Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 2

Первый тост «За встречу!» быстро растопил первичную скованность и остатки каких-то неосознанных недомолвок, а после традиционного третьего «За тех, кто в море!», т. е. за самих себя, все почувствовали себя одной семьей, и от первоначальной неловкости и следа не осталось: каждый старался выговориться, перебивая друг друга, стараясь поделиться выстраданным и наболевшим за нелегкие последние месяцы. Круг общения был свой, и только свой. Накопленный адреналин наконец-то нашел выход наружу, и катарсис не замедлил превратить весь предыдущий негатив в настоящий позитив. Жаль, что современные психологи и психиатры не рекомендуют и не пропагандируют такие методы общения после многомесячных стрессов: сколько людей могли бы быстро и без последствий поправить свое психическое здоровье после продолжительного экстрима.

Остается лишь полагаться на внутреннее чутье много повидавших людей и их звериную интуицию.

Время летело незаметно, как и всегда бывает на подобных мероприятиях. Наступили заторможенность и усталость, хозяин понял – пора и по домам, т. е. по своим пароходам, уже соскучившимся по капитанам. Да и время уже перевалило за три часа ночи, к тому же состояние участников также напоминало об истекшем времени: пора было разъезжаться. Несколько стандартных «посошков» изрядно задержали начало наметившейся репатриации. Вахтенная служба «Нижнеянска» бережно сопроводила каждого гостя до спасательной шлюпки, уютно разместив их внутри мотобота по интересам. Суда-близнецы стояли на якорях практически на одной линии и в непосредственной близости, не превышающей двух кабельтовых друг от друга.

Сразу же за «Нижнеянском» следовал «Василий Бурханов», затем «Капитан Ман» и последним «Амдерма». Славу Нагонова, капитана «Бурханова», высадили без последствий, поскольку его судно стояло первым, затем второй помощник повел бот к стоящему вторым «Капитану Ману». Только-только бот оказался у спущенного парадного трапа, Анатолий Собашнюк, посчитав, что это его судно, уверенно шагнул на трап, и вахтенный незамедлительно начал его подъем.

Тем временем мотобот отошел от судна и направился к последнему судну-близнецу.

Поднявшись на трапе до палубы надстройки, капитан Собашнюк зашел в лифт, который вахта уже приготовила для капитана, держа на первом этаже надстройки рядом с конечным пунктом трапа, и поднялся к себе в каюту на седьмой этаж. На судах этого типа надстройка очень высока, и для удобства экипажа спроектирован лифт, обслуживающий все жилые палубы и уходящий на два этажа ниже, в центральный пост управления машинного отделения.

Приехав на свой этаж, капитан проследовал к своей каюте, но дверь оказалась заперта, и он потребовал от сопровождавшего его вахтенного помощника вызвать старпома. Странно, что вахтенный помощник, глубокой ночью встретив незнакомого, в изрядном подпитии капитана, даже не попытался что-либо выяснить, настолько уверенны и безапелляционны были действия и поступки неизвестного. Даже и тени сомнения в том, что неизвестный может быть не капитаном, не возникло у молодого вахтенного помощника. Через считаные минуты старпом уже был рядом, в свою очередь потеряв дар речи от столь решительного незнакомца. Увидев совершенно неизвестного человека, представившегося старпомом, капитан потребовал открыть ему каюту и немедленно вызвать своего старшего помощника. Чужой старпом, наконец-то пришедший в себя, открывать каюту наотрез отказался, чем вызвал гнев и буйную реакцию капитана.

Попытки объяснить ему, что он находится не на своем судне и необходимо добраться до своей «Амдермы», ни к чему не привели, он просто был не в состоянии осознать произошедшее, и продолжающиеся словопрения все больше раздражали Собашнюка. В итоге, чтобы избежать дальнейших бесплодных объяснений и последствий, каюту открыли, и капитан, хотя и будучи в непростом состоянии, наконец-то понял, что он не у себя дома, но, сев на диван в кабинете, тут же уснул, сильно перегруженный впечатлениями, обильно сдобренными прекрасными алкогольными брендами.

Оставшегося капитана, Анатолия Дорогих, форейтор, второй помощник, привез на последний, также не его, пароход, «Амдерму». Его так же, как и предшественника, подняли на борт, но поскольку по характеру он был спокоен, если не флегматичен, то, быстро разобравшись, что оказался не на своем судне, не стал устраивать бесполезных разборок и спокойно лег спать в каюте своего недавнего попутчика и соратника по несчастью, хотя его-то вины в том и не усматривалось, он стал жертвой обстоятельств. Скорее худощавый, чем упитанный, выше среднего роста, с легкой картавинкой в произношении, он всегда говорил ровным голосом, был общительным и коммуникабельным, но поспорить и подискутировать был не промах.

К этому времени вахтенные помощники на всех четырех судах обнаружили, что перепутали капитанов на двух судах, что в свою очередь быстро стало достоянием гласности среди экипажей всех четырех судов и вызвало долго не прекращающийся гомерический хохот. Но веселье быстро закончилось, и вахтенные стали думать, каким образом в кратчайшие сроки вернуть капитанов на свои осиротевшие суда. Дело усложнялось тем, что оба были нетранспортабельны, да и характер Собашнюка в выпившем настроении тоже не добавлял оптимизма, хотя в естественном состоянии он был добрейшим человеком, но бывает, что иногда несколько капель «озверина» сильно искажают человеческое нутро, и становится совершенно непонятно, почему у смирнейшего оленя вдруг прорезаются зубы тигра или, еще хуже, росомахи.

Но это Фрейду для раздумий – пусть голову поломает.

Учитывая сложные отношения между прежним вторым помощником и капитаном Собашнюком, Валентин Цикунов заменил форейтора на мотоботе – второго помощника на старпома. Второй помощник мог вполне попасть под горячую руку своего бывшего капитана, который наверняка заподозрит последнего в случившемся казусе и припишет ему злонамеренный замысел дискредитации бывшего капитана, испортившего ему год жизни. А тут уже попахивает кровью. С капитаном Дорогих проблем не возникло: его, так и не успевшего ничего сообразить, под руки отвели к выходу на трап и спокойно спустили в мотобот, привезли в свою каюту, где он тут же крепко заснул.

С Собашнюком было намного сложнее и пришлось повозиться: он никуда не хотел ехать, поэтому пришлось долго убеждать, что судно не его и экипаж заждался своего капитана, не в состоянии справиться со вновь возникшими неожиданными проблемами. И лишь только когда он увидел перед собой спящего друга и коллегу, своего тезку Дорогих, до него дошло настоящее положение вещей, и тогда он в ярости стал требовать своего бывшего второго помощника, подозревая того во всех смертных грехах, чтобы разобраться с ним на месте. Вот тогда Цикунов перекрестился: как предусмотрительно он убрал второго, заменив его старпомом. Интуицию и опыт не пропьешь, видимо, хорошо он знал своего коллегу Собашнюка.

С большими трудностями капитана-буяна усадили в мотобот и доставили на его осиротевший пароход. Зная крутой нрав своего мастера, вахтенная служба в полном составе встречала его у трапа чуть ли не в парадной форме, но без троекратного «ура». Капитана проводили до заранее открытых дверей каюты, где он и успокоился на отведенное для сна время, и до полудня его не было слышно.

Уже после обеда, где-то около 14 часов, все участники приема на «Нижнеянске» вышли на связь и обменялись впечатлениями от незабываемой встречи. Обиженных не было, все остались довольны и заразительно смеялись, обсуждая перепутанные суда и капитанские каюты. Естественно, что разговоры слышали все присутствующие на мостике, а вслед за ними об этом узнали все экипажи четырех судов, все 160 человек, и пересудов хватило надолго со многими позднее придуманными нюансами. По-другому и не бывает. Любая морская новость или байка впоследствии непременно обрастает новыми, не существовавшими никогда подробностями, становясь от этого более привлекательной и притягательной. Огласка этого случая произошла позднее, хотя и не сразу. Через два месяца теплоход «Нижнеянск» пришел во Владивосток из того же Ванкувера все с тем же зерном. К этому времени вся история уже выплыла наружу, что было совершенно очевидно, это не было даже секретом полишинеля, а чем-то гораздо большим, все-таки 160 человек почти свидетелей, тем более что никто и не стремился каким-то образом утаить случившуюся драматическую комедию.

Однажды на большом диспетчерском совещании пароходства, которое проводилось по пятницам в просторном кабинете начальника пароходства, после окончания официальной части, как обычно, оставалось какое-то время на посторонний треп, и тут кто-то из присутствующих рассказал о встрече капитанов четырех «морковок» в Ванкувере с финалом, явно добавив что-то от себя и приукрасив. Все присутствующие на совещании, а это около сорока человек, от души посмеялись и в свою очередь рассказали своим знакомым.

Вскоре все пароходство было в курсе Ванкуверских посиделок, и частенько капитана Цикунова во время посещения многочисленных служб и отделов просили уточнить какие-либо возникшие при обсуждении в определенном кругу подробности его хозяйских организаторских способностей и действий, поскольку ничего подобного даже на памяти старожилов не случалось.

Единственный, кто воспринял эту историю без тени иронии, был непосредственный руководитель капитана – заместитель начальника пароходства по мореплаванию, который прилюдно заявил в службе мореплавания, что Цикунов опять отличился и необходимо перевести его на более низкую группу судов, чтобы научился вести себя более серьезно и ответственно, не позволяя себе мальчишеских проказ.

Начальник пароходства к заявлению своего заместителя отнесся более чем прохладно, не только не поддержав, но откровенно проигнорировав.

Так и остался капитан Цикунов на борту своего «Нижнеянска» еще на четыре года, совершенствуя пожелания зама на прежнем рабочем месте.

Новый почин по-сахалински

Призрак коммунизма бродил-бродил, и у них нигде не зацепился! А у нас – пожалуйста! И вот уже столько лет – под экспериментом.

В. C. Черномырдин

Послевоенные годы: похоронен красный диктатор, борьба за власть, и его верный опричник Берия последовал вслед за хозяином. Но оставалось еще достаточно верных ленинцев и сподвижников советского «великого кормчего» всех времен и народов, и все они хотели под шумок сесть на место своего бывшего босса. Коалиции, внутрипартийные группы, кланы и антипартийные группы… И наконец к 1957 году возня под ковром закончилась, и, по раннему подобию, власть сосредоточилась в одних руках Никиты Сергеевича Хрущева – великого авантюриста фактически без образования, который впоследствии будет назван самым необразованным руководителем Российского, Советского и снова Российского государства, будущего «кукурузника» и бывшего генерала от политики, на совести которого, как члена военного совета ряда фронтов, немало загубленных жизней наших солдат под Киевом, Харьковом, да мало ли еще где.

Страна, еще не полностью оправившаяся от военных ран, ждала перемен в лучшую сторону. Люди устали от ожидания «черных воронков», последствий массовой коллективизации, бесконечных войн и угрозы жизни: они хотели просто жить или хотя бы передохнуть от окружающего кошмара и ненормальной зарплаты, жилищных условий, одежды, медицинского обслуживания. Страна, хотя и официально превратилась из аграрной в аграрно-индустриальную, но по сути оставалась все той же аграрной, где люди, загнанные в колхозы, обложенные многочисленными налогами и получающие на свои трехзначные трудодни жалкие подачки, на которые не мог прожить и один человек, не говоря уже о семьях, тогда еще больших, вынуждены были выживать со своих огородов, или, как их тогда называли, приусадебных участков, хотя усадьбами там и не пахло: максимальная общая площадь не более половины гектара, изба с соломенной крышей и глиняным полом и остальная пашня, вспаханная тощей лошаденкой, взятой у соседа за пол-литра самогона, которая была засажена картошкой, капустой, свеклой, огурцами и помидорами, чтобы прокормиться до следующего урожая. Об электричестве только в газетах читали. Дырявый сарай с тощей коровенкой и вечно голодным подсвинком, да еще цепным псом, привязанным у того же сарая. К тому же миграция в города была строго запрещена: сельское население не имело паспортов и, по сути, мало чем отличалось от крепостных: в редких случаях паспорта все же выдавались, но зависело это от твоих отношений с председателем колхоза. Эта система окончательно была отменена лишь в семидесятые годы.

Новый вершитель судеб огромной страны получил такое наследство, правда, не без своего непосредственного участия в создании будущего рая. «Лес рубят – щепки летят» – вот что было стереотипной отговоркой того времени, или «Лишь бы не было войны».

К 1957 году Хрущев сосредоточил в своих руках всю верховную власть: Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров. Нужны были великие прорывы, чтобы накормить народ и срочно улучшить жилищные условия, т. к. сотни тысяч людей на бывшей оккупированной территории продолжали жить в землянках.

В 1954 году была запущена программа на освоение целинных и залежных земель в Казахстане и Южной Сибири, развернулась массовая пропагандистская и агитационная работа по привлечению молодежи и особенно комсомольцев, тем более что им выдавались паспорта, ну и, конечно, заключенные, как же без них. В 1955 году была обнародована кукурузная программа. Наслушавшись про волшебные урожаи в Америке, Хрущев через верховные партийные и хозяйственные органы провел аграрную реформу «Кукуруза – царица полей», и ее стали насильно внедрять на архангельских и сибирских просторах. Чем это закончилось, знают все. Разворачивались гигантские стройки с призывами ко все тому же комсомолу добровольцами ехать на строительство сибирских гигантов, где зачастую не было даже бараков для жилья.

В 1957 году был запущен первый в мире искусственный спутник Земли, а в 1961 – первый в мире космический корабль с человеком на борту, что стало самой большой гордостью советского народа на все времена.

В 1956 году Хрущев обнародовал на XX съезде КПСС свой доклад о культе личности Сталина, который вскоре стал известен всей стране, и назвал виновных в массовых репрессиях 30-х годов. В 1957 году он же провозгласил лозунг: «Догнать и перегнать Америку по производству мяса, масла и надоям молока на душу населения за три года». Идея, конечно же, бредовая и не подкрепленная никакими серьезными обоснованиями и доводами, но люди поверили, и все эти меры в какой-то степени дали толчок к активности граждан, появилась уверенность в будущем.

В отделе пропаганды ЦК вспомнили ленинские работы и особенно «Великий почин», который аппарат развил дальше идей самого автора, добавив к ним повышение производительности труда за счет иллюзорных видений и изобретательской мысли всего народа, подкрепив их солидным денежным вознаграждением и другими льготами.

Идея с изобретательством и рационализаторством в основном верная, но запущенная через производственные райкомы, которые были большей частью заполнены представителями партии, верными ей по духу и карьеризму, но, к глубокому сожалению, непрофессионалами, во многом абсолютно некомпетентными, хотя немало было и вполне здравых, принесших действительную пользу стране после многолетнего хождения по кабинетам.

Желая отличиться тем или иным способом и занять место повыше в своем курятнике, многие «новаторы», воспитанные на сталинских «доносах», свои бредовые мысли с псевдообоснованиями, благо, никто особо разбираться не будет, обходя низовые хозяйственные организации, направляли в массовом количестве в парткомы, и те, отменяя решения отделов, заводов и фабрик по рационализации ввиду их полной несостоятельности, обязывали проводить эксперименты или же сразу внедрять в производство. Никакой директор устоять перед верховной силой не мог, да и не желал: в противном случае ему как минимум грозил строгий выговор или снятие с должности. Итак, вместо нужных и полезных дел отделы вынуждены были заниматься алхимией двадцатого века, тратя на заведомо бесперспективные темы значительные средства и время.

На морском флоте страны так же директивно новый почин был принят на вооружение, и при всех пароходствах были созданы отделы, входящие в службу судового хозяйства. Парткомам же было поручено осуществлять особый контроль за ходом всей кампании. В парткоме Сахалинского пароходства было получено одно из таких посланий, описанных выше, правда, и сам автор, скорее всего, ничего не понимал в этом, но весь состав парткома, не желая показаться глупее своих коллег, единогласно проголосовал за внедрение нового метода, правда, пока только в виде эксперимента на нескольких судах. Почти как в симбиозе андерсеновских сказок: «А король-то голый».

А суть предлагаемого метода заключалась в том, что, сжигая уголь в топках котлов пароходов, можно получить сорокапроцентную экономию топлива, т. е., выражаясь на языке кочегаров, вместо одной лопаты угля можно получить почти полторы. Достигался результат за счет того, что уголь нужно было сразу забрасывать как можно дальше к задней стенке топки и по мере его разгорания перемещать к топочной дверце, т. е. ко входу, и только после полного сгорания выгребать, как шлак. В этом рационализатор видел прямую выгоду от дополнительного выделения больших калорий тепла, которые и должны были составить эти самые сорок процентов. Все-таки чувствуется, что он был в сильных неладах с законами термодинамики.

Приказом начальника пароходства по представлению службы судового хозяйства была создана экспериментальная группа судов для исследования и изучения передового метода со своим фондом премирования за конечные результаты и штатом проверяющих. Местная газета «Сахалинский моряк» с подачи парткома рассказала о новаторстве и в дальнейшем постоянно освещала его продвижение на судах пароходства, регулярно информируя читателей о количестве сэкономленного угля на каждом пароходе, приводя конкретные цифры и имена старших механиков-новаторов, идущих во главе технического прогресса.

Нужно добавить, что сумма премий исчислялась от конкретно сэкономленных тонн угля и, учитывая громадную «прожорливость» пароходов, достигала немалых сумм, превышающих должностной оклад капитанов и старших механиков судов-экспериментаторов. Вскоре уже весь флот знал о действующей афере и откровенно завидовал причастным, под любым предлогом пытаясь присоединиться к избранным и отведать заветную чашу творчества. Но попасть в сонм избранных судов было невозможно: приказ начальника пароходства был лишь один, и ни о каких дополнительных судах речи и быть не могло; но, как говорится, голь на выдумки хитра.

Тогда оставался один путь – через кадры плавсостава, и вскоре в отделе кадров установился невиданный доселе негласный конкурс, сродни современному кастингу, на суда-экспериментаторы. Естественно, капитаны и старшие механики стремились туда не из-за пытливого изучения неизвестных свойств угля, а из-за несоизмеримой по сравнению с остальным флотом пароходства заработной платы.

В одном из предыдущих рассказов уже упоминался ветеран Сахалинского пароходства, появившийся на свет еще в девятнадцатом веке, пароход «Бурея». И этот шестидесятилетний ветеран тоже неизвестно каким образом и почему попал в экспериментальную группу по выжиманию дополнительных калорий из угля, или проект под названием «Как из одной лопаты подземного топлива, подаренного природой, получить полторы». Для того, чтобы постоянно шуровать в топках этим методом, т. е. добиваться полного сгорания угля, нужно было иметь здоровенных, выносливых и сноровистых кочегаров, которые неустанно могли выполнять эту очень тяжелую работу в условиях худших, чем в горячем сталеплавильном цехе. Кроме нестерпимого жара и опасности получить ожог в самом неожиданном месте, они были также подвержены профессиональному шахтерскому заболеванию – силикозу легких – от постоянного общения с угольной пылью, которая так и норовит попасть в легочные пути, несмотря на самые примитивные защитные респираторы: других предохранительных устройств в то время не существовало. Отстоять свою четырехчасовую вахту, когда пароход на ходу, да еще в штормовом море, а сверху капитан подгоняет вахтенного механика, а тот, в свою очередь, просит кочегаров дать больше оборотов, а это значит – пару за счет увеличения подачи угля в топки: все это было хуже любой каторги, и пот ручьями струился по всему телу работников преисподней, лица которых лоснились от пота, смешанного с угольной пылью. Чайники с водой опустошались десятками, чтобы хоть как-то восстановить водно-солевой баланс организма и не обезводить его полностью, хотя случаев потери сознания от обезвоживания и перегрева организма тоже хватало. Поэтому для эксперимента на суда контрольной группы переводили с других пароходов лучших кочегаров, способных уцелеть при ужесточившихся условиях их нелегкой трудовой вахты.

На «Бурее» было двенадцать кочегаров, разбитых на четыре тройки и выходящих на вахту через каждые двенадцать часов, чтобы обеспечить передовой трудовой почин, находящийся на контроле у парткома. Среди кочегаров особенно выделялся Володя Наулко – двухметровый гигант под 150 килограммов веса. Остальные тоже были далеко не хиляки, но до своего лидера им было далеко, габариты, да и силенки не те.

В середине ноября «Бурея», выполняя свой последний рейс перед списанием на металлолом, зашел в Ванино, где экипажу была выдана заработная плата за два месяца. Специфика работы морского транспорта не позволяла в то время выдавать зарплату ежемесячно, а только лишь в портах захода, где были агентские компании пароходства по обслуживанию судов, которым пароходство перечисляло зарплату, и с прибытием в порт агент (служащий агентской компании) доставлял ее капитану, и третий помощник, будучи кассовым, уже выдавал ее на руки экипажу. В настоящее время зарплата ежемесячно переводится на личную карточку.

По сложившейся традиции, получив зарплату, часть экипажа, включая кочегаров, направились в местный ресторан, дорогу к которому знали все, благо он был в единственном экземпляре на весь поселок. Но поскольку в порту всегда находились несколько судов различных ведомств, ресторан всегда был забит до отказа, плавая в клубах сизого табачного дыма и резкого водочно-коньячного запаха от тесно расставленных столиков. Меню особым ассортиментом не отличалось: плохо побритая курица почему-то называлась «цыпленком табака», несколько салатов из неизвестных овощей всегда были главными блюдами, к которым иногда примазывались и некоторые другие. Пышные избалованные официантки в грязных передниках, привыкшие к шальным деньгам подвыпивших клиентов, и не совсем чистые скатерти дополняли общий «ландшафт» забегаловки, именуемой рестораном, не считая нескольких местных самодеятельных лабухов, игравших только за наличные подвыпивших посетителей, экзотически одетых и путавших ноты и мелодии, т. к. сами тоже были вполсвиста, но свой труд, судя по ставкам, ценили очень высоко (и явно переоценивали).

Знание местных ресторанных обычаев не остановило «буреистов», а лишь усилило желание устроиться за свободный столик и поговорить за рюмкой водки за жизнь и обсудить много прочих тем, возникающих по мере употребления.

В конце концов им повезло, в результате нелегких поисков где-то раздобыли дополнительный, но свободный столик, и кочегарская и матросская братва с великим облегчением уселась на приобретенные места, благодаря судьбу за то, что им не пришлось пристраиваться поодиночке к неизвестным компаниям.

Но поскольку столик не был штатным и, загромождая проход, мешал посетителям, из-за этого впоследствии возник нелицеприятный конфликт, стоило лишь братве изрядно принять «на грудь». По мере потребления горячительных напитков отдыхающим надоело пропускать всех проходящих, поэтому очередная стычка медленно переросла в драку с применением подручных средств. В разгар боя без правил Володя Наулко бросил одного из своих противников на огромное трюмо, стоявшее в вестибюле, вдребезги разбив его и осыпав находящихся вокруг мириадом осколков – настоящих, а не выдуманных, как у Герберта Уэллса. При этом изрядно досталось и его оппоненту, так и не понявшему, каким образом он превратился в елочную игрушку с разбитой головой и порезанным лицом. Милицейский пост, зная обычаи ресторана, находился рядом, и бойцов вскорости повязали. Виновники активного досуга получили, как под копирку, по пятнадцать суток общественных работ, а проще говоря, их заставили подметать пыльные улицы поселка Ванино – стереотипное наказание тех времен для хулиганствующих субъектов.

Поскольку кочегары, лидеры нового метода сжигания угля, к отходу не явились, то новый метод сам по себе как-то затух на ветеране, а за ним потихоньку без лозунгов и призывов почили в бозе и эксперименты на других судах. Скорее всего, все-таки где-то наверху до кого-то дошла глупость самой затеи, да и вымышленные проценты экономии стали накладными для пароходского расчетно-кассового отдела и никак не уживались с фондом заработной платы.