Кавказский дебют. От Екатерины II до Павла I

В устах кровожадного Ага Мохаммеда такая перспектива была вовсе не фигурой речи, а жуткой реальностью…

– Узнайте, кто написал столь оскорбительные стихи? – велел Ага Мохаммед.

Вскоре ему доложили:

– Это карабахский поэт и любимец Ибрагим-хана Вагиф.

– Мерзкого пересмешника я казню, как только захвачу Шушу! – объявил Ага Мохаммед.

Тридцать три дня длилась осада Шуши, персы били из пушек, палили из ружей, но, как и предсказал поэт, никакого урона ее защитникам не нанесли, а на штурм, во избежание больших потерь, так и не решились.

В стороне от раскинутого под крепостью ханского шатра располагалась особо охраняемая большая палатка. Там жили французские офицеры-инструкторы, помогавшие Ага Мохаммеду организовать кавалерию, артиллерию и пехоту на европейский манер. Помимо хорошего заработка, французы выполняли здесь задачу, поставленную в Париже, создать в горах Кавказа непреодолимую преграду для продвижения России. Пока Персия и Закавказье не входили в зону приоритетных политических интересов Парижа, но как знать, что будет завтра…

Между тем строптивый Ибрагим был готов обороняться в Шуше хоть до скончания дней. Шушинская крепость была воздвигнута средь отвесных гранитных скал, имеющих лишь один узкий проход, прорываться сквозь который было бы безумием. И хан Ибрагим, и его карабахцы смеялись над хвастовством Ага Мохаммед-хана:

– Когда же этот получеловек накидает в наши ущелья столько хвороста, чтобы мы могли лучше греться ночами у костров!

* * *

Пока Ага Мохаммед застрял под Шушой, Грузия лихорадочно готовилась к обороне. Надо отдать должное царю Ираклию, в данном случае он поступил мужественно. Отвергнув все ультиматумы персидского шаха и отстранив ненадежных князей, он собрал войско и приготовился к жестокой войне.

Стратегическая ситуация была для Ираклия непростая. Из-за опасности вторжения на Кахетию войск аварского хана Омара, старший сын царя Георгий, с четырьмя тысячами воинов, располагался в Сигнахе, прикрывая Кахетию с востока. Поэтому непосредственно под рукой у Ираклия имелось менее трех тысяч воинов. Однако это были не набранные в селах вчерашние крестьяне, а воинственные и опытные арагвинцы и кизикинцы. Уже после вторжения Ага Мохаммед-хана к Тифлису подошел и царь Имеретии Соломон во главе двух тысяч своих всадников. Вот и все силы, которые смогла набрать Грузия для отражения персидского нашествия. И это против огромного войска Ага Мохаммед-хана!

Пока шла осада Шуши, Ага Мохаммед послал 12‐тысячный корпус своего брата Али Кули-хана на Эривань. Но блицкриг «по-персидски» не получился. Царь Ираклий разбил Али Кули-хана еще на подходе на Картсанисской равнине, рассеяв персов одним своим авангардом. Ага Мохаммед был в бешенстве.

– Я лично вспорю брюхо старому нечестивцу своим кинжалом, когда обращу в пепел его города и селенья! – топал он ногами.

Тем временем наивные грузины праздновали победу своего царя так, словно они уже выиграли войну, с обильными застольями, искрометными танцами и многоголосыми песнями. Уверенность в том, что нашествие уже отражено, разделял и сам царь. В кругу сыновей и ближайших князей Ираклий делился своими мыслями:

– Пока карлик не возьмет Шушу, он не пойдет на наше царство, а Шушу он не возьмет никогда!

Увы, Ираклий просчитался. Ага Мохаммед был отличным стратегом и все просчитал. Вскоре в Тифлис примчался на взмыленном коне гонец из Шуши, который сообщил, что Ага Мохаммед-хан, узнав о неудаче под Эриванью, снял осаду Шуши и, обойдя горы Карабаха, со всем войском движется прямо на грузинскую столицу. Кроме этого, персам уже безропотно подчинились Гянджа и Эривань.

Противостояние входило в свою решающую фазу, и судьба Грузии должна была решиться в самое ближайшее время…

* * *

10 сентября 1795 года дозорные принесли в Тифлис тревожную весть, что передовые разъезды Ага Мохаммед-хан находились уже в каких-то семи верстах от Тифлиса.

Надо сказать, что столица Грузии была неплохо укреплена. На крепостных стенах стояли тридцать пять вполне современных пушек. Припасов в городе тоже хватало, и можно было выдержать довольно продолжительную осаду.

Увы, беда была в другом. Среди грузинской знати, по сложившейся традиции, не было никакого единства. Ряд сыновей-царевичей, сидевших в своих вотчинах, откровенно не спешили прийти на помощь престарелому отцу, наивно полагая, что смогут отсидеться и переждать нашествие по своим углам. В самом же Тифлисе мутила воду царица Дареджан (Дарья) – третья жена Ираклия из менгрельского рода Дадиани. Дареджан была женщиной деятельной и властной, она не только родила царю двадцать три ребенка, но и активно вмешивалась во все государственные дела. При этом Дареджан всегда ненавидела Россию, считая, что под персами или под турками ее подданным почему-то будет житься лучше.

Именно Дареджан распустила слух, будто Ираклий намеревается бежать в горы. После этого в городе начались волнения. Толпы народа, собравшись перед дворцом, на коленях умоляли царя не бросать их на произвол судьбы, обещая биться за него до последнего. Вышедший к народу Ираклий был так растроган, что перед всеми дал клятвенный обет умереть со своим народом.

При этом сама Дареджан почла за лучшее все же покинуть город. Впрочем, у царицы была своя правда. Понимая, что в случае поражения жалости к побежденным не будет, она решила спасти хотя бы часть женщин и детей, спрятав их в неприступном Арагвском ущелье. Однако стремительный отъезд царицы, пусть даже с женщинами и детьми, вызвал в Тифлисе панику. Узнав, что царица их бросила, вначале горожане, а затем и часть воинов также начали покидать город, разбегаясь куда глаза глядят… В результате у Ираклия осталось под рукой не более тысячи князей и воинов-тавадов. И все же он решил не прятаться в Тифлисе, а принять бой перед его стенами.

Приближенные советовали семидесятипятилетнему царю хотя бы самому остаться в Тифлисе, а команду войском поручить одному из царевичей. Но Ираклий был непреклонен:

– Какой же я царь, если брошу в решающем бою своих воинов! Нет, я буду с ними до конца!

Чтобы затруднить противнику подход к городу, Ираклий приказал вырыть перед ним три ряда оборонительных траншей.

– Здесь мы и примем бой! – объявил он всем. – Здесь мы победим или умрем!

Решимость Ираклия сделала свое дело, и большая часть бежавших из города воинов все же вернулась в Тифлис…

* * *

Между тем, запасшись провиантом в Гяндже, Ага Мохаммед расположился в ближайшем к Тифлису селении Соганлуги. Там ему пали в ноги перебежавшие на сторону персов ханы Гянджинский, Шекинский и Эриванский, а также некоторые карабахские мелики, приведшие в знак верности даже свои отряды. Больше всех пресмыкался перед Ага Мохаммедом карабахский мелик армянин Меджлум, еще недавно столь же яростно клявшийся в верности грузинскому царю.

– О, великий потрясатель вселенной! – вопил Меджлум, ползая у ног Ага Мохаммеда. – Позволь мне заслужить твою улыбку и первым ворваться в Тифлис, в котором мне знакомы все улицы. Я устелю тифлисские мостовые головами твоих врагов, по которым будут ступать копыта твоего коня!

– Что ж, – презрительно усмехнулся хан, всегда презиравший изменников. – Твои воины будут наступать первыми! Если ворвешься в Тифлис первым, станешь его хозяином!

Первое столкновение состоялось 10 сентября на Крцанисской равнине. Авангард Меджлума сошелся во встречном бою с грузинским отрядом внука Ираклия Давида. Царевич показал себя хорошим военачальником и пушками буквально разметал вражескую конницу. Самому Меджлуму ядром оторвало голову.

Узнав о смерти карабахского мелика, Ага Мохаммед лишь усмехнулся:

– Собаке собачья и смерть!

Настроение у Ага Мохаммеда было отвратительное. Помня о былых победах царя Ираклия, известие о поражении Меджлума поколебало уверенность хана в легкой победе. Но в первую же ночь кто-то из грузинских князей предал своего царя и сообщил Ага Мохаммеду, что ряды защитников Тифлиса весьма немногочисленны. После этого хан снова приободрился.

На следующий день шел проливной дождь, и Кура вскипела пенными волнами. Ага Мухаммед хмуро обозревал издалека тифлисские стены, понимая, что эту цитадель ему одолеть будет нелегко. Не нравился Ага Мохаммеду и начавшийся ропот среди воинов, что в нынешнем походе уже не будет ни побед, ни добычи. Чтобы заставить их снова быть смелыми, Ага Мохаммед приказал поставить позади боевых порядков шесть тысяч конных туркмен, традиционно ненавидящих персов и столь же традиционно ненавидимых ими. Туркменам хан велел убивать всякого перса, кто побежит с поля боя. При этом хан мог не сомневаться, что те исполнят его приказ с превеликим удовольствием.

После этого персидская армия двинулась к Тифлису, под стенами которого на Крцанисском поле их уже ждало грузинское войско.

Правое крыло войска возглавил царевич Давид, левое – Иоанн Мухранбатони. Сам царь встал в центре. Там же встала и тысяча пришедших имеретинцев князя Церетели. В резерве Ираклий оставил отряды царевича Вахтанга и князя Отара Амилахвари, укомплектованные отборными воинами из провинций Птавов и Хевсу. Царь Соломон с еще одним имеретинским отрядом занял позицию непосредственно у стен Тифлиса, чтобы при надобности помочь артиллеристам. Передовой отряд грузин под начальством царевича Иоанна занял позицию у Южных ворот Тифлиса.

Увы, далеко не все сыновья Ираклия пришли к нему на помощь со своими отрядами. Как знать, если бы они были в тот решающий день на Крцанисской равнине, возможно, и история Грузии сложилась бы совершенно иначе. Но единства в большом семействе Ираклия не было никогда…

Глава пятая

И сражение за Тифлис началось! Первым принял на себя удар персов авангард храброго царевича Иоанна. Несколько часов он в одиночку отчаянно отбивал все атаки противника. Дело в том, что, прощупывая оборону грузин, Ага Мохаммед вводил в бой свои силы постепенно. И в узких теснинах скал на подступах к Тифлису грузинские стрелки на выбор расстреливали скученных персов. Поняв, что по узким ущельям к Тифлису ему не пробиться, Ага Мохаммед развернул своего коня и, подавая пример воинам, прыгнул вместе с ним в ревущую Куру, чтобы переплыть на противоположный берег. Тысячи всадников бросились вслед за ним. Несколько сотен из них сразу же погибли в полноводной реке, но остальные все же переплыли. Благополучно достиг противоположного берега и сам Ага Мохаммед.

В тот момент, когда персы скопом начали переправу через Куру, по ним всеми силами ударил отряд царевича Вахтанга, укомплектованный отборными воинами – хевсурами, арагвинцами, кизикинцами и пшавами. Почти одновременно подоспел и отряд поэта и воина князя Мочабелова. Взяв в руки чунгур, Мочабелов пропел перед войском несколько вдохновенных строф своей героической песни, после чего кинулся вперед с такой стремительностью, что его воины прорубили коридор до самых персидских знамен, причем несколько из них пришлось останавливать телохранителям потрясенного такой отвагой Мохаммед-хана.

Казалось, что вопреки всему чаша весов медленно, но неотвратимо склоняется на грузинскую сторону. Прижатые к берегу полноводной Куры, вымотанные персы едва сдерживали их яростные атаки. Надо отдать должное злобному кастрату, в данном случае он по достоинству оценил доблесть грузин.

– Я не помню, чтобы когда-нибудь враги мои сражались с таким мужеством! – заявил он своей свите.

В этот момент ядро перебило пополам ханского коня, и Ага Мохаммед оказался в луже, перепачканный кровью и грязью, но невредимый. Придя в себя, хан велел ввести в бой отборную мазендеранскую пехоту, которую берег как последний стратегический резерв. Увидев это, Ираклий бросил в пекло схватки и свои последние жалкие резервы. Отчаянная схватка, а по сути самая настоящая резня, продолжалась с утра до позднего вечера. Три раза персы были отброшены от стен Тифлиса, и три раза они возобновляли приступ, пока, наконец, окончательно не сломили грузин, заставив их начать общий отход.

Увидев это, Ираклий вознегодовал. Выхватив саблю, он сам было решил возглавить последнюю контратаку, чтобы увлечь воинов, но был насильно удержан сыновьями и внуками.

– Каждый из твоих подданных знает твою храбрость и знает, что ты готов умереть за Отечество, – заявили они ему, – но если судьба уже изменила нам, то не увеличивай своей гибелью торжество неприятеля.

Царь все еще не оставлял надежды вырваться от свиты, чтобы кинуться на врага, но персы уже зашли в тыл грузинскому войску, занимая дороги, ведущие в город, грозя полным окружением и неминуемым последующим истреблением. Надо было спасать хотя бы то, что еще осталось.

И все же Ираклий, вырвавшись, с отчаянием бросился в самое пекло боя и неминуемо бы погиб, если бы внук Иоанн не спас деда. С криком: «Царь Ираклий в опасности!» – царевич кинулся на противника с тремя сотнями преданных ему конных воинов и буквально вырвал царя почти из рук персидских воинов, которые уже стаскивали Ираклия с коня.

После этого царя Ираклия увезли с поля боя. Несмотря на это, грузины сопротивления не прекратили, и царевич Давид еще долго удерживал персов в кривых и тесных улицах предместья. До конца дрались у своих пушек и грузинские артиллеристы. Начальника артиллерии князя Гурамишвили зарубили прямо на его пушке. Только тогда, когда стало окончательно ясно, что толпы персов уже почти заняли покинутый царем город, царевич Давид вывел остатки своего арьергарда на север, чтобы укрыться в горах.

Впрочем, уйти удалось не всем. Триста воинов-арагвинцев были окружены у скал и пали в этом последнем бою. Из пятитысячного грузинского войска уйти в горы во главе с царем смогли немного более полутора сотен израненных воинов. Это был настоящий разгром, но главное было даже не в этом. Теперь перед Ага Мохаммедом лежала беззащитная грузинская столица, с которой он мог делать все, что только могло пожелать его жестокое сердце. Впрочем, и Ага Мохаммеду победа далась очень большой ценой. Под стенами Тифлиса он положил половину войска, а ведь война была еще далеко не окончена.

* * *

Персидские войска преследовали бежавших грузин до самого Мцхета, в котором захватчики не оставили камня на камне. Остался только старинный христианский собор. Персы сожгли бы и его, но вступился хан Нахичеванский:

– Не следует осквернять святыни и гробы царей, даже если мы торжествуем свою победу!

И его послушали.

Судьба Тифлиса была ужасной – древний город со всеми его дворцами и великолепными храмами был превращен в груду развалин. Ага Мохаммед снова проявил себя как капризный и жестокосердный правитель. Так, вначале он велел не трогать знаменитые тифлисские минеральные бани и даже искупался в них, надеясь получить исцеление от своего недуга, т. к. какой-то умник нашептал хану, что они помогут вернуть мужскую силу. Разумеется, что никакие бани не могли сделать кастрата мужчиной. Не получив желаемого, разгневанный Ага Мохаммед приказал снести древние бани до основания.

Разумеется, что даже при массовом исходе жителей Тифлис покинули далеко не все. Очень скоро оставшиеся горько пожалели, что вовремя не бежали в горы, ибо участь их была ужасна.

При этом Ага Мохаммед, по своему обыкновению, был шедр к своим воинам:

– Отдаю вам город на неделю. Покажите неверным грузинам то, что их ожидает в Судный день!

После таких слов расправа с жителями грузинской столицы была самой беспощадной. Что говорить об обычных обывателях, когда был зверски убит тифлисский митрополит. В надежде пережить неистовства персов он с духовенством заперся в Сионском соборе, но персы выломали двери, сожгли иконостас, перерезали священников, а самого старого митрополита сбросили в Куру с террасы его собственного дома. Поставив на Авлабарском мосту икону Иверской Богоматери, персы заставили грузин плевать в нее, упорствующих сразу же бросали в Куру. Не пожелавших стать вероотступниками было столько, что река скоро запрудилась трупами. Зверски был убит знаменитый сазандарь (певец) Грузии Саят-Нова. Восьмидесятилетнего старца зарубили на пороге церкви, где он встретил захватчиков с крестом в руках.

Шесть дней город оглашался воплями терзаемых и убиваемых. При этом если мужчин убивали сразу на месте, то женщин перед этим насиловали, грудных младенцев перерубали пополам с одного размаха, хвалясь остротой сабель. Более двадцати тысяч юношей и девушек было уведено в рабство. В ту пору на невольничьем рынке Анапы грузинскую девочку можно было купить по цене барана.

* * *

Сам Ираклий, бежав в Ананури, погрузился в долгую печаль, целыми днями в одиночестве молча глядя в угол монастырской кельи.

Существует трогательный рассказ о пребывании царя Ираклия в полуразрушенном старинном Ананурском монастыре, когда разбитый и всеми покинутый, он должен был искать в нем убежища: «В ветхой келье, стоявшей в углу монастырской ограды, можно было видеть старика, сидевшего лицом к стене и покрытого простым овчинным тулупом. Это был царь Грузии Ираклий II – некогда гроза всего Закавказья. Подле него находился старый слуга-армянин.

– Кто там сидит в углу? – спрашивали проходившие люди.

– Тот, которого ты видишь, – со вздохом отвечал армянин, – был некогда в большой славе, и имя его уважалось во всей Азии. Он был лучшим правителем своего народа, но старость лишила его сил и положила всему конец и преграду. Чтобы отвратить раздоры и междоусобия в семействе, могущие последовать после его смерти, он думал сделать последнее добро своему народу и разделил свое царство между сыновьями. Несчастный Ираклий ошибся. Ага Мохаммед, бывший евнухом Кули-хана, Надир-шаха, в то время когда Ираклий носил звание военачальника Персии, пришел теперь победить его немощную старость. Собственные дети отказались ему помочь и спасти Отечество, потому что их было много и всякий из них думал, что будет стараться не для себя, а для другого. Царь Грузии принужден был прибегнуть за помощью к царю Имеретии, но если ты был в Тифлисе, то видел весь позор, какой представляло там имеретинское войско. Ираклий с горстью людей сражался против ста тысяч и лишился престола оттого, что был оставлен без жалости своими детьми. И кому же на жертву? Евнуху, человеку, который прежде раболепствовал перед ним. Померкла долголетняя слава его, столица обращена в развалины, а благоденствие народа – в погибель. Вот под этой стеной видишь ты укрывающегося от всех людей славного царя Грузии без помощи и покрытого только овчиной. Царедворцы и все находившиеся при нем ближние его, которых он покоил и питал на лоне своем во всем изобилии, оставили его; ни один из них не последовал за своим владыкой, кроме меня, самого последнего его армянина.

Впоследствии после ухода Ага Мохаммеда из Грузии царь Ираклий перебрался в Телави, бывший его любимым местопребыванием после Тифлиса.

– Я хочу закончить здесь остаток своих дней, так как не имею сил смотреть на пепелище Тифлиса! – заявил он детям и внукам.

Спустя три года царя Ираклия не стало…

Что касается Ага Мохаммеда, то его войска дошли до Гори, но в сам город так и не вошли. Местное ополчение дало персам бой на горе Квернаки, к востоку от Гори, и заставили противника отступить. Больше Ага Мохаммед на Гори не покушался.

Между тем два русских батальона, высланные с Кавказской линии Гудовичем, под командой полковника Сырохнева уже вступили на землю Грузии. Весть о том, что русские уже перешли горы, заставила Ага Мохаммеда спешно уйти из Грузии в Муганскую степь на зимовку. Начинать большую войну с Россией персидский хан все же не решился. Что касается Сырохнева, то ввиду малочисленности своего отряда до Тифлиса он тоже не дошел, а остановился в Душете.

* * *

Разгромив Грузинское царство, Ага Мохаммед с триумфом вернулся в Персию. Придворные убеждали хана возложить на себя корону Ирана.

– Что ж, – наконец согласился Ага Мохаммед. – Я свою клятву исполнил и вернул мятежную Грузию в лоно державы, так что теперь я действительно достоин шахской короны.

Приказав собрать всех военачальников и вельмож, Ага Мохаммед вышел к ним, держа долгожданную корону в руках.

– Так вы желаете, чтобы я возложил ее на себя? – еще раз спросил он.

– Да! – в едином порыве подобострастия закричали собравшиеся.

– Предупреждаю, что вместе с моей коронацией ваши настоящие труды только начнутся. Я никогда не соглашусь носить эту корону, если с ней не будет сопряжено владычество, какое еще не имел ни один из персидских монархов.

– Да! – кричали военачальники и вельможи. – Властвуй нами, о великий из великих!

И Ага Мохаммед короновался.

При этом он отказался надеть драгоценную корону, некогда принадлежавшую ненавистному Надир-шаху, на которой четыре алмазных пера (челенги) знаменовали собой четыре покоренные Надир-шахом царства: Афганское, Индийское, Татарское и Персидское. Ага Мохаммед возложил на себя только маленькую диадему, украшенную перлами, и опоясался царским мечом, хранившимся на гробе мусульманского святого, родоначальника дома Софиев в Ардебиле. Туда за священным оружием обязаны были отправляться все персидские шахи. Они клали меч в гробницу и целую ночь молили святого, чтобы он благоволил к монарху, который будет носить его меч. Наутро шах опоясывается им, ополчаясь, таким образом, на защиту шиитской веры.

После коронации Ага Мохаммед-шах немедленно предпринял поход на мятежный Хорасан, где ханствовал в то время Надир-мирза, правнук все того же ненавистного для Ага Мохаммеда Надир-шаха.

Дело в том, что правитель Хорасана всегда обладал в Персии особым влиянием, так как эта провинция была главной житницей Персии, но жить в Хорасане было страшно. Все деревни там строились как крепости-калу, огражденные со всех сторон высокими глинобитными стенами. Завидев незнакомых всадников, крестьяне стремглав бежали туда со своих полей и, закрыв ворота, занимали круговую оборону. И все равно каждый год разбойничьи шайки туркменов не оставались там без наживы, похищая людей и торгуя затем ими на невольничьих рынках в Хиве и Бухаре.

Поводом для нынешнего похода в Хорасан стали драгоценности покойного Надир-шаха. Дело в том, что после его смерти все огромное количество его драгоценностей попало в руки родственников шаха, в том числе и к слепому отцу Хорасанского хана Надир-мирзы. Ага Мохаммед, разумеется, потребовал возвращения драгоценностей, объявив преступником всякого, у кого он их найдет. Но никто отдавать ему золото и алмазы и не собирался. Поэтому, следуя с войском на Хорасан, Ага Мохаммед собирался наказать главного из ослушников, отказавшегося возвратить шахской казне надлежавшие ей драгоценности. Надир-мирза бежал, велев своему престарелому и слепому отцу, Шах-Року, без сопротивления сдать город повелителю Персии. Старого слепца вывели навстречу Ага Мохаммеду, и он заявил о своей покорности. Но Ага Мохаммед не знал сострадания ни к старым, ни к слепым. Под пытками Шах-Рок начал указывать места, где были спрятаны сокровища – в стенах дворца и колодцах.

Когда же ему начали лить на голову растопленный свинец, он указал и необыкновенной величины и красоты рубин, некогда бывший в короне, которого особенно домогался Ага Мохаммед. Покончив со старым слепцом, шах Персии приказал разрушить гробницу ненавистного ему Надир-шаха, окованную изнутри чистым золотом. Все найденные в ней богатства он забрал в казну, а кости самого Надир-шаха приказал зарыть под крыльцом своего дворца в Тегеране.

– Когда я попираю этот прах моими ногами, – заявил он, – раны моего сердца заметно облегчаются.

Там же в Хорасане Ага Мохаммеда настигло тревожное известие, что Россия решила отомстить за разорение Тифлиса и убийство тысяч невинных христиан… Понимая, что дело плохо, он, загоняя лошадей, помчался к своему войску, все еще стоявшему в Мунгарской степи у западного берега Каспия, чтобы на месте понять, что же собираются делать русские столь далеко от своих границ и чем ему это грозит.

Часть вторая

Британский лев против майсурского тигра

Глава первая

К середине 60‐х годов XVIII века англичане укрепились в Индии уже основательно. К этому времени они подчинили себе не только большую часть приморских районов, но и большую часть Индостана, включая огромную Бенгалию. При этом были сломлены и главные конкуренты – французы. Им было оставлено несколько мелких разрозненных факторий, но это являлось лишь снисходительностью победителя над побежденным, не более того.

Но Индия была все же слишком велика и до полного ее завоевания англичанам было еще далеко. Поэтому Индостан продолжало трясти от нескончаемых войн.

К этому времени акции Ост-Индской компании поднялись до 263 фунтов стерлингов за штуку, а дивиденды выплачивались из 12,5 %. По тем временам это были огромные цифры! Впрочем, не все в Британской Ост-Индской компании было столь безоблачно. Сверхвысокие прибыли немедленно привлекли внимание английских министров. Возмущение их понять было легко – в стране масса проблем, а одна-единственная компания (пусть и весьма уважаемая) буквально бесится от жиру.