Червонец

Юрий Темирбулат-Самойлов

Червонец

I

Без малейших отклонений от нормы канул в вечность ещё один небогатый событиями день – из тех Богом данных тихих денёчков, что издавна преобладали в этой живописной курортной местности.

Уже и сменившая его непроглядно-тёмная, чернее самой черноты (столь кромешную тьму и сама Шехерезада1 вряд ли видывала), идеальная для воплощения в жизнь самых сокровенных замыслов конокрадов и прочих лиходеев, будто специально заказанная для тайного любовного греха сладостная как благодать летняя междуреченская ночь, добросовестно отстояв положенную вахту, привычно подходила к своему ежесуточно-неизбежному концу. Но и она, имея более завидный, чем у её соперника – дня приключенческий потенциал, ничем необычным, способным внести хоть какие-то коррективы в размеренный ритм здешней жизни, себя сегодня пока не проявила. А потому всё и шло как всегда.

По ту, обратную, сторону горной гряды, защищающей от ненужных северных ветров залёгшее в низине районное село с присоседившейся к нему полудюжиной крохотных деревушек-аилов, так же привычно готовилось к очередному вахтенно-трудовому дню вселенское светило: сначала, по отлаженному за миллионы лет распорядку оно, подобно опытному разведчику, чуть выглянет из-за сочно и чётко, словно на полотне уверенного в себе живописца, обрисованных на небесном фоне контуров снежных вершин, и пробным посылом зашлёт вперёд свои светлые нежно-розовые, ещё не совсем

взбодрившиеся после сна лучи, в порядке утренней разминки мягко и ласково погладит ими близлежащие холмы, долины, окружённые лесами поля и далее, до горизонта, заселённые и обустроенные людьми города и веси, а уж затем, легко и непринуждённо устремившись к зениту, уверенно вступит на весь божий день в законные права вдохновителя, генератора, и в меру сил, конечно же, гаранта жизни на земле.

А пока трудолюбивое жизнерадостное светило завершает приготовления к своему руководящему участию в этой регулярной процедуре утреннего пробуждения земной природы, по эту сторону гор над спящим райцентром последние мгновения наслаждается временной, еженощно получаемой на считанные часы властью над целым полушарием планеты тишина, перед рассветом достигающая почти абсолюта, а в сию минуту если чем и нарушаемая, так это лишь едва-едва слышимым соприкосновением с листвой деревьев, крышами домов, травой и асфальтом всё более мелких и редких капель докрапывающего из последних рассеивающихся тучек тёплого июльского дождя.

Итак, наступил классический, неизменно к исходу обычной земной ночи повторяющийся момент – пик темноты и тишины. Полусонные сотрудники дежурной части райотдела милиции, расположенного в центре села на улице Ленина, прямо «спроть власти», то есть через дорогу от здания райкома партии и райисполкома, лениво-равнодушно и, ввиду объяснимой предутренней усталости, без обычного у доминошников всего Советского Союза залихватского, по звуку сродни пистолетному выстрелу, стука костяшками по столешнице, вяло «забивали козла». Разыгрывая, по их разумению, одну из последних партий в эту насколько тихую, настолько и снотворную ночь.

Сладко позёвывая в предвкушении скорого законного отхода к здоровому крепкому послеслужебному сну, четверо стражей правопорядка всё чаще бросали полные нетерпеливого ожидания взгляды на настенные часы – с каждым крохотным шажком секундной стрелки ближе и ближе придвигался заветный выходной, и вместе с благополучно уходящей ночью подходило к концу это хоть и типично спокойное, но всё же, в силу служебных обязанностей, бессонное дежурство. Дежурство такое же обыденно-скучное, как и сотни предыдущих, тоскливое до отупения из-за своего что в будни, что в праздники, включая великие всенародные, ничем не нарушаемого однообразия: сколь-нибудь серьёзные происшествия – заслуживающие внимания катастрофы или мало-мальски кровавые злодейства на вверенной отделу территории если и случались, то до обидного редко, ну а с мелкими эксцессами в немногочисленных населённых пунктах района без особых затруднений справлялись местные участковые инспектора.

Однако… бывает всё же, что и в застойную, тишь да гладь, трясину нет-нет, да упадёт вдруг, вторгнется, словно в отместку за что-то, какая-нибудь каверза вроде того же, скажем, так окончательно и не разгаданного земными учёными светилами Тунгусского метеорита2, бесцеремоннейшим образом нарушившего блаженное летаргически-дремотное болотное бытие. Вот и тут… слишком, видимо, сладко зевали в преддверии приятного домашнего отдыха стражи правопорядка, что запросто могло не понравиться ненароком обратившей на эти зевки своё подленько-завистливое внимание непостижимой субстанции по имени Невезуха, коварная непредсказуемость которой в выборе жертв своей безжалостности неподвластна никаким прогнозам. А потому, скоро ли удастся, и удастся ли вообще сегодня лечь спать добросовестно отдежурившим уже без малого сутки майору Поимкину и троим его помощникам-сержантам – это, как говорится, бабка надвое сказала…

В очередной раз перемешав на покрытой прозрачным оргстеклом поверхности рабочего стола комплект прямоугольных, перевёрнутых «лицом» вниз костяшек и начав привычно набирать по семь костяшек в одни руки, игроки вдруг сквозь полумёртвую тишину услышали с улицы неторопливый цокот копыт и лошадиное фырканье-храп. На всех четырёх безмятежно-спокойных до этого лицах возникло выражение внезапной озадаченности: ещё пару раз фыркнув, лошадь, судя по услышанному, остановилась прямо перед центральным входом в РОВД3. Но из седла никто не высаживался. Что бы это, интересно, значило?

Майор, ни слова пока не говоря, кивнул самому младшему и шустрому из сержантов – Лаптеву, и тот мгновенно исчез, чтобы глянуть, в чём там дело. Не успела секундная стрелка настенных часов «протикать» по циферблату и одного круга, как посланный на разведку «помдеж» вихрем влетел со встревожено округлёнными глазами обратно в «дежурку»:

– Верховой на лошади – чудной какой-то. То ли в сисю пьяный, то ли шибко раненый, то ли вообще убитый. Чую, тьфу-тьфу, быть беде, товарищ майор!

– Уже… беда… бл… – доминошников как ветром сдуло из-за стола. – Поспали, называется, в выходное утро…

Старший сержант Кофейников, добежавший до лошади первым, успел расслышать со стороны слабо различимого сквозь чернильную темень всадника короткий стон и невнятный обрывок какого-то слова, что-то похожее на:

– «Черв…»

Означать это могло что угодно – «червяк», «черви», «червонец», «червоный»… Гадать Кофейников не стал – пусть начальство потом, днём, в кабинетах разгадывает всякие загадки, а здесь в настоящую минуту главное то, что человеку плохо и ему, судя по всему, требуется экстренная помощь. Да к тому же по голосу это вне всяких сомнений женщина, что, в свою очередь, по всем законам логики и как правильно смекнул юный их сослуживец, сулит мало хорошего. Ну и нюх у Лаптя, хоть и молодой! Ведь не сказал же «в дымину» там, «в дупель» или «вдрабадан», а именно «в сисю»… мать ё в это самое!

Взяв лошадь под уздцы, сержант подвел её ближе к освещённому крыльцу. В седле, склонившись вплотную к гривастой шее лошади, а точнее – обессиленно лёжа на ней всем телом, действительно была женщина. Но, батюшки-светы, в каком виде!.. Растрёпанные длинные, свисающие чуть не до лошадиных колен иссиня-чёрные, как эта ночь, волосы – мокрые скорее от крови, чем от заканчивающегося дождя. Испачканное не разберёшь чем, опухшее, сплошь в ссадинах и кровоподтёках, неподвижное как маска лицо; ещё более грязный, чем лицо и плетьми висящие руки – порванный во многих местах чёрный рабочий халат-спецовка без единой уцелевшей пуговицы; одна нога босая.

Подбежавший вслед за Кофейниковым вместе с майором Поимкиным сержант по фамилии Карасёв («салажонка» Лаптева как хоть и шустрого, но самого из всей группы малоопытного оставили в дежурке на телефонной «стрёме» и сейчас он с любопытством глазел на происходящее из большого раскрытого окна) присвистнул:

– Фью-тю-тю-теньки-и!..

А вглядевшись, медленно вытер о форменную милицейскую рубашку вспотевшие от волнения ладони:

– Мама родная! Клянусь погонами, это же…

– Точно, она, красавица. Весёлого, конечно, нрава бабонька, сущая беда для муженька своего, но где её так-то угораздило?.. – потёр переносицу Поимкин и, достав из нагрудного кармана блокнот, начал быстро набрасывать в него простым карандашом как надёжнейшим пишущим средством оперативника черновик служебного донесения начальству: «… июля 1981 г. в 03 ч. 30 мин… обнаружена в беспомощном состоянии с множественными повреждениями на теле и одежде ветеринарный техник колхоза «Ленинское знамя» тридцатилетняя гражданка Выхухолева Александра Евсеевна».

Не придумав, чего бы ещё добавить, майор решил на этом ограничиться. Поскребя тупым концом карандаша в стриженом, когда-то радикально рыжем, а теперь с преобладающей сединой затылке, он с тяжелым вздохом «да-а… дела!» сделал решительный шаг к крыльцу, чтобы, не теряя времени, как можно оперативнее приступить к действиям, строго предписанным для каждого сотрудника в подобных случаях должностными инструкциями.

– Товарищ майор! – взмолился в попытке поприостудить, насколько это возможно, служебный пыл своего начальника наиболее смелый из его уставших за ночь бодрствования подчинённых старший сержант Кофейников, шумно потянув носом и брезгливо поморщившись. – От Шурки этой, растудыть ё в это самое… разит как от старой винной бочки, хоть и молодая ещё баба, да такой незаурядной внешности. Может, по-тихому отвести лошадь к шуркиному дому в Осиновку, всего-то шесть вёрст отсюда, и – никаких тебе инцидентов? До рабочего утра управимся легко, сдадим чин-чинарём дежурство, да по хатам – давить заслуженного храпака сколь душа затребует!

– Чего, чего? Ты, Кофейников, на что, аферюга, меня подбиваешь?

– Товарищ майор… вы же сами только что охарактеризовали гражданку Выхухолеву как весёлого нрава алимент.

– «Эле»-мент. И не так я назвал, а просто – весёлой бабой. А что здесь, по большому-то счёту, плохого, когда человек сам по себе не скучный по натуре своей общительной, и уважает, естественным образом, это дело – погулять в хорошей компании, выпить-закусить, поплясать там… ну, ещё чего-нибудь эдакого приятного в меру соображения человеческого… по обстановке… Любит жизнь, как говорится, во всех её проявлениях.

– Вот именно, ничего плохого. Но раз слава шуркина как бабёнки развесёлой заслуженная, то, не думаю, что кто-то сильно удивится, услыхав, как она, немного перепив, ушиблась в результате неосторожного падения, к примеру, с этой же лошади. С кем хоть раз в жизни такого не бывало?..

– Во-во, немного ушиблась… А ты погляди, кофейная твоя головонька, на что она, Шурка-то, похожа! Окочурится ведь, не ровён час… И в таком полуживом состоянии как на крыльях взлетела обратно в седло, а лошадь на автопилоте подрулила почему-то прямо к крыльцу милиции?

– Дак, кто ж, окромя нас, товарищ майор, видел лошадь около милиции? Тем более, что мрак полный кругом, как в тартарарах.

– В тартарара-ах… Да ты, Кофейников, аль не на селе живёшь? Завтра же, мрак – не мрак, а вся округа – и стар, и млад, будет знать больше, чем было на самом деле… Вечно ты хренотенью всякой страдаешь, и народ на службе баламутишь почём зря.

– Ну, товарищ майор… давайте хоть пяток минут подумаем. Может, всё-

таки лучше отправить Шурку домой с миром, не усугублять…

– Чего не усы… гублять, кофейник ты некондиционный! Репа у тебя вместо головы, что ли? Человека, мабудь, изнасиловали зверски, убили почти совсем. Тут практически и фактически налицо происшествие повышенной опасности, понимать надо! А ты – не ус… сугубля-ать… Немедля давай вызывай «скорую», а я пошёл по другому телефону докладывать шефу и подымать прокуратурских, зажиревших от безделья. Нутром чую, здесь стопроцентное насилие над женской личностью с квалифицирующими признаками вроде групповухи, и более чем вероятно сопряжённое с покушением на убийство, не говоря уже о причинённых телесных повреждениях. А изнасилование или хотя бы намёк даже на попытку убийства – это их, голубчиков-прокуратурчиков, епархия. Вот и пущай поработают!

– Ну, тов…

– Ма-алча-ть!!!

– Есть молчать, товарищ майор!

II

Поднятый с постели ранним, ни свет, ни заря, телефонным звонком следователь районной прокуратуры Владислав Игоревич Наконечный, раздражённо чертыхаясь, перешёл к параллельному аппарату на кухню, стараясь не разбудить и так уже наверняка не спящую жену. Прижав трубку поплотнее к уху, заговорил злобным полушёпотом:

– Когда же тебя, Поимкин, вытурят к чертям собачьим из милиции, чтобы не мешал добрым людям отдыхать в их честно заработанные выходные? Только в твои дежурства и распоясывается преступный мир, да сотворяет всякие пакости по нашей линии. Чего там опять стряслось?

– Да ладно, Игоревич, второй или третий всего раз за этот год бужу. Ну, кто виноват, что подследственность у сегодняшнего случая ваша, прокуратурская, – извиняющимся, притворно-сочувственным тоном отвечал циник до мозга костей Поимкин.

– «Мокряк»?4

– Слава Богу, до этого не дошло, всего лишь подозрение на изнасилование с некоторыми нехорошими признаками.

– А что, товарищ майор, бывают тяжкие преступления с хорошими признаками?

– Ну-у… я имею в виду квалифицирующие согласно, скорее всего, части второй сто семнадцатой статьи5. В общем, одно направление поиска уже обозначилось – потерпевшая, на какую-то секунду придя в себя, произнесла, хотя и еле-еле, но конкретно часть клички «Червонец», принадлежащей освободившемуся недавно из мест не столь отдалённых некоему Десяткину, отбывавшему этот свой не первый, и уже, может статься, не последний срок, между прочим – по сто третьей за умышленное убийство. То есть, по всем параметрам ваш клиент. Но при всём том, если к изнасилованию причастен именно он, и преступление это можно заранее считать в целом раскрытым, случай всё равно непростой. Во-первых, Десяткин – тёртый калач, чистосердечное признание которого исключено. А во-вторых, ночной дождичек мог смыть большую часть следов преступления, если оно совершалось не в помещении, а, допустим, на лоне природы. И если нам с вами ещё чуток помедлить, то от следов этих может и совсем ничего не остаться. Так что, дорогой Владислав Игоревич, не обессудьте, но по долгу службы придётся вам скорее бежать к дежурной машине, которая уже подъезжает к вашему дому, – майор ещё раз притворно-сочувствующе вздохнул и, страхуясь от дальнейшего выслушивания изрыгаемой из трубки в свой адрес пусть и полушутливой, но всё же ругани, поспешно нажав пальцем на рычаг, окончил разговор, который по служебно-деловым канонам должен быть строго конкретен по сути и как можно более кратким.

Как и надеялась не просто быстро, а прямо-таки молниеносно узнавшая о

происшествии сельская общественность, истосковавшиеся по настоящей профессиональной работе сыщики районного уголовного розыска, опираясь на прозвучавшую не откуда-нибудь, а непосредственно из уст потерпевшей неопровержимую улику «Черв…», и руководствуясь ценными указаниями возглавившей расследование прокуратуры, нашли и задержали подозреваемого похвально быстро. Удовлетворённые сим отрадным фактом районные прокурор и начальник милиции не замедлили по такому поводу «раздавить мерзавчика», то есть, судя по литражу, чисто символически отметить четвертушкой водки удачное, ещё на одну единицу улучшившее отчётную статистику раскрытие тяжкого преступления – не успело взойти солнце, а злодей, к своему великому изумлению, был уже в наручниках. Ерунда, что, даже не доехав до райотдела, он, попросившись в туалет, и будучи по этой неотложной естественной нужде всего на несколько минут избавленным от «браслетов», исхитрился каким-то фантастическим образом бежать из-под бдительнейшей опеки ошарашенных такой невиданной прыткостью стражников. Ведь пойман же опять менее чем через сутки? Пойман. Факт. Водворён, как миленький, под усиленную охрану в ИВС6? Водворён. Тоже факт. А побег этот, вернее его неудавшаяся попытка, честно говоря, даже на руку следствию. Он лишний раз наглядно показал преступную сущность Червонца, его неисправимость как законоослушника, логично добавил ещё один красноречивый штрих к портрету и складно присовокупился к делу в качестве хоть и косвенной, но тоже улики.

А любая улика, даже косвенная – дополнительный кирпичик в сооружении прочной и нерушимой доказательственной базы по делу. Классика сыска!

III

Настроение следователя Наконечного было в унисон общему, царившему среди его коллег и руководителей – успокоенность, граничащая с благодушием. Что, в общем-то, вполне простительно. Удача редкая. Преступник изобличён и вина его практически подтверждена ещё до возбуждения уголовного дела. А возбудив и, в строгом соответствии с процессуальным законом, приняв дело к своему производству, можно спокойно приступать к ускоренному, всего лишь обязательно-формальному расследованию, не требующему ни излишнего умственного и психологического напряжения, ни даже элементарного охотничьего азарта. А как же иначе? Потерпевшая прямо назвала насильника, тот пойман и заперт, как надеялось прокурорское и милицейское начальство, уже окончательно. Проведено тщательное медицинское освидетельствование обоих фигурантов – его и её, и уже предварительные результаты этого освидетельствования не оставляли негодяю ни малейших шансов ни в каких его возможных попытках доказать свою невиновность.

Да, на кого думали, то и попался… и за свершённое деяние придётся ему ответить по всей строгости. И одна из первых «обязательных формальностей» по делу, согласно нормам УПК РСФСР7 – допрос гражданина Десяткина в качестве подозреваемого в совершении преступления, предусмотренного частью второй статьи сто семнадцатой УК РСФСР.

– Фамилия?

– Десяткин. На зоне, как, впрочем, и некоторое время до неё, носил кличку «Червонец». Символичную, кстати. С некоторых пор роковым образом корректирующую мою непростую судьбу.

– Привычно скорректировав её и на сей раз, опять безжалостно подведя вас, как говорится, под монастырь? Но, отвечайте-ка строго по существу, Десяткин. Только на прямо поставленные вопросы. Следствию нисколько не интересен символизм ваших кличек, пусть он будет хоть трижды роковой…

В голосе следователя, несмотря на отработанный практикой казённый тон, тем не менее неосторожно проскользнуло, выдав себя, то самое благодушие, вызванное лёгкостью расследуемого дела. И подследственному с многолетним «зэковским» опытом грех было этой слабинкой «гражданина начальника» не воспользоваться.

– Извини, прокурор, но даже незначительная на первый взгляд деталь может существенно повлиять на ход расследования и дать делу неожиданный поворот.

– В вашем деле, Десяткин, вряд ли возможны крутые повороты и неожиданности. По-моему, всё тут предельно ясно. Так что, прекращайте ненужную болтовню, иначе допрос будет прерван – обойдёмся без ваших показаний, правдивость которых всё равно маловероятна.

– Ещё раз извини, прокурор, – примирительным жестом поднял руки ладонями вперёд Десяткин. – Не сердись. Просто мне кажется, что ты – человек нормальный, ещё не совсем испорченный системой, и способен на независимые от мнения начальства выводы.

Наконечный, несмотря на непозволительно панибратское, невиданное на допросах обращение подследственного к следователю на «ты», называющего его при этом просто «прокурор», без принятых в подобных вариантах процессуального общения слов-приставок вроде «товарищ» или «гражданин», на этот раз почему-то, может быть в глубине души польщённый коварно-изощрённым комплиментом, а может – просто из любопытства, решил сдержаться, не стал сразу перебивать, останавливать «потерявшего нюх» Червонца. А тот спокойно, как за чашкой чая, продолжал:

– Поверь, прокурор, я со всей искренностью, от души говорю, без малейшего тайного умысла наладить отношения, и нисколько не обижусь на тебя лично, когда наш самый гуманный суд в мире вкатит мне после твоего расследования очередной червонец. А после его полного отбывания, то есть ровно через десяток лет, прямо от «хозяина»8 с удовольствием наведаюсь, если, конечно, не будешь против, к тебе в гости пообщаться чисто по-человечески, по-братски. Ведь человек человеку брат – так, кажется, прописано в вашем Моральном кодексе строителя коммунизма? А мы с тобой, прокурор, братья ещё и…

– Очередной, говорите? – c претензией на строгость Наконечный жёстко

прервал собеседника, дабы пригасить слишком всё-таки, при всей необычно интересной и в целом безобидной оригинальности поведения, непозволительно вольную манеру разговора подследственного, который доразглагольствоваться мог в таком духе до чего угодно. Брат, тоже… – Ну, то, что вы судимы, да неоднократно, для следствия не секрет. А вот почему именно «червонец»? Ведь санкции растяжимы практически все – от стольки-то, и до стольки… Скажем, в настоящем случае вы с одинаковым успехом можете получить и пять, и шесть-семь, а то и все десять лет, то есть тот самый «очередной червонец», о котором с таким мазохистским наслаждением рассуждаете.

– А вот об этом я с удовольствием расскажу буквально через считанные минуты. Ведь в бланке протокола допроса есть отдельная графа на данную тему, и я исчерпывающе отвечу на все вопросы. Ну и, если позволишь, прокурор, подробно разъясню причину своей уверенности как в содержании предстоящего приговора, ни кассационной9, ни надзорной10 жалоб на который я подавать, ввиду их полнейшей бесперспективности, пусть не волнуются твои начальнички, не стану, так и в мере наказания, которая, попомнишь мои слова, будет в точности совпадать с высшим пределом санкции соответствующей части вменённой мне на этот раз статьи уголовного кодекса.

– Языку вашему, Десяткин, надо отдать должное, – с нескрываемым, без малейшей фальши уважением выдохнул Наконечный, – не то чтобы совсем он без костей, но по лингвистическому уровню вполне литературная речь ваша явно превосходит многое из того, что мне приходилось слышать даже от куда более образованных уголовников. Как будто не в той среде вы воспитывались, что на самом деле. Прям, Цицерон-самоучка современный. Можно сказать, доморощенный корифей ораторского искусства. Но, продолжим, однако. Имя?

– Корифей.

– К-хх, п-фф!.. А вот это уже, к-х-х, перебор, Десяткин, – оскорбился,

поперхнувшись и чуть не задохнувшись от такой запредельной наглости подозреваемого следователь. Да и любой на его месте воспринял бы услышанное как форменное издевательство. Или – как симулянтскую попытку подследственного изобразить бред сумасшедшего с целью вызвать подозрение в его неполной вменяемости, что, в свою очередь, при хотя бы частичном медицинском подтверждении может спасти от уголовного наказания за совершённое преступление. Если не совсем, то как минимум на время лечения, которое в психиатрических больницах затягивается иногда на годы.

– Не сочти за дерзость, прокурор, но, значит, опера ваши не ознакомили тебя с моими полными установочными данными. А обязаны были, поскольку паспорт у меня не изымался по причине его отсутствия – не успел ещё получить после недавнего освобождения из мест лишения свободы, да и других документов никаких, кроме справки об освобождении, которую опять же где-то затерял. Поэтому тебе и известна только моя фамилия, которая сейчас на слуху у всего района. Кстати, чтобы ты лично понимал меня правильно и не думал, что я издеваюсь, отвечая на некоторые вопросы, сообщаю совершенно правдиво: первоначальная, школьных лет кличка моя – «Цицерон». Награждён был ею именно за неплохой лингвистический уровень, как ты изволил верно подметить, моего литературного, может быть и вправду без костей языка. «Червонец» уже потом появился…

– К-х-х!.. Вообще-то, ознакомили… – Наконечный конечно же читал, прежде чем приступить к допросу, справку-«объективку» на Десяткина, представленную начальником уголовного розыска. Но на имя почему-то внимания не обратил (надо бы переложить эту бумажку на видное место – не помешает). Понимая, что, скорее всего, над ним и не думают издеваться, и соображая, как лучше выйти из глупой ситуации, счёл наиболее правильным продолжить допрос как ни в чём не бывало.

– Итак, ваше точное, по буквам, в связи с необычностью, имя-отчество…

– Ко-ри-фей Е-ре-ме-е-вич, – вежливо ответствовал подследственный. – К маме моей все претензии, пожалуйста.

– Хм-м… своеобразное имечко…

– А как же! Я ведь по нации, извини, прокурор, что теперь уже сам забегаю вперёд к последующим пунктам протокола, алтаец чистопороднейший. А у алтайцев, во всяком случае в прошлые годы, люди сказывают, и не думаю что сильно врут, было то ли в моде, то ли в обычае давать имена родившимся младенцам по первому услышанному в этот день слову. Возможно, по радио прозвучало в конкретный момент слово «корифей», или кто-то из присутствовавших его произнёс.

– По национальности, а не по нации. И стопроцентный, наверное, в крайнем случае уж чистокровный, а не «породный», человек ведь…