Черное сердце

– Ничего не буду делать. А ты как думал? И ты ничего делать не будешь.

Дедушка как-то предупреждал меня, что из таких девчонок, как Лила, вырастают женщины, у которых глаза – будто дырочки от пуль, поцелуи – словно удары ножа. И нет им покоя. И ничего хорошего от них не жди. Выпьют тебя до дна, как стакан виски. Влюбиться в такую – все равно, что загреметь с лестницы. Эти предупреждения я слышал много раз, вот только никто не говорил мне, что, даже когда загремишь с этой самый лестницы, когда поймешь, как это больно, все равно в очереди будешь стоять за добавкой.

Глава вторая

В воскресенье вечером в Веллингфорде все в поте лица корпят над домашкой. В пятницу она казалась такой легкой, а впереди были целые выходные. Захожу в общежитие, зевая во весь рот. Я ничем не лучше других. Еще нужно написать сочинение и перевести большой кусок из «Отверженных».

Сэм Ю, мой сосед, валяется на животе на своей кровати и кивает в такт музыке в наушниках. Когда немаленький Сэм поворачивается ко мне, пружины на его койке жалобно взвизгивают. В наших общежитиях дешевые кровати (каждый раз, как на такую садишься, страшно, что сломается), потрескавшаяся краска на стенах и шкафы из ДСП. В Веллингфорде, уж конечно, имеются и роскошные холлы, с деревянными панелями, высоченными потолками и витражными окнами. Вот только они предназначены для преподавателей и спонсоров. Нас туда иногда пускают, но не более того.

Открываю шкаф и, протиснувшись внутрь, взбираюсь на мятую картонную коробку. Вытаскиваю из-под куртки пистолет и приклеиваю его скотчем сверху к задней стенке, над одежками. Потом раскладываю старые книжки, чтобы его прикрыть.

– Да ты издеваешься, – хмурится Сэм.

Он все видел. А я даже не слышал, как он встал. Видимо, теряю хватку.

– Он не мой. Не знаю, что с ним делать.

– Выкинуть? – Сэм переходит на хриплый шепот. – Это же пистолет. Пистолет, Кассель. Пистоле-е-ет.

– Ага, – я со стуком спрыгиваю на пол. – Знаю. Избавлюсь от него как-нибудь. Просто времени не было. Завтра же, обещаю.

– Времени не было? Выбросить пистолет в мусорный контейнер?

– Кончай без конца твердить «пистолет-пистолет», – плюхнувшись на собственную кровать, я хватаю ноутбук. – Прямо сейчас ничего не могу с ним поделать – не в окно же выкидывать. Завтра разберусь.

Сэм со стоном возвращается к себе на кровать и подбирает наушники. Вид у него недовольный, ну и ладно. Видимо, он уже привык к моим преступным выходкам.

– Чей он? – спрашивает сосед, кивая на шкаф.

– Да парня одного. Он обронил.

– Так я и поверил, – хмурится Сэм. – Ты себе отдаешь отчет в том, что, если его здесь найдут, тебя не просто из школы выпрут, а в самом прямом смысле вымарают из памяти? Выжгут твое лицо из всех школьных фотоальбомов. Наймут команду мастеров памяти, чтобы все навсегда забыли о твоем существовании. Ведь родителям клянутся, что именно этого в Веллингфорде никогда и не случается.

От упоминания мастеров памяти у меня по спине пробегают мурашки. Баррон – мастер памяти. С помощью колдовства он заставил меня о многом забыть: о том, что я мастер трансформации, о том, что он вынудил меня стать безжалостным наемным убийцей, и даже о том, что я превратил Лилу в животное, а он потом держал ее несколько лет в клетке. Мой старший братишка, социопат, воровал мою жизнь, кусок за куском. Но именно он сейчас меня обучает. Ведь больше братьев у меня не осталось.

Так вот и бывает с родней: и жить с ними невозможно, и убить нельзя. Хотя, если Баррон заложит меня Юликовой, может, и убьют.

– Да уж, – я пытаюсь вновь сосредоточиться на разговоре. – Избавлюсь. Обещаю. Погоди, я ж уже обещал. Побожиться?

– Невероятно, – возмущается Сэм, но я вижу, что он не особенно-то и злится.

Внимательно вглядываюсь в лицо соседа, пытаясь уловить сменяющиеся на нем эмоции, и неожиданно замечаю на его темно-синем покрывале с десяток ручек и исчерканный блокнот.

– Чем это ты тут занимался?

– Да вот купил на eBay, – ухмыляется сосед. – Целый набор ручек с исчезающими чернилами. Круто? Такие в КГБ использовали. Серьезные шпионские штучки.

– И что же ты будешь с ними делать?

– Варианта два. Во-первых, можно замутить крутой розыгрыш, а во-вторых, они пригодятся в наших букмекерских делах.

– Сэм, мы уже это обсуждали. Если хочешь, будь букмекером, а я пас.

Сразу после поступления в Веллингфорд я открыл здесь подпольную букмекерскую контору и принимал разные идиотские ставки. Хотите поставить на результат матча по американскому футболу – вам ко мне. Хотите поставить на то, что нас три раза в неделю будут пичкать котлетами, – вам ко мне. На то, что у директрисы Норткатт и завуча Уортона роман или что Харви Сильверман откинет копыта, отравившись спиртным, еще до выпускного, – вам опять ко мне. Я высчитывал процент, собирал наличку и брал комиссию. В нашей школе учатся, в основном, скучающие дети богатеньких родителей, так что это был хороший способ набивать карманы. И довольно безобидный. Вплоть до недавнего времени. С недавнего времени ставить стали на то, кто мастер, а кто нет. А предполагаемых мастеров преследовали.

И я начал чувствовать себя не букмекером, а Иудой.

– Ну ладно, – Сэм вздыхает. – Зато уж розыгрышей можно провернуть сколько! Представь, все строчат тест, а потом через сутки работы превращаются в чистые листы. Или можно одну такую ручку учителю подсунуть, когда он оценки будет выставлять. Вот получится бардак.

– И какой вариант ты выберешь? – спрашиваю я с улыбкой. Бардак – это прекрасно. – Готов ради тебя полазать по чужим карманам.

– Смотри – не перепутай и не напиши такой домашку, – Сэм швыряет в меня ручкой.

Она летит прямо в мою настольную лампу, но я успеваю вовремя ее поймать.

– Эй, осторожнее! А что там у тебя была за нелепая просьба?

– Кассель, – шепчет вмиг посерьезневший сосед, – можешь поговорить обо мне с Даникой?

Я молча кручу в пальцах ручку с невидимыми чернилами, а потом поднимаю взгляд.

– О чем?

– Я извинялся. Много раз. Не понимаю, чего ей надо.

– Что у вас случилось?

– Встретились в кафе, а потом опять все по новой, – Сэм качает головой. – Не понимаю. Это же она наврала. Скрыла от меня, что мастер. Я б и не узнал никогда, если бы ее братишка не проболтался. Так почему это я должен извиняться?

В любых отношениях важна расстановка сил. Иногда оба постоянно выясняют, кто главнее. Иногда всем заправляет кто-то один (хотя не обязательно тот, кто думает, что он главный). Наверное, бывает и так, что оба равны и никто ни с кем не сражается за власть. Я про такие случаи не знаю. Зато знаю, что соотношение сил может измениться в одно мгновение. Когда Сэм только начал встречаться с Даникой, он во всем ей уступал. А потом разозлился и никак не мог успокоиться.

А когда поостыл и готов был выслушать ее извинения, она расхотела извиняться. В последний месяц они так и скачут туда-сюда: ни один по-настоящему не раскаивается и потому не может задобрить второго. Когда кто-то дозревает до извинений, момент оказывается неудачный. И оба уверены в собственной правоте.

Непонятно, разбежались они или нет. Сосед, видимо, и сам не знает.

– Если не понимаешь, зачем извиняться, то извинения выходят паршивые.

– Знаю, – Сэм качает головой. – Просто я хочу, чтобы все было как раньше.

Хорошо знакомое чувство.

– Что ей сказать?

– Просто разузнай, как мне все исправить.

Сосед в таком отчаянии, что приходится согласиться. Попробую. Если уж он обратился за помощью в любовных делах ко мне, то все совсем плохо. Но какой смысл это объяснять?

Утром, шагая через двор, я все жду, когда же выпитый с утра в общей комнате кофе наконец меня разбудит. Навстречу попадается моя бывшая, Одри Долан, да не одна – с подружками. Ее медные кудряшки ярко сияют в солнечных лучах. Одна из девчонок что-то тихонько говорит, остальные смеются.

– Эй, Кассель! Ставки еще принимаешь?

Я нехотя оборачиваюсь.

– Нет.

Вот видите: я изо всех сил стараюсь стать законопослушным гражданином. Честно стараюсь.

– Жаль, – кричит девчонка. – А я хотела сотню баксов поставить на то, что ты сдохнешь в одиночестве.

Иногда я сам не понимаю, почему так упорно пытаюсь не вылететь из Веллингфорда. Оценки у меня посредственные, были и есть, а в прошлом году успеваемость вообще скатилась ниже некуда. И в колледж я не собираюсь. Мне вспоминаются Юликова и программа, в которой участвует брат. Всего-то и нужно бросить школу. Я просто оттягиваю неизбежное.

Девчонка снова смеется, а Одри и остальные ей вторят.

Я иду и не оглядываюсь.

На этике развивающихся стран обсуждают журналистские предубеждения и то, как они влияют на наше мнение. Преподаватель просит привести пример, и тут Кевин Браун вспоминает одну статейку, в которой писали о моей матери. С его точки зрения, журналисты чересчур часто пытаются повесить всех собак на Пэттона, обвиняя его в легковерности.

– Она же преступница, – разглагольствует Кевин. – Зачем выставлять все так, будто губернатор Пэттон должен был каким-то образом предвидеть, что его девушка нашлет на него проклятие? Вот вам хороший пример: журналист пытается дискредитировать жертву. Не удивлюсь, если эта Шандра Сингер и над ним самим поработала.

В классе кто-то хихикает.

Я, не отрываясь, смотрю на ручку в руках, сосредоточенно вслушиваюсь в царапающие звуки – это мистер Льюис быстро пишет на доске о каком-то примере из недавних новостей про Боснию. На меня находит странная гиперконцентрация, когда весь зацикливаешься на настоящем, а прошлое и будущее отходят на второй план. Есть только здесь и сейчас. Медленно ползут минуты, и вот наконец звенит звонок, мы выскакиваем в коридор.

– Кевин? – тихонько говорю я.

Кевин разворачивается, ухмыляясь. Вокруг нас торопятся куда-то ученики, зажав под мышками книги и рюкзаки. Я их толком не вижу – все вокруг смазалось.

Ударяю Кевина в челюсть с такой силой, что в руке отдается.

– Драка! – вопит кто-то.

Выскочившие из классов учителя пытаются оттащить меня от лежащего на полу противника.

Я не сопротивляюсь. Будто онемел весь. В крови кипит адреналин. Страшно хочется еще кому-нибудь вмазать.

Меня отводят к завучу, вкладывают в руку бумажку. Сминаю ее и кидаю в стену. Приглашают в кабинет.

Внутри все завалено документами. Удивленный Уортон убирает со стула кипы папок и кроссвордов и машет рукой – мол, садись. Обычно, если уж у меня неприятности, то сразу отправляют к директору.

– Драка? – уточняет Уортон, поглядев на мятую бумажку. – Два дисциплинарных взыскания, если вы первый начали.

Молча киваю, голос меня вряд ли сейчас послушается.

– Расскажите, что случилось.

– Да ничего, сэр. Я его ударил. Просто… В голове помутилось.

Уортон внимательно слушает и кивает.

– Вы понимаете, что еще одно взыскание, хоть по какому поводу, и вас исключат? Тогда, Шарп, вы не окончите школу.

– Да сэр.

– Сейчас сюда придет Кевин Браун и расскажет свою версию событий. Вы точно не хотите ничего добавить?

– Нет, сэр.

– Хорошо, – Уортон поднимает очки на лоб и трет переносицу затянутыми в коричневую перчатку пальцами. – Идите – посидите в приемной.

Выйдя за дверь, усаживаюсь прямо перед секретарским столом. Мимо, покряхтывая, проходит Кевин – в кабинет к Уортону. На щеке у него наливается зеленью кровоподтек. Синяк будет знатный.

Сейчас Кевин скажет: «Не знаю, что на Касселя нашло. Взял и с катушек слетел. Я его не провоцировал».

Через несколько минут Кевин выходит. Он ухмыляется мне, а я ухмыляюсь в ответ.

– Шарп, подойдите, пожалуйста.

Снова вхожу в кабинет и сажусь. На столе столько бумаг – только толкни, и все посыплется.

– Вы на что-то злитесь?

Уортон словно мысли мои читает.

Я открываю рот, чтобы возразить, но ничего не получается. Да, я злюсь и уже так давно, что сам не отдаю себе в этом отчета. Кто бы мог подумать: мне на это указал именно Уортон.

Я в ярости.

Сам не знаю, зачем бросился выбивать пистолет из рук убийцы. А как приятно было ударить Кевина. Как хочется сделать это снова, и еще раз, почувствовать, как ломаются кости, увидеть кровь. Как восхитительно было стоять над поверженным врагом, пылая от гнева.

– Нет, сэр, – выдавливаю я. И сглатываю.

Интересно, когда же я умудрился так отдалиться от самого себя? Я понимал, что Сэм злится, когда разговор заходит о Данике. Но почему не видел, что сам охвачен яростью?

– Вам через многое пришлось пройти, – говорит Уортон после небольшой паузы. – Сначала погиб ваш брат Филип, потом ваша мать… попала в затруднительную юридическую ситуацию.

«Затруднительная юридическая ситуация». Да уж. Я киваю.

– Кассель, мне очень не хочется, чтобы вы покатились по наклонной.

– Все понял. Можно вернуться в класс?

– Идите. И помните, у вас два взыскания, а учебный год и за половину не перевалил. Схлопочете еще одно – вылетите из школы. Вы свободны.

Закинув на плечо рюкзак, возвращаюсь в учебный центр, как раз вовремя – скоро звонок. Лила по дороге не попалась, хотя я оглядывался на каждую встречную блондинку. Если мы столкнемся, ума не приложу, что ей сказать. «Ты тут на днях в первый раз заплатила наемному убийце. Ну и как оно?» – как-то чересчур в лоб.

К тому же, кто сказал, что это в первый раз.

Заворачиваю в туалет, включаю кран и брызгаю в лицо водой.

Ледяные капли скатываются по щекам, по шее прямо на ворот белой рубашки, холод меня отрезвляет.

Перчатки намочил. Как глупо – забыл их снять.

«Очнись, – говорю я сам себе. – Очнись наконец».

В зеркале мои глаза кажутся еще темнее. Резко выделяются обтянутые кожей скулы.

«Да уж, видок подходящий. Папа бы гордился. Ты, Кассель Шарп, просто очаровашка».

Каким-то образом успеваю в класс до прихода Даники. Прекрасно. Мы вроде как еще друзья, но она меня избегает после ссоры с Сэмом. Придется загнать ее в угол, чтобы поговорить.

На физике мы садимся, где хотим, поэтому можно без проблем найти свободное место рядом с тем, где обычно садится Даника. Сгружаю на стул рюкзак и отхожу в дальний конец класса. Поговорю-ка с Уиллоу Дэвис. Спрашиваю про домашку. Уиллоу смотрит на меня подозрительно, но отвечает. Рассказывает про десять разных измерений пространства и одно времени: как все они переплетаются между собой. Входит Даника.

– Понял? – спрашивает Уиллоу. – Получается, могут существовать другие миры, где живут другие версии нас самих. Например, где-то есть привидения и настоящие монстры. Где-то нет людей с гиперинтенсивными гамма-волнами. А где-то у всех змеиные головы.

– Не может быть, – недоверчиво качаю головой я. – Да разве это наука? Слишком уж круто.

– Ты не читал ничего, что ли?

Пора возвращаться за парту. План сработал: Даника сидит на своем обычном месте – удивленно оглядывается, когда я отодвигаю рюкзак и шлепаюсь на свое. Пересаживаться поздно – так будет уж совсем очевидно, что она меня избегает. Даника оглядывает класс, будто подыскивая уважительную причину для побега, но все парты заняты.

– Привет! – я выдавливаю из себя улыбку. – Давненько не виделись.

– Слышала, ты подрался, – она поворачивается ко мне и вздыхает, будто на что-то решившись.

На ней блейзер с логотипом Веллингфорда и плиссированная юбка, ярко-фиолетовые колготки и еще более яркие фиолетовые перчатки подобраны в тон уже порядком выцветшим фиолетовым прядкам в каштановых волосах. Даника тихонько постукивает по ножке стола массивной туфлей с закругленным носком.

– Все еще злишься на Сэма? – вряд ли бы мой сосед обрадовался такому началу разговора, но нужно узнать главное, пока урок не начался.

– Это он тебе сказал? – морщится Даника.

– Мы же в одной комнате живем. Можно догадаться по его унылому виду.

– Я не хочу делать ему больно, – снова вздыхает она.

– И я тоже.

– Ответь на один вопрос, – просит Даника почти шепотом, наклонившись поближе.

– Да, ему очень-очень стыдно. Он знает, что перегнул палку. Может, вы, ребята, просто простите друг друга и…

– Вопрос не про Сэма.

В класс входит Йонадаб, берет кусочек мела и начинает расписывать на доске закон Ома. Я знаю, что это именно закон Ома, потому что так значится сверху большими буквами.

Открываю тетрадь, пишу там: «В чем тогда дело?» – и поворачиваю страницу так, чтобы Даника увидела.

Она качает головой и не отвечает.

К концу урока взаимосвязь между силой тока, сопротивлением и расстоянием сильно понятнее не становится, но, кажется, Уиллоу была права насчет этих своих измерений и людей со змеиными головами.

После звонка Даника цепко хватает меня за локоть и неожиданно спрашивает:

– Кто убил Филипа?

– Я… – если отвечу, придется соврать, а врать ей не хочется.

– Моя мать взяла на себя роль твоего адвоката, – взволнованно шепчет Даника. – Она ведь выторговала для тебя сделку – иммунитет от уголовного преследования, чтобы федералы тебя не трогали, так? Ты обещал им сказать, кто убил людей из тех досье. И Филипа. Чтобы получить иммунитет. А зачем он тебе? Что ты такого сделал?

Тогда федералы сунули мне свои бумажки и заявили, что Филип обещал назвать им имя убийцы. Пока я хлопал ушами, Даника их увидела – очень зря. Я уже тогда это понял, хотя еще не знал, что в досье перечислены люди, которых трансформировал я сам. Трупы так и не нашли… Этих воспоминаний меня тоже лишил Баррон.

– Нам пора. Опоздаем, – говорю я.

Все ушли, и в класс потихоньку стягиваются ученики на следующее занятие.

Даника неохотно отпускает мою руку и тащится следом за мной к дверям. Забавно, как мы поменялись ролями: теперь в угол загоняют меня.

– Мы же вместе работали над тем делом, – не унимается она. И это в некотором роде правда. – Так что ты такого сделал?

Смотрю Данике в глаза, пытаясь угадать ее мысли.

– Я не трогал Филипа. Брата своего я не трогал.

– А Баррон как же? С ним ты что сделал?

Недоуменно хмурюсь. Это еще что такое? Что ей в голову взбрело?

– Да ничего не сделал! С Барроном? Ты с ума сошла?

– Не знаю, – она чуть краснеет. – С кем-то же ты что-то сделал. Тебе нужен был иммунитет от уголовного преследования. Кассель, порядочным людям он ни к чему.

Конечно, она права: никакой я не порядочный человек. Забавно, с порядочными людьми вроде Даники вечно так – им абсолютно неведома склонность ко злу. Им ужасно трудно смириться с мыслью, что парень, который только что так приветливо улыбался, может быть способен на ужасные поступки. Вот и Даника обвиняет меня в убийстве, но при этом не боится, что я ее прихлопну, а злится. Она упорно считает, что мне нужно только послушать ее хоть разок, понять, что я дурно поступаю, и я тут же начну поступать хорошо.

– Слушай, – говорю я, останавливаясь возле лестницы. – Давай встретимся после ужина, и ты меня спросишь, о чем захочешь. И про Сэма поговорим.

Конечно, всего я не расскажу, но она мой друг, и кое-чем с ней поделиться можно. Даника заслуживает правды – той правды, которую я могу открыть. Кто знает, может быть, если бы я действительно хоть раз ее послушал, я бы начал поступать хорошо.

Хуже-то уж точно некуда.

– Ты скажешь мне, кто ты такой? – спрашивает она, заправляя за ухо кудряшку измазанной в чернилах перчаткой. – Скажешь?

Застала меня врасплох. Смеюсь. Я так и не рассказал Данике свой самый большой секрет: я мастер трансформации. Наверное, пора. Наверное, Даника и сама кое о чем догадывается – иначе бы не спросила.

– Подловила ты меня. Хорошо, скажу. Все скажу, что можно.

– Ладно, – медленно кивает Даника. – После ужина я буду в библиотеке. Нужно доклад один написать.

– Договорились.

Со всех ног сбегаю вниз по ступенькам, а потом мчусь через двор, чтобы успеть на занятие по керамике. У меня уже два взыскания – хватит на сегодня.

Горшок получается страшный, как смертный грех. Наверное, еще и с воздушным пузырьком: когда я ставлю его в печь, он взрывается, уничтожив при этом вазы и чашки еще троих учеников.

Когда иду на тренировку по бегу, в кармане звонит телефон. Прижимаю его плечом к уху.

– Кассель, – это агент Юликова. – Загляни ко мне. Прямо сейчас. Как я понимаю, занятия на сегодня у тебя закончились. В школе все предупреждены. Им сказали, что у тебя сегодня назначен прием у врача.

– Но я как раз на тренировку по бегу иду, – хорошо бы она уловила в моем голосе недовольство.

У меня на плече болтается сумка со спортивной формой. Наверху ветер раскачивает кроны деревьев, усыпая кампус желто-оранжевыми листьями.

– Я уже много тренировок пропустил.

– Значит, если пропустишь еще одну, никто не заметит. Кассель, ей-богу, тебя вчера едва не убили. Надо это обсудить.

Вспоминаю про приклеенный скотчем к стенке шкафа пистолет.

– Ну ничего особенного же не случилось.

– Приятно слышать, – и Юликова вешает трубку.

По дороге к машине я пинаю палые листья.

Глава третья

Через несколько минут я уже сижу за столом напротив агента Юликовой. Она отодвигает в сторону кипы бумаг, чтобы лучше меня видеть. У Юликовой прямые седые волосы, постриженные где-то на уровне подбородка. Чем-то она напоминает птицу – нос длинный, черты лица мелкие. На шее массивное ожерелье из разноцветных бусин. В руках дымящаяся чашка чая, под темно-синим вельветовым пиджаком свитер, и все равно губы чуть посинели, будто ей холодно. Или простыла. Юликова больше напоминает преподавательницу из Веллингфорда, чем руководителя федеральной программы для обучения юных мастеров. Я знаю, она так одевается специально – чтобы подопечные чувствовали себя спокойнее. Юликова, наверное, вообще все делает специально.

Но ведь работает же.

Она мой куратор. Ей нужно заполучить меня в свою программу, как только мне стукнет восемнадцать, – такую сделку я заключил с федералами. Но пока не очень понятно, что со мной делать. Ей, видимо, тоже.

– Как дела, Кассель? – спрашивает Юликова с улыбкой, выражение у нее такое, будто бы ей и правда не все равно.

– Да вроде ничего, – нагло вру я.

По ночам едва сплю. Меня терзают сожаления. Зациклился на девчонке, которая меня ненавидит. Украл пистолет. Но таким, как она, вряд ли стоит изливать душу – Юликова ведь оценивает мое психологическое состояние.

– Ну и как – получается у брата учиться? – спрашивает она, делая глоток.

– Получается.

– Наверное, после смерти Филипа тебе хочется защитить Баррона, – взгляд у нее добрый, понимающий, и голос ровный. – Теперь вас осталось двое. Хоть ты и младший, на тебе большая ответственность…

Я пожимаю плечами.

– Но, если вчера ты оказался в опасной ситуации именно из-за обучения, мы немедленно все прекратим.

– Нет, все было совсем не так. Мы просто следили за одним человеком… Выбрали цель наугад. А потом Баррону позвонили. И я на несколько минут остался один и заметил убийцу. Погнался за пареньком – за убийцей. Глупо получилось, знаю. Но он сбежал, вот и все.

– Ты с ним разговаривал?

– Нет.

– Но ты же загнал его в угол в том переулке, правильно?

Я киваю, но потом поправляю ее:

– Сначала загнал, но он сразу же вскарабкался на забор.

– Мы нашли около забора обломок доски. Он хотел тебя ударить?

– Нет. Никто никого не бил. Может, он наступил на доску, когда убегал. Все так быстро произошло.

– А можешь его описать? – Юликова наклоняется ко мне через стол и смотрит внимательно, будто пытаясь прочитать все, даже самые мимолетные мои мысли, разгадать жесты и мимику.

Очень надеюсь, что у нее ничего не выйдет. Я, конечно, врать умею неплохо, но не более того. Раньше приходилось врать либо преступникам, действия которых я могу предугадать, либо простачкам, которыми можно манипулировать. Юликова – совсем другое дело. Я и понятия не имею, на что она способна.

– Да вряд ли, – пожимаю я плечами.

Она несколько раз кивает.

– Больше ничего не хочешь рассказать о случившемся?

Знаю, нужно рассказать про пистолет. Но если признаться сейчас, она спросит, почему я его взял. А может, спросит у Баррона, чем мы занимались. За кем следили. Если на брата найдет, он ей все выложит. Или еще хуже – выдумает какую-нибудь откровенную чушь, и Юликова сразу догадается про Лилу.

Конечно, я не хочу снова вести себя непорядочно, врать. Я хочу научиться поступать правильно, даже если мне это не нравится. Даже если я Юликову за это ненавижу. Но просто сейчас никак нельзя.

Вот в следующий раз… В следующий раз я уж постараюсь. Все расскажу. Но не сейчас.

– Нет. Ничего такого не случилось. Просто сглупил. Буду осторожней.

Юликова, окинув меня многозначительным взглядом, достает из ящика стола пачку бумаг на скрепке и кладет передо мной. Я знаю, что в этих бумагах. Как только я их подпишу, то перестану быть обычным гражданином. Соглашусь подчиняться особым правилам и законам. Если облажаюсь, судить меня будут закрытым судом безо всяких присяжных.