Очерки из будущего

На широкой площадке одного из причудливых старомодных домов, за ненужной ширмой из вьющейся лозы, две девушки коротают время после полудня. Одна из них нежится в роскошном кресле-качалке, а другая сидит более чопорно и усердно шьет.

– Полагаю, ты будешь рада увидеть Джорджа, когда он приедет сегодня вечером, чтобы отвезти тебя в город? Боюсь, что вам будет здесь довольно скучно, – сказала последняя с интонацией тревожной ответственности, которая в достаточной степени свидетельствовала о том, что сидящая напротив красивая девушка была гостьей.

Эта молодая леди, когда к ней обратились, предавалась роскошному деревенскому зевку – действию, которое ни в коем случае нельзя торопить, а следует полностью и лениво наслаждаться всеми его затяжными стадиями, и таким образом практиковать удивительно успокаивающее и усыпляющее расслабление, совершенно неизвестное нервным жителям городов, чей зевок вызывает раздражение, а не отдых.

– Мне так нравятся эти плейнфилдские зевки, Люси, – сказала она, когда закончила. – Ты хотела сказать, что здесь немного скучно? Ну, может, и так, но тогда деревья и все остальное, кажется, "наслаждаются собой так сильно, что было бы эгоистично поднимать шум, даже если это развлечение не по мне".

– Твое веселье, я полагаю, прибудет к шести часам.

Другая рассмеялась и сказала:

– Я бы хотела, чтобы ты больше не упоминала Джорджа. Я так часто думаю о нем, что мне даже стыдно. Я уверена, что для помолвленной девушки это место не самое подходящее. Можно стать ужасно сентиментальной, когда нечем занять мысли, особенно с такими невероятными лунами, как у вас. Прошлой ночью я очень испугалась одной из них. Она вытягивала меня через глаза, как огромный пластырь.

– Мейбл Френч!

– Мне все равно, ведь все так и было. Это было просто ощущение.

Торопиться в разговоре не стоило, потому что насыщенная, мягкая летняя тишина была такой ощутимой, что паузы не казались пустыми, и прошло, наверное, полчаса, когда Мейбл вдруг наклонилась вперед, приблизив лицо к виноградным зонтикам, и негромко спросила:

– Кто это? Скажи мне! По-моему, это самые первые люди, которые проехали сегодня днем.

Мимо медленно проехал красивый фаэтон, в котором сидели пожилые джентльмен и леди.

– О, это всего лишь адвокат Морган и старая мисс Руд, – ответила Люси, взглянув вверх, а затем снова вниз. – Они регулярно катаются раз в неделю, и всегда примерно в это время после полудня.

– Они похожи на людей после обеда, – сказала Мейбл. – Но почему адвокат Морган не берет с собой жену?

– У него её нет. Ближе всех к этому статусу мисс Руд. О, нет, не надо закатывать глаза, в городе нет ни одной подходящей старой девы, да и холостяка тоже, если уж на то пошло.

– Они родственники?

– Нет, конечно.

– И как долго длится этот платонический роман, скажи?

– О, с тех пор, как они были молоды, – лет сорок, наверное. Я знаю об этом только по преданию. Это началось за много лет до моего дня рождения. Говорят, когда-то она была очень красивой. Старая тетушка Перкинс помнит, что в детстве она была первой красавицей деревни. Это кажется странным, не правда ли?

– Расскажи мне всю их историю, – сказала Мейбл, повернувшись так, чтобы оказаться лицом к лицу с Люси, когда фаэтон скрылся из виду.

– Рассказывать особо нечего. Мистер Морган всегда жил здесь, и мисс Руд тоже. Он живет один с экономкой в прекрасном доме в конце улицы, а она совершенно одна в маленьком белом домике вон там, среди яблонь. Все люди, которые знали их в молодости, умерли, уехали или переехали. Они – реликты прошлого поколения, и на самом деле так же привязаны друг к другу, как пожилая супружеская пара.

– Так почему же они не женаты?

Если бы мистер Морган и мисс Руд, проезжая мимо, случайно услышали вопрос Мейбл, почему они не поженились, это подействовало бы на них совсем по-другому. Он был бы поражен новизной идеи, которая не приходила ему в голову двадцать лет, но румянец на ее щеках свидетельствовал бы о болезненном сознании.

Будучи мальчиком и девочкой, они были избранными спутниками друг друга, а когда стали юношей и девушкой, их детская привязанность переросла во взаимную любовь. Благодаря свободе и простоте деревенской жизни, они, как любовники, наслаждались постоянной и непринужденной близостью и ежедневным общением, почти так же полным душевной и сердечной симпатии, что может предложить брак. Не было никаких обычных препятствий, которые могли бы склонить их к браку. Они даже не были официально помолвлены, настолько всецело считали само собой разумеющимся, что должны пожениться. Это было настолько само собой разумеющимся, что спешить было некуда; кроме того, пока они с нетерпением ждали этого, будущее их жизни было для них освещено, для них все еще было утро. Мистер Морган по натуре был мечтательным и непрактичным человеком, порождением привычек и жертвой колеи, и с годами он становился все более и более довольным этими наполовину дружескими, наполовину любовными отношениями. Он так и не нашел времени что бы жениться, и теперь, в течение очень многих лет, эта мысль даже не приходила ему в голову как возможная; и он был настолько далек от малейшего подозрения, что переживания мисс Руд не были в точности похожи на его собственные, что часто поздравлял себя с удачным совпадением.

Время многое лечит, и много лет назад мисс Руд оправилась от первой горечи, обнаружив, что его любовь незаметно превратилась в очень нежную, но совершенно тихую дружбу. Никто, кроме него, никогда не трогал ее сердца, и у нее не было никакого интереса к жизни, кроме него. Поскольку ей не суждено было стать его женой, она была рада стать его другом на всю жизнь, нежным, самоотверженным другом. Поэтому она разворошила пепел над огнем в своем сердце и оставила его в покое, предполагая, что он погас, как и его. И она не осталась без компенсации в их дружбе. С восхитительным трепетом она почувствовала, насколько полно умом и сердцем он опирался на нее и зависел от нее, и необычный и романтический характер их отношений в какой-то степени утешал ее в разочаровании женских устремлений. Она не была похожа на других женщин – ее судьба была особенной. Она смотрела на свой пол свысока. Условность женской жизни делает их тщеславие особенно восприимчивым к предположениям о том, что их судьба в каком-либо отношении уникальна, – факт, который до сих пор служил на руку многим соблазнителям. Сегодня, вернувшись с прогулки с мисс Руд, мистер Морган гулял в своем саду, и, когда поднялся вечерний ветерок, он донес до его ноздрей тот первый неописуемый аромат осени, который предупреждает нас о том, что душа лета покинула ее еще сияющее тело. Он был очень чувствителен к этим переменам года и, повинуясь импульсу, который был знаком ему во всех необычных настроениях на протяжении всей его жизни, он вышел из дома после чая и направился вниз по улице. Когда он остановился у калитки мисс Руд, Люси, Мейбл и Джордж Хэммонд стояли под яблонями в саду напротив.

– Смотри, Мейбл! Мистер Морган собирается навестить мисс Руд, – тихо сказала Люси.

– О, посмотри, Джордж! – нетерпеливо воскликнула Мейбл. – Этот пожилой джентльмен ухаживал за старой девой из того маленьком домике в течение сорока лет. И подумать только, – добавила она тише, предназначая слова только для его ушей, – какой шум ты поднимаешь из-за того, что ждешь всего шесть месяцев!

– Хм! Пожалуйста, не забывай, что одних вещей ждать легче, чем других. Шесть месяцев моего ожидания, как я понимаю, требуют большего терпения, чем сорок лет его или любого другого мужчины, – добавил он с напором.

– Успокойтесь, сэр! – ответила Мейбл, отвечая на его взгляд, полный неподдельного восхищения, взглядом, несколько обиженным. – Я не сахарная слива, которой нельзя наслаждаться, пока она не окажется во рту. Если у тебя нет меня сейчас, то я никогда не буду у тебя. Если помолвки недостаточно, ты не заслуживаешь быть мужем.

И затем, увидев непонимающее выражение, с которым он посмотрел на нее сверху вниз, она добавила с провидческой покорностью:

– Боюсь, дорогой, ты будешь очень разочарован, когда мы поженимся, если тебе это кажется таким утомительным.

Люси незаметно удалилась, и о том, помирились ли они, свидетелей не было. Но кажется вероятным, что они так и сделали, потому что вскоре после этого они вместе побрели прочь по темнеющей улице.

Как и большинство домов в Плейнфилде, тот, у которого остановился мистер Морган, стоял далеко в стороне от улицы. У бокового окна, еще больше скрытая от посторонних глаз кустом гирингии на углу дома, сидела маленькая женщина с маленьким бледным личиком, все еще привлекательные черты которого заметно заострились с годами, о чем еще больше свидетельствовали слегка поседевшие волосы. Глаза, рассеянно устремленные на сумерки, были светло-серыми и немного выцветшими, а вокруг губ виднелись гусиные лапки, особенно когда они были сжаты, как сейчас, в недовольном выражении, очевидно, привычном для ее лица в состоянии покоя. Вместе с тем в ее чертах было что-то такое, что так напоминало мистера Моргана, что любой, знакомый с фактами её жизни, сразу бы заключил, хотя с помощью какой именно логики, он, возможно, не смог бы объяснить, что это, должно быть, мисс Руд. Хорошо известно, что пары, состоящие в долгом браке, часто со временем обретают определенное сходство в чертах лица и манерах, и хотя эти двое не были женаты, их близость на всю жизнь, возможно, была причиной того, что ее лицо в покое носило нечто похожее на выражение провидца, которое придавало её лицу общение с бестелесными формами памяти.

Стук калитки нарушила ее гнетущую задумчивость и прогнала с ее лица измученное и тоскливое выражение. Среди соседей мисс Руд иногда называли угрюмой старой девой, но выражение лица, которое она сохраняла для мистера Моргана, никогда бы не навело на подобную мысль самого злонамеренного критика.

Он остановился у окна, возле которого дорожка переходила в дверной проем, и встал, облокотившись на подоконник, – высокая, стройная фигура, немного сутулая, с гладким, ученым лицом и редкими седыми волосами. Единственной заметной чертой его лица была пара глаз, выражение и блеск которых указывали на творческий темперамент. Было приятно наблюдать легкое беспокойство во взгляде и манерах двух друзей, словно от простого присутствия друг друга, хотя ни один, казалось, не спешил обменяться даже словами общепринятого приветствия.

В конце концов она произнесла спокойным довольным тоном:

– Я знала, что вы приедете, потому что была уверена, что этот осенний аромат смерти делает вас беспокойным. Разве не странно, как он действует на память и заставляет грустить при мысли о всех милых, дорогих днях, которые умерли?

– Да, да, – с готовностью ответил он, – я не могу думать ни о чем другом. Разве сегодня ночью они не кажутся удивительно ясными и близкими? Этой ночью, из всех ночей в году, если фигуры и сцены памяти могут быть вновь воплощены в видимые формы, они должны стать таковыми для глаз, которые напрягаются и жаждут их.

– Какая причудливая мысль, Роберт!

– Я не знаю, так ли это, я не чувствую уверенности. Никто не понимает ни тайны этого Прошлого, ни условий существования в том мире. Эти воспоминания, эти фигуры и лица, которые так близко, так осязаемы и зримы, что мы находим себя улыбающимися перед пустотой воздуха, где они, кажется, находятся, разве они не реальны и не живы?

– Вы не хотите сказать, что верите в призраков?

– Я говорю не о призраках мертвых, а о призраках прошлого, – воспоминаниях о сценах или людях, независимо от того, умерли они или нет, – о нас самих и о других. Знаешь, – продолжал он, и голос его смягчился до страстной, тоскующей нежности, – фигура, которую я больше всего хотел бы увидеть еще раз, – это ты в девичестве, такой, какой я тебя помню в милой грации и красоте твоей юности. Как хорошо! Как прекрасно!

– Не надо! – невольно воскликнула она, и черты ее лица сжались от внезапной боли.

За годы, в течение которых его страсть к ней остывала, превращаясь в спокойную дружбу, его воображение с постоянно растущей нежностью и мечтательной страстью возвращалось к воспоминаниям о ее девичестве. И самое жестокое в этом было то, что он так бессознательно и безоговорочно полагал, что она не может быть настолько идентична с этим девичьим идеалом, чтобы его частые светлые упоминания о нем даже смущали. Обычно, однако, она слушала и не подавала никаких знаков, но внезапность его вспышки сейчас заставила ее насторожиться.

Он с некоторым удивлением поднял глаза при ее восклицании, но был слишком увлечен своей темой, чтобы обратить на это внимание.

– Вы знаете, – сказал он, – существуют большие различия в том, насколько отчетливо мы можем вызвать в памяти наши воспоминания. Вопрос только в том, каков предел этой отчетливости, и есть ли он вообще? Поскольку мы знаем, что существуют такие широкие степени отчетливости, бремя доказательства лежит на тех, кто докажет, что эти степени не достигают какой-либо определенной точки. Разве вы не видите, что их можно увидеть?

И чтобы подтвердить свою мысль, он слегка положил свою руку на ее руку, лежавшую на подоконнике у окна.

Она мгновенно отдернула ее, и легкий румянец окрасил ее бледные щеки. Единственным внешним следом ее воспоминаний об их юношеских отношениях было почти ханжеское выражение ее лица, которым она показывала, что между бывшим любовником и нынешним другом должна быть проведена грань.

– Что-то в вашем облике, – сказал он, глядя на нее задумчиво, как человек, пытающийся проследить черты мертвого лица в живом, – напоминает мне вас, когда вы сидели в этом самом окне девочкой, а я стоял здесь, и мы вместе считали звезды. Вот! Теперь это исчезло, – и он с сожалением отвернулся.

Она смотрела на его отвернутое лицо с жалостью, которая выдавала всю ее тайну. Она бы не хотела, чтобы он увидел ее как остальной мир, но это было бы облегчением – на мгновение придать своим чертам печальное выражение, которое мышцы лица устали подавлять. Осенний аромат усиливался по мере того, как воздух становился все более влажным, и он стоял, вдыхая его и, видимо, ощущая его влияние, как какой-то дельфийский оракул.

– Есть ли что-нибудь, Мэри, есть ли что-нибудь столь прекрасное, как тот свет вечности, что ложится на фигуры памяти? Кто, однажды почувствовав его, может больше заботиться об обычном дневном свете настоящего или получать удовольствие от его примитивных декораций?

– Ты наверняка простудишься, стоя на этой мокрой траве, зайди, пожалуйста, и позволь мне закрыть шторы, – сказала она, поскольку сочла веселый свет лампы лучшим средством от его меланхолии.

Итак, он вошел, сел в свое специальное кресло, и они целый час болтали на разные деревенские темы. Точка зрения, с которой они рассматривали людей и вещи Плейнфилда, была особенной. Их круг из двух человек был подобен отдельной планете, с которой они наблюдали за миром. Их тон был похож и в то же время совершенно непохож на тот, которым супруги, давно состоящие в браке, обсуждают своих знакомых, ибо, хотя их мысленная близость была совершенной, их вид выражал постоянное взаимное уважение и заботу об одобрении, которые не следует путать с ужасающей фамильярностью супружества, и в то же время они составляли самодостаточный круг, отделенный от окружающего их общества, как не могут муж и жена. Муж и жена настолько слиты воедино, что чувствуют себя единым целым по отношению к обществу. Они слишком сильно отождествлены, чтобы найти друг в друге то чувство поддержки, которое требует ощущения превосходства жизни нашего друга над нашей собственной. Если бы эти двое поженились, они вскоре оказались бы вынуждены искать убежища в общепринятых отношениях с тем обществом, от которого теперь они были независимы.

Наконец мистер Морган встал и раздвинул шторы. Сияние полной луны так заливало комнату, что мисс Руд была вынуждена из сострадания задуть бедную лампу.

– Давайте прогуляемся, – сказал он.

Улицы были пусты и безмолвны, и они шли в тишине, очарованные совершенной красотой вечера. Густые тени вязов придавали особенно насыщенный эффект случайным полосам и пятнам лунного света на глади улицы, белые дома поблескивали среди своих садов; и тут и там, между темными стволами деревьев, виднелась блестящая поверхность широких окрестных лугов, которые выглядели как маленькие моря.

Мисс Руд была поражена, увидев, как колдовство этой сцены овладело её спутником. На его лице появилось застывшее выражение полуулыбки, и он отпустил ее руку, как будто они прибыли в увеселительное заведение, куда он ее сопровождал. Он больше не шел размеренным шагом, а скользил крадучись, вглядываясь то в одну, то в другую сторону лунной дали и в тени беседок, словно ожидая, что, если он сможет ступать достаточно легко, мельком увидит сидящих там людей из сновидений.

Да и сама мисс Руд не могла устоять перед впечатлением, которое производил лунный пейзаж, изобилующий утонченными формами жизни, ускользающими от грубых чувств человеческих существ, но воспринимаемыми их более тонкими частями. Каждый уютный уголок света и тени был еще теплым от чьего-то присутствия, которое только что покинуло его. Пейзаж наполнен неземными формами бытия под живительными лунными лучами, подобно тому, как земная плесень пробуждается к физической жизни под воздействием солнечного тепла. Желтый лунный свет казался теплым. Воздух был наэлектризован трепетом окружающего существования. Было ощущение давления, скопления людей. Было невозможно почувствовать себя одиноким. Пульсирующие звуки мира насекомых казались ритмом, которому спонтанно задалась красота ночи. Обычный дневной воздух был превращен в атмосферу мечтательности из страны грез. В этой волшебной среде различие между воображением и реальностью быстро стиралось. Даже мисс Руд ощутила восхитительное волнение, смутное предвкушение. Мистер Морган, как она увидела, был тронут гораздо сильнее, чем даже его преувеличенная привычка к возбуждению воображения. Его влажные, сияющие, широко раскрытые глаза и восторженное выражение лица свидетельствовали о том, что он не воспринимал происходящее как иллюзию.

Поскольку концентрация мозга на творческой деятельности делала двигательные функции вялыми, они уселись на грубую скамью, сделанную из доски, втиснутой между двумя вязами, стоявшими вплотную друг к другу. Они находились в тени деревьев, но совсем близко от их ног колыхалось озеро лунного света. Пейзаж, мерцающий перед ними, был театром их пятидесяти лет жизни. Их история была написана на этих деревьях, лужайках и дорожках. Сам воздух этого места приобрел для них плотное, теплое, осязаемое ощущение, по сравнению с которым воздух всех других мест был разреженным и сырым. Он был пропитан их собственными духовными эманациями, мыслями, взглядами, словами и настроениями, о которых он так долго получала впечатление. Он стал таким живительным воздухом, насыщенным смыслом и мыслью, из которого можно было бы создавать души для людей.

Там, на игровой площадке, все еще витал слабый фиалковый аромат их детства. Под этим вязом поцелуй когда-то коснулся воздуха огнем, который до сих пор мимоходом согревал их щеки. Там, в невидимом воздухе, как на мраморе, был вырезан силуэт лица. Конечно, смерть касается только живых, ибо мертвые всегда сохраняют свою власть над нами; лишь только мы теряем свою власть над ними. Каждая панорама покрытой листвой арки и далекого луга обрамлена какой-нибудь сценой из их юности, окрашенной в нетленные тона памяти, которые заимствуют у времени все более насыщенный и сияющий оттенок. Неудивительно, что этим двум старикам, сидящим на скамейке между вязами, атмосфера перед ними, насыщенная ассоциациями, насыщенная воспоминаниями, должна была казаться довольно трепетной, обретающей материальные формы, подобно далекому туману, превращающемуся в дождь.

Наконец мисс Руд услышала, как ее спутник сказал дрожащим от восторга шепотом:

– Знаешь, Мэри, мне кажется, я очень скоро их увижу.

– Кого увидишь? – спросила она, испугавшись его странного тона.

– Ну, конечно, нас самих, как я тебе и говорил, – прошептал он, – посмотрим на нас с тобой, когда мы были молоды, увидим так же, как я вижу тебя сейчас. Разве ты не помнишь, что именно здесь мы обычно гуляли весенними вечерами? Мы больше не ходим здесь, но они ходят всегда, прекрасные, прелестные и молодые. Я часто прихожу сюда, чтобы подстеречь их. Я чувствую их сейчас, я почти… почти вижу их. – его шепот стал едва слышен, и слова медленно падали. – Я знаю, что зрелище приближается, потому что с каждым днем оно становится все более ярким. Пройдет совсем немного времени, прежде чем я их по-настоящему увижу. Это может произойти в любой момент.

Мисс Руд была очень напугана его волнением и ужасно растеряна, не зная, что ей делать.

– Это может произойти в любой момент, я почти вижу их сейчас, – пробормотал он. – А-а! Смотри!

С приоткрытыми губами и невыразимо напряженными глазами, как будто его жизнь вытекала из них, он смотрел на залитые лунным светом дорожки перед ними, туда, где тропинка выходила из тени.

Проследив за его взглядом, она увидела то, от чего на мгновение у нее закружилась голова при мысли, что она тоже сходит с ума. Из тени, словно в ответ на его слова, вышли молодой человек и девушка, его рука обнимала ее за талию, его глаза смотрели ей в лицо. С первого взгляда мисс Руд поразило сходство черт лица девушки с ее собственными, которое ее волнение преувеличило до полного их повторения. На мгновение ею овладело убеждение, что каким-то невозможным, неописуемым, непостижимым чудом она смотрит на воскресшие фигуры своей девичьей сущности и своего возлюбленного.

Сначала мистер Морган привстал со своего места и находился в положение между тем, чтобы встать и сесть. Затем он поднялся медленным, непроизвольным движением, в то время как на его лице отразилось нечто среднее между замешательством и принятием иллюзии. Он, пошатываясь, сделал несколько шагов вперед, к границе лунного света, и остановился, вглядываясь в приближающуюся пару, подняв руку, чтобы прикрыть глаза, с ошеломленной, неземной улыбкой на лице. Девушка увидела его первой, потому что она скромно смотрела перед собой, в то время как ее возлюбленный смотрел только на нее. При виде седовласого мужчины, внезапно повернувшегося к ним лицом, полным ужаса, она вскрикнула и в ужасе отшатнулась. Мисс Руд, опомнившись, бросилась вперед и, схватив мистера Моргана за руку, попыталась мягко оттащить его в сторону.

Но было уже слишком поздно. Молодой человек, сначала почти так же, как и его спутница, испугавшийся странного явления, естественно, испытал приступ негодования по поводу столь необычного прерывания его тет-а-тет и шагнул к мистеру Моргану, словно собираясь наложить на него суровое наказание. Но, понимая, что ему приходится иметь дело с пожилым человеком, он ограничился тем, что решительно агрессивным тоном спросил, какого дьявола тот так неожиданно выскочил.

Мистер Морган уставился на него, словно не видя его, и, очевидно, не внял словам. Он только вдохнул раз или два и выглядел так, словно потерял сознание, стоя на ногах. Его ошеломленное выражение лица показывало, что его рассудок на мгновение оцепенел от потрясения. Мисс Руд почувствовала, что может умереть от жалости к нему, глядя на его лицо, и ее сердце разрывалось от горя, когда она пыталась успокоить молодого человека невнятными словами извинения, тем временем продолжая пытаться увести мистера Моргана. Но в этот момент девушка, оправившись от паники, подошла к группе и положила свою руку на руку молодого человека, как бы сдерживая и заставляя его замолчать. Было очевидно, что она видела, что в этих обстоятельствах есть что-то необычное, и взгляд, который она бросила на мистера Моргана, выражал сочувствие и вопрос. Но мисс Руд не видела выхода из неловкой ситуации, которая становилась все более невыносимой с каждым мгновением, пока они противостояли друг другу. Наконец голос мистера Моргана, довольно твердый, но с неописуемой грустью, нарушил тишину:

– Молодые люди, я должен извиниться перед вами. Я старый человек, и прошлое становится таким тяжелым, что иногда оно меня перевешивает. Сегодня вечером мои мысли были заняты днями моей юности, и чары памяти были так сильны, что я был несколько не в себе. Когда вы появились в поле моего зрения, мне на мгновение пришла в голову невероятная мысль, что каким-то образом я вижу в вас материализованные воспоминания о себе и о другом человеке, когда мы когда-то так же шли по этой же дороге.

Когда мистер Морган закончил, молодой человек поклонился, показывая, что принимает извинения, хотя вид у него был одновременно изумленный и забавный. Но на девушку, стоявшую рядом с ним, это объяснение произвело совсем другой эффект. Пока она слушала, ее глаза наполнились слезами, а на лице появилась удивительно нежная, жалостливая улыбка. Когда он закончил говорить, она импульсивно сказала:

– Мне так жаль, что мы были не теми, за кого вы нас приняли! Почему бы не притвориться, что это так, по крайней мере, сегодня вечером? Знаешь, мы ведь можем притвориться, что это так. Лунный свет делает возможным все, что угодно. – и затем, взглянув на мисс Руд, она добавила, как будто почти испугавшись. – Ах, как мы похожи! Теперь, я не совсем уверена, что это неправда.