Из Товарда в Ленциг

– Присаживайся, отец! – Тальес указал старику на заменявшее скамью бревно, – а вы, двигайтесь давайте, хамы. Не видите, что перед вами человек жизнью умудрённый, уважения к себе требующий?

Сидящие на бревне поселяне безропотно подвинулись, лишь жена кузнеца – пухленькая дура-баба, которую кузнец так и называл, когда совсем недавно костерил, поджала красивые полные губы. Старик сел, Тальес протянул ему свою супницу и ложку, а сам вернулся к котлу и получил от Газгу новую порцию. Как оказалось, последнюю, совсем жиденькую, с одним кусочком мяса, парой жалких огрызков морковки и разваренным шматком лука, но рыцарь не расстроился. Уважение к сединам – первое, заученное им, ещё оруженосцем, правило из обширного кодекса рыцарей.

Тальес по примеру Люго уселся прямо на землю и неспешно занялся трапезой. Быстро опустошив супницу, а затем очистив картошку от золы, рыцарь, наблюдая за стариком, куснул вкусную, отдающую костром мякоть.

Старик же ел не спеша, с трудом сжимая деревянную ложку непослушными пальцами. Время от времени сидящий на плече ворон засовывал в супницу клюв и вылавливал оттуда кусочек мяса или овоща, а затем хищно заглатывал еду. Старик на такое фривольное поведение питомца нисколько не обижался, а наоборот, подставлял ему омут для ловли, после чего поглаживал пальцем по оперённой головке.

Когда с трапезой было покончено, а все путешественники, довольные и сытые, откинулись на спины, Тальес отослал женщин мыть посуду в ключе. Наступило время отдыха: солдаты развалились на траве, Люго в очередной раз принялся натирать промасленной тряпкой меч сеньора, профессор Айбиг уткнулся носом в книжку, тихо бубня под нос прочитанные строчки, Газгу под скучающим взором своего брата не переставая бурчал о «неблагодарности людского племени», Лодук, попыхивая трубочкой, подтрунивал над ним, зеленокожий калач из степного народа яларгов косился жёлтыми глазами на стройных и красивых альхэ, те делали вид, что им всё равно, но сами украдкой поглядывали на дикого воителя с затаённой злобой в миндалевидных глазах, мужики из деревни, сбившись в кучку с вернувшимися бабами и детьми, бросали испуганные взгляды на татуированного и бледнокожего детину-велиманна, а тот, в свою очередь, вообще смотрел лишь на большой и яркий диск луны, игнорируя всех и вся, кто сидел рядом. Тальес устало вздохнул.

«Сколько ещё простоит сей шаткий мир? Не ровен час, опять эти остроухие альхэ сцепятся с зеленокожим, – подумал рыцарь, – или деревенские дуболомы снова порешат, что велиманн заинтересовался их жёнами! А если гном вдруг перестанет терпеть подколки лепра, что тогда? Клянусь честью, маловато у меня подчинённых, дабы утихомирить такую ораву, если вдруг наступит буча…»

Командовать подобным скопищем людей и нелюдей с разным мировоззрением, культурой, воспитанием и отношением к ближнему своему, оказалось чертовски непросто. Когда караван только собирался, и Тальесу вручали «вожжи», всё шло как по маслу, ибо у людей и нелюдей была общая цель – добраться из Товарда в Ленциг, пережив при этом дальнюю и опасную дорогу. Кратчайший путь, связующий два великих стародавних града Лютеции3, пролегал по местам малоцивилизованным и довольно непредсказуемым, а смельчаки, готовые провести всех нуждающихся сими дикими и неприветливыми тропами, встречались и того реже. Так что волей-неволей приходилось разноликим путникам терпеть вынужденные неудобства путешествия с нелицеприятными представителями иных племён под боком. В ином случае – жди три, а то и четыре недели, пока не найдётся новый смельчак, готовый провести из Товарда в Ленциг новый караван – и поди ещё угадай, кто там может оказаться! Так что терпели. Но чем дальше, тем меньше.

Им повезло – госпожа фортуна помогла каравану разминуться с разбойничающими в Долине Ландо шайками бандитов, провела мимо вольенских дикарей, позволила обойти стороной группу раубриттеров4 из замка Ванотун и даже укрыла от глаз разноликой нечисти, что кишмя кишела в Лесах Флейт. Но чем ближе был пункт назначения, тем чаще нынешние товарищи поглядывали друг на друга с недоверием, и всё больше теряли товарищеский дух. И вот, у самой цели, когда «товарищи» осознали, что опасность миновала, их «дружба» тут же пошла трещинами. Уже была пара прецедентов пускания чужой крови и лишь каким-то чудом да не иначе, как вмешательством богов, Тальесу удавалось удержать агрессоров от необдуманных действий. К сожалению, агрессорами в этой шумной компании являлись практически все, просто на ту или иную тему. На этот раз всё началось с гнома. А если быть точнее, с его товарища Лодука.

– Да заткни ты свою пасть, рыжий заморыш! – рявкнул Газгу, вскакивая с бревна, после очередной шуточки банкира, – ещё хоть слово ты проблеешь своим мерзким голоском, и я за себя не ручаюсь!

– Фи! – закатил глаза Лодук, выбивая трубку о башмачок, – ну что ты как маленький? Право, глупо, мой друг, обижаться на правду. А правда заключается в том, что я действительно лицезрел ораву пьяных гномов на празднике Тордольмасса в Гнездовище-на-Пике! И действительно слышал, как ваши женщины храпят – гораздо громче, чем мужчины.

– Да плевать мне, что наши бабы храпят громче мужиков! Всё равно для нас они самые лучшие!

– Да кто ж спорит? Не нам ведь с ними спать ложиться. Вы и внешне-то тоже не сильно различаетесь…

– Шо-о-о? – опешил гном, – шо ты там пукнул, пентюх ржавый?!

– Не пукнул, а сказал! А сказал я следующее – вы, бородатый мой дружок, с вашими женщинами внешне довольно схожи, оттого и храпите на один лад. Подумаешь, велика тайна!

– Подумаешь?! – краснеющего Газгу пробрал дикий колотун, – я те сейчас подумаю, выпук недозревший! Я те покажу, кто у нас храпит громче… Ща вот как двину промеж зенок палкой, и поглядим, какие свирели ты выдавать будешь!

В подтверждение угрозы гном хватил с земли толстый сук и двинулся на побледневшего лепра. Расправу остановил одноглазый брат Газгу с непроизносимым именем Рудгенбонтохт – схватив сородича за бороду, он резко развернул его к себе и забурчал что-то на кабутвурде. Газгу вырвался, пихнул пудовым кулачищем брата в плечо и яростно жестикулируя, стал что-то орать в ответ, на том же грубом, гномьем языке. Время от времени в их бессвязной тарабарщине возникало одно и то же, произносимое с нажимом, слово «Rekeningger», что на человеческом наречии означало «Вексель».

Пока все собравшиеся наблюдали за перепалкой низкоросликов и бессильными потугами рыцаря замять конфликт, один из красивых и стройных, андрогинных альхэ, судя по коротким волосам, всё же мужчина, понизив голос, обратился к длинноволосому собрату. Оба тихо рассмеялись. Зеленокожий воитель яларг, демонстрируя крайне чуткий слух, повернулся к ним и что-то сказал. Альхэ переглянулись, короткостриженый певуче ответил. Яларг фыркнул, гортанно расхохотался и что-то быстро и хрипло пробормотал. Судя по всему, что-то обидное, ибо оба альхэ тут же вскочили на ноги. Яларг добавил недвусмысленный жест пальцами – колечко и ходящую туда-сюда палочку. Альхэ выхватили длинные и узкие, отливающие серебром, мечи.

В это же самое время белокожий семифутовый здоровяк велиманн, сидя в сторонке и обращая всё своё внимание исключительно на лунный диск, не заметил, как к нему сзади подобралась сбежавшая от родителей девочка-селянка, годков пяти-шести на вид. Девочка, решив, что огромная и широкая спина северянина – это отличный вызов для будущего скалолаза, полезла прямиком на горб здоровяка, хватаясь за бурую шерсть густой меховой накидки. Велиманн, ничего не подозревая, решил чихнуть. И чихнул! Да так громко, что девочка, не удержавшись, бухнулась с объекта покорения прямиком наземь и расплакалась. Велиманн осторожно поставил дитя на ноги, а затем извлёк из закромов меховой накидки маленькую грубоватой работы куколку из соломы и хлопка и протянул девочке. Ребёнок тут же забыл о слезах и с улыбкой стал изучать полученный презент.

Тут же подлетевшая к девчушке мать, не кто иная, как дура-баба, жена кузнеца, схватила бедное дитятко и, прижав к себе, попёрла на ничего не понимающего велиманна, что рассерженная квочка на сонного буйвола. Здоровяк буркнул, мол, «отстаньте, люди добрые», да махнул рукой, но женщина расценила жест как знак агрессии. И как давай орать – помогите, бьют-убивают! Само собой, вся деревенская орава мужчин, баб да их детишек со страшным гулом бросилась кузнечихе на выручку.

Старик с вороном на плече, казалось, уснул. Профессор из академии, нахлобучив на голову книгу на манер каски, с интересом наблюдал за происходящим. Да ещё и умудрялся записывать витавшие в воздухе ругательства в маленький блокнотик.

Кровопролитие остановил вовремя очухавшийся Тальес. Гикнув солдат и милого Люго, он схватил меч и бросился метаться от группки к группке, раздавая тумаки, потрясая оружием и перекрикивая орущих. Вскоре все инциденты были исчерпаны, никто не пострадал и народ вполне чинно да мирно, разошёлся по углам. Свет огня вырывал из тьмы лишь недовольно нахмуренные брови и выпяченные губы. На этот раз обошлось. Тальес вернулся к костру, плюхнулся на траву и устало вздохнул.

«Я скоро сам уже не выдержу! А выходить из себя, да пырять зарвавшихся дурачин благородным оружием дело-то не рыцарское, – подумал он, – надо чем-то их отвлечь, придумать какое-то связующее и остужающее сердца занятие…»

Неожиданно в благородную голову рыцаря пришла гениальная идея.

– Эй, старче! Ты говорил о том, что желаешь отплатить за оказанное добро, да нечем? Но желание-то есть?

Старик, разлепив веки и вздрогнув, обвёл всех мутным взором выцветших глаз, затем откашлялся и медленно кивнул.

– Так давай, расскажи какую-нибудь историю. Ты человек в летах, наверняка много где был, много чего видел. Сейчас нам всем явно не повредила бы

какая-нибудь добротная иль не очень, но, главное, захватывающая история. Способен ты выполнить мою просьбу, отец?

– Сказку, сказку! – заканючили селянские дети, но на них тут же шикнули родители.

– Хм… Историю просишь, о благородный рыцарь? – старик почесал подбородок и взглянул на своего ворона, – почему бы и нет… Что скажешь, Корвейн? Расскажем мы этим добрым людям, что накормили нас, да не бросили в беде, какую-нибудь историю?

Ворон громко и протяжно каркнул, затем распушил крылья

и, вспорхнув, перепрыгнул на оголовье посоха, который старик, даже сидя, так

и не выпустил из своих узловатых пальцев. Все, включая отстранившегося велиманна, с интересом повернулись к старику.

– Хм… хм… какую бы историю вам рассказать, друзья мои…

– Давай уже любую, человек, не томи! – влез Газгу, – если ты до утра будешь вспоминать, то я лучше сразу спать лягу!

– Цыц! – гавкнул на него Тальес, – рот закрой, недомерок. Прошу прощения, отец, не спеши, мы подождём. Главное, чтобы интересно было.

– Да разве есть у вас, людей, интересные истории? – пробурчал гном, чем заработал очередной гневный взгляд рыцаря.

– Ага! Вспомнил я одну, – пробормотал наконец старец, – как раз про твоего сородича, ворчащий мой друг, про гнома, стал-быть, историю. А гном тот был непростой, а…

– Золотой? – ляпнул Лодук, и по рядам слушателей загуляли смешки.

– Нет, рыжебородый друг ворчуна, – не стушевался старец, – тот гном был великим воином и преданным другом. А дружил он, как бы удивительно и неправдоподобно это не звучало, с тем, кого вон те красивые Дети Леса, называют mesaan. С человеком.

Все с интересом взглянули на молчаливых альхэ и снова повернулись к старику.

– Случилось это давным-давно, в те времена, когда ещё Север не охватила череда страшных, но Великих Войн, а здесь, на Юге, о чуме-поруке никто даже слухом не слыхивал. Звали тех двоих, о ком пойдёт речь, Гэрри и Маггот. Как вы уже догадались, Гэрри, также известный, как Трутень, был человеком, а Маггот – гномом. Но откликался этот необычный гном на столь же необычное прозвище – в своём окружении его нарекли Хмельком, потому что больше всего на свете тот гном любил выпить эля. Или чего покрепче…

– Это-то да, это мы могём, – расхохотался Газгу и хлопнул сидящего рядом Лодука по плечу, да так, что тот чуть не свалился с бревна.

– А произошла та история, – продолжил своим глубоким, чуть с хрипотцой, но всё же приятным голосом старик, – на далёкой и ныне заброшенной, забытой всеми народами и богами, земле, на острове под названием Гортуна…

Гортуна

Под землёй всегда сыро. Темно и мерзко. Одиноко. Когда тебя от поверхности отделяют тонны грязи, камней и грунта, сразу же осознаёшь всю прелесть жизни под солнцем. Там, внизу, солнца нет. Да и жизни тоже нет. Зато кротолюды не жалуются, и другие подземные твари, что пострашнее. Но Гэрри Тод, по кличке Трутень, хоть и понимал всё это, старался не отчаиваться.

Оно ведь так и задумано, чтобы нам плохо было. Иначе, что это была бы за тюрьма? – думал Гэрри. Да и срок не пожизненный всё-таки. Потерпеть осталось всего-то – пятнадцать лет! Или шестнадцать? Тут уже не важно, годом больше, годом меньше. Зато на свободу, как говорится, с чистой совестью. Хоть тогда ему уже и будет сорок пять.

Гэрри Тод отбывал заключение на далёком острове Гортуна, который затерялся меж Энлесским океаном и морем Халл. Где точно находилась тюрьма, Гэрри не знал, впрочем, ему было наплевать. Куда тут сбежишь? Разве что в леса, но Гэрри не был уверен, что сможет выжить в неприветливых дебрях Гортуны. Вот и приходилось сидеть под землёй.

Четыре года назад Гэрри со своей командой попался в миротаунском порту с крупной партией маута – нового мощного наркотика. Контрабандисту не повезло вдвойне, ведь его поймали в последний заплыв. Гэрри давно уже собирался завязать с грязными делишками, заняться чем-нибудь мирским и взялся за рисковый заказ лишь потому, что деньги обещались воистину волшебные! Как раз столько, сколько нужно, дабы бросить всё и стать достойным человеком. Но все мечты канули в пучину морскую тем летним вечером, когда отряд Агатовых Ястребов, вломившись в трюм, взял контрабандистов с поличным. Далее по накатанной: каталажка, ожидание, скорый суд и – пожалуйте – Гэрри вновь под парусом, но на этот раз в кандалах. Особенно жалко было старого капитана Гуса – того после суда вздёрнули на Площади Героев под громкий рёв толпы. Остальным членам команды дали от двадцати до пятидесяти лет заключения в различных уголках старого света. В новый же свет вместе с кучей незнакомых оборванцев отправили одного лишь бедолагу Гэрри. И вот он уже пятый год протирает портки и дышит угольной пылью на Самшитовых Рудниках. Если честно, дурацкое название для рудников, учитывая, что под землёй не то, что самшита, вообще никакой растительности нет. Шесть дней на шахте – один день под солнцем. Хоть какое-то подобие жизни.

Шёл шестой день под землёй. Гэрри и его напарника отправили в штрек номер тридцать три, где они работали последние пару месяцев. За это время седых волос на голове Гэрри заметно прибавилось. Штрек номер тридцать три пользовался очень дурной славой, и не только среди заключенных. Здесь пропадали люди. Поначалу всё списывали на кротолюдов. Подземные жители не любили, когда по их тёмному королевству сновали незваные гости и забирали минералы. Так что стычки с этим народом давно уже стали обыденным делом. Но тут шла речь об ином! В проклятом штреке от шахтёров вообще не оставалось ни следа. Искали тайные пути побега, кротовьи норы, скрытые лазы, но куда там. Всё тщетно.

Штрек номер тридцать три был самым глубоким, при этом самым незатейливым штреком во всём руднике. Прямой и глухой, как единственная извилина в башке старшего надзирателя. Среди рудокопов поговаривали, что в этом штреке якобы проснулось древнее зло или тёмный бог кротолюдов. А, да чёрт их разберёт, о чём люди только не болтают! Конечно, болтовня болтовнёй, а факты налицо – в этом штреке за последние два года недосчитались многих шахтёров. Но процесс работы всё равно не прекращали – рудокопов много, а столь богатый на минералы штрек всего один. Единственное, что изменилось – надзиратели стали спускаться намного реже – только в пересменок рабочих. Вот и кукуешь здесь по шесть дней кряду, ожидая, что следующий окажется последним.

Стоит посвятить отдельное слово напарнику Гэрри. Это был гном. Да не просто гном, а самый сварливый гном на свете. Гэрри подозревал, что именно из-за него их сладкую парочку отправили в этот проклятый штрек. Звали маленького крепыша Магготом. Но обычно к нему обращались по прозвищу – Хмелёк. Почему Хмелёк? Всё просто – этот гном очень любил выпить. Эля, а лучше чего покрепче. Но и эль сойдёт. И в добывании хмельного напитка Хмельку не было равных.

Шестой день начался для Гэрри адской болью в пояснице. Ещё бы – спать на каменном полу с подстилкой-матрасом, в котором от силы три соломинки. Первые петухи здесь заменялись хорошим пинком от надзирателя. Охнув и скрючившись, Гэрри разлепил веки. В глаза ударил желтый свет лампы.

– Вставай! Работа не ждёт, – небритое, обрюзгшее и красноватое от пьянства лицо надзирателя Горки сказало своё «доброе утро».

– И гнома разбуди, – добавил уже тише Горки, – как очухается, дуйте к лифту, там вам дадут паёк на день.

– А завтрак? – прохрипел Гэрри.

Надзиратель обернулся и сверкнул щербатой улыбкой.

– На глубине позавтракаете. Или вами позавтракают.

Горки ушёл, гаденько посмеиваясь, и оставил Гэрри в темноте. Тот медленно поднялся, разогнал кровь по суставам и наощупь добрался до стола. Зажёг свечу, умылся, прополоскал рот мутноватой водой из жестяной миски и, сплюнув на пол, двинулся на храп. Гном, как всегда, спал там, где сморило – на холодном полу в центре комнаты. Вокруг валялись пустые бутылки. Чтобы разбудить Хмелька, особенно после пьянки, у Гэрри имелся собственный метод. Присев на корточки, Гэрри отставил свечу в сторонку, хрустнул пальцами и зажал гному рот и мясистый нос. Пять, четыре, три, два, один. В сторону! Гэрри отпрыгнул в тот момент, когда Хмелёк резко разлепил веки, а его левая рука, размером с бычью голень, зачерпнула воздух. Гэрри учился на своих ошибках и уже имел представление о том, что бывает, когда будишь гнома с похмелья. Далее, как по расписанию, трёхэтажный мат на кабутвурде, покашливание, отхаркивание и, наконец, Хмелёк поднялся на ноги.

– Трутень? Ты, что ли? – хриплый голос и красные глазищи говорили о том, что вчерашний вечер удался.

– Я, я, кто ж ещё, – ответил Гэрри, протягивая гному миску, и тот влил в себя содержимое, не глядя.

– Ух, наклюкался же я вчера. Знатненько, знатненько! Зря ты, человечек, отказался. Эль был прекрасен, – гном с тоской взглянул на пустые бутылки.

– Ничего, переживу. Давай, пошли, пока Горки не вернулся. А то начнёт ещё…

– Чего он там начнёт? Хоть слово пусть вякнет, я ему ещё пару зубов вышибу.

– Ты забыл, чем это кончилось в тот раз?

Хмелёк лишь махнул рукой и, подхватив сумку с киркой, двинулся за Гэрри. В принципе, Гэрри не жаловался, ибо работать с гномом было одно удовольствие. Главный девиз Хмелька звучал так: «Коль руки из зада, работать – засада!». Ну а так как, по мнению гнома, руки из зада росли у всех, кроме гномов, работа Гэрри заключалась в «принеси, подай, иди к черту, не мешай». Вот он и не мешал.

Миновав в слабом свете свечи энное количество коридоров и ответвлений, они вышли к лифту. На стенах горели лампы, вырывая из тьмы круглую дыру и маленького, скрюченного годами, человека.

– Кого ж я вижу спозаранок! Утречка доброго, ребята.

– Здорово, Ког.

Из лифтёрской братии Ког был не самым плохим парнем. Старый, лысый, почти беззубый, но при этом всегда лучащийся необоснованным позитивом.

– Ну что, Хмелёк, как тебе мой вчерашний подарок, а?

Гном в ответ промычал что-то нечленораздельное. «Так вот откуда взялся эль!» – подумал Гэрри.

– Последний день и отсыпаться? – осклабился Ког и, высунув голову в шахту, заорал с удивительной силой для столь тщедушного человека, – эй вы, там! Спускайте на шестнадцатый! Да поживее!

В ответ через пару секунд прилетело что-то вроде: «сейчас я сам спущусь и полетишь у меня до пятьдесят четвёртого».

– Ну так давай! – не остался в долгу Ког, – и Хмельку это повтори!

Ответа не последовало, зато сразу же послышался звук заработавшего механизма.

– С ними надо построже, – виновато улыбнулся Ког.

Когда лифт опустился, вся троица загрузилась внутрь, и лифтёр стукнул по тросу три раза и – через паузу – ещё столько же. Пол слегка качнулся, и лифт поехал вниз. Сам лифт представлял из себя большой унылый жестяной короб со складной решёткой вместо двери, которую никто и никогда не закрывал. К чему правила безопасности? Мимо проплывали освещённые факелами штольни, внутри стояли лифтёры, в одиночку или с рабочими.

Пока лифт опускался, с Хмельком пару раз успели поздороваться, пригласили вечерком зарубиться в карты или просто заглянуть после работы на стаканчик красного. На минус двадцать шестом в лифт на ходу запрыгнул какой-то ретивый гном, кажется, его звали Агдар или Агдор. Он улыбнулся Хмельку, они обнялись, затем перекинулись парой фраз на кабутвурде и, наконец, кинув на прощанье «ab-schad», гном выскочил на минус тридцать первом. Вскоре лифт остановился. Минус тридцать третий. Проклятый штрек. Добро пожаловать! Гэрри и Хмелёк вышли из лифта. Ког зажёг лампу и, щурясь в слабом свете, сверился со списком.

– Не густо вам сегодня пожаловали, ребята. Ну, как говорится, на пустой желудок и солома – овощ.

Хихикнув себе под нос, Ког потянулся к складу ящиков, которые стояли в углу лифта.

– Итак: четыре пайка, галлон воды, две порции масла, лампы… – бубнил Ког, глядя в список и выдавая снаряжение, – пучок сухой травы. Эй, Трутень, держи трут, ха-ха!

Гэрри в ответ вяло улыбнулся:

– Во сколько вернёшься?

– Там видно будет. К ночи, не раньше.

– Мы как всегда, без проверок?

Ког не ответил, лишь ободряюще улыбаясь, стукнул по тросу.

– Да пребудут с вами боги, ребятки! Последний день, вы уж продержитесь.

Загудел механизм, и лифт уехал. Гэрри сразу же зажёг лампу и вдохнул запах дешёвых химикатов.

– Ааа… ааа… Ааапчхиии!

Удалое эхо, изображающее чахоточную армию, загуляло по штреку.

Когда могильная тишина восстановилась, Гэрри перестал проклинать свой нос и открыл глаза. В свете лампы ему предстало скучающее лицо Хмелька.

– Ты закончил? Тогда пошли.

Последний год здесь работали по двое, во избежание массовых потерь. Гэрри скривился, как от зубной боли, когда Хмелёк по привычке стал насвистывать какой-то гномий марш. Он всегда так делал, а Гэрри всегда кривился. Но попробуй объяснить гному, что он не прав.

Бледный желтоватый свет лампы разгонял тени по неровным стенам тоннеля, но чернота впереди всегда оставалась непроницаемой. Дышалось достаточно легко, но сырость и холод камня чувствовались в каждом глотке воздуха. Вдоль стен иногда попадались черные провалы: комнаты отдыха, бывшие склады, иссякшие жилы. Вскоре, каменный пол под ногами накренился вниз. Свет лампы вырвал из тьмы лебёдку, а за ней – рельсы и пустую тачку. Настало время длинного спуска. Воздух вокруг похолодел, а тьма сгустилась и стала плотнее. Гэрри изрядно подмёрз. Смахнув с виска капельку холодного пота, он постарался взять себя в руки.

«Это всего лишь пустой штрек. Старый пустой штрек. Здесь только я и гном. И больше никого.» – думал Гэрри, слушая беззаботный свист Хмелька, который звучал слишком неправильно для этого угрюмого места. Рельсы кончились, и напарники достигли развилки. Три тоннеля вели к трём различным месторождениям. Левый был завален почти два года назад, став братской могилой для двенадцати рудокопов ещё до появления проклятия. Центральный тоннель иссяк несколько месяцев назад. Прошлая бригада, которая до этого работала здесь, вернулась только частично. Гэрри с ужасом вспоминал ту пару поседевших безумцев, лопочущих бессвязный бред на непонятном языке. Именно они работали последними в штреке номер тридцать три. Ну и, наконец, правый тоннель. Одна из самых богатых жил во всем руднике. Над круглым входом висела кривая деревянная табличка, гласящая: «Осторожно, возможны обвалы». Очень воодушевляющее предупреждение!

Вздохнув и кинув прощальный взгляд назад, Гэрри двинулся вслед за Хмельком. Тот уже порядком обогнал товарища, не переживая на тему кромешной тьмы вокруг. Гномы прекрасно ориентируются под землёй и лучше видят в темноте. Не то, что «криворукие человеки». Вновь начался спуск. Вдоль стен потянулись укрепляющие столбы, потолок запестрел балками, и вскоре они достигли пункта назначения. Месторождение представляло из себя пятёрку небольших пещер, объединённых одной покрупнее, в которую вёл единственный тоннель. Все пять пещер вели к разным забоям, полным как убогими рудами, так и богатыми. Но, так как рабочих рук не хватало, Гэрри и Хмелёк работали в пещерке номер пять – самой дальней от входа. Уже на месте Гэрри скинул сумку, размял ноющую спину, заправил лампу и, повесив её на штырь в стене, начал копаться в сумке.