Кавказский дебют. От Екатерины II до Павла I

«Сколько ни жалостно было состояние всех нас, и болезненно от крайнего мучения, – вспоминал позднее лейтенант Радинг, – однако состояние графа Войновича было действительно всех горестнее; ибо сверх равного с нами в телесной муке страдания, преимущественно терзался он признанием собственно себя самого виною всему несчастному приключению, а наипаче рвался, воображая ту страшную разность, которую сделал он в участи своей чрез сие падение».

На следующий день губернатор объявил Войновичу требования хана, состоявшие в том, чтобы все укрепления были немедленно срыты, угрожая, в противном случае, принудить офицерам к тому страшными муками. На это Войнович ответил, что русский закон воспрещает пленному начальнику отдавать приказания.

Персы между тем попытались силой овладеть укреплением. Оставшиеся без офицеров матросы кое-как отбились, но персы захватили три десятка матросов, рубивших дрова в лесу. После чего взяли крепостицу в осаду. Было ясно, что матросам без офицеров долго не продержаться.

Войнович собрал офицерский совет. Наверное, это был единственный офицерский совет, где участники совещались с невольничьими колодками на шеях. Положение было признано безвыходным.

– Я не вижу никаких средств к освобождению, зная бессилие оставшегося в крепости гарнизона. Кроме этого, и сам гарнизон без нас вскоре пропадет, а вместе с ним и вся флотилия. Выход один – принять условия персов. Какие будут мнения?

Других мнений не было. Да и что можно сделать, сидя в подвале с колодкой на шее?

– Впрочем, мы можем утешиться тем, что укрепление на матером берегу поставлено мной по моему собственному произволу, тогда как повелено было избрать для укрепления один из островов у юго-восточного берега Каспия, – немного успокоил подчиненных капитан 2 ранга.

С разрешения хана в укрепление был отправлен помощник Войновича капитан-лейтенант Баскаков с повелением срыть укрепление, а пушки перевезти на фрегаты. Отпуская капитан-лейтенанта Баскакова, персидский губернатор предупредил его, что, если ретраншемент не будет разрушен, остальные пленные будут преданы мучительной казни. Тот в ответ лишь молча кивнул.

Когда Баскаков добрался до крепости и начал ее разрушение, персы освободили пленных матросов, а офицерам заменили тяжеленные колодки более легкими цепями. Затем их перевезли в город Сари, где Войнович наконец-то встретился с вероломным Ага Мохаммед-ханом. Тот принял пленников ласково, велел снять цепи, извинялся в насильственном поступке, уверял, что был принужден к этому своими подозрительными подданными, обещал немедленное освобождение и даже предлагал новые услуги. Что оставалось Войновичу? Только делать вид, что он верит ханским обещаниям.

* * *

Минули две мучительные недели, а освобождения все не было. Между тем, пользуясь относительной свободой, офицеры старались склонить на свою сторону наиболее влиятельных вельмож. Насколько они в этом преуспели, нам неизвестно, но 2 января 1782 года хан приказал наконец-то отпустить Войновича и его свиту. Казалось, что теперь-то все напасти позади, но не тут-то было! Дело в том, что сам хан случайно или преднамеренно покинул город, а подозрительные горожане, узнав об освобождении русских, окружили жилище пленников и грозились их перебить.

Неизвестно, чем бы все кончилось, но один из ханских вельмож успел укрыть офицеров в своем доме, а ночью, дав лошадей и проводника, тайком выпроводил из города. Надо ли говорить, что Войнович с офицерами проскакали все девяносто верст, отделяющих город Сари до крепостицы, как сумасшедшие. Наконец-то, они были среди своих! Радостные матросы качали вернувшихся офицеров на руках. А на следующий день Войнович свалился в горячке от перенесенных переживаний. Несколько дней он был между жизнью и смертью, но молодой организм и микстуры сделали свое дело, и капитан 2 ранга пошел на поправку.

Но на этом проблемы не кончились. Не имея возможности уведомить правительство о своих злоключениях ранее весны (когда очистится от льда устье Волги), капитан 2 ранга отошел с флотилией под северный берег залива, к острову Оретос и стал ожидать, какие ему последуют повеления. Между тем Ага Мохаммед-хан, сожалея, что так дешево отпустил пленных, или, одумавшись, что дружба с русскими ему, на самом деле, полезнее вражды, стал писать дружеские письма Войновичу, снова предлагая ему построить крепость на материке. Войнович, разумеется, отделывался вежливыми ничего не значащими словами благодарности. Окончательного разрыва он не желал, так как наши брали на берегу воду и дрова. Удостоверившись, что русский начальник ему больше не поверит, Ага Мохаммед-хан отправил своего посланника к российскому двору с извинениями и обещаниями любви и дружбы. Однако императрица Екатерина, уже извещенная о вероломстве хана, его посланника не приняла и отправила ни с чем обратно.

Только 8 июля 1782 года в Астрабадский залив прибыл почтовый бот с приказом о возвращении в Астрахань. После этого, пополнив запасы воды, флотилия оставила Астрабадский залив. По пути в Астрахань Войнович осмотрел Балханский залив, после чего зашел в Баку. Там российская флотилия была встречена салютом из крепостных орудий. Прибытие эскадры привело бакинских жителей в большой страх. Дело в том, что для них военные корабли были невиданной диковинкой и они подозревали, что на самом деле корабли не русские, а Ага Мохаммед-хана, о жестокости и вероломстве которого они были уже хорошо наслышаны. В Баку Войнович провел переговоры с местным ханом о покровительстве нашему купечеству, торговавшему здесь и в Дербенте. 9 сентября флотилия без потерь подошла к устью Волги и прибыла в Астрахань.

По возвращении, получив новый приказ, Войнович отправил в Астрабад фрегат с двумя ботами, под командой капитан-лейтенанта Баскакова как для защиты поселенцев и торговых судов, так и для наблюдения, дабы на Каспийском море не появился персидский флот. С Баскаковым присланы были при этом подарки Ага Мохаммеду.

Сам же Войнович выехал в Петербург. Там он был благосклонно принят императрицей, которая не усмотрела вины капитана 2 ранга в пленении. Более того, за перенесенные тяготы Войнович получил чин капитана 1 ранга и перстень с бриллиантом. Пребывая в столице, он еще несколько лет номинально считался командующим Каспийской флотилией, а в 1787 году, произведенный в контр-адмиралы, был послан командовать корабельной эскадрой в Черном море.

Неудавшаяся экспедиция из-за изменившихся военно-политических приоритетов больше не возобновлялась. Кроме этого, все суда эскадры Войновича через год службы оказались сгнившими.

Однако отныне на Каспийском море, при устье Волги, было велено постоянно содержать значительную флотилию «для покровительства нашей коммерции и содержания в обузданности ханов, коих владения лежат на берегу Каспийского моря». При этом каждое лето один из фрегатов занимал постоянный пост в Астрабадском заливе, напоминая персам о русском присутствии на Каспии.

* * *

Между тем Суворов по-прежнему прозябал в Астрахани, в неведении будет ли когда-либо организована военная экспедиция, которой он формально командовал, или нет.

«Ныне, чувствуя себя всеми забытым, – делился он своей печалью со статс-секретарем императрицы Турчаниновым, – не должен ли я давно сомневатца в колебленной милости ко мне моего покровителя, одного его имея и невинно лишась, что мне тогда делать, как стремитца к уединению, сему тихому пристанищу, и в нем остатки дней моих препроводить? Кроме примечательных слабостей телесных от долголетней нелицемерной моей службы, чувствую, что болезнь оная, пред сим лет шесть меня угнетавшая, снова ныне свой яд в меня поселяет».

Суворова раздражало местное общество, провинциальные сплетни, суета, интриги. К тому же он не находил никакой поддержки со стороны губернатора Ивана Якоби, который являлся противником экспедиции.

Из писем Суворова: «Но года два что я? Оставить службу рад, удалюсь мирских сует – говорю по чувствам: но, как одушевленный, – оставить службу грех!» Истинно грех, потому что он исповедует принцип «долг к Императорской службе столь обширен, что всякий другой долг в нем исчезает».

Коротая время, Суворов гулял по деревне Началово, одаривая крестьянских детишек пряниками и орехами. Впоследствии он часто вспоминал астраханскую жизнь, говоря окружающим:

– Давно уж не проводил я время так весело, как в Астрахани!

Но на самом деле веселого в Астрахани для Суворова было мало. Около двух лет пришлось томиться ему там в ожидании какого-либо определенного дела. При этом в подчинении у Суворова не было, по сути, ничего. Даже обещанные два полка Казанской дивизии в Астрахань так и не прибыли. Суворов считал себя сосланным и, лишенный любимого дела, был ввергнут в состояние желчной раздражительности. «Боже мой, долго ли меня в таком тиранстве будут томить!» – писал он в письмах.

Еще на Дунае он подхватил лихорадку, которая теперь напомнила о себе. В Астрахани активно обсуждали сплетни о генерал-поручике. Неуживчивый, склонный к неожиданным, озорным выходкам, генерал казался местным обывателям вздорным чудаком. О нем плели небылицы. По городу из рук в руки ходил пасквиль, где Суворов выведен был под именем некого Фехт-Али-хана.

Командир единственного размещенного в городе Астраханского полка полковник Пиери не был подчинен генерал-поручику и поэтому откровенно пресмыкался перед временно исполнявшим обязанности губернатора Жуковым (Суворов дал ему кличку «вице-ре»). Посещения по праздникам именитых горожан превращались для Суворова в подлинную пытку, но и отказаться нельзя – до ушей светлейшего дойдет…

Из воспоминаний современника: «Привыкши обедать очень рано, в восемь-девять часов, Суворов долго сидел с Варютой в гостиной у Пиери, ожидая приглашения к столу. Голландские часы в дубовом футляре били два, били три раза, а приглашения все не было. Но вот Пиери дал знак и сам бросился к дверям. Тотчас грянул скрытый ширмою военный оркестр, не удостоивший того Суворова по его приезде.

– Не двуклассной ли кто? – тревожно сказал Суворов жене.

– Полно, откуда здесь быть генерал-аншефу…

Суворов подскочил к окну:

– Ба! Вице-реева карета! Тайного принимают как аншефа!

Он повернулся к слугам и сказал сдавленным от обиды голосом:

– Чего ждете? Сейчас несите обед!

Когда Жуков, в сопровождении Пиери, показался в покоях, Суворов уже сидел за столом, пробуя блюда и отодвигая их одно за другим. Увидев вошедших, он схватился за живот:

– Кушанье застылое, переспелое, подправленное. Мочи нет, велите доктора позвать! Пары воздвигло из моего желудка в мозг».

Постигла в Астрахани Суворова и семейная трагедия. В один из дней жена открылась ему в том, что некий «ризомаратель» напал на нее и, угрожая двумя пистолетами, овладел ею. Взбешенный Суворов пишет своему покровителю Турчанинову, требуя наказать насильника. Впрочем, история эта покрыта мраком тайны и до сего времени никто не знает, было ли действительно насилие или имела место заурядная супружеская измена.

А вскоре задуманная военная экспедиция в Персию была окончательно отменена. Дело в том, что между императором Австро-Венгрии Иосифом и Екатериной наметился взаимовыгодный военный союз. 18 мая 1781 года был заключен союзный русско-австрийский договор. В его секретных статьях Австрия обязалась вступить в войну, в случае нападения на Россию Турции. Данный договор развязывал руки для выполнения планов России в Северном Причерноморье. Вместо запутанной политики в Европе императрица Екатерина поставила перед собой новые приоритеты – присоединение Крыма и Северного Причерноморья. Момент для этого был выбран весьма удачно. Франция только что схватилась с Англией, выступив на стороне мятежных североамериканских колоний. Испанцы отчаянно пытались выбить англичан из Гибралтара. Голландцы же стремились восстановить свои торговые позиции в Индии, где их все больше и больше теснили все те же англичане. В этой ситуации намечаемая Каспийская экспедиция сразу же утратила свою актуальность. Отныне все силы и средства России направлялись на юг для решающей схватки с турками за побережье Черного моря.

Только в декабре 1781 года Суворов, наконец, убыл из Астрахани в Казань, а оттуда на пограничную Кубань, где принял под команду Кубанский корпус. Впереди Суворова ждали самые великие победы и всемирная слава…

Глава третья

После того как в 1724 году грузинский царь Вахтанг VI потерпел поражение в войне с турками, и бежал в Петербург, Грузия стала провинцией Высокой Порты. Это временно положило конец влиянию Персии, однако Тегеран так легко уступать Закавказье не собирался. И в 1744 году жестокий и воинственный Надир-шах, начав войну с Константинополем, после нескольких побед изгнал турок и отвоевал Грузию. На престол в Картли он посадил верного ему Теймураза II, а его сыну Ираклию отдал в правление Кахетию.

Повелитель Персии Надир-шах был, безусловно, великим правителем, сумевшим за короткое время собрать под свою руку огромную державу. Кроме Персии и Азербайджана, империя Надир-шаха включала Армению и Грузию, Дагестан, Афганистан и Белуджистан, Хивинское и Бухарское ханства. А затем воинственный шах захватил и столицу Великих Моголов – Дели.

Кстати, сами персы свою страну Персией никогда не называли. Персия – это наименование чисто европейское и персам XVIII века чуждое. Официально государство называли по имени правящей на тот момент династии. Например, во время династии Сефевидов Персия именовалась Довляти Алийя Сефяфи, что в переводе значило «Государство Высшего дома Сефеви». При династии Афшаров Персия именовалась как Довляти Алийя Афшяр, а при Каджарах, соответственно, как Довляти Алийя Гаджар.

Отныне Российская империя граничила с державой, включавшей в свой состав Индию и простиравшейся до самых китайских границ. Наверное, никогда еще далекая Индия не была так политически близка к России, как во время шаха Надира. Ведь начиналась она фактически прямо за пограничным Тереком…

Был бы жив великий Петр, наверное, уж он-то оценил бы сию метаморфозу и, несомненно, как-то воспользовался происшедшим геополитическим кульбитом. Но Петр был давно мертв, а сидевшая на российском престоле Екатерина (впоследствии также Великая!) была озабочена делом не менее важным и куда более злободневным – выходом империи на берега Черного моря и присоединением Крыма.

Но, как известно, ничто и никто не вечен в этом мире, и в 1747 году великий и ужасный Надир-шах был зарезан в постели собственными телохранителями. Как это обычно бывает, после смерти тирана началась междоусобица. Тело покорителя Кавказа и Индии еще не остыло, как в стране начались войны претендентов на опустевший трон. Но худа без добра не бывает. Благодаря этой неразберихе Грузия получила политическую передышку. Увы, но и в Тифлисе также начались распри между царем-отцом и наследником-сыном, в результате чего отец Теймураз бежал, по грузинскому обыкновению, в Россию, а сын Ираклий объединил Картли с Кахетией. В результате, несмотря на уход персов, спокойнее на грузинских границах не стало. Едва ушли персы, как грузин тут же начали донимать воинственные лезгины дагестанского владетеля Омар-хана, доходящие порой в своих набегах до стен столицы.

По сути, никакой Грузии как единого государства уже не существовало. Ираклий II являлся царем лишь двух небольших княжеств. Да и эти земли он едва мог контролировать. Находившиеся раньше в зависимости от грузинского царя ханы демонстративно заявляли о своей независимости. По всей Грузии процветал разбой. Так как купцы теперь старались объезжать грузинские земли стороной, практически остановилась торговля. Были разгромлены серебряные заводы – последняя надежда Ираклия. Жители Казахской и Шамшадильской провинций переселились в соседние ханства и вышли из повиновения. Торговцы и ремесленники подались в более безопасные Моздок и Кизляр. Крестьяне бежали с равнин в горы, где могли едва прокормиться, но где был шанс остаться в живых.

Ну, а затем, когда распри в Персии немного улеглись, заявил о своих претензиях на Грузию новый шах Али-Мурат. На этот раз персы были настроены решительно, желая уже не только подчинить грузин, но и навсегда искоренить в Грузии христианство.

Поняв, что все закончится очень плохо, престарелый Ираклий решил отдаться под руку единоверной России, которая должна была в этом случае защищать его народ от всех напастей. О своем решении Ираклий незамедлительно известил Петербург.

Предложение грузинского царя у императрицы Екатерины, прямо скажем, восторга не вызвало. Пребывая в раздумьях, она говорила своему главному советчику светлейшему князю Потемкину так:

– Зачем, Гриша, нам сии дикие горы? Проку от них никакого, а забот превеликих вперед на века получим!

– Так-то оно так, – отвечал ей мудрый Потемкин. – Однако, матушка, коли мы не возьмем под свое крыло грузин, персы вырежут всех напрочь, а край грузинский заселят магометанами. Ну, а кроме того, встав крепко по ту сторону Кавказских гор, будем мы держать оттуда и турок, и персов на коротком поводу. Чуть что, сразу наотмашь!

И Екатерина доводам Потемкина вняла.

Присоединение Грузии отвечало и проведенной экспедиции капитана 2 ранга Войновича на Каспийском море. Екатерина четко обозначила новый вектор своих будущих интересов.

24 июля 1783 года в древней столице Картлийского царства Гори был подписан акт о присоединении Грузии к России. А в августе 1783 года в крепости Георгиевская был подписан трактат, вошедший в историю как Георгиевский, по которому над Картлийско-Кахетинским царством устанавливался российский протекторат.

Чтобы новоявленные россияне чувствовали себя в безопасности, в Тифлис отправились два батальона егерей полковника Бурнашева при двух пушках и двух единорогах. Общее командование было поручено генерал-поручику Павлу Потемкину (будущему граф и генерал-аншефу), племяннику светлейшего князя Потемкина-Таврического. По пути Потемкин-младший заложил крепость Владикавказ, связав ее цепью полевых укреплений с городом-крепостью Моздоком.

Именно Павлу Потемкину принадлежит честь открытия «большого пути» через Главный Кавказский хребет. Это он переоборудовал древнюю караванную тропу, проходившую через Дарьяльское ущелье, в стратегически важную дорогу.

Появление русских войск в Тифлисе произвело должное впечатление на властителя Персии Ага Мохаммед-хана. Казалось, что опасность для грузинского царя Ираклия II миновала, и Потемкин убыл обратно.

Батальоны шли по дороге через Дарьяльское ущелье, которую еще только достраивали солдаты Селенгинского мушкетёрского полка. Впоследствии эту стратегическую дорогу между Россией и Грузией назовут Военно-Грузинской.

Грузины встречали русских солдат, стоя на коленях и рыдая от счастья…

В Константинополе же и в Исфахане дружно схватились за головы. Еще бы! Русские без единого выстрела заняли Грузию, и теперь попробуй их оттуда выковырни!

– Увы, начинает сбываться легенда о Гоге и Магоге, мечтавших разрушить благословенные мусульманские царства! – печалился в Константинополе султан Абдул-Хамид. – Русская царица уже своевольно прибирает принадлежащие по праву нам земли к своим рукам! Пора преподать ей хороший урок!

– Малаллах! – в негодовании заламывал руки в Тегеране шах Али Мурад. – Должно быть, загадочная Московия и в самом деле великая страна, коль столь легко присоединяет к себе целые царства, за которые мы бьемся сотни лет! Но и воины великого Ирана тоже чего-то стоят!

А в прилегающих к Грузии турецких провинциях началась настоящая паника. Дошло до того, что жители причерноморского Трапезунда, узрев вдалеке плывущую стаю лебедей, приняли их за приближающийся российский Черноморский флот и тысячами бежали в горы.

Решение императрицы не встретило одобрения даже среди высших сановников. Так, наш тогдашний посол в Англии граф Воронцов открыто презирал грузин. В узком кругу он, не стесняясь, говорил:

– Зачем Россия ввязывается в глупые конфликты в Закавказье, за непроходимыми ущельями? Я не понимаю, какой может быть в том наш интерес!

Действительно, какой интерес был России поддерживать грузин, которых накануне подписания Георгиевского трактата оставалось всего каких-то 250 тысяч? Еще чуть-чуть и они навсегда бы исчезли из мировой истории.

Пока шли все эти «ахи» и «охи», 24 января 1784 года в Тифлис прибыл российский полномочный посол полковник Томара. В кожаном портфеле он привез акт о присоединении Грузии к российской короне. История Закавказья вступала в новую эпоху – российскую.

* * *

Одновременно с послом Томарой в Грузию прибыл и любимый племянник светлейшего князя Потемкина граф Алексей Самойлов, назначенный российским уполномоченным при грузинском царе. Назначили Самойлова не просто так. Граф являлся одним из самых доверенных лиц Екатерины. К слову, он был единственным, кто присутствовал на тайном венчании своего дяди с императрицей. Для миссии в Грузии Самойлов подходил идеально. Прежде всего, он был в курсе всех политических интриг, т. к. двенадцать лет занимал должность правителя дел Совета при высочайшем дворе. При этом Самойлов имел и неплохой боевой опыт. В прошлую турецкую войну храбро дрался под Силистрией, получив Георгиевский крест, а затем, командуя Таврическим егерским корпусом, успешно гонял крымских татар у Перекопа. Теперь ему предстояло обеспечить безболезненное присоединение Грузии к России. Дело в том, что Ираклию сохранялся до конца жизни его царский титул, а в самой Грузии старое административное управление. Но, несмотря на эти серьезные привилегии, противников соединению с Россией в Тифлисе хватало с избытком, и именно Самойлову предстояло объяснить недовольным, что они неправы.

Церемония вхождения Грузинского царства в состав Российской империи состоялась 24 января 1784 года. Присланные Екатериной новые царские регалии для Ираклия, украшенные соединенными гербами России и Грузии, были торжественно доставлены во дворец, где сам царь встретил их со всеми подобающими почестями. Стоя у ступеней трона, окруженный царевичами, придворными чинами и духовенством, Ираклий с почтением выслушал приветственную речь посла Томары, после чего принял от него новую корону, скипетр и царскую мантию.

Из хроники событий: «В десять часов утра Ираклий, предшествуемый регалиями, торжественно вступил в Сионский собор и, войдя на приготовленный трон, возложил на себя царскую мантию. Придворные чины, державшие остальные регалии, разместились по сторонам трона, а на ступенях и у подножия его стали царские сыновья и внуки. Далее, по направлению к царским дверям, поставлены были два небольших столика, художественно отделанные слоновой костью и золотой инкрустацией; на одном из них, покрытом золотым глазетом, лежала ратифицированная грамота императрицы, а на другом, покрытом бархатом, – ратификация Ираклия. Сам католикос Грузии совершал богослужение. При первом возглашении имени русской императрицы загудели колокола во всех церквах Тифлиса, а с батарей Метехского замка грянул пушечный залп, потрясший массивные стены древнего собора. По окончании молебствия совершился обмен ратификациями, а затем Ираклий, осененный государственным знаменем и имея по сторонам себя русских полковников Томару и Бурнашева, перед крестом и святым Евангелием произнес присягу. Торжественный день завершился парадным обедом во дворце, на который были приглашены все находящиеся в Тифлисе русские офицеры. Музыка и пушечные выстрелы сопровождали пиршество. Народ ликовал на площадях и улицах, и в течение целого дня неумолкаемо гудел колокольный звон, стреляли пушки, лилось рекой кахетинское, а вечером весь город и окрестные горы были озарены роскошной иллюминацией. При этом тост за российскую императрицу сопровождался ста одним пушечным выстрелом, за царя Ираклия и за членов русского императорского дома – пятьдесят одним, за остальных членов грузинского царствующего дома и за светлейшего князя Потемкина, как покровителя Грузии, – тридцать одним».

На следующий день на верность России присягнула грузинская знать. Тогда же в Петербург был отправлен официальный посол князь Чавчавадзе.

* * *

Однако не все вышло столь безоблачно. Вскоре эмиссары турецкого султана Абдул-Хамида без особого труда спровоцировали воинственных лезгин снова взяться за оружие. На сей раз внезапному нападению горцев подверглось селенье Черынь, на берегу речки Алазани. Ворвавшись в Черынь, разбойники вырезали жителей и с награбленным добром бежали в горы.

Увы, но два егерских батальона были бессильны защитить всю страну и ее жителей. Генерал Самойлов имел серьезный разговор с царем Ираклием, буквально заставив того сформировать местную милицию. Тогда же Самойлов объявил, что столь дерзкое нападение оставлять безнаказанным нельзя и следует послать экспедицию по наказанию за кровавый набег.

По договоренности Самойлов возглавил русские батальоны, Ираклий собственное ополчение. Не теряя времени даром, Самойлов выступил в поход. Что касается грузин, то они все медлили и медлили. Тем временем отовсюду приходили сведения, что уверовавшие в безнаказанность лезгины продолжают нападать на беззащитные села. Самойлов злился на нерасторопность Ираклия, но спорить с грузинским царем прав не имел.