Мигранты. Писарчуки

старикам из поговорки, «класть зубы на полку»? Выручай, Никита, ты же самый умный в родне!

Никита всеми фибрами души ощущал этот безмолвный призыв, и ни в коей мере не собирался отлынивать от той роли, какая была отведена ему здесь в настоящий конкретно-исторический момент.

– Значит, так. В нашем активе остаются три заслуживающие внимания фигуры непосредственно в редакции и одна за штатом, хотя по своему весу способная сыграть наиболее важную роль. В штате редакции это та же Кобылкина – раз, старый сослуживец одного серьёзного человека по морфлоту Валера Гнидо – два, и готовый выполнить любое указание его прихвостень Дзтракая – три. За штатом – сами понимаете, кто: с этой тварью, которая и нас с вами с дерьмом смешает не задумываясь, кашу сварить трудно, но настроить её правильно можно.

– Косоглазая Диана, что ли? Нашёл, на кого уповать…

– Этой косоглазой, между прочим, Миша отслюнявливает в месяц столько денежек, что главвред со всей его хренью ребёночком вам покажется, если узнаете. А что это значит, да с учётом того, что Миша ввёл её в выходные данные газеты фактически вторым лицом?

– Что её он прочит, возможно, в будущем на место главвреда. Сплавит её сюда, чтобы и семейные проблемы, с ней связанные, попутно разрулить. Но для этого главвред должен запустить газету, чтобы она начала работать. Только хрен редьки не слаще, поэтому она, кикимора болотная, нужна нам лишь до поры, до времени.

– Молодец, Райка, соображаешь! А теперь вернёмся к нашей редакционной артиллерии. По мозгам круче всех упомянутых, конечно, Кобылкина, которая до смерти ненавидит ту же кривоглазую Диану и глубоко презирает Гнидо с Дзтракаей, а потому ни в каких совместных афёрах с ними участвовать не будет. Это – одинокая волчица. Но если найти к ней правильный подход – загрызёт кого угодно. А с главвредом у неё особые счёты: он чуть на нары её не отправил на прошлой работе, крепко поспособствовав возбуждению уголовного дела против неё и её подельников. Ведёт себя с ним пока правильно, подлизывается как умеет, может даже изловчится совратить, чтобы окончательно войти в доверие, а в нужный момент своё благородное дело сделает, если захочет, не передумает, стерва – от этой подруги, как и от Дианы, не знаешь, чего ожидать в конечном итоге… Калибр помельче – подленький, пакостный по натуре, но обладающий определёнными организаторскими способностями Гнидо. Забросить ему понарошку в качестве стимула возможность сесть со временем в кресло главного редактора – горы свернёт.

– Заодно и башку бы главвреду нашему! – вдохновились сотрапезники хором.

– О чём и речь, – продолжал Гапоненко. – Этот Гнидо хоть и дурак по количеству извилин в голове, когда дело касается прямых трудовых обязанностей, да не совсем глуп там, где хоть чуть-чуть пахнет личной выгодой. И в некоторой дальновидности ему не откажешь: заранее начал собирать внутренний оппозиционный междусобойчик, и втянул в него, кроме откровенного придурка Дзтракаи, ещё и заторможенного, как пыльным мешком из-за угла огретого ответственного секретаря Жука, и секретаршу Машу-растеряшу, совмещающую со своей не только должность кадровика, но ещё и помощника бухгалтера на первичном учёте, то есть – наиболее осведомлённых сотрудников редакции. Дурак-дурак, а стратегически подкован… Таким образом, считаю, что хоть в целом и надо действовать по всем фронтам, но начать лучше с Гнидо. Чего наш Миша боится больше всего в связи со спецификой своего бизнеса? Правильно, Райка, конфликтов он боится. Особенно, если дело может дойти до правоохранительных органов с соответствующими проверками деятельности предприятия. Вот пусть Гнидо и займётся вплотную организацией каких угодно конфликтов в редакции. Чем скорее, больше и поганее – тем лучше. И исподволь будем настойчиво внушать Мише, в чём корень зла…

– В главвреде, суке, всё зло, и неча гадать-сусолить! – авторитетно хлопнул по столу крупной мозолистой ладонью тракториста уже изрядно отяжелевший от выпитого и съеденного краснощёкий Степашка

Дармостуков. – На Гниду ставим одноконечно!

– А там – дело техники. Ну что, братцы, – Гапонеко поднёс ко рту объёмистую чарку, – по полной за нашу победу, и банзай?

– Банзай! Ура, гип-гип! Банза-а-ай!!! – на этом деловая часть застолья завершилась, плавно перейдя в привычно обжорную и беззаботно весёлую стадию, по-деревенски добродушную, особенно приятную тем, что здесь все свои и появления начальства, занятого в это время на другом подобном мероприятии, сегодня уже не предвиделось.

***

Месяца через три с половиной после весёлых торжеств по поводу успешного выхода первого, сразу рабочего, минуя обычные в подобных случаях презентационные «пилотные» варианты, номера Международной аналитической газеты с окончательно утверждённым после жарких дебатов заголовочным логотипом «Статус-deily» (буквы цвета чистейшего золота) коллектив редакции, обновлённый за столь короткий срок – всего-то рабочий квартал с хвостиком – не менее чем на треть, готовился отпраздновать так же успешно свершившийся переход к постоянному, после первоначального месячного и последующих двухнедельных интервалов, еженедельному графику выпуска, оставив наиболее сложный, но и наиболее солидный ежедневный вариант на последующие годы, если, конечно, позволят достигнутые к тому светлому времени рентабельность и организованность.

Празднество на сей раз замышлялось хоть и достойное, но не настолько официозно-торжественное, как предыдущее, поскольку, в общем-то, рабочий «обмывался» момент, менее волнительный чем тогда, при «рождении первенца», когда до последней минуты не знали, что в окончательном виде выдаст «на гора» типография, получится ли как задумывалось, и воспримется ли то, что получилось, первыми читателями… Да и того единодушия в стремлении к лучшему результату, что наблюдалось в тот раз, сегодня и след простыл. За рекордный для подобных процессов срок коллектив умудрился так непримиримо размежеваться, что, как говорится, мама, не горюй. Причём, размежеваться сразу по нескольким параметрам, первый из которых, по версии «генетически достоверной аристократки в седьмом поколении» редактора-корректора Анны Витольдовны Штуцер-Канареечкиной, заключался в жёстком разделении на «элиту и быдло», или, попросту, основываясь на «классово-кастовой», вернее тут будет – на банальной географической принадлежности: на москвичей, коих, если не брать в расчёт нейтрального в принципе главного редактора, было в коллективе всего трое, в числе которых в первую очередь фигурировала сама Анна Витольдовна, за ней – её приятель-неразлучник по жизни Серафим Семёнович Жук и, наконец, глава так и не названной Департаментом рекламной службы Луиза Кобылкина, и – на приезжих, в чрезвычайно разнохарактерный отряд которых входили все остальные, один другого своенравнее и самолюбивее, два с лишним десятка сотрудников.

Следующим по значимости и, не исключено, более даже тяжеловесным по возможным последствиям логично было бы назвать размежевание по параметру, мало похожему на первый, но в чём-то, возможно, из него и проистекающему, то есть на идейной, можно сказать, почве – с одной стороны, по образному определению той же желчно-острой, оказывается, на язычок-то Анны Витольдовны «оппозиционеры-склочники», возглавляемые неимоверно гордым от осознания своей революционной значимости Валерианом Гнидо, и с другой – «проартамоновские», или те, кто даже не всегда и не во всём безоговорочно поддерживая главного, не спешил тем не менее ввязываться ни в какие склоки и дрязги, против него направленные. По существу, многие из таких «проартамоновских» считали себя «неприсоединившимися», но так уж определил взявший на себя функции неформального лидера Гнидо: «Кто не с нами, тот – против нас», то есть если ты не в оппозиции к «нынешней прогнившей власти», то, значит, позорно-малодушно «артамоновский». Но были среди «артамоновских» или «проартамоновских», помимо откровенно неприсоединившихся «штрейкбрехеров» и такие, кто готов был за него в огонь и в воду. В первую очередь это работающие каждый за двоих-троих журналисты Бильбашева и Шашечкин, а из прочих специалистов – Анна Витольдовна Штуцер-Канареечкина, куда же ей, сиротинушке, деваться: выбросят по возрасту на улицу, случись что с Андреем Петровичем, и забудут, как звали…

Имел место и ещё один, наиболее, пожалуй, безобидный параметр размежевания в этом коллективе – это чисто психологическое, впрямую связанное всего-навсего с возрастным фактором разделение на «новых и старых», своеобразный водораздел между которыми проходил по довольно широкой той самой возрастной грани, в диапазоне сорока-пятидесяти лет. Те, кому перевалило за пятьдесят или было около того – начиная с самого главреда и заканчивая неразлучными Анной Витольдовной и Серафимом Семёновичем, безоговорочно относились в мнении молодёжи к племени «бронтозавров» с их не очень жгучей любовью к компьютерным и тому подобным электронно-техническим новшествам, привычкой работать по закоснелым, с точки зрения той же молодёжи, классическим когда-то канонам и методикам, в основном с бумажными носителями информации. Сотрудники же моложе сорока, а тем паче тридцати лет, каких было в коллективе, не считая относящихся «не туды и не сюды» средневозрастных Давида Дзтракая и Луизы Кобылкиной, подавляющее численное большинство, будучи гораздо более развитыми технически и не чуждые определённого, может и не в худшем смысле цинизма в подходах к творческому процессу, относили себя определённо к новому, неизмеримо более прогрессивному и перспективному, а в конечном итоге более продуктивному поколению журналистских кадров. Обе стороны относились друг к другу иронически, но терпимо, снисходительно, без видимой враждебности, и размежевание в коллективе по данному основанию было отнюдь не худшим из противостояний. Можно даже допустить – во благо, поскольку каждая сторона, стараясь доказать собственные преимущества, усиленно демонстрировала, стараясь шире применять в работе, всё лучшее из

своего арсенала.

По последнему из означенных выше параметров размежевания-противостояния, по сути, всего-навсего технико-технологическому, коллектив поделился примерно пополам, и больших проблем, тем более катаклизмов на этой почве не предвиделось. В первых же двух – «географическом» (москвичи-приезжие) и «политическом» (оппозиционеры-артамоновские) конфликты возникали с нарастающей частотой, дойдя до ритуально-ежедневных, и чем дальше, тем скандальнее, безобразнее. Подогреваемые откуда-то извне, эти инциденты, сконцентрировавшись в один прекрасный день до критической массы, могли закончиться чем-то вроде локального социального взрыва.

В какой-то момент в так называемой оппозиции обозначилась стойкая тенденция к росту членства – вступать в её сплочённые ряды, кроме присоединяющихся просто из трусливой солидарности с агрессивным, поощряемым кем-то сверху большинством, взялись ещё и все подряд хоть на грош обиженные чрезмерно, на их взгляд, придирчивым, да к тому же «жадноватым, слишком мало дающим взаймы из кассы» главным редактором, «косящим под правильного», а на самом деле, как сумел выяснить опытнейший добытчик компромат-информации Валериан Валерьевич Гнидо – такой же «бомжонок несчастный», как и многие тысячи других приезжих, которому просто повезло волею случая (покупка неизвестно из каких средств квартиры) затесаться совсем недавно в полноценные москвичи… и который теперь, по недосмотру высшей небесной справедливости, рулит редакционными деньгами, да немалыми. Теми самыми денежками, которыми с таким же успехом, и даже в миллион раз лучше мог рулить любой из членов коллектива. Чем, допустим, не гендиректор и не главред тот же Валерь Валерич, или… да кто угодно. При таких спонсорских деньжищах управлять каким хочешь делом – ума много не надо… Вот, взять бы, да организовать справедливые демократические выборы-перевыборы, и зажить по-другому!

Начало банкета задерживалось уже не на один час по какой-то необъявленной, а оттого и всё более и более интригующей причине. Почётные места за тем же самым большущим заседательским редакционным столом пустовали в нетерпеливом ожидании главных персон мероприятия – Андрея Петровича Артамонова и Михаила Михайловича Мормышкина с его бессменной все полгода существования газеты спутницей Дианой (век бы не слыхать коллективу её неудобоваримую в произношении фамилию, надо же – высокопарное на звук Цецебелле-Кляймер при физиономии служанки из дешёвой азиатской гостиницы!) Сидящие за столом изнылись не столько из-за отсутствия начальства, без которого в любом коллективе, честно говоря, дышится легче, сколько, истекая слюной, от необходимости воздержания от очень уж возбуждающей аппетит дорогой выпивки и ещё более дорогих деликатесов под эту выпивку. Ну, сколько же можно ждать?!

Но, начальство начальством, которое хоть и с опозданием, да должно, в конце концов, заявиться, а вот практически-спонсирующий офис продаж в полном составе и под последовательным, целенаправленным руководством Никиты Гапоненко опять, как и в первый раз более трёх месяцев назад, дружно проигнорировал торжественное для коллектива редакции мероприятие. Да на этот раз по другому и быть не могло – противостояние мнений по поводу финансирования дорогостоящей, почти не окупающейся на старте газеты вступило в открытую фазу – война, поначалу скрытая, но чем дальше, тем всё более явная, разгорелась не на шутку, и прекратить её могло только одно из двух взаимоисключающих: либо газета прекращает своё существование как объект спонсорских капиталовложений со стороны возглавляемой Гапоненко структуры, и спонсируется дальше кем угодно другим, да и вообще может закрыться-испариться – большой беды в этом для медийного пространства страны не будет, либо… уходит с арены сам Гапоненко вместе со своим сплочённым отрядом родичей-помощников. Допустить этот второй вариант на месте Никиты и его присных могли бы только полные идиоты…

В чьём-то из сидящих-изнывающих за накрытым столом кармане требовательно затрезвонил, гудок за гудком без перерывов, телефон. Так обычно звонит или высокое начальство, или строгая жена. Похоже, первое – слишком поспешно вскочил с места чуть не руки по швам мгновенно вспотевший как в бане Гнидо:

– Да-да, Гнидо слушает! Есть, начинать торжество без вас… и без… Андрея Петровича! Всё будет в порядке, ручаюсь. Есть, быть на связи с Гапоненко!

И, не успел Гнидо, выключив телефон, перевести дух – новый звонок.

– Слушаю, Гнидо… да, Никита Иванович, только что получил команду править бал пока самостоятельно. Что вы говорите! Рад за всех нас… да-да, учту, до поры не распространяться. Понял – так держать! Буду докладывать по ходу.

Окончив разговор, Гнидо достал из кармана носовой платок, вытер обильно выступивший от волнения пот со лба, шеи и только после этого опустился на своё место. Медленно обвёл присутствующих каким-то новым, доселе никогда не демонстрируемым, с тайным глубинным смыслом взглядом, и с неким превосходством в тоне объявил:

– Мне поручено возглавить и вести пока, а может и до конца, если начальство совсем не явится, наш припозднившийся торжественный ужин, для начала поздравив вас всех, и себя в том числе, с причиной, по которой собрались за этим столом – успешным переходом к планово-регулярному еженедельному выпуску нашей газеты.

– А оно, начальство-то, вообще, с какой степенью вероятности будет или не будет? Может, можно сразу расслабиться по полной, чувствовать себя как дома? – незамедлительно среагировал в своём духе наиболее здесь лёгкий на язык репортёр Веня Шашечкин.

– Я тебе почувствую, придурок тамбовский! Напейся мне…

– Вообще-то, многоуважаемый Валериан Валерьевич, именно к этому и призывал нас всегда на всех, даже скромных пирушечках Андрей Петрович – чувствовать себя за накрытым коллективным столом как дома. И даже он, пребывая в служебном положении уж как-нибудь повыше вашего, никогда не позволял себе такой неуважительный тон по отношению к подчинённым, да и хоть к кому, – вмешалась, вступаясь за Шашечкина, Зульфия Бильбашева.

– Вообще-то вообще, да дела уже не те, дорогие Зуля и Веня! – впервые, наверное в жизни Валериан попытался, и сразу же не очень успешно, говорить стихотворной рифмой. – Не боитесь ли вы, что у вашего любимого… и уважаемого мной тоже, конечно… Андрея Петровича немного остаётся шансов делать впредь такие хозяйские предложения? Проблемы у шефа, и, сдаётся, серьёзные.

От участников застолья не ускользнуло слишком уж радостное звучание голоса Гнидо, поспешившего, слегка сконфузившись, добавить в первую фразу слова «и уважаемого мной…» и тут же, всё-таки, не удержавшегося от сообщения: «не много остаётся шансов…»

– Да уж, вашей милостью, догадываемся, – никогда и не перед кем не трусившая, когда дело касалось её принципиальной личной позиции по какому бы то ни было вопросу, Зульфия приняла наступательный тон собеседника и контратаковала, – уж больно несдержанны вы в своём счастье от услышанного по телефону, особенно во время второго звонка, после доверительного сообщения о чём-то от вашего инструктора по гадостям Гапоненко.

– Ты, Гульчатай, не зарывайся! По каким ещё гадостям, чего ты лепишь? – угодливо влез в полемику своего внутриредакционного покровителя со строптивой таджичкой литредактор Дзтракая.

– А по таким, – не унималась «Гюльчатайка», – какие способны расшатать любой коллектив, а не только без году неделя созданный, как наш! Вы под прикрытием Гапоненко и его бухгалтерши только и добиватесь, чтобы развалить команду Артамонова и создать на её руинах новую, свою уже. Только не обольщайтесь, уважаемые Валериан Валерьевич и Давид Георгиевич, вас и самих выкинут как щенков сразу, как только сделаете вы

своё чёрное дело и превратитесь в отработанный материал.

– Какое-какое дело?! Слушай ты, чума пещерная!..

– Дело чёрное и мерзкое – устранить с помощью грязных интриг Андрея Петровича с его должностей гендиректора и главреда. Но неужели вам не понятно до сих пор, что лично Гапоненко и всей своре его родственников, работающих с ним, газета – как кость в горле? И не нужна им именно вся редакция, целиком, без оглядки на персоналии, а не только Артамонов во главе её. На что надеетесь, мужчины?

Гнидо, только что клятвенно заверивший по телефону учредителя и спонсора, что в застолье будет полный порядок, поспешил смягчить ситуацию:

– Ну, хватит, хватит! Погорячились, и будет. Давид, уймись. Давайте, замнём и забудем этот неприятный и, я уверен, ошибочный в целом спор. И выпьем, лучше, за то, в честь чего и собирались пить-гулять – за наши успехи, существующие в реалии в отличие от вряд ли обоснованных догадок, только что прозвучавших. Когда я сообщил, что у шефа проблемы, не стоило истолковывать мои слова превратно, ну мало ли по каким причинам человек может уйти… Так что, давайте, друзья, веселиться и отдадим должное этому столу! Ну, за успех! Я первый, для примера, пью до дна…

Веселья, однако, в его традиционно-безоглядном виде, так и не получилось.

***

В те же самые минуты за другим, отнюдь не праздничным столом происходил разговор в тональностях, рядом с которыми перепалка между командой Гнидо-Дзтракая по одну сторону линии фронта, и вступившейся за незадачливого шутника-юмориста Шашечкина Зульфиёй Бильбашевой по другую выглядела бы как нежное воркование влюблённых голубков. Таким свирепым г-на Мормышкина главред Артамонов не только не видывал никогда, но даже и представить себе не мог: перекошенное, как в смертной судороге мертвенно-бледное лицо, побелевшие от гнева глаза, дрожащие кривящиеся губы, поминутно сжимаемые до хруста в костях кулаки…

– Под землёй будешь жить! В гробу деревянном!.. Если… если хоть… одно слово подтвердится из того, что до меня дошло, наконец! Ты понял, петушина полумосковская?!

– А без оскорблений нельзя, Михал Михалыч?.. – подчёркнуто вежливо, как можно более мягким тоном отвечал на выходящую из-под самоконтроля ругань собеседника Артамонов, которого на самом деле так и подмывало крепенько врезать разок-другой по лоснящейся сегодня более чем обычно, слюнявой – от волнения, наверное – физиономии «кормильца», да нельзя… – Раз пока не подтвердилось ничего, так, может, всё это и неправда? О чём, собственно, речь-то хоть?

– Ты лучше меня знаешь, о чём!

– Ей-Богу, не знаю, Михалыч, хоть и впрямь зарежь да в землю закопай. Могу только смутно догадываться, откуда всё это. Но после такого начала даже и догадываться уже неинтересно. Прости уж, но тон твой для меня оскорбителен и неприемлем в корне.

– Ты или баран совсем, редактор херов, или прикидываешься?

– Не баран, и прикидываться в чём-то – ниже моего достоинства, как и весь этот разговор. Не лучше ли прекратить его и расстаться пока, а когда подостынешь немного – поговорить уже более трезво…

– Что, жилка слабовата ответить, когда по конкретике спрашивают?

– А конкретики я пока не слышу никакой, ты ж не говоришь ничего по

делу, бушуешь, слюной меня забрызгал всего…

– А кровью своей собственной не хочешь забрызгаться? Ты скажи-ка, лучше, сколько денежек укоммуниздил из кассы за последние хотя бы пару месяцев? Миллиона полтора рубликов минимум, по расчётам сведующих людей! И не греби мне пыль в мозги, что это не так.

– Михалыч, дорогой, у меня до копейки расписано и подтверждено документально, куда и сколько потрачено с первого дня и по сегодняшний. Только одним твоим верным осведомителям-стукачам Гнидо и Дзтракая выдано беспроцентными ссудами на оплату арендованного ими жилья, пока собственным всё никак не обзаведутся, знаешь, сколько? Кстати, сделано это по настоянию твоей правой руки здесь, в Москве – Гапоненко. А остальным таким же бездомным…

– Ты мне не тычь в лицо стукачами! Гапоненкины они, а не мои… На себя лучше посмотри – азиатку какую-то, оскорбляя достоинство более солидных сотрудников, сделал особо доверенным лицом, да шута горохового Шахматкина приблизил… А им сколько за верность собачью задарил моих денег, этой бродячей рабсиле с помойки?

– Ну, зачем же так, «с помойки»… нормальные приезжие с высшим образованием, как и многие… да не Шахматкин, а Шашечкин. И не приблизил, а отметил официально пару раз, вполне заслуженно, его ту самую эксклюзивную работу, за которую ты же и рекомендовал платить ему, твоими опять словами – «эксклюзивно», то есть больше, чем другим за их банальность или откровенную халтуру. А Бильбашева, которую ты так презрительно обзываешь «какой-то азиаткой», и которую Гнидо с Дзтракаей вообще как только не оскорбляют, в работе играючи заменит тех же Гнидо-Дзтракаю вместе взятых, да ещё и помноженных на два. Да, Бильбашевой и Шашечкину я тоже выделил немного, значительно меньше чем Дзтракае и Гнидо, средств под расписку на возвратной основе – с постепенным вычетом из последующей зарплаты, но брать для этого деньги из кассы, а не из собственного кармана пришлось по единственной причине – за полгода работы ты так ни разу и не выплатил мне обещанный пятитысячедолларовый оклад, отделываясь изредка мимоходом подачками в пятьсот-тысячу долларов или евро. Да ещё помнится, давал как-то, когда я к тебе приезжал, аж целый полтинник в рублях на «погулять до вечера по Нижнему». Было бы иначе, разве полез бы я в кассу? Дал бы людям из своих кровных, и дело с концом, не было бы никакого шума.

– Я что, не предупреждал тебя, что приезжие – зло? Вот от москвичей,

которые в массе своей хоть и уступают в какой-то мере твоим любимым приезжим по уровню деловой хватки и вообще трудовой активности, но зато никаких лишних издержек, а ты набрал бродяг, ну, и расхлёбывай.

– Но немалая часть этих «бродяг», как ты говоришь, навязана мне в категорической форме тобой же и Гапоненко. Да и этот твой «крутой наезд» на меня, чувствую, не из-за денег… или не только из-за них…

– Догадливый ты, спасу нет! Так вот, повторяю, в гробу заночуешь сегодня же, если подтвердятся некоторые факты.

– Например?

– Сам знаешь!

– Не знаю.

– Не знаешь, что мелешь за моей спиной в мой адрес и в адрес Дианы? И это после того, что я к тебе, в целом… не считая некоторых мелочей вроде недоплаты зарплаты… как к родному, лучшие, наверно, условия в Москве создал для работы, другом считал более близким, чем все остальные в моей системе. Да за такие гадости в ответ на всё хорошее любой на моём месте давно бы уже закопал тебя.

– Ну, теперь понятно, в чём дело, дальше можешь не распинаться в своей потрясающей осведомлённости. Это уже лишнее. И оправдываться перед тобой я не собираюсь, поскольку не в чем. Жаль, конечно, что перед народом на том же сегодняшнем банкее мы уже не сможем предстать как друзья. Искренне жаль, Михал Михалыч, поверь мне хоть в этом…

– А чего народ? Пусть себе гуляет! Я дам сейчас команду, – взялся за телефонную трубку Мормышкин. – Валериан Валерьич! Это я. Узнал? Молодец. Как там у вас, заждались, поди? Ну, не серчайте, у нас с Андреем Петровичем тут достаточно серьёзный разговор для такого опоздания, так что причина уважительная. Та самая, да… Поэтому, мы, наверное, пробеседуем ещё неизвестно сколько, и задерживаемся на неопределённое время. Начинайте банкет без нас, и без лишних вопросов. Ты понял? Сейчас тебе позвонит Гапоненко, с ним и держи связь. Всё.