Клин клином

Юрий Темирбулат-Самойлов

Клин клином

***

– Ох, и чудо-о-вище эта твоя тёща, Кирюх! Та-ко-о-е отмочить… даже моя бы, наверное, не сподобилась, – судорожно преодолевая внезапную остановку дыхания от шокоподобного восхищения, смог вымолвить, наконец, стройотрядный комиссар Серёга Шпынь.

– А она, брат ты наш Серёжа, твоя-то, вообще хоть на что-нибудь способна? – презрительно сплюнув, обронил молчавший до этого командир отряда Валера Жбанко. – Напечь любимому зятьку к масленице блинов комьями да под эти комки друзей зятя вместо рюмочки жидким чаем попотчевать – великий подвиг?

– Ладно, пусть не такой уж и подвиг. А, рискуя попасть под суд за самогоноварение, раскидать во все инстанции жалобы на зятя за воровство для друзей пятидесятиградусного зелья из её схронов, это, по-твоему, заурядно? – тщился отстоять хотя бы минимально уважительное представление друзей об уровне злыдненского мастерства своей тёщи Серёга.

– А это уже дурь совсем никакая, – небрежно парировал Валера. – Вот Кирюхина, судя по всем показателям, мегера ещё та, высший пилотаж!

– Ас! Кто спорит-то? Об этом я, промежду прочим, и толкую с самого начала. Скажи, Кирюх! – покладисто сдался почти без боя, ничуть не обидевшись на командира за столь презрительную оценку «тёщинского» профессионализма родительницы своей жены комиссар: что ни говори, а подковырнул его приятель справедливо – больше себе, чем зятю портила она жизнь своими бестолковыми акциями против него. На правду же порядочные люди не обижаются.

– Причём, и не совсем ведь пока она Кирюхе тёща. Полуфабрикат, можно сказать… – глубокомысленно изрёк командир.

– Кандидатка вшивая, а надо же! – с энтузиазмом подхватил комиссар.

– Не такая уж и вшивая, как я погляжу. С первой же попытки так знатно апробировать талант зятеиз… уничтожительницы, в общем… не всякой дано.

– Да-а… Зверь-баба.

– Ещё какая зверюга! О-о-й… мне сейчас плохонько станет. Ломит, не могу! – полуприсел, то ли притворно, то ли всамделишно корчась от внезапной ломоты промеж ног Валера.

– Нет, эт точно невозможно… – вторил ему, тоже не совсем понятно, то ли в шутку, то ли всерьёз сжимая колени и сильно морщась, Серёга.

– И угораздило же тебя, Кирюх! – хором выдохнули оба.

Собеседника своего Кирилла, из-за которого, собственно, и разгорался сейчас весь этот сыр-бор, командир и комиссар, из товарищеской солидарности формально обращаясь непосредственно к нему, на самом деле, судя по их мало соответствующему серьёзности момента поведению, не видели и не слышали, хоть и стоял Кирюха, переминаясь с ноги на ногу, совсем рядом, напротив них. Гораздо интереснее для молодых повес было нечто иное…

И немудрено: отследив направление алчных взглядов Валеры и Сереги, даже самый закоренелый пуританин понимающе кивнул бы, поджав истекающие слюной губы. Оба взгляда были дружно упёрты в одну и ту же точку, целиком и полностью поглотившую всю их зрительную энергию – в центр цветной групповой фотографии, которую держал дрожащей от возбуждения рукой комиссар Серёга.

На этом фото, в окружении прочих домочадцев, смирно стоявших по бокам, по-хозяйски уверенно вальяжно восседала в роскошном кресле мать кирюхиной невесты – неземной красоты женщина без возраста с надменной и одновременно порочно-обольстительной полуулыбкой.

Всё, что было мужского в здоровых организмах обоих парней, под началом интеллектуальной составляющей сосредоточилось в это мгновенье

на разгадывании одного сверхвопроса: чего же всё-таки больше обещает эта потрясающая ухмылка, – райских наслаждений или совсем противоположного… вроде мук адских, например? Или же жутчайшего коктейля из того и другого, намешанного «в одном флаконе»? Скорее всего – последнее. Но кто из мужей земных способен, испробовав подобного коктейля, не кирдыкнуться в одночасье? Уж не Кирюха, факт. Во всяком случае, без помощи верных друзей.

– А может, Кирюх, пока не поздно, развернуть тебе оглобли в обратку? – почесал свою выгоревшую на летнем солнце до состояния сухой соломы кудлатую макушку Валера Жбанко.

– Эт точно, Кирюх, такая мадамища кого хошь в пыль сотрёт. И не чихнет, уж поверь старшим товарищам, – авторитетно поддержал командира, смачно цокая языком, комиссар Серёга.

При этом обоим «старшим товарищам», чего уж тут удивляться, с одинаковым трудом удавалось в пику прущему сквозь все органы чувств восторгу изображать хоть какое-то подобие солидарной мужской ненависти. Но из них двоих по статусу и по рангу командиру всё же предписывалось держаться солиднее, сдержаннее, хладнокровнее, строже. И он честно постарался выразить соответствующие командирские качества в как можно более мудром успокоительном высказывании. Не в силах оторвать страждущего взгляда от фотографии, Валера, приняв отечески-покровительственный вид, изрёк пророчески-сакраментально:

– Чует моё искушенное в житейских передрягах сердце, брат ты наш Кирилл, что твой этот случай – пока только нежные, безобидные цветики, пробная демонстрация злым и коварным противником своих потенциальных возможностей. Так называемая разведка лёгким боем. А уж какие ягодки могут появиться после этих цветиков – гадать страшно. Да-а… Тёщицу тебе чёрт подсылает, прямо скажем… Ух!

– Эт, Кирюх, за грехи твои воздаётся. Говорили тебе, не сачкуй с лекций, не передирай чужие конспекты, не изобретай хитроумные шпаргалки перед экзаменами, – схохмил, пытаясь как-то разрядить напряжённость в настроении младшего товарища, комиссар Серёга, при этом как и командир ни на долю секунды не отрываясь от наиприятнейшего на данный момент занятия – разглядывания фотоизображения чудо-тёщи, выпавшей на долю незадачливого бедолаги Кирилла.

– Кобели бесстыжие! Давайте сюда фотку, а то ещё чуть, и прямо в штаны изойдёте, – оборвала в равной степени бестолковые и беспомощные эмоциональные излияния отрядных начальников дородная грудастая тридцатитрёхлетняя холостячка Катерина. В будущем областной арбитражный судья, а пока что второкурсница, профорг и повар отряда Катя Иванова с присущим случаю достоинством солидно и степенно носила и «на все пять баллов» оправдывала своим незыблемым авторитетом подаренную ей с первых же дней учёбы в институте каким-то студентом-острословом уважительную кличку «Мать».

Отобрав у зазевавшегося Серёги снимок, Мать наигранно-сварливо проворчала:

– Чем на чужих потенциальных родственниц похабно зыриться, пошевелили бы лучше своими ленивыми извилинами, как мальчишке помочь. Глядите вон, совсем закис, бедняжка.

«Бедняжка-мальчишка» – двадцатидвухлетний симпатяга и скромняга, середнячок в учебе и работе, их однокурсник и единомышленник, но из-за той же скромности нрава чаще идейный, чем практический соучастник в досуговых проделках и похождениях Кирилл Бубнов всё это время, пока руководящий «треугольник» отряда в лице командира, комиссара и профорга переваривал полученную от него информацию о первых, но уже крайне злостных и изощрённых проделках его будущей тёщи (в будущности этой резонно начали появляться кое-какие сомнения), тупо ходил из угла в угол, понуро-машинально сгибая руками то в самолётик, то в журавлик бланк телеграммы. Той самой, что так озадачила сначала его самого, а теперь и некоторых удостоенных посвящения в её содержание стройотрядовцев.

Ради телеграммы этой, узнав о её существовании и желая собственными

глазами убедиться в немыслимой подлости со стороны (сразу было ясно, чьих рук это дело) такой красивой и умной женщины, как мать его невесты Вики, Кирилл, назанимав у соотрядников денег на авиабилет, специально слетал домой к своим родителям в южноказахстанский городок Абай. Родителей, правда, к этому моменту и след простыл – получив несколько удивившую их телеграмму, они, пожав плечами, без возражений однако воспользовались изложенным в ней советом и спокойно поехали отдыхать на курорт. На целый месяц. Тем более, что чемоданы, хотя и для другой цели, в дорогу давно собраны, хлопот никаких. Соседка, которой были оставлены ключи для присмотра за квартирой, отдала Кириллу телеграмму, тут же мгновенно им прочитанную, целёхонькой. Вопросы, увидев, что на юноше лица нет, задавать поостереглась.

– Мать, а может с Козлом посоветоваться? – сделавшийся, как только его лишили счастья созерцания возбуждающей лучшие мужские чувства фотографии, мудрым и рассудительным, то есть возвратившись в обычное состояние, Валера Жбанко, при всех своих положительных качествах, при всей искренности в желании помочь Кирюхе Бубнову разбить в пух и прах козни его стервозной красавицы-тёщи, не забывал, однако, важного постулата ответственного работника любой советской структуры: если есть хоть малейшая возможность переложить ответственность за принятие какого бы то ни было решения на чужие плечи, грех этим не воспользоваться. Тем более если, как в настоящий момент, речь идет о деньгах, о вероятном выделении из кассы крупного аванса, что, в общем-то, не очень приветствовалось в строительных отрядах. Невзирая на строжайшее табу воинствующего коммунистического атеизма того времени, большинство держателей студенческой казны почему-то в глубине души верило в некоторые приметы. В частности в то, что бездумное сорение деньгами в настоящем времени может повлечь сужение или даже полное прекращение их потока в будущем.

Но… на кого в данном случае удобнее всего перевалить ответственность

пусть даже не за решение (решать всё равно придётся сообща), а хотя бы за идею выделить попавшему в беду Кириллу немаленький денежный аванс под его будущую зарплату? А то как не отработает?.. Выделять-то, конечно, надо, иначе мы что, нелюди какие, нечеловеки? А отвечать в случае чего, пусть даже всего лишь морально за предложение, повлекшее коллегиальную ошибку – опять же неохота. Как-никак в Советском Союзе живём, а не в анархии какой-нибудь, где можно казну разбазаривать не глядя.

Пошевелив, по настоянию Матери Катерины, своими «ленивыми извилинами», командир Валера пришёл к гениальному в своей простоте и правильности выводу, что лучше всего подсунуть инициативу в принятии единственно порядочного и человечного в данной ситуации, но всё-таки в определённой степени рискованного решения – куратору отряда, члену отрядной ревизионной комиссии, странноватому очкарику, не умеющему не то что пить и курить, а даже элементарно материться молодому преподавателю, аспиранту Митрофану Козлову. Класс!

– Ну, так советуйтесь, в чём же дело? – чуть насмерть не убил опешившего Валеру тихий, подчёркнуто спокойный, ехидно-вежливый голос Козлова, неведомо как совершенно неслышно оказавшегося рядом, прямо за распахнутым окном первого этажа ремонтируемого студентами под патронатом профессиональных строителей здания, где и происходила описываемая сцена.

– М-м… Митрофан Трофимыч! Здравствуйте… – взаимно-вежливо промямлил растерявшийся до побледнения в лице командир отряда.

– Здрасьте, здрасьте ещё раз, ребята-командиры! Мы ведь сегодня уже раза четыре виделись, а, Валер? – куратор изо всех сил разыгрывал миролюбивое простодушие. За «Козла» Жбанко конечно же ответит, но позже, осенью, когда начнутся семинарские занятия. А пока, в настоящий момент, крайне интересно не оборвать столь любопытный, способный заинтриговать даже безнадёжного флегматика разговор, только что почти совсем нечаянно подслушанный. И неплохо бы принять ненавязчивое участие в его продолжении.

– Ну так вот, Митрофан Трофимыч, значит, тут одна молодая семья, ещё юридически не создавшись, фактически уничтожается извне самым варварским образом. А ведь любовь такая красивая у Бубна, пардон, у Кирилла нашего Бубнова с Викой из СИНХа1, обзавидуешься! – Валера Жбанко на правах командира да и из некоторых стратегических соображений начал вводить куратора в курс дела первым.

– А тёща его, ну, пока ещё не совсем тёща, а просто мать невесты, такую подлянку молодым уделала, что удивительно, как Бубен, то есть Кирилл, рук на себя ещё не наложил от отчаянья. Уж я бы повесился только так, – продолжил просвещение куратора относительно создавшейся ситуации комиссар Шпынь.

– Короче, Склифосовские, спасать семью надо, выручать парня с девчонкой. Не прощу себе, если на моих глазах загубится такая любовь, – присовокупила своё весомое мнение к информации командира и комиссара отрядная профоргша Мать. – Вот вы, Митрофан Трофимович, простите, конечно, но вы знаете, какая бывает первая любовь в студенческие годы?

Козлов очень хорошо, пожалуй даже получше большинства присутствующих знал, что такое первая большая страсть именно в эти годы. Правда, его давняя студенческая любовь до сих пор оставалась неразделённой, но чувство это было искренним и до известных пределов бескорыстным: вот уже шесть лет – четыре курса института и два года аспирантуры он был тайно и безнадёжно влюблён в бывшую однокурсницу, а ныне аспирантку соседней кафедры Ларису. Это была дочь завкафедрой, не только перенявшая у отца немалую часть его поистине энциклопедических правовых знаний, но и унаследовавшая от него как яркую внешность, так и удивительно подходящую ей благозвучную, в отличие от носимой Митрофаном, фамилию – Красавчикова.

Ах, если бы судьба сжалилась над Митрофаном и ничего не знавшая о его пламенном чувстве Лариска обратила, наконец, на него внимание! А если бы вслед за этим случилось несбыточное доселе и эта девушка-мечта согласилась пойти за Козлова замуж, и если бы сердце Митрофана не разорвалось от такого немыслимого счастья… он бы обязательно взял фамилию жены.

Но… хотя Митрофан Красавчиков и звучит не в пример благороднее, нежели Митрофан Козлов, есть здесь всё же какая-то эстетическая незавершённость. Вот Лариса Красавчикова – звучит. А как звучит и смотрится на обложках учебников полное имя её уважаемого всеми студентами отца! Октябрь Алексеевич Красавчиков… Да с таким именем хоть прямо в академики или ещё дальше – в нобелевские лауреаты! И чего Октябрь Алексеевич так скромно, при его-то авторитете и известности, довольствуется всего лишь обычным «рядовым» профессорским званием?

И в своих тайных грёзах Митрофан Трофимович Козлов бескомпромиссно менял своё полное имя примерно на такое: Святослав

Леонардович Красавчиков или Ярослав Леопольдович… и так далее.

Из короткого полузабытья несостоявшегося пока что аристократа вывел бодрый голос Валеры Жбанко, как бы между делом сообщившего нечто такое, что сразу и бесповоротно сделало вполне зато состоявшегося на сегодня куратора легитимно существующего стройотряда преданнейшим союзником разнесчастного Кирюхи «Бубна»:

– А вы знаете, Митрофан Трофимыч, сколько хорошего сулил Кириллу этот брак, не считая красоты и преданности его умницы Виктории? В жизни не догадаетесь!

– Ну, семья приличная, родственные связи там, благосостояние, – озадаченно моргая устремлёнными к небу умными глазами, перечислял атрибуты удачной женитьбы Козлов.

– А знаете, какая фамилия у Кирюхиной невесты? Которую, между прочим, молодой муж имеет право взять при заключении брака. И как наш Киря мог бы прозываться впредь?

– Ну-ну, просветите, Жбанко, – протирая очки, сделал чрезвычайно заинтересованным выражение своего лица куратор.

– Счастливцев!

– Мать моя женщина!.. Кх-х, кх-х… Это что же, чуть суффикс подправить, и получится «Счастливчиков» – почти как наш Октябрь?.. – Козлову стало душно.

– То-то и оно-то. Не зря же старики говорят, что имя человека каким-то образом участвует в его судьбе? – Жбанко уже окончательно пришёл в себя после неожиданного диверсантского появления Козлова и уверенно направлял русло разговора.

– А мы своим преступным бездействием хотим отдать судьбу товарища на поругание… – вдохновенно поддержала командира Мать Катя Иванова.

– П-погодите, почему «хотим» и на какое такое поругание? – кровь не обласканного в своё время взаимной любовью аспиранта уже вовсю кипела в благородном порыве. Если не везёт в этом плане самому Митрофану, то хоть этому скромному и безобидному студенту пусть улыбнётся фортуна. Гарантии счастливого исхода, правда, тут тоже нет, но есть хотя бы вероятность… Степень же этой вероятности во многом зависит сейчас от товарищей Кирилла, в том числе и от него, куратора отряда Козлова, слово которого имеет здесь не последнее значение.

– Вот давайте-ка, пусть Кирюша сам и расскажет всё как на духу. А вы, Митрофан Трофимыч, как главный среди нас, выскажите своё авторитетное мнение. И как наиболее юридически грамотный подскажите приемлемое решение, – Валера Жбанко торжествовал в предвкушении победы своей мысли: Козёл вот-вот выскажет идею, поддержать которую придётся единогласно, по всей совести.

– Кирюх, давай короче и чётче, а то суду пора бы уже удалиться на совещание! – резюмирующе провозгласил, как и командир уже вполне уверенный в успехе дела комиссар Шпынь, и растерянно заозирался:

– Эй, Бубен, ты где?

Кирюхи Бубнова в комнате не было. Как он успел исчезнуть, никто в пылу разговора не заметил. Видимо, решил парнишка не давить своим присутствием на жалость «ребят-командиров», которым предстоит принять в отношении него взвешенное решение.

Митрофан Трофимович, заметив на подоконнике у того места, где только что был Кирилл, мятый бланк телеграммы с грифом «Срочная», деловито протёр очки и взял бумагу. Текст телеграммы гласил: «Дорогие мама папа свадьба по объективным обстоятельствам откладывается на неопределённое время умоляю отдохните как ранее планировали хорошем санатории Вика передаёт большой привет целую ваш Кирилл».

– Н-н… да-а… – только и сумел пробормотать куратор, и «суд отправился на совещание».

***

А тем временем сиятельная внутренне определённым самой для себя

статусом лучшей женщины современности, и сияющая внешне, подобно полуденному солнцу в ясную – неважно, жаркую или морозную при этом, – погоду, чрезвычайно довольная собой лично и сегодняшним днём в целом Изольда Павлиновна Счастливцева отмечала хорошим «Советским» шампанским розлива Абрау Дюрсо да под нежно-малосольную каспийскую осетровую икорочку свою очередную житейскую, пусть в данном случае пока и не окончательную, но важную для судьбы любимой дочери Виктории победу. Как остроумно провела она этого недоделанного женишка с его простоватыми пролетариями-родителями, а! Блеск! Хотя иначе и быть не могло, ведь само имя Виктория и означает по-латыни «победа», и все действия, связанные с этим именем, должны быть только победоносными. Изольда Павлиновна знала в своё время, как назвать родившуюся дочурку. В сочетании с одной из лучших русских фамилий – Счастливцева имя Виктория просто обречено на успех. Да ещё под мудрым покровительством воспитывающей её лучшей из советских матерей. И тут вдруг, как чёрт из табакерки – не менее страшный и облезлый, чем сам чёрт, доходяга Бубнов, прости, Господи… Смех, да и только! И не просто смех, а прямо умора…

Увы, в эйфории не способна была даже предположить эта бесподобная со всех сторон женщина, как она ошибалась. Всё могла Изольда Павлиновна допустить, но что такой ничтожный кандидатишка в её зятья Кирька «Бубен» (действительно, позорище, а не имя с фамилией), и так ловко вывернется из ситуации… нет, только не это.

А дочечка хороша! Вот она благодарность детская за то что лелеяли и холили её с рождения до совершеннолетия. И золотую медаль справили по окончании школы, кстати, окончание это устроив на год раньше других сверстников – с перескоком экстерном через предпоследний класс прямиком в выпускной, и поступление в престижный вуз вне всяких конкурсов. Жениха подходящего присмотрели и уже хорошенько обработали. Вернее, обработали его отца – председателя исполкома крупного района аж самой столицы СССР Москвы, а жениха просто умненько-расчётливо подвели к полной готовности просить руки красавицы Вики. А она, негодница такая-разэдакая, вон чего отчебучила – смешала походя благородную кровь избранников судьбы Счастливцевых с грубой чернорабочей кровью каких-то там завалящих Бубновых. Боже мо-о-ой!..

Ну ладно, оплошала кровиночка по девичьей непрактичности да по глупости, отдалась по родительскому недосмотру с бухты-барахты этому недостойному, но образумить-то её можно ещё! Не должна судьба дочери оказаться хуже, чем судьба её матери. Никак не должна. Иначе это было бы вопиющей несправедливостью, супротив всех законов правильного развития общества. Дать волю таким абсурдным случаям – так и до всеобщей апокалипсической неразберихи недалеко.

Нет, Господь всемилостив и такого безобразия в лице нищего, убогого и такого наглого в своих жениховских притязаниях при этом, хама из хамов «Бубна», которое похлеще любого апокалипсиса, вряд ли допустит. Всё у Счастливцевых просто обязано идти по разумному руслу. И мужчины Викторию должны окружать по жизни не менее яркие, чем всегда окружали и окружают до сих пор её мать – прекраснейшую по единодушному признанию великого множества бывших и нынешних кавалеров-ухажёров, совершенную во всех отношениях женщину-эталон. Не чета этому дыроштанному студенту-троешнику…

При этом в подобных рассуждениях почему-то начисто забывала Изольда Павлиновна, что сама она когда-то сознательно вышла замуж за заведомого «подкаблучника», слабака, все достоинства которого, по её глубокому убеждению, полностью умещались в незаслуженно полученную им в наследство от предков удивительно красивую по смыслу и благозвучную в произношении фамилию Счастливцев. Чтобы «сидел себе этот недотёпа на кухне, стряпал, мыл посуду и не мешал своей божественной супруге наслаждаться доступными не всякому смертному жизненными благами. Робко выпрашиваемого таким ничтожным муженьком второго ребёнка – мальчика, который мог бы потом продолжить род Счастливцевых, рожать она категорически отказалась. Вот ещё! Если бы хоть попородистей, более знатным, с какими-нибудь знаменитыми корнями суженный оказался – тогда бы ещё куда ни шло, можно и не одного дочке братика срожать…»

Однако дочь Изольды Павлиновны Вика со своим возлюбленным Кирюхой «Бубном», даже если б хоть краем уха и слышали сейчас её сокровенные мысли, вряд ли обратили бы (а зря, как покажет время…) на них внимание. Они созданы друг для друга – это ясно как божий день и даже не обсуждается! А главное, но это большой пока секрет для всех – у них будет ребёнок. Настоящий! Маленький агуагушка Кириллыч с богатым внутренним потенциалом отца и с талантами, унаследованными от красавицы-мамы! Лопотунчик-пискунчик! И мать Вики, став в счастливый момент рождения малыша бабушкой, сменит, наконец, гнев на милость. Это она пока, до поры до времени, ненавидит слово «бабушка» применимо к себе, а как только увидит родного внучоночка – оттает как миленькая…

***

Естественно (иначе и быть не могло), мозговой центр «Невьянской башни»2 принял единогласное решение выделить бойцу отряда Кириллу Бубнову денежный аванс в сумме, необходимой для более-менее пристойной подготовки к бракосочетанию. По выданным в ЗАГСе талонам были благополучно закуплены дефицитные золотые обручальные кольца самой интеллигентной, трёхмиллиметровой ширины, а не как у некоторых пошлых обывателей – чуть ли не во всю фалангу пальца. Кирилл пошил в ателье наимоднейший костюм: приталенный пиджак с широкими лацканами в строчку по периметру и с накладными, точно так же простроченными карманами, расклешённые от бедра брюки. А Вика и вообще выглядела великолепно в нежно розовом подвенечном платье, которое от примерки к примерке сидело на ней всё элегантнее.

Но этим не ограничилось. Официальная регистрация, она хоть и важный момент в смысле узаконения супружеских отношений, но ведь главное-то событие между записью акта гражданского состояния и первым шагом в законную супружескую спальню всё-таки – свадебное застолье. Какое бы оно ни было по богатству и размаху – по-царски пышное и торжественное, по-купечески изобильное или по-простецки скромное в трапезе, у русских оно всегда бесконечно весёлое, хотя почти всегда, увы, не без мордобоя. И криков «горько!» на русской свадьбе, пусть хоть сотни раз повторяемых всеми присутствующими кому не лень, никогда не бывает лишку.

И так же естественно весь месяц, остававшийся от момента принятия

благородного отрядного решения до регистрации брака Кирюхи и Вики (за баночку дефицитного индийского растворимого кофе работницы ЗАГСа вдвое сократили им обычный двухмесячный срок ожидания в очереди), актив «Невьянской башни» исподволь, по возможности соблюдая необходимую конспирацию, дабы преждевременно не привлекать излишнего (тёщиного – особенно!) внимания к мероприятию, добросовестно готовился к апофеозу всей этой гуманистской затеи – студенческой свадьбе.

Впрочем, актив наш недолго пребывал в узком кругу – очень скоро в «дело» вошли и два других стройотряда, работавшие в этом городе. И хоть отряды эти были с других факультетов, но студенческая солидарность выше таких мелких условных границ. Торжество, в конце концов, было подготовлено по высшему разряду.

Едва ли многим из сотни с лишним студентов, погулявших на этом необычном празднике любви, доводилось ранее сиживать за более полноценным свадебным столом. И красавицы-матрёшки в русских народных сарафанах с хлебом-солью навстречу торжественной процессии, и местные старушки-долгожительницы с преподнесённым ими новобрачной паре огромным домашней выпечки пирогом в форме спелёнутого младенца с соской-пустышкой во рту, и представители городских властей с вручением жениху Почётной грамоты, а невесте – конвертика с небольшим, но таким к месту сейчас приданым в денежной форме, и почти трезвый виртуоз-гармонист, соревнующийся в искусстве с суперсовременным вокально-инструментальным ансамблем из городского Дома культуры… всё это было самым настоящим, хотя и воспринималось как сказка.