, можно не сомневаться в том, что в наступающем шестьдесят третьем году южане рассчитывают применить военную силу в море Савват».

И только на третий раз Лагха, разъяренный хаосом в собственных мыслях и догадках, вошел в Сайлу с неподдельной страстью. И когда Сайла издала восхищенный стон, под сердцем Лагхи что-то кольнуло.

Молодящаяся княгиня, про которую шутили, что ее первым любовником был Инн окс Лагин, определенно пришлась ему по нраву. Не то что ее племянница – ослепительная и холодная, словно бескрайний снежный ковер Северной Лезы, родины Кальта Лозоходца.

Глава 3

Шестьдесят коротких колоколов

Медовый Берег, 63 год Эры Двух Календарей

Вечер второго дня месяца Алидам

1

Разгоряченное запретным аютским вином дыхание Лормы было частым, неровным, взволнованным. И его губы прикоснулись к ее губам, чтобы испить эту хмельную свежесть без остатка.

– Вы, вы, тайный советник… – пролепетала она, отступая на шаг.

– Зови меня Йен.

Дальше отступать было некуда. Дальше, насколько мог видеть Эгин, он же Йен окс Тамма, тайный советник уезда Медовый Берег, при бледном, скупом свете заходящей луны, сочившемся сквозь узкое окно под потолком, был стол.

Эгин, в свою очередь, сделал шаг вперед.

Теперь он вновь стоял перед ней на расстоянии меньшем, чем то допускают приличия. Ягодицы Лормы прикоснулись к массивной дубовой столешнице. Об этом поведали Эгину пальцы его левой руки, скользнувшей по спине Лормы вниз – вниз, в надежде пройтись по соблазнительной мягкой ложбинке, до времени скрытой бархатом ее длинного претенциозного платья.

Лорма вздрогнула как лань, перед влажным носом которой пронеслась быстроперая стрела.

Вздрогнула и, пожалуй, имей она путь к бегству, могла бы и убежать. «Нет, не могла бы. Просто не захотела бы», – мелькнуло в сознании Эгина, чресла которого уже полнились свинцовой тяжестью вожделения.

Преодолев слабое, показательное сопротивление Лормы, Эгин обнял ее правой рукой, привлек к себе, и его левая рука наконец обрела желанное, проскользнув в новообрященный просвет между столешницей и «наименьшей из двух спинок» Лормы, как, пожалуй, не преминул бы выразиться щепетильный учитель Сорго.

– Советник, я буду кричать, – заявила Лорма неожиданно строго. Но недостаточно громко. В общем-то, скорее шепнула, нежели сказала. Это означало «да». Впрочем, даже если бы это означало «нет», Эгин быстро объяснил бы Лорме, что сказала она именно «да».

– Кричи, – сказал он тихо, старательно вкладывая в свой голос излюбленную и неповторимую нежную хрипотцу из репертуара столичных любезников. Эгин наложил на уста Лормы печать тяжелого, тягучего поцелуя. Поцелуя любви и власти.

Если бы у него было время… Если бы у них было время…

«К сожалению, все еще впереди, – одернул себя Эгин. – А пока что обойдется без запретного. Сегодня Уложения Жезла и Браслета пребудут в неприкосновенности. Нет времени. Сейчас нет времени, иначе наше отсутствие станет чересчур уж подозрительным. Милостивому гиазиру тайному советнику, понимаете ли, вздумалось поглядеть в дальноглядную трубу на звезды. А дочери землевладельца Круста Гутулана возжаждалось препроводить тайного советника на самый верх Перстовой Башни!»

Лорма лишь восхищенно ойкнула, когда Эгин рывком развернул ее к себе спиной и, наградив поцелуем в шею, распластал гибкий стан местной крали на столе.

Поддавшись сильным рукам Эгина, в общем-то совершенно непохожим на обычные холеные грабли государственных чиновников, мягко шурша, по бедрам Лормы поползло вверх платье.

Одним артистичным движением Эгин ловко распустил шнуровку на своих парчовых голубых рейтузах (узлы были исподволь ослаблены еще за столом). И, предоставив своим рукам вольно ласкать не по летам крупные груди Лормы, ввел своего Гиазира в покои невинности так, как то принято у людей Свода Равновесия – очень, очень требовательно. Он здесь хозяин. Он – и никто другой.

2

– Нет. Сейчас нам пора возвращаться, – сухо сказал Эгин, собственноручно отирая внутреннюю поверхность бедер Лормы посредством льняного платка для чистки «облачных» клинков.

Лорма рассеяно следила за проявлениями Эгиновой заботы. Чувствовалось, мужская забота не была ей внове.

«Платок придется выбросить. А ведь их не так уж много – всего семь. Подумать только – до того, как познакомиться со мной, бедняжка действительно не знала, что такое дальноглядная труба. Это до двадцати-то лет, о Шилол!» – в некотором сумбуре, перескакивая с одной темы на другую, размышлял Эгин.

Ласки Эгина имели мало общего с загадочными и туманными «романтическими» местами из не запрещенных Сводом светских романов. И уж совсем мало общего с ласками ее прежнего кавалера – заезжего торговца галантереей. Казалось, речь шла о разных вещах. Хотя вроде бы об одних и тех же… Не в силах с ходу осмыслить этот парадокс, Лорма совершенно утратила чувство действительности.

– Ты сказал нет. А почему нет? Это ведь так быстро! – поинтересовалась Лорма недоуменным тоном капризной девочки.

Эгин не сдержался и хохотнул – после этого «быстро» он был весь в мыле. Его рубаха прилипла к спине.

– С точки зрения вечности, это, конечно, быстро. Но сейчас нужно спешить – твои родители ждут нас. Мы будем встречаться еще не раз и не два. И ты еще научишься по-настоящему ценить это время. Но сейчас надо идти. Мы уже все звезды пересчитали.

– Не все, – блеснули обнаженные улыбкой зубы Лормы.

– Послушай, Лорма, – Эгин взял ее за плечи и, словно щенок, потерся своим носом о ее, – ты очень красивая девушка и я буду любить тебя долго и часто. Настолько долго и часто, насколько позволят мои обязанности тайного советника. Но если твой отец, а в особенности же мамаша, что-то заподозрят, они в первую очередь прикажут конюхам тебя высечь. А во вторую очередь…

– Меня никогда не секли, – пожала плечами Лорма и, неожиданно ловко пропустив пальцы между Эгиновой шнуровкой на панталонах, прикоснулась к нему так, что тот против своей воли вздрогнул от неожиданности.

«Подруга с подходцами!» – вспомнилось Эгину. Это была самая лестная характеристика, на какую мог сподобиться в адрес женщины его бывший друг Иланаф. Четвертованный по приказанию гнорра почти год назад.

Сам Эгин чуть не прыснул со смеху над своей реакцией: словно бы не Лорма, а он – пугливый новичок, которого домогается развратная бабенка. В этот момент Эгину пришло в голову, что опасаться ему, собственно, совершенно нечего – ну заподозрит папаша, ну заподозрит мамаша, ну заподозрят гости… В самом худшем случае придется зарубить папашу в честном поединке. В лучшем – пристанут, чтобы он женился на дочери-сокровище. В наиболее вероятном – будут стращать доносом в Свод Равновесия, ха-ха. «Это звучит – донос на аррума!»

Лорма тем временем опустилась на колени. Что будет дальше, Эгин догадывался. Он не сомневался в том, что это задержит их еще по меньшей мере на десять минут, ибо девушка едва ли искушена в Первом Сочетании Устами. Но решительно спрятать извлеченного требовательными пальцами Лормы Гиазира прочь, подальше от горячих губ девушки, Эгин не мог. Ибо это не соответствовало бы доблестям и достоинству аррума Опоры Вещей.

3

Когда они наконец вернулись в гостевой зал, чтобы присоединиться ко всеобщему веселью, их взорам открылась дурацкая и в чем-то неуловимо жутковатая картина.

Мамаша Лормы, барыня Хена, здоровая баба в летах, лежала, упитая до бесчувствия, на медвежьих шкурах, живописно наваленных в углу зала.

– Ну вот… А ты говорил, родители нас заждались, – укоризненно шепнула Эгину Лорма. – Могли бы еще… погулять.

Итак, мамаша Лормы уже отдыхала. Папаша, вполне симпатичный Эгину мужик с невероятным южным именем Круст Гутулан, подперев багровую рожу кулаками, пялился туда же, куда и все, – в центр стола.

«Все» – это управляющий имения со своей супругой, странной женщиной, лицо которой было украшено шрамом от виска до подбородка, а пояс – кривым «трехладонным» ножом.

Четверо лучших пастухов Круста с разбойными рожами. И сокольничий с двумя соколами на обоих плечах.

Вся честная компания мутными, покрасневшими от усталости и пьянства глазами следила за тем, как выламывается и завывает уже знакомый Эгину Сорго – вожак и наставник вайского отрочества, начальник почты.

Помимо всего прочего, Сорго был поэтом. В моменты экзальтации Сорго уверял Эгина, что в действительности он – не Сорго, а воплотившийся в неподходящем теле древний харренский стихопевец Астез Торк.

По этому поводу Сорго мог процитировать наизусть любое место из шеститомных «Исторических поэм». И требовал от вверенных ему отроков, чтобы те величали его «несравненным Астезом».

В свободное время Сорго занимался сочинением длиннейшей и нуднейшей драмы «Инн окс Лагин, отец наш основатель».

Об этом он не преминул сообщить Эгину при первой же беседе в садике у дома Люспены. Видимо, Сорго рассчитывал, что Эгин упомянет о нем в следующем отчете гнорру. В этом смысле Сорго явно недооценивал покойного Гларта – тот прилежно упоминал о нем в каждом рапорте. Благодаря чему в архивах Свода имелась полная перепись трудов Сорго из Ваи. Не каждый столичный стихопевец удостаивался такой чести.

Тогда, в садике у дома Люспены, Эгин вполне справедливо заметил:

– Не приведи Шилол вам, Сорго, в действительности оказаться перевоплотившимся Астезом Торком. Ведь в этом случае по законам, установленным еще при Инне окс Лагине, «отце нашем основателе», вас ждет Жерло Серебряной Чистоты.

К огромному изумлению Эгина, лицо Сорго просияло и поэт радостно спросил:

– Правда? Настоящее Жерло Серебряной Чистоты?

В общем, Сорго, с точки зрения Эгина, был законченным идиотом. Наверное, только благодаря этому он умудрился уцелеть при прежних тайных советниках, несмотря на многочисленные доносы соседей.

Итак, пьяный вдрабадан Сорго качался, стоя на столе, посреди опрокинутых кубков и перетоптанных его сапожищами перепелов.

Губы Сорго были перемазаны чем-то красным. «Стало быть, кровь изображает на устах», – догадался Эгин.

В левой руке Сорго сжимал телячью печень, тушенную в яичном соусе, и, гневно потрясая ею над головой, орал:

– И вот преисполнится скверною суша! И вот, под землей расцветая, питаясь чужою игрою, появится нечто и выест всю землю под миром! И вот истекут из хуммеровых уст указанья…

Сорго тяжело перевел дух. В его глазах стояла стена вдохновения. Он пребывал в вещем трансе. В совершенном бесчувствии. Однако бесчувствие не мешало ему складно и быстро импровизировать тяжелыми астезовыми стопами – вскоре Сорго продолжил:

– …указанья… для сердца, изъятого прочь через реберный короб! И выйдут не люди, но лишь истребители плоти, и новое сердце отыщут себе на поживу!

С этими словами Сорго сжал пальцы, и телячья печень, развалившись, посыпалась неряшливыми кусками на стол.

«Ага, стало быть, это у нас сердце», – сообразил Эгин. Лорма рядом с ним пожирала Сорго глазами. Видимо, она была привычна к таким декламациям и находила в них известное удовольствие.

Эгину не понравился странный разгул Сорго. Он нашел, что все это не имеет никакого отношения к поэзии. Скорее уж – к чревовещанию. Эгину страстно захотелось уйти. Но как же Лорма?

Но слушатели Сорго, то ли в силу изрядной сытости и пьяного благодушия, то ли действительно захваченные неистовыми глаголами, сидели смирно. И даже разбитные пастухи не позволяли себе невежественно скалиться.

– Пойдем отсюда. Мне страшно, и я хочу совсем другого. – Лорма дернула Эгина за рукав.

«М-да, а ведь она права. Веселое здесь общество. Могли сидеть в башне хоть до утра – эти и не заметили бы. Куда уж! Тут поэзия, милостивые гиазиры!» – подумал Эгин.

– А лучше, – не унималась Лорма, – скажи ему, чтобы он немедленно прекратил. Он такой добрый, а рассказывает такие ужасные, ужасные вещи! Прикажи ему прекратить! Сделай что-нибудь!

В душе Эгина боролись противоположные чувства.

Дать Сорго в рожу, заключить его под стражу и предъявить обвинение… в чем? Эгин был напрочь лишен сноровки офицеров Опоры Благонравия, которые могут взять человека в оборот за что угодно – хоть за чересчур темный камень в перстне, хоть за скользкий анекдот…

«Можно, конечно, просто подсечь Сорго ножнами. Подхватить, пока он будет падать, и бросить прислуге, что топчется у стены, с веселым криком „Бычка – в ясли!“. Только, прекратив один бардак, я тут же начну другой. Не гарантия, что вся эта возня приведет Лорму в восторг», – рассуждал Эгин.

Выходило, что проще всего оставить без внимания капризы Лормы и вернуться с ней наверх. А там – хоть Второе Сочетание Устами (она его заслужила своим Первым), хоть просто сочетание, хоть и поговорить. В конце концов, в Вае он не поговорил ни с одной женщиной! Только служба, только допросы, только глупая болтовня с Тэном о столичном оружии, а с Есмаром – о здешних бабах.

«В общем, можно продолжить подсчет звезд – Лорма небось и в созвездиях не разбирается».

– Я не хочу его прерывать. Твой отец, вот, например, слушает… Так что лучше пойдем отсюда – куда угодно. Хоть в сад…

Под ногами Эгина едва ощутимо вздрогнул пол.

Вздрогнул столь слабо, что этого пока не почувствовала бы даже собака.

Но он, аррум Опоры Вещей, все-таки почувствовал.

«Ну и что? Тут у них трясет каждый день. Два горных кряжа – Большой и Малый Суингоны – и в придачу к ним несколько потухших вулканов вкупе с одним все еще ворчащим. Как это они его здесь называют?..»

Как называют вулкан, Эгин так и не удосужился спросить за три недели. Несмотря на вполне рационалистические объяснения подземной дрожи, на душе у Эгина было тревожно.

– Что случилось, а? – недоумевала Лорма. Эгин, увлеченный своими размышлениями, неожиданно для самого себе остановился, вглядываясь в темень за стрельчатым окошком.

– Ничего, идем, – пожал плечами Эгин, стараясь казаться бодрым.

Но не успели они и шагу ступить в направлении лестницы, как за их спинами раздался дикий, нечеловеческий вой Сорго. Ему вторил грохот бьющейся посуды.

– О-о-они уже зде-е-есь!

Лорма закрыла уши и истошно завизжала.

«Ну это уж слишком. Определенно, замордую придурка! Пусть учится себя вести», – подумал Эгин, резко поворачиваясь обратно к залу и одновременно с этим извлекая из ножен свой клинок.

Он еще не понимал, зачем он это делает. Он еще не понимал ничего. Но что-то уже определенно начало свершаться.

– Это точно, милостивые гиазиры! «Они» – я и Лорма – уже здесь! – рявкнул Эгин, стремительными шагами меряя зал.

Лежа навзничь на столе, в конвульсиях содрогался нечленораздельно мычащий Сорго.

Все остальные словно только что пробудились от тяжелого сна.

Круст Гутулан встал в полный рост и тер лицо ладонями, словно собирался стереть с него сонливость вместе с кожей.

Соколы с клекотом хлопали крыльями.

Пастухи, послушные окрику управляющего поместья, схватили за руки и за ноги бьющегося в истерике Сорго. «Так он что – эпилептик?» Эта мысль несколько остудила пыл Эгина.

И только жена управляющего поместья вела себя по-другому. Загадочно улыбаясь краешком рта приближающемуся Эгину, она медленно тянула из-за пояса свой «трехладонный» нож.

Медленно. «Но ведь за обедом она достала его почти молниеносно!» – вспомнил Эгин. Лишь теперь он сообразил, что события начали свершаться вокруг него с невообразимой тягучей медлительностью.

И лишь он, Эгин, вроде бы пока не вязнет в воздухе как муха в сиропе.

«Ну все, конец тебе, учитель Сорго. Не я, так эта девка тебя зарежет!» – промелькнуло в голове Эгина. Краем глаза он заметил, что его безупречно чистый «облачный» клинок начал дымчато мутнеть.

Обнаженный «облачный» меч никогда не мутнеет зря.

С тех пор как Эгин, аррум Опоры Вещей, для простых смертных – просто Йен окс Тамма, тайный советник уезда Медовый Берег, получил его из рук гнорра, прошло несколько более полугода.

За это время Эгин обнажал «облачный» меч трижды. И трижды по его небесной красоты клинку ползли белесые, сиреневые, малиновые, багровые облака. Трижды Эгин отмывал облака кровью врага. А от крови клинок отмывался водой и заговоренным льняным платком – в точности таким, каким полчаса назад Эгин отер бедра Лормы от жидкости иного смысла.

4

Эгин не понимал, почему вдруг эта женщина с мужским шрамом решила убить Сорго.

Он не понимал, отчего сам столь яростен. Отчего за стенами зала с протяжным и мощным ревом, неторопливо затопляя отблесками стекла, полыхнула оранжевая зарница. И отчего пол под его ногами пошел вверх, словно бы совершая глубокий и тягостный вдох.

Сейчас вокруг него происходило нечто, что будет им осмыслено и понято значительно позже.

А пока что Эгин просто делал то, к чему вели его обнаженный меч и Раздавленное Время, хотя о последнем он пока и не догадывался.

Эгин успел. Когда «трехладонный» нож жены управляющего, дописывая гибельную дугу, приблизился к сердцу Сорго как раз на расстояние трех ладоней, Эгин был от нее в точности на расстоянии вытянутого клинка.

И его меч обагрился кровью. В этот момент Раздавленное Время выплюнуло аррума Эгина обратно.

5

– Ш-ш-шилолова кровь, – шипела от боли супруга управляющего, тряся кистью, удар по которой Эгин изо всех сил пытался направить плашмя. Но очень сложно пробить боковой удар плашмя чисто, милостивые гиазиры. Поэтому Эгин не только выбил у нее «трехладонный» нож, но также расшиб кости ее кисти и рассек несколько худых вен на тыльной стороне ладони, кровью каковых, к счастью, его клинок вроде бы насытился.

Сорго, который, как ни крути, во второй раз оказался обязанным Эгину жизнью, тоже досталось изрядно.

Свой второй удар Эгин направил беснующемуся учителю по кадыку. С душераздирающего воя тот перешел на хриплый кашель, что было все-таки легче терпеть.

Все произошло так быстро, что, кроме Эгина и, быть может, жены управляющего, никто не успел сообразить, что происходит. Это было хорошо.

Остальное было плохо.

Ибо окна уже струились градом звенящих осколков стекла, и вот теперь пол под ногами вздрогнул по-настоящему сильно. На сей раз это заметили все. Самый пьяный из четырех пастухов-разбойников Круста не удержал равновесие и упал на спину.

Со двора донесся чей-то истошный вопль. Совершенно нечленораздельный. И вслед за ним другой, более вразумительный.

«Убивают! – голосила женщина. – На помощь!» И – спустя несколько мгновений: «Цармада, ты?!»

Глава 4

Лекарь Афах

Багряный Порт, 56 год Эры Двух Календарей

Двенадцатый день месяца Белхаоль

1

Бурая змея Ан-Эгера между по-весеннему свежими, изумрудными полями ячменя.

Теплое сапфирово-синее море Савват – и бурая клякса размерами в добрых четыре лиги, пятнающая его священные волны вокруг Багряного Порта.

Здесь живородные, жирные илом воды Ан-Эгера встречаются с морем. Здесь с морем встречается великая степь Асхар-Бергенна.

Сто лет назад Эгин Мирный, величайший воитель Тернауна, разбил среди невысоких холмов на правом берегу Ан-Эгера грютские орды и протянул руку к желанному морю. И в дельте Ан-Эгера вырос Багряный Порт.

Порт был назван так потому, что в ту жестокую неделю после избиения грютов, когда безмолвствовали сытые волки и вороны в степи, воды Ан-Эгера были багровы от вражьей крови. Всю неделю. А когда-то, во времена могущества Асхар-Бергенны, струи Ан-Эгера, говорят, всегда были красными, как кровь.

Ихша никогда не верил этому, ибо не был поэтом.

Река не может течь кровью год, считал Ихша. Не может даже и неделю, как о том написали придворные историки.

Призраки погибших грютов не могут переговариваться, стоя на вершинах Пяти Медных Курганов, как о том брехал обласканный им лекаришко, безумный пастырь пиявок, заклинатель улиток. А Великое княжество Варан не может вечно видеть мирные сны под несокрушимым Сводом Равновесия.

Ихша был реалистом, ибо к тому склоняли его титул, должность, деньги и страх. Страх потерять деньги, должность и титул.

Уже два года Ихша занимался Вараном, Сводом Равновесия и новым гнорром лично.

Два года Ихша выслушивал все новые небылицы. Два года перебирал скудные трофеи, собранные его людьми по всей Сармонтазаре. Все сплошь мусор. Все.

Сегодня с утра Ихша подавился фиником и был теперь зол, словно степная гадюка под конским копытом.

Круглый стол по правую руку от Ихши был уставлен яствами в количестве достаточном, чтобы накормить четырех воинов. Были там и ненавистные Ихше финики. И еще – разбавленное вино. Ихша прихлебывал его из большой низкой чаши, но оно не приносило ему ни наслаждения, ни покоя. Так – скисшая кровь местной лозы.

И даже прохлада, словно бы стекающая ручьями с опахал в руках четырех звероподобных телохранителей, не могла остудить недобрый горячечный пыл, который охватил Ихшу с первых же слов своего советника.

Но пока что Ихша молчал, предоставив тому медлительно повествовать о результатах своего годового пребывания в Пиннарине.

– …таким образом, все эти замыслы не увенчались успехом, поскольку были пресечены Сводом Равновесия еще на стадии первичного воплощения.

И тогда Ихша не выдержал. Он недобро прищурился и негромко осведомился:

– Как думаешь, Адорна-генан, сколько раз я входил к женщине?

Советник от неожиданности стал белым как полотно. Потом – красным, словно сердцевина арбуза. И наконец, заикаясь, пробормотал:

– Полагаю… полагаю, ты, Желтый Дракон… – и, отыскав наконец выход, закончил: – …делал это столько раз, сколько желал ты, сколько желала твоя женщина и еще за каждую ночь трижды!

Ихша усмехнулся.

– Пусть так. А сколько у меня получилось детей, по-твоему?

Советник Адорн вновь смешался.

– Это мне не ведомо, Желтый Дракон. Полагаю, много…

– Восемнадцать, Адорна-генан, восемнадцать. И каждый – плод моих ночных стараний, увенчавшихся успехом. Но восемнадцать – это не тысяча восемьсот и не восемьдесят тысяч. Так вот, Адорна-генан, я был с женщинами много чаще, чем сотворил детей. Но разве интересно все это моему девятнадцатому ребенку, которого нет? Ему, нерожденному, нет дела ни до моих любовных подвигов, ни до моих преуспеяний в деле умножения потомства. И разве интересно мне, Адорна-генан, что ты делал год в Варане, если ты не сделал ничего?

– Люди Свода Равновесия коварны и сильны. Мы ничего не могли предпринять во вражьей столице сверх того, что сделали! Клянусь Стенами Магдорна! – Адорн истово припал на одно колено и поцеловал каменный пол веранды, на которой происходила беседа.

– Я верю тебе. Подымись, – обманчиво-ласково сказал Ихша, махнув рукой. – Ты, наверное, голоден с дороги. Съешь финик.