
Полная версия
Осуждение и отчуждение
Минутой позже за столом воцарилась тишина. Всем стало некомфортно. Бойко посмотрела в сторону Ранимовой холодным взглядом. Она хотела было что-то сказать, как её перебила Кровная:
– Слушай, Тань, а что там с Павлом твоим? Мне на днях передали не очень хорошие вести.
– О-о, – она закатила глаза, – лучше не вспоминай про него. Опять напился и свалился на улице. Его менты подобрали и в участок отвезли. Придурок, – Маскова как-то печально опустила взгляд.
– Ужас какой! – воскликнула Бойко.
– Да вообще, – продолжала грустным тоном Татьяна. – С сыном, гад, поссорился, работу потерял, пьёт. А мне ещё за ним ухаживать! Вот свалится где-нибудь в подворотне, так его никто не заметит, а может даже и добьют до смерти… Для него улица вторым домом стала. Аренду за квартиру не выплачивает. Поражаюсь просто: с сыном поссорился не на шутку. Плюнул в сторону самого близкого человека! Совсем уже по пьяни бредить начал. Ах, как же они были родны.
– Тань, да зачем ты вообще за ним ухаживать пытаешься? – с угрюмым взглядом проговорила Бойко.
Маскова вмиг побагровела и наклонила голову над полупустой тарелкой.
– Люблю потому что…
– О боже мой, – продолжала недоумевать Светлана, – что за детский сад?
– Не смейся надо мной, Свет. Такими словами я не разбрасываюсь.
Павел Масков – бывший муж Татьяны. Когда-то давно у них был бурный роман: они сыграли свадьбу, и девушка родила ребёнка, Витю. Однако рано или поздно каждому счастливому браку, как правило, приходит конец. Везение – если брак в принципе начинался с чувств, со счастья, поскольку некоторые не знают даже и этого. Конец пришёл тогда, когда Павла приняли на работу в одну успешную бизнес-компанию. Масков всё своё время начал проводить в офисе. По словам Татьяны, он изменился: стал бесчувственным и эгоистичным. Однако с сыном, тем временем, в отличие от жены, мужчина всегда поддерживал дружелюбные отношения даже после того, как развёлся с Татьяной. Павел любил сына, как второго себя. Всегда баловал его, учил, гулял с ним. Страшно представить, что могло произойти, чтобы они не общались уже более четырёх месяцев.
Вдруг в столовую, на каблуках, входит Дарья Фамаева. Она, будто уткнув свой нос в потолок, оглянула столик, за которым сидела Ранимова, и села за противоположный. Эта тридцатилетняя дама с волосами цвета блонд, гармонирующими с короткой оранжевой юбкой, была главным страхом Ранимовой. А точнее – самым главным страхом она стала именно сейчас. Фамаева – главная и самая беспощадная офисная сплетница. Тем не менее, с ней общаются, с ней работают, её поддерживают. Конечно не все, но многие. Хороший сплетник тот, в чьи истории верят, и которые продолжают распространять. Именно такой и была Фамаева.
Конец рабочего дня. Пасмурная погода прогнала с небосвода тёплое Солнце, выкрасив небо в тёмную серовато-синюю акварель. Ранимова снова шла по Р—у проспекту. Дорогу освещали вечерние фонари, скрывавшиеся за густой листвой осины, чья тень мирно колыхалась под ногами. Лицо обдувал прохладный ветерок. Ранимова, после трудового дня, шла более уверенно. Когда кончился обеденный перерыв, все разошлись по рабочим местам: Средник и Бойко ушли в отдел кадров, Мария с Татьяной – в бухгалтерский кабинет, а Кровная заняла место секретарши. Позднее, после работы, они в очередной раз встретились на улице, правда, уже более маленьким составом и, минуту поболтав, разошлись по домам.
Ранимова перешла дорогу. Тотчас её посетила одна мысль, из-за которой девушка снова сгорбилась и опустила взгляд на асфальт. Завтра наступит страшный день – три недели с того момента, когда она решилась на аборт. День, когда она убила ребёнка, не увидевшего свет, не услышавшего ни единого звука. Эта мысль её не отпускала и с каждой прошедшею секундой лишь больше въедалась в разум. Её вмиг пронзила опустошённость. Ей начало казаться, что жизни у неё вовсе никогда и не было. Будто она рождена лишь для того, чтобы страдать. Будто эта жизнь, эта судьба – не её. Всё должно было быть по-другому, но почему-то всё пошло не по сценарию.
Она окинула взглядом двоих человек, сидевших на лавочке. Там была молодая пара. Их лица выглядели тускло, по щеке парня мельком прокатилась блеснувшая от света фонаря слеза, в то время как девушка сохраняла хладнокровное, каменное спокойствие. Вдруг незнакомка резко подрывается с места и начинает быстрыми мелкими шажками уходить, как тотчас её за локоть хватает парень.
– Что я делаю не так? – раздражённо спрашивает Гордин.
– Влад, отстань, – она пытается вырваться из его железной хватки.
– Почему ты уходишь?
– Потому что ты мне надоел! Влад, я не люблю тебя! – внезапно кричит девушка.
Он медленно убирает руку. Она смыкает брови и ровным, словно маршевым шагом скорее удаляется от Гордина.
Парень замер, он побледнел, а взгляд застыл как на лице покойника. Ранимова прошла мимо незнакомого ей парня. В её голове эхом раздавалось лишь два вопроса: «Что я сделала не так? Почему ты ушёл?». Смотря на этих людей: на стройного парня с тёмно-фиолетовыми глазами и тёмным кудрявым волосом, на чуть пухленькую девушку, силуэт которой маячил вдали, – Мария вспомнила свой единственный и настоящий, тёплый роман. И не могла она не плакать от этих манящих воспоминаний. Она была вынуждена бежать, чтобы никто не застал её, ревущую посреди длинного тротуара.
На часах было около девяти вечера. Свет в доме и на всём проспекте отключили ровно полчаса назад, поэтому всем жителям пришлось просиживать прохладный вечер в темноте. Мария, после того как неплотно поужинала, оставив полтарелки полной, при тусклом огоньке восковых свечей, поставила орхидею на подоконник, а сама стала наблюдать за мрачным городом, казавшимся бездушным и заброшенным. Теперь на дорогах фары гудящих машин заменяли прохожим ночные фонари.
– Эх, – начала говорить девушка вслух, – странный день выдался. Такое чувство, будто… будто там всё по-другому стало. Как-то роднее. Ту неделю, когда я в слезах лежала дома… мне казалось, что я не живу. Будто вся жизнь проходит у других, но не у меня. А вот сегодня, такое чувство, что моя душа вернулась в моё тело. Раньше я хотела как можно скорее заполучить отпуск, а сейчас… сейчас эта рутина – второе дыхание, – с улицы донёсся гул сирены. – Это единственный день, когда я наконец-то смогла отвлечься от мысли об… – её выражение глаз переменилось. Оно стало более тревожным и печальным, – я… опять. Всё из-за этой сирены! Ну почему скорой помощи нужно появиться именно сейчас?! Опять эта скорая! – она потупила свой взгляд.
Её личико упало в ладони. Сирена несколько секунд ещё кричала в непроглядной пробке, а потом её шум начал отдаляться. Видимо, водители всё-таки решили пропустить взвывающую, около полуминуты стоящую в пробке полицейскую машину, которую Ранимова сочла за скорую помощь.
– А завтра ещё и круглая дата… как будто годовщина какая-то?! – её тело начало дрожать. – Не могу я так больше, не могу. Каждый день, каждый день держу всё в себе, держу. Так из-за этого ещё хуже становится! А, может, стоит об этом… рассказать? Свете, например. Мы же, как бы это ужасно не звучало, потеряли детей. Она должна меня понять, – Ранимова взглянула заплаканными глазами на орхидею. – Что думаешь, цветочек?.. Бред…
Минуту-другую она простояла, сгорбившись и погрузившись в раздумья, у подоконника и затем пошла в спальню, вырвала из тетради один лист, взяла ручку и вернулась на кухню: изливать свою душу при тусклых свечах.
«22 апреля, 2013 год.
Снова ночь. Снова сияет Луна. И я снова пишу в эту ночь, при этой Луне.
Можно было рассказать о работе, но смысла в этом нет. Сейчас мне больше хочется выговориться. Завтра я попытаюсь открыться хотя бы одному человеку. А, может, и не одному. Да, расскажу Свете. Надеюсь, что найду в ней поддержку. К психологу смысла идти не вижу, а точнее не нравятся они мне. Я не хочу, чтобы меня выслушивали за деньги. Чужие люди могут меня только ранить.
После аборта у меня до сих пор бывает кружится голова, иногда даже выворачивает. Как я писала раньше, к врачу я ходила на прошлой неделе, но ему не доверяю, ведь всегда, когда мне стоит выйти из кабинета, его дружелюбный взгляд меняется на противоположный. Когда я впервые прибежала с решением сделать аборт, мне сказали заново всё обдумать. В итоге, решение не изменилось. Казалось, что всё шло хорошо, но с каждой минутой приходило осознание необдуманности, идиотизма и своей же глупости.
Причём, во всём ведь я виновата, я!
Если бы я была более разумна, ничего этого и не было бы.
А ведь всё могло быть по-другому».
Примерно шесть недель тому назад у этой девушки, печально сгорбившейся над вырванным листком бумаги при свете четырёх огней, случилась ужаснейшая ссора. Около двух лет она была окутана счастьем и заботой. Ей казалось, что любовь эта вечна. Это было не обычное влечение по молодости. Не обыденная приземлённая влюблённость. Это было нечто необъятное. Объектом её счастья стал Антон Захаров – добрый парень двадцати шести лет. Они познакомились в небольшой, уютной кофейне рядом с центром города. Золотая Осень. Листопады. Туманы. Мечты. Ранимова, в отличие от Захарова, поначалу не сильно-таки и была влюблена. Он же с самой первой встречи всей душой отдался прекрасному чувству. Вскоре девушка со временем полюбила его также сильно и беззабвенно, не выдерживая и дня без его присутствия. Однако случилось то, что происходит всегда – то, с чем сталкиваются все: недопонимания, ссоры, разногласия. Они поссорились один раз – помирились. Поссорились второй раз – помирились. За каждой ссорой ожидало примирение, прощение и извинение. Но после каждого раздора они мало-помалу отдалялись, всё больше смотрели по сторонам, нежели друг другу в глаза. И в один день, когда Ранимова специально взяла отпуск, чтобы полностью насладиться сладостным чувством любви, Захаров «предложил» разойтись. «Предложил», не ожидая её согласия и какого-либо ответа. Он просто ушёл, без особых эмоций сказав: «У меня пропали чувства», – оставив после себя лишь пустоту и неизвестность. Около нескольких часов Ранимова ходила из одного угла в другой, пытаясь осознать хотя бы часть всего произошедшего. В конце концов, когда её робкая, испуганная душа сломилась пред вставшей в одночасье проблемой, Мария рванула из квартиры и впервые в жизни пошла в ночной клуб. Одна.
Она не знала, что делала. Раньше она никогда бы не подумала, что однажды окажется в месте, где люди посвящают свою жизнь, своё время пустоте. Все говорят, что клуб нужен после долгой монотонной работы, чтобы отвлечься. Может быть, это и правда так, однако это место поистине грустное, и оно, верно поэтому, затягивает. Здесь громкая музыка, развязные танцы, неразборчивая болтовня, пьяные улыбки с заливающимся смехом. Но всё это – отчаянность. Очередной способ бежать от грусти, проблемы, траура или жизни. Травя себя алкоголем, одиночеством и слезами, девушка уже просто не могла уследить за словами, мыслями да особенно действиями. Разговорившись с одним пьяным, незнакомым мужиком, она бездумно начала верить его таким же неконтролируемым словам, какие были и у неё самой. Когда тот попросил её с чем-то помочь и протянул чёрствую руку, она в беспамятстве протянула ему свою. Он отвёл её на одну заброшенную тихую многоэтажку. На улице стояла мрачная ночь. Вокруг ни одной живой души, ни одного яркого фонаря вблизи. Когда девушка взглянула в глаза этому человеку, этому уродливому немощному, захмелевшему мужику, она увидела темень. Он резким шагом приблизился к ней, грубо взялся руками за её плечи и, не увидев ни капли сопротивления, повалил её, голую, на холодный бетон. В эту мрачную безлунную ночь она не верила ни во что. Ей по пьяни чудилось, что всё – сон и нет здесь ничего реального, нет жизни на этой замороженной стройке.
Через несколько дней после изнасилования, Ранимова начала замечать у себя появление интереса к смешиванию еды, начала изредка чувствовать тошноту и раздражённо себя вести. В конце концов, сделав тест, она чуть не упала в обморок, узнав, что беременна нежеланным ребёнком. Ранимова вспомнила тот день, вспомнила ту ночь, вспомнила то здание. Лицо человека в памяти казалось размытым, нечётким. И сначала она жаждала мести, как и в те мрачные дни после изнасилования. Однако ночью Ранимова задалась вопросом: «Было ли это изнасилованием?». Она сама доверилась, сама согласилась. Сама отдалась…
Ранимова могла пойти требовать у мужика деньги, несмотря на то, что он был беден. Однако, надо ли это ей? Что ей взять с человека, прожигающего последние копейки на алкоголь? Да и как найти его, если имени она уже не помнит, а спросить не у кого. Однажды, расхаживая по улице, погрузившись в тернистые думы, она увидела в тенистом углу тихого, полузаброшенного двора некоторого микрорайона, среди груды мусора, человека. Пройдя мимо, девушка различила в его лице того, кто сломал ей жизнь. Возле мёртвого бедняка летали стаи мух и мошек, а рядом стоял жуткий смрад. На его посиневшем лице замерла каменная гримаса. Он был мёртв. Как выяснилось днями позже из газет – он был убит. Девушка в ужасе выбежала со двора и свернула за угол. Она пыталась отдышаться, стереть из памяти это кошмарное зрелище. Но в тот же миг Ранимова почувствовала жалость. Она, сама того не понимая, вдруг нашла в своей душе сострадание к этому жалкому человеку. Внезапно, в одночасье, в одно мгновение.
В ту роковую ночь на безлюдной улице девушка не попыталась изо всех оставшихся сил отбиться. Её охватил точно умерщвляющий страх. Сознанием завладела мысль, что её сейчас убьют, зарежут, пристрелят, что она не сможет выбраться из этой ситуации. И потом нежданно, через несколько дней, вопреки всем истерикам, в ней проскользнуло даже чувство ненормальной, безумной благодарности за то, что он оплачивал ей выпивку. Она залилась чудовищным смехом, который плавно перешёл в глухой плач. Девушка простила его, хоть он мог её убить. Смысла винить она уже не видела.
Да вот по сей день Ранимова мечется в мыслях. Самой растить ребёнка у неё, как она думала, не выйдет. И, что самое главное, страшно будет. Мама её, Галина Ранимова, – строгая, каменная женщина. Узнав бы, что её дочь беременна, что её дочь была изнасилована, она, вместо того чтобы искать преступника, накинется на неё и попрекнёт в распущенности и бездумности.
Ходит снова из угла в угол Ранимова да будто на части разрывается. Ладно мать язвить и унижать будет, ладно в суд не сможет подать, но ребёнка-то как растить без отца, без нормального обеспечения? Да и как опекать дитя, которого она не хотела и не любила? Поразмышляла Мария в ночи и решилась аборт сделать. Перед этим она также сходила к врачу, чтобы проверить свой организм на наличие инфекций, которые мог занести тот бедный мужик – ничего, благо, не выявилось. И потом, после долгих расспросов и переубеждений человека в белом халате, Ранимова сделала медикаментозный аборт.
Ещё лёжа в стационаре после того, как будущий ребёнок умер, так и не взглянувши на мир, не почувствовавши жизни, Мария замкнулась и принялась глубоко себя винить.
И вот сейчас сидит она при тусклых свечах, душу на бумагу изливает, но винить себя всё не перестаёт. Она убрала ручку от листа, её взгляд застыл, замер. В зрачках отражался тонкий язычок пламя, который минутой позже, медленно и не торопясь, начал затухать. Последний огонёк проблеснул в одной девичьей слезе, после чего комната погрузилась во тьму.
Утром следующего дня дали свет. Ранимова проснулась, переставила орхидею, приготовила скудный завтрак, но в очередной раз его не доела. По дороге на работу ей снова встретилась та недовольная девушка со своим чадом. На этот раз она проигнорировала Ранимову и также продолжила игнорировать своего ребёнка. Как и вчера, так и сегодня она шла недовольная, грозная, недоверчивая.
«И чем она недовольна? – думала Ранимова. – Отчего у неё трагедия на лице? У неё ребёнок успокоиться не может, а она даже смотреть на него не хочет. Ей такое чудо дано, такое счастье!».
Мария дошла до офиса.
До обеда она никак не могла договориться с Бойко пойти в кафе на К-ой улице (всю ночь Ранимова вспоминала различные заведения) и разделить свою печаль, но при их встрече голос начинал дрожать и затихать. В итоге, после обеденного перерыва, когда почти все уже вышли из столовой, Мария воспользовалась моментом и резко схватила руку Бойко, подтянув её к себе. Сердце заколотилось, дыхание затруднилось, губы задрожали, но Бойко, несмотря на это, пригласить она смогла. Та, вероятно, заметила, что с девушкой творится что-то неладное и непонятное. Ушла Светлана с недоумённым взглядом, а к Ранимовой в это время сзади внезапно подошла Средник. Мария, увидев её, испугалась. Кристина попросилась пойти с ними. Дома, по её словам, просиживать ей который вечер было уже скучно и невыносимо. Отказывать ей стало неудобно и даже в некоторой степени подозрительно. Поэтому Ранимова решила взять и её.
Словно грома она ждала конца рабочего дня. Внутри от тревоги всё будто замерло. Казалось, что не она владеет своим телом, а некто другой. Мария делала всё на автомате, думая лишь о надвигающейся напасти. Душу терзали и сомнения, и страх. И, хотела она этого или нет, вскоре на часах повернулись стрелки. Трудовой рутине, до завтрашнего утра, пришёл конец. Бойко, не теряя ни секунды, зашла к Ранимовой в кабинет.
Они вышли на улицу. Мария осведомила Светлану, что с ними пойдёт Средник, отчего та чуть скривила лицо от недовольства. Вокруг было пасмурно, асфальт ещё не высох после тихого ночного дождя, из офиса парами начали выходить сотрудники и сотрудницы, а на смену им приходить другие – те, кто работал в ночную смену. Таких было немного.
– Она опять поссорилась со своими, – уверенно сказала Бойко.
– Думаешь?
– Однозначно. Как всегда. Кристина всегда с близкими ссорится.
Тихий голосок Ранимовой словно заглушался громким, грубым гласом Бойко.
– М-да, давно мы с тобой не ходили куда-то.
– Да, вот теперь сходим, – чуть нервничая, проговорила Мария.
Светлана достала из своей бардовой сумочки пачку сигарет и заполонила воздух табачным дымом.
Прошло меньше минуты. Входная дверь приоткрылась и в проходе появилась фигура Средник.
III
Дамы шли по тротуару, перекидываясь бессмысленными и непринуждёнными словечками. Ранимова тоже принимала участие в некрасочных диалогах, однако была помешана на других мыслях. Как и вечером, она снова продумывала каждую фразу, которую ей предстоит выговорить, которую ей предстоит осилить произнести. Она всё думала: с какой интонацией и с каким лицом стоит сказать то или иное предложение. Порой она шла, не замечая рядом своих будущих слушательниц. Но стоило кому-либо её отвлечь очередным пустым вопросом, как глаза Марии робко поднимались, являя миру свой страх. Тем не менее, продумывание слов, действий несколько успокаивало, поскольку так она знала, что ей не придётся выдавливать из себя вмиг пришедшие в голову безраздумные фразы, а затем краснеть. И как бы в голове девушка не проигрывала сценки, как бы она не пыталась задавать самой себе вероятные вопросы, сразу подбирая ответ, она в любом случае надеялась на лучший исход.
Вот и подошли они к роковому месту. Здесь сидели люди, играла негромкая музыка, резвилась парочка маленьких детей. Ранимова прошла именно за тот столик, за которым и должна была, по её желанию, вылиться на свет правда. Бойко вместе со Средник продолжала обсуждать какие-то темы, связанные с работой.
И вот они расположились на мягком кожаном диванчике. Мария села одна, а Бойко вместе со Средник – напротив. Тут их монотонный диалог закончился. Средник снова оглянулась назад, будто ту кто-то тронул за тощее плечо.
– Ну что? – начала говорить Светлана. – Что стряслось?
Ранимова поглядела ей в глаза.
«Что стряслось?»
Эта фраза кинжалом вонзилось в сердце. На лице Марии мелькнула нервная ухмылка, которую она тотчас скрыла своей рукой. Вдруг ей стало дико не хватать воздуха, и в эту же секунду она отчётливо начала слышать биение своего сердца. Девушка убрала ладонь от лица, сделала глубокий вдох и уже была готова говорить, но перед этим выдержала небольшую паузу.
– Как я вижу, что-то серьёзное. Не томи, здесь все свои, – грубым голосом пыталась утешить Бойко.
Ранимова собралась с мыслями и решила сказать, открыть ранее никому не виданный терзающий уголок её души. Но стоило ей открыть рот, как горло мигом пересохло и кроме еле слышного хрипа ничего не донеслось. Однако девушка не растерялась, прокашлялась и тут же сказала:
– Я-я сделала ужасный поступок, – словно читала Ранимова по задуманному шаблону. – И мне очень стыдно. Вы меня возненавидите, а, может, и вообще убьёте, но я прошу вас об этом не кричать. – Внезапно девушку начали терзать сомнения. Её желание исповедаться за секунду пропало. Из-за этого ей стало трудно выговорить единственную фразу, одну-единственную роковую фразу. Но сквозь чёрную тучу сомнений слова уже выскочили сами. – Я сделала аборт.
Взгляд Бойко стал устрашающе бездонным. Средник, несколько сгорбившись, обернулась назад. Больше всего Ранимову испугал взгляд Бойко, ибо тот перестал что-либо выражать. В одночасье все её чаяния рассыпались, по телу пробежала дрожь.
Первой заговорила Светлана:
– Это правда?
Ранимова медленно, не отводя глаз, кивнула.
Тут Бойко ещё заметнее изменилась и стала более грубой.
– Ты понимаешь, что ты наделала?
– Да, я не хотела, это было вынуж…
– Нужда убивать? – встряла Средник.
– Н-нет!
Все притихли.
– Ты считаешь себя гордой, – начала утверждать Бойко.
– Д-да нет! – чуть ли не истерила Ранимова.
– Ты ребёнка убила, – тихо прошептала Средник.
Она снова услышала эти слова. Но теперь она услышала их от других, а не от себя. Девушка растерялась. Сдерживать бурю эмоций становилось невыносимо тяжело.
– Ты хотя бы знаешь, что такое… нет, кто такой ребёнок? – всё продолжала нагнетать Бойко. – Я ведь тебе рассказывала, говорила. Как ты ещё смеешь такое делать?!
– Это не мой ребёнок, – с раскисшим выражением лица, будто извиняясь, говорила Ранимова. – Эт-это не мой…
– А чей?! Ответь мне. Чей?
– Случайное обстоятельство… обстоятельства. Меня…
– Такое н-не случается случайно, тебя ждут муки… – с обезумевшим взглядом твердила Средник.
– Я думала вам довериться, думала…
– Я! Я! – вскрикнула Бойко. – Мой ребёнок, мой муж!.. – она поглядела по сторонам и продолжила говорить шёпотом. – Они погибли, умерли в один день. А ты сейчас сидишь и заявляешь, что сама распорядилась жизнью ещё не родившегося человека!
– А человек ли он?! – не выдержала Ранимова.
– Ты ещё и себя выгораживаешь! Я была другого мнения о тебе.
– Света, это не мой ребёнок, это получилось не то, не так… меня изнасиловали!
– И почему же ты тогда в суд не подала? А?!
– Потому что я была пьяна и с-согласилась с ним…
– А пыталась ли ты общаться с ним?! Это же его ребёнок.
– Да, Света, да! Но что взять с алкаша этого? Что с ребёнком было бы?
– И что с этого?! Давай теперь каждая беременная будет аборты делать!
– А пусть, пусть! Если хотят, то почему бы и нет?
– Обезумела что ли? – точно издалека донёсся дрожащий голос Средник.
– Как люди, людской род будет жить? Да нас всех тогда не будет! – Бойко нервно сжала правый кулак.
– Ничего, выживут, выживут! От одной меня как будто жизнь всего человечества зависит! Да и о чём вы вообще говорите? Что я могу дать ребёнку? Бедность и голод?! Я сама еле живу в своей однокомнатной квартире рядом с шумящей и пыльной трассой! Что я могу… чем я могу обеспечить своего ребёнка?! Какой пример он с меня возьмёт? Что мне говорить про его спившегося, гниющего отца? У всех дети по любви родились, в опеке, а что с моим стало бы?! Со мной бы что стало?
– А я тебе на что, а?! – воскликнула Бойко. – Выход есть всегда!
– Конечно, выход есть всегда, но какой? Куда?! Меня бы мать убила!
– Ты убийца. Душегубка, – шептала Средник.
Ранимова резко поднялась. Она хотела было выкрикнуть что-то оскорбительное, но голос её снова сник, в горле встал ком, и, в итоге, лишь по её экспрессивной жестикуляции можно было догадаться, что она хочет что-то ответить. Мария перевела взгляд с людей, которым ранее в мыслях успела довериться, на окружение. Ей чудилось, будто все: официанты, женщины, дети, мужчины, старики, молодые – удивлённо и презрительно смотрели – даже не смотрели, а рассматривали – побледневшую девушку. Будто она была для них жалкой стеклянной статуэткой – каждый узрел её натуру: горюющую, слабую, беззащитную. Казалось – тронешь, и она разобьётся вдребезги. И почему-то Мария этого так стыдилась.
Ранимова быстрым шагом вышла из кафе. Конечно, вряд ли кто из присутствующих вообще обратил на девушку внимание. Что официанты? Так они даже и не глядели на неё, а занимались своей работой. Что до детей? Так они продолжали резвиться как прежде. Что до остальных? Так никто, собственно, и не предал выбежавшей Марии должного внимания. Они были заняты собой, своей болтовнёй. Плохо это или хорошо – вряд ли можно однозначно ответить.