Пылающий 42-й. От Демянска до Сталинграда

Хирург подошла к начальнику поезда и пообщалась с мужчиной. Она объяснила, что знает сержанта, как неплохого медбрата, и попросила оказать ему помощь. С больного сняли повязку и убедились, что парень не дезертир, и он действительно ранен.

После чего, опять забинтовали левую руку, посадили в вагон и приказали во всём помогать юным сестричкам. Главной заботой танкиста стали два «самовара», лежавших в одном из купе.

Это были молодые ребята, которым довелось оказаться в лёгких танках, подбитых фашистами. Они обгорели до такой сильно степени, что на них было страшно смотреть. Обоим отрезали руки и ноги под самый верхний сустав. Так что, несчастные не могли ничего, даже перекатиться с бока на бок.

Парни выли от боли и от ощущения полной беспомощности. Оба просили вогнать им смертельный укол, но почему-то врачи, не хотели этого делать. Видно, боялись брать грех себе на душу. Вместо фатальной инъекции они успокаивали тяжёлых больных и с удивительным жаром уговаривали их потерпеть, словно надеялись, что скоро конечности вырастут вновь.

Все лежачие места в том вагоне оказались забиты, и Доля ночевал на полу. Он спал между полками, на которых находились калеки. Хотя, минуты того забытья, что удавалось урвать ему ночью, трудно было назвать крепким сном. После дня беготни по вагону, он постоянно вскакивал на ноги и подавал «самоварам» то воду, то «утку». А чтобы их как-то развлечь травил весёлые байки из жизни.

Он рассказал о своём крепком дедушке, который ездил в Сибирь, чтобы мыть там драгоценное золото. Сообщил о своём любимом отце, работавшим крючником на пристанях Волги. Потом доложил, как батя вернулся с Германской войны, стал красным кавалеристом и дослужился до должности председателя большого колхоза.

Ребятам было так плохо, что Доля не утерпел и поведал историю, о которой, наверное, не стоило ему вспоминать.

Авантюрные наклонности деда Василия, частично передались и Фёдору, отцу молодого танкиста. Он тоже любил иногда много выпить, а захмелев, принимался рассказывать о воинских подвигах, совершенных на «германской» войне. Как-то раз, он угощал приехавшего в село проверяющего. Он сильно принял на грудь и начал хвастаться тем, что был кавалером трёх георгиевских крестов.

Районный начальник послушал рассказ о лихих подвигах своего подчинённого, недоверчиво покачал головой и усомнился в этих историях:

– Слишком уж много, для одного человека! Даже для такого кавалериста, как ты.

Обиженный недоверьем мужчины, Фёдор резво вскочил с табуретки. Он обошёл сторонкой жену, что хотела его удержать, и метнулся в дальнюю комнату дома.

Там он открыл деревянную крышку своего сундука и достал боевые реликвии. Как он их сохранил в годы долгого плена и лихолетья гражданской войны, никому неизвестно.

Фёдор почти что, бегом принёс всё в гостиную. Он сдвинул в сторонку стаканы с крепкой, как огонь самогонкой, переставил миски с капустой и варёной картошкой и быстро очистил местечко на голой столешнице.

Он бережно развернул потёртую льняную тряпицу, в которой хранились награды. Затем, вынул из свёртка небольшую колодку с медалями и с гордостью положил перед гостем.

Уполномоченный представитель из центра заинтересованно посмотрел на знаки воинской доблести Российской империи. Мужчина увидел два серебряных и один крест с позолотой, скорчил недовольную мину и укоризненно покачал головой:

– Наша страна задыхается в тисках империализма, а у тебя в сундуке без всякого дела лежат изделия из драгоценных металлов. Как же так, дорогой мой товарищ? Ты же сознательный человек советской формации. Тебе наша партия вручила такой важный пост, а ты упрямо цепляешься за никчёмные сейчас побрякушки?

Выслушав гневную речь проверяющего, Фёдор тотчас протрезвел и сказал:

– Давно хотел сдать государству, но всё не найду свободного времени. Сам знаешь, сколько дел в нашем колхозе. Завтра ты отправишься в город, так у меня к тебе просьба. Занеси их по нужному адресу и сдай в фонд восстановленья страны.

Чиновник кивнул и сунул кресты в карман новомодного френча. Эту одежду, проверяющий сшил в подражание генеральному секретарю партии ВКП(б) – товарищу Сталину.

Он налил ещё полстакана прозрачной горилки, и застолье продолжилось. Правда, у Фёдора пропало всё настроение, а на душе у него страшно скребли чёрные кошки. Он сидел за столом, почти что, не пил и лишь делал вид, что ему очень весело.

Утром нового дня, Фёдор поднялся ещё на рассвете. Сначала хозяин занялся транспортом вельможного гостя. Он выгнал пегую лошадь из дровяного сарая и быстро запряг в двуколку райкомовца.

Затем, он поднял и похмелил городского начальника, который ещё не проспался, как следует. Поддерживая молодого чиновника, он вывел его из избы, помог подняться на небольшое сидение и усесться на жёстких досках. После чего, вложил потёртые вожжи в вялые руки и проводил экипаж за ворота.

Какое-то время, Фёдор хмуро смотрел вслед уезжающему домой человеку. Потом протяжно вздохнул, повернулся к стоявшей рядом жене и печально сказал:

– Хорошо, что не успел похвалиться, именной дарственной шашкой, не то и её пришлось бы отдать.

Колхоз «Красные Лебеди» был крупным сельхозпредприятием и состоял из множества небольших деревень, разбросанных на огромном пространстве. По долгу вверенной службы, Фёдору приходилось часто бывать во всех поселениях. Дороги меж ними имелись лишь грунтовые, и едва выпадал сильный дождь, как они становились почти не проезжими.

Зимой было значительно хуже. Часто случались метели, бураны и вьюги. Они приносили снега очень большой глубины. Иногда, сквозь сугробы не удавалось пройти на обычных санях. Лошади выбивались из сил и останавливались на половине дороге.

Из-за этого, не всегда получалось, обернуться туда и обратно, за коротенький день. Мужчине лишь оставалось, завернуть в ближайшую по пути деревеньку и ночевать у местных сельчан.

Такие отлучки не проходили бесследно. Время от времени, у председателя возникал бурный роман с какой-нибудь одинокой солдаткой. Следуя семейной традиции, Фёдор тотчас ударялся в загул и исчезал на несколько дней.

Потом, он пьяный вдымину, являлся домой, брал из тайника именную драгоценную шашку, и опять уезжал неизвестно куда. Спустя какое-то время, он уставал от долгого пьянства, с покаянным видом возвращался в семью и просил прощения у любимой жены.

Евдокия Григорьевна вставала в привычную позу – «руки в бока». Она сильно гневалась и устраивала строгий допрос. Скоро она узнавала, где проживает очередная разлучница, и начинала военные действия.

Она садилась в председательские сани или телегу, взмахивала вожжами и мчалась к новой пассии своего непутёвого мужа. Там женщина учиняла грандиозный скандал и, часто с рукоприкладством, возвращала дорогое оружие. Лишь после этого, она облегчённо вздыхала и оправлялась домой.

Скоро люди в колхозе узнали, что драгоценный подарок пьяного Фёдора, у себя не удержишь. Всё равно придётся вернуть его законной жене. Она в своём праве и против этого, никуда не попрёшь.

Тогда новые пассии начали действовать чуть по-другому. Пока Фёдор находился у них, хитроумные дамы выбирали удобный момент, когда ухажёр крепко спал. Они выковыривали из гнёзд самоцветы и оставляли себе, как символ их крепкой любви.

С течением времени, камней становилось всё меньше и меньше и постепенно, они все исчезли. Коварные женщины пошли ещё дальше и, в предчувствии скорой разлуки, стали спиливать золотые накладки.

Так что, когда Фёдор вошёл в положенный возраст, угомонился и перестал бегать налево, прекрасные ножны утратили все украшения. Хорошо, что ни одна из любовниц не смогла отделить золочёную рукоять от клинка. Правда, дорогое покрытие с неё соскоблили.

Несмотря на свои недостатки, Фёдор был человеком удивительно честным. Он никогда не брал добро из колхоза и не делал чего-то такого, что пошло бы людям во вред. Об этом говорит один единственный случай, о котором механик узнал от своей милой мамы, Евдокии Григорьевны.

Как-то раз, она пришла усталая с фермы, шагнула в просторную горницу и разглядела, что за столом сидит крепкий мужик из соседней деревни. Он о чём-то беседовал с мужем. Фёдор долго выслушивал какие-то речи, а потом рассвирепел. Он поднялся на ноги, схватил гостя за шкирку и вышвырнул его за порог.

Утром, возле ворот остановилась телега. С неё слез вчерашний молодой посетитель. Он снял с повозки мешок пшеничной муки, поставил его у порога и тут же уехал. Вернувшись вечером домой, Фёдор вошёл в тёмные сени, наткнулся на куль, стоявший у двери, и строго спросил:

– Откуда здесь это?

Евдокия Григорьевна поведала мужу о странном визите. Фёдор схватил нежданный подарок и, держа на руках, вышел во двор. Он подбежал к небольшому забору и швырнул поклажу на улицу. Тяжёлый мешок зацепился за острый кол низкой ограды и повис на плетне. Рогожа немедленно лопнула. Из прорехи показалась мука и неспешно посыпалась на голую землю.

– Феденька! – запричитала жена: – Дети голодные, а ты хлеб на ветер бросаешь! – она схватила чистую миску, подбежала к забору и хотела подставить посуду под белую струйку, что текла из дыры.

– Не сметь! – закричал взбешенный Фёдор. Он схватил жену за плечо, повернул к себе и так посмотрел ей в глаза, что женщина всё поняла. Если сейчас она не послушается, то он ударит её по лицу.

Не желая того, чтобы муж перешёл эту грань в отношениях, она отвернулась, тихо заплакала и вернулась домой. Чуть позже, начался сильный дождь и та мука, что не съели куры и овцы, смешалась с уличной грязью и бесследно исчезла.

Заодно, парень рассказал о себе. В частности случай о том, как месяц назад, политрук вдруг решил сменить ему имя.

Возвращение домой

Неделю спустя, войсковой эшелон прибыл на станцию Горький. Доля простился с сестричками и с двумя «самоварами», к которым сильно привык. Танкист пожелал всем здоровья и счастья и дивнулся к тамбуру.

Ранним утром он сошёл с санитарного поезда и отправился в госпиталь, расположенный рядом. Там всюду царила неразбериха. Привезли много раненых, всех нужно было принять, осмотреть и разместить в переполненных помещениях здания.

Ближе к полудню, в кабинет главврача пригласили танкиста. Пожилой офицер просмотрел его документы и взглянул на рану руки. После чего, предложил сдать форму в каптёрку и пройти в большую палату. Больной повторил то, что говорил раньше майору, а напоследок сказал, что хотел бы сначала, съездить к родным.

Измученный врач не стал возражать. Как и прочие войсковые больницы, сиё учреждение было забито сверх всякой меры. Коек на всех не хватало, и очередной пациент оказался всем в тягость. Ведь его нужно кормить, лечить и вкладывать в парня силы и драгоценное время.

Поэтому, Долю внимательно выслушали и с радостью дали отпуск на шесть полных недель. Мол, рана у тебя не тяжёлая. Так что, по истечении этого времени вернёшься сюда. Мы тебя снова осмотрим и, если всё будет в порядке, выдадим справку о твоём излечении. Получив все бумаги, пойдёшь в районную комендатуру, а оттуда на фронт.

Когда он вышел из госпиталя, время уже близилось к позднему вечеру. Парень хорошо помнил, что в довоенные годы, до родимой деревни можно было добраться за десять-двенадцать часов.

Сначала сто тринадцать км по железке, до станции, что зовут Арзамас, а потом пешим ходом, ещё двадцать вёрст. Сколько сейчас это потребует времени, он даже не мог и представить себе.

Железные дороги забиты составами, как бочки грибами, и как ходят теперь поезда с пассажирами вообще неизвестно. Доля решил, что лучше всего двинуться в путь прямо с утра и пошёл к Робе и Вале. Они жили недалеко от завода «Красное Сормово» и в их общежитии можно было поспать.

Ни того, ни другого, дома, к сожалению, не было. Парню пришлось ожидать, сидя на лавочке, стоявшей возле крыльца. Братья вернулись ближе к полуночи. Они крепко обняли возмужавшего Долю и скупо порадовались его возвращению в город.

Оба уже несколько лет трудились без выходных и отпусков и пахали по двенадцать, а то и четырнадцать часов каждые сутки. Так что, на большее проявление чувств у них не хватало физических сил.

Ребята подошли к крепкой тётке, одетой в чёрную форму охранника «ВОХРа». Они долго с ней говорили, что-то доказывали, и, наконец, упросили упрямую женщину пропустить Долю внутрь общежития.

Пока шли по коридору, Валя рассказал, что парень приехал очень удачно. Все их соседи служили в соседнем цеху. Там вдруг случился крупный аврал, и персонал будет работать всю ночь. Восемь коек сейчас совершенно свободны и гость может лечь там, где захочет.

Хозяева привели Долю в просторную унылую комнату. В ней находилось десять железных армейских кроватей, стол, фанерные тумбочки и несколько простых табуреток.

Братья открыли сумку из «чёртовой кожи», что принесли с собою с завода. Они достали пару кусков ржаного чёрного хлеба и несколько варёных картофелин. Затем, взяли с подоконника старую газету «Известия» и собрались её постелить вместо скатерти.

Для начала, они перелистали страницы и внимательно посмотрели, нет ли где-то портретов членов правительства? Не дай Бог, зайдёт, кто-то в комнату и случайно увидит, что на ликах вождей, стоит их закуска. Тогда братец держись. Стукнут в НКВД, приедет за тобой «воронок» и отправят в Сибирь, на лесоповал. На заводе тоже не сладко, но там, говорят, очень плохо.

Затем, Роба сходил в общую кухню, расположенную в другом конце коридора и принёс оттуда, небольшую кастрюльку с крутым кипятком. Три гранёных стакана, старый источенный нож и блюдечко с крупной каменной солью завершили сервировку стола.

Доля вынул из вещевого мешка чекушку с белой наклейкой, щёлкнул ногтем по стеклу и хвастливо сказал:

– Чистый медицинский спирт. – он водрузил ёмкость на пустую столешницу, а рядом устроил банку американской тушёнки и буханку ржаного чёрного хлеба. Всем этим его снабдили в дорогу благодарные парню сестрички.

Братья переглянулись, и Валя твёрдо сказал:

– Убери со стола эти консервы. Они тебе ещё пригодятся.

– Да и спирт с хлебом тоже. – хмуро добавил насупленный Роба: – Ты говорил, что завтра едешь к родителям. Вот и отдашь всё это маме. Пусть она поменяет на зерно и картошку. Запомни, теперь ты не в армии. Из госпиталя ты ушёл по собственной воле, ни продовольственных карточек, ни денег у тебя не имеется.

Так что, жрать тебе шесть недель будет нечего. Ты хочешь пожить спокойно в деревне, но вряд ли мама, папа и Владя смогут хоть что-то от себя оторвать для тебя. Они сами живут на голодном пайке.

Доля сильно смутился. Он вдруг вспомнил о том, что перед тем, как подался на фронт, в его бедной семье было удивительно голодно. Перед глазами всплыли строки письма, которое прислали родители. То самое, где мама ему сообщила, что если бы не цыганский барон, то ей бы Владе плохо пришлось.

Парень печально вздохнул, и сгрёб со стола все подарки, которыми хотел угостить своих братьев. Он сложил всё в мешок и невольно задумался: – «Мне-то казалось, что здесь всё наладилось». – размышлял он уныло: – «А тут стало хуже».

Всё время, пока Доля находился на фронте, его кормили достаточно плотно и сытно. Не всегда удавалось поесть горячий кулеш, но всё же, парень не был голодным до той сильной степени, что сильно сводило живот. Уж, что-что, а сухие пайки, в виде тушёнки и хлеба, выдавали почти что всегда.

В отличие от советских танкистов, пехота частенько сидела на одних сухарях, а иногда вообще, оставалась ни с чем. Причём, такой пост мог протянуться несколько дней. Попав в санитарный вагон, Доля сразу отметил, что рацион здесь на удивительно скудный.

Но то, как питаются люди в тылу, его поразило значительно больше: – «То-то они, все такие худые. – глядя на братьев, думал механик: – Вкалывают по полторы, а то и по две полные смены, а жрать, в общем-то, нечего. Что же тогда творится в деревне?»

Они съели по паре холодных варёных картофелин, посыпанных каменной солью. Закусили ржаным чёрствым хлебом, полученным братьями на рабочие карточки, и запили еду пустым кипятком.

Заметив, что парень совсем загрустил, Валя сказал парню, о том, что на их огромном заводе, наконец-то, освоили производство замечательных танков. «Т-34» сходят с конвейера, один за другим, словно это не боевые машины, а всем привычные железные вёдра.

Конечно, они пока не дотягивают до тех «тридцатьчетвёрок», что делают далеко на Урале, но нисколько не хуже, чем те, что клепают сейчас в Сталинграде. А если их сравнивать с «ГАЗовскими» «Т-60», то это чудо, а не боевая машина.

Доля вспомнил двух «самоваров», с которыми ехал до Горького и помрачнел ещё больше: – «Не дай Бог попасть в «картонную коробку с бензином»! – подумал механик, а чтоб завершить неприятную тему сказал:

– Завтра всем рано вставать, так что, давайте лучше ложиться.

Братья тотчас согласились. Они дружно убрали с небольшого стола, повалились на койки и, через минуту, все крепко уснули.

Последнее время, Доля спал очень мало и плохо. Сначала, мешал грохот орудий, не смолкавший ни ночью, ни днём. Затем, постоянно мешали крики и стоны раненых в госпитале, и стук колёс санитарного поезда. Лишь, попав в общежитие, он оказался, наконец, в тишине, и провалился в глубокий беспамятный сон. Жаль, что новое утро пришло неожиданно быстро.

В пять часов после полуночи, включились заводские сирены, и гудки разного тона поплыли над городом Горьким. Одни были рядом, другие на большом отдалении, но все, как один, будили несчастных людей и звали их всех на работу.

Громкие звуки ворвались в сознание и заставили парня поднять тяжёлые веки. Он оторвал голову от тощей подушки и глянул вокруг. Доля увидел, что Валя и Роба уже сидят на кроватях. Он поднялся на ноги и стал собираться в дорогу.

Действуя удивительно быстро, братья привели себя в полный порядок и позавтракали, так же скудно и просто, как и ужинали ещё накануне. Они вышли из общежития и влились в поток мрачных людей, текущий к заводу.

Транспорта в городе практически не было. Тысячи измученных тружеников двигались в одном направлении. Они скапливались у проходной и, предъявив пропуска, исчезали за высоким забором. Доля простился с родными у ворот предприятия. Он крепко пожал братьям руки и направился на ближайшую станцию.

Линия Горький – Арзамас было очень короткой. Она шла с юга на север и соединяла главные ветки горьковской и казанской железной дороги. Поэтому, оказалась загружена не до такой сильной степени, как те пути, что вели с востока на запад.

Несмотря на такое положение дел, Доля долго стоял в большой длинной очереди. Ближе к полудню, механик всё же прорвался к маленькому окошечку кассы. Он предъявил свои документы, чуть поскандалил с кассиршей, и, наконец, получил билет в нужный поезд. С огромным трудом он втиснулся в плацкартный вагон, переполненный беженцами, и почти всю дорогу простоял в коридоре.

Лишь после полуночи из ближайшего к Доле купе неожиданно вышло сразу пять человек. Оказавшиеся невдалеке, пассажиры переместились на пустые места. Стало немного свободнее, и парень уселся на заплёванный пол. Он с радостью вытянул гудящие от усталости ноги. Привалился спиной к перегородке вагона и тотчас уснул.

Хорошо, что ехать ему было нужно не так далеко, чуть более ста километров. Такую дистанцию, на тяжелой «Матильде», он мог проехать за пять с чем-то часов, а тут, Доле пришлось, пилить более суток.

Поезд двигался не быстрей пешехода. Он тормозил на каждом разъезде и пропускал всех подряд. В первую очередь, эшелоны с войсками, летящие с севера к югу. Затем, шли составы с заводским оборудованием, бредущие в обратную сторону.

На следующий день, уже ближе к вечеру, парень прибыл в городок Арзамас. Он вошёл в крохотный зал ожидания небольшого вокзала и увидел ту же картину, что и везде в западной части страны.

Помещение было плотно забито измученными донельзя людьми. Благодаря Гитлеру, напавшему на СССР, они бросили дома и работу, лишились всего, что имели, и теперь удирали от бомбёжек и голода неизвестно куда.

Доля вышел из города и устремился к деревне, где жил до войны. К счастью танкиста, дорога была совершенно сухая, а погода стояла достаточно тёплая. Так что, идти оказалось легко, а после долгой езды в душном вагоне даже приятно.

За всё время пути, ему не попалось ни привычной полуторки, ни даже обычной крестьянской телеги. Все люди работали в поле, и движения не было сейчас никакого.

К одиннадцати часам, парень дошёл до родимой деревни. Он прошагал по тёмной, запущенной улице и удивился тому, что она совершенно пустынна. В мирном сороковом, да и в сорок первом году, среди тёплого лета здесь собиралась вся молодежь ближайшей округи. Отовсюду слышался девичий смех, доносились весёлые песни, частушки, звучала игра на гармони или простой балалайке.

Теперь стояла та тишина, что называется мёртвой. Нигде не звучало ни единого звука, словно вокруг не осталось ни единой души. Лишь слабый свет еле сочился из окон домов. Он говорил всем о том, что в них ещё кто-то живёт.

Правда, сейчас это было не сияние керосиновых ламп, которые, так же, как и винтовки оружейника «Мосина», почему-то зовут трёхлинейками. Судя по частому мерцанию пламени, всюду горели лучины.

Танкист дошёл до двора, в котором он не был почти целый год. Парень поднялся на покосившееся немного крыльцо, толкнул дощатую створку, ведущую в сени, и переступил через высокий порог.

Доля услышал, как кто-то тихонечко возиться в глубине старого дома. Механик вошёл в тесную кухню и огляделся вокруг. В слабом свете, исходящим от горящей тоненькой щепочки, он рассмотрел любимую маму, стоящую возле стола.

– А я видела сон, что ты завтра приедешь. – спокойно сказала Евдокия Григорьевна. Она повернулась лицом к входной двери и взглянула на Долю. Он был одет в старую армейскую форму, которую получил в санитарном вагоне взамен сильно изорванного комбинезона танкиста. Лицо очень худое. Левая рука согнута в локте и висит на перевязи у живота. Голова под пилоткой, вся забинтована.

Женщина закрыла глаза и начала медленно валиться на пол. Доля бросился к ней и подхватил за тонкую талию. Он подтащил её к стоявшей у стены табуретке и устроил на деревянном сидении.

В дверях появился хмурый отец. Фёдор сурово взглянул на солдата, стоящего рядом с сидящей женой. Он открыл было рот, чтобы спросить: – Ты кто такой? – и только тогда, узнал непутёвого сына.

– Вернулся! – пробормотал постаревший мужчина. Он шагнул вперёд и хотел обхватить сына за шею, как раньше делал всегда. В самый последний момент, хозяин увидел левую руку танкиста, висящую у живота. Он остановился, подошёл ещё ближе и, стараясь не задеть серьёзную рану, осторожно прижал Долю к себе.

Евдокия Григорьевна пришла в себя после обморока, вызванного неожиданной встречей. Она поднялась с табуретки и, утирая обильные слезы, пробормотала: – Что я сижу? Ты же с долгой дороги, тебя нужно скорей покормить. Садись, сейчас придёт Владя из хлева, и начнём вечерять. – она принялась собирать на обеденный стол и попутно рассказывать сыну о том, что происходит в селе.

Минуту спустя, в кухню вошёл младший брат с подойником в крепких руках. Владя увидел позднего гостя и застыл в изумлении. Едва удержав ведро с молоком, он бросился его обнимать.

Наконец, все слегка успокоились, сели к столу и принялись за еду. Парень взглянул на пустую похлёбку, сваренную из крапивы, сурепки и щавеля, бросил взгляд на оладьи из молодой лебеды и горько подумал: – «До осени ещё далеко, семена не созрели, так что, каши из лебедяни мне не видать».

Пока все дружно ели, Доля рассказывал им о том, что видел на фронте. Он старался не тревожить родных и вспоминал лишь безобидные или смешные эпизоды своей срочной службы.

Он сообщил, что танк у него очень крепкий. Никакой фашистский снаряд не может пробить лобовую броню, а ранение он получил совершенно случайно, и оно совсем пустяковое. Через пару недель всё заживёт, и он снова уйдёт на войну.

Запив еду парным молоком, семья разошлась по комнатам дома, и улеглась отдыхать. Лежащий на соседней кровати, младшенький Владя попытался, о чём-то спрашивать Долю, но он ответил, что всё постепенно расскажет, и попросил, дать ему немного поспать. Брат сразу насупился, но сердился не долго. Минуту спустя он уже тихо сопел.

– «Даже на улицу не хочет идти». – сказал себе парень: – «Видать, наломался на работе так сильно, что и гулять-то не тянет». – Доля поудобнее устроился на деревянной кровати, о которой он часто мечтал, лежа в землянке, закрыл глаза и мгновенно уснул.

Так же, как и всем памятный дед Доли Первова, его отец – Фёдор Васильевич был весьма непростым человеком. Он родился в 1887 году, через три года после того, как Василий вернулся из путешествия на золотые прииски Сибири. По словам односельчан, дед славно поработал в тайге. Он привёз кучу денег и, по прибытии в родные места, закатил грандиозный кутёж.