Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

Я могла только смотреть на Ривера.

– Я экономлю вам денежки, ребята. Я произвожу энергию.

– А мы, остальные, сосем ее, как телята.

Парень рассмеялся.

– Хорошо, что нам нравится эта песня, – сказал он.

Я оставила на столике две двадцатки и вышла вслед за Ривером в теплую, ароматную ночь. У гардероба мы встали за мужчиной лет шестидесяти и женщиной лет двадцати. На женщине было розовое платье-чулок и дешевые туфли. Ладонь мужчины лежала на ее ягодицах. Подушечками пальцев он описывал концентрические круги. Гардеробщику чаевых не дал.

Ривер перевел взгляд с них на меня и улыбнулся. Мало найдется афродизиаков более сильных, чем вид другой парочки.

В машине колени Ривера касались моих. А его рука дотронулась до моей, когда я заезжала на парковку. Что-то в юношеском духе этого парня заставляло меня думать о прекрасном времени до того, как случается что-то ужасное.

– В Каньоне полно потрясающих местечек. Отличные маршруты для пеших прогулок. Я подумываю о том, чтобы завести собаку. Но койоты…

– И змеи? – поддержала я.

Велосипед Ривера болтался сзади в машине. Я ехала медленно, потому что багажник был открыт. Первое, что сделал Ривер, – это опустил стекло до упора и выставил в окно локоть.

– Змеи не так страшны, как койоты. Слушай, будь поосторожнее с Леонардом. В смысле он отличный мужик. Но очень уж эмоционально зависимый.

– Ладно, – сказала я, размышляя о том, как молодые боятся эмоциональной зависимости. Я сосредоточивалась на поворотах, которые меня пугали. Казалось, что машина боком задевает поверхность скал. На мне по-прежнему было то же самое белое платье, но я добавила небольшие штрихи: нанесла на шею и запястья лаймовое масло, а на руку надела мамин тонкий золотой браслет.

Ривер рассказал мне, что отец Леонарда мечтал о чем-то вроде коммуны – в те времена. Банкир маккартистской эпохи. Видела ли я японскую купальню позади жилища Леонарда? Одно время через этот дом струился ровный ручеек загорелых леди, порнозвезд, почитателей Сатаны и вообще всяких любительниц повеселиться. Их большие прыгучие груди плавали по черной поверхности бассейна.

Ривер рассказывал о запуске ракет в Северной Корее. Он говорил об этом так, как молодые мужчины говорят об угрозах, с политической страстью и без всякого страха перед радиоактивной смертью. Ривер был бессмертным, метка бессмертных была мне знакома. Они ели горошек с васаби и вытирались одним и тем же нестираным полотенцем неделями.

– Я практикую стоицизм, – сказал мой спутник.

На подъездной дорожке мы на пару минут задержались в машине. Он говорил о Роттердаме. Мне пришло в голову, что было бы славно заняться сексом, в основном потому, что я думала о том, что Ривер потерял отца, и от этого казался мне милым. Проблема в том, что очень трудно найти человека, который способен прочувствовать твою потерю вместе с тобой. Те же люди, рыдающие в кинотеатрах, и глазом не моргнут, если ты расскажешь им о своей трагедии. Они скажут: соболезную твоей утрате. Словно ты проиграла тысячу долларов на скачках. Словно это можно возместить. Мелочь в масштабах вселенной.

Иногда он целыми днями не выходит из дома, говорил Ривер о Леонарде. Но наблюдает из окна, так что не делай ничего такого, что не должны видеть другие. Типа не развешивай белье в бикини и не загорай топлес.

Я представила, со сколькими девушками переспал Ривер. Наверное, парень видел голых женщин по нескольку раз в неделю. Мне понравилось, как он сказал «топлес» – как будто это так, пустячок. Я пыталась объяснить другим женщинам то ощущение, когда тебя привлекают мужчины, которые не заняты активным поиском секса. Большинство представителей противоположного пола – крабы, ползающие с выставленными клешнями.

Я скосила взгляд в сторону и сделала то, что делала всегда, въезжая в новое тесное жилье. Я представила себе люльку рядом с кроватью. Как безумно и абсурдно она бы выглядела. Как ужасно было бы подниматься и спускаться по лестнице с младенцем. Какую угрозу все представляло бы в этой крысиной норе. Как утомительно было бы пытаться ее обезопасить. Люльку я всегда воображала плетеной и белой, иногда старомодной, из тех, которые покачиваются, стоит только войти в комнату. У меня люльки никогда не было. Я спала между родителями – дольше, чем это диктует здравый смысл. Они передавали друг другу красные «мальборо» через мое крохотное тельце. Я помнила длинную тонкую материнскую руку над собой, которая все тянулась и тянулась к моему невысокому, но мускулистому отцу. Он стряхивал пепел. Пепельница всегда стояла на папиной стороне. «Мими», – окликала его мать, когда сигарета зависала в ожидании над моей головой. «Да, Чичи», – отвечал отец.

Я хотела рассказать Элис все подробности до того, как жизни, какой я ее знала, придет конец. Мне приснилось в ту ночь, что эта женщина – Антихрист, что она будет жестока и попытается причинить мне боль. Какая-то часть меня хотела причинить боль ей. Иногда меня целыми днями снедало желание причинить боль всем.

Я проснулась в поту в три часа ночи. Меня разбудила не жара, а пронзительный дьявольский звук – нечто среднее между плачем младенца и лаем маленькой собачонки. Вой казался таким близким, что я не решилась включить свет. Боясь обнаружить на постели комок серебристого меха.

Я выглянула в окно своей спальни, откуда был виден только один койот, но там находились и другие, невидимые. Тот, которого я разглядела в темноте, стоял на самом высоком холмике, примерно в пяти сотнях футов от меня. Зверь оказался более поджарым, чем я себе представляла. Я смотрела на койота, потом он посмотрел на меня, и тогда этот звук внезапно прекратился. Такая мирная картина. Ветра не было, и ничто вокруг не шевелилось, словно это был не ландшафт, а пейзаж, написанный маслом. Потом животное задрало голову, разомкнуло челюсти и издало вой, подобный скрежету камней, трескающихся в пламени. К нему присоединился хор незримых подпевал.

Я обежала весь дом, захлопывая окна. На травяном пятачке увидела свет, зажегшийся в халупе Леонарда. Изнемогая от жары, содрала с себя платье и впервые заметила кондиционер на стене между первым и вторым этажами. Риелтор сказала мне, что кондиционера в доме нет. Вероятно, он просто не работал, но я подтащила к двери обеденный стол. На стол взгромоздила стул и взобралась на него. Стоя на цыпочках, можно было достать до выключателя. Дважды я чуть не свалилась. Потом дотянулась, щелкнула выключателем, и аппарат заработал с приятным рокотом. Сперва запахло осыпавшейся краской, но вскоре я ощутила прохладный воздух. Я была так счастлива, что заплакала.

Из жестянки для рецептов с узором в ромашку, стоявшей рядом с тостером, я извлекла две 10-миллиграммовые таблетки амбиена[8]. Раскусила одну пополам. Полторы – таково было мое волшебное число для большинства таблеток. Больше необходимого, но при этом не слишком много.

В своих снах я редко бывала так одинока, как в жизни. Я носила бейсболки, и со мной был ребенок, почти всегда девочка. Во сне мои груди ныли, словно отяжелевшие от молока. Девочка была слишком большой, чтобы питаться моим молоком, но у меня всегда присутствовало ощущение, что я укладываю дочку в постель с собой, притягиваю к груди. Кровать стояла у окошка-бойницы в каком-то греческом или итальянском прибрежном городке. Ребенок был в белом платьице и почти всегда в опасности. В других снах мы радостно ели еду, купленную в закусочной, пока внезапно за нами не останавливалась машина, и я понимала, что кто-то приехал, чтобы забрать у меня дочь. Я просыпалась с назойливой тихой болью: мне не хватало чьего-то смеха. Но было еще и облегчение. Мне не надо ни о ком заботиться. Некого бояться потерять.

В первое утро в Каньоне я проснулась оттого, что кто-то колотил в дверь. Судя по звуку, стучать начали задолго до того, как я это осознала. Однажды так будил меня Вик. Он сказал, что подумал, будто я умерла. Я несколько дней не отвечала на его звонки. Когда я открыла дверь, Вик смутился, но при этом злился. Потом, отослав его и взглянув в зеркало, я поняла почему. У меня под глазами растеклась тушь. Рот казался истерзанным поцелуями. Я ни с кем ничем не занималась накануне ночью, но Вик бы мне не поверил. Ему отчасти хотелось думать, что я с кем-то была.

Бах-бах-бах-бах. Пауза, а потом еще четыре удара.

Из открытого чемодана на полу я вытянула колючий свитер длиной по колено. Открыла дверь и обнаружила за ней старика.

Он явно был зол, но потом моргнул. Опустил взгляд на мои длинные ноги.

– Джоан, – сказал старик.

Я кивнула и прищурилась. Когда я под амбиеном просыпалась слишком рано, внутри всегда рождался дрожащий ужас: с кем я трахалась вчера вечером, что ела?

– Я Леонард.

– Приятно познакомиться.

– Извините, кажется, я вас разбудил.

– Все в порядке?

– Ну… – сказал мой собеседник, протискиваясь в дом без приглашения. Леонард опирался на тросточку. На нем были стариковские кроссовки, бежевые «нью-бэланс». Тростью указал на кондиционер. Этим прибором, сказал Леонард, пользоваться нельзя. Это очень опасно. В нем есть асбест. Он вызывает рак. Кондиционер небезопасен, и фильтр в нем ни разу не менялся. Этот агрегат не одобрен городской службой.

– Ага, – сказала я. – Тогда почему он здесь висит?

– Давно нужно было его снять. Разве вы не видели в договоре аренды упоминания насчет кондиционера?

– Я думала, что все договора пишутся по стандарту.

– Ну да, это стандартный документ, но у всех договоров есть условия.

Леонард сказал это таким тоном, словно я была тупицей.

– Одно условие – насчет кондиционера, – продолжал он. – Другое – насчет животных. Животные женского пола должны быть стерилизованы.

– Из-за койотов, – понимающе кивнула я. Риелтор Кэти объяснила этот момент подробно. Она сказала, что любую тварь в течке койоты порвут в клочки. Дала мне инструкции насчет того, как утилизировать тампоны. Складывать их сразу в три пакетика для собачьего дерьма.

Леонард кивнул. Я поставила стул на стол.

– Что это вы делаете? – нервно спросил хозяин дома, когда я взбиралась на неустойчивую конструкцию. – Не делайте этого, – сказал он, – я попрошу Кевина выключить кондиционер.

– Кевин, наверное, спит. Он всю ночь записывает музыку.

Я проговорила это, балансируя на шаткой спинке. Белья на мне не было, и я ощущала взгляд старика между своими бедрами, словно язык пламени.

Когда я слезла, Леонард пыхтел так, словно сам карабкался по стульям. Какой дешевый мелкий ублюдок, подумала я. У нас общие счета. Вот причина, по которой он не хочет, чтобы я пользовалась кондиционером. А я не могла предложить доплату. В моей жизни случались периоды, когда я покупала что-нибудь в каждом магазине, в который заходила. Я приобретала мебель, большие эдисоновские лампочки для старинных чугунных светильников. Я покупала музейные вакуумные пробки для вина, хотя мне ни разу не случалось не допить бутылку в тот же вечер, когда она была откупорена. Но наступил совсем другой период. Я должна была выключать старые кондиционеры. Я должна была страдать от причуд сломленных стариков.

– Вот, – сказала я. – Все в порядке.

– Извините, что я вас разбудил.

У Леонарда были славные мягкие волосы и лицо патриция, но на самом деле он был просто очередным мужчиной, способным учуять на мне этот дух – утрату отца.

– Я опаздываю на прослушивание, так что мне все равно надо было вставать, – соврала я.

Леонард все еще кивал, когда я закрыла дверь у него перед носом.

Глава 5

Лицо Элис в том журнале подтвердило все, чего я всегда боялась. Она была красивее. В дороге, остановившись передохнуть в Аламогордо, я услышала, как четырехлетняя девочка говорила своей матери, что мама ее подружки «красивше». Мать девочки улыбнулась и сказала: да, мама Ванны действительно хорошенькая. Нет, возразила девочка, она красивая.

После того как убрался мой жестокий мелочный арендодатель, я оделась. Нанесла одинаковый розовый бальзам на щеки и губы. Я старалась выглядеть привлекательно, но знала еще до личной встречи с Элис, что она была – и всегда будет – красивше.

Мысль о том, чтобы столкнуться с этой женщиной лицом к лицу, была почти невыносима. Мне хотелось откладывать и откладывать встречу – бесконечно. Но я не могла. К тому моменту решение уже стало необратимым. Встреча с Элис должна была стать ключом не к моему выживанию, а к твоему. Иногда ты – всего лишь дымчатое привидение, как марево, которое поднимается от щебеночного покрытия перед машиной. Я не провела еще и двух дней в Каньоне, а ты уже начала свое существование. Я не могла разглядеть твою форму, но чувствовала, что ты ускользаешь от меня. Я ощущала, что кто-то – что-то – оттаскивает меня от тебя. Тянет меня в белую комнату, в то время как я ору, требуя тебя. Верните ее мне!

Я сожгла бы весь мир, только бы получить тебя обратно. Но что, если бы не смогла?

* * *

Лос-Анджелес оказался и более примечательным, и менее красивым, чем я ожидала. «Кайенны», узкие улочки, костлявые женщины и атмосфера снобской таинственности. Величественные особняки Беверли-Хиллз при ближайшем рассмотрении выглядели отвратно: с них слезала краска, и все казалось пустым, словно внутри в эту самую минуту умирали некогда знаменитые актеры.

Каньон был другим. Оранжевым и скалистым, и его зелень: крестовник, амброзия и лебеда – была не плюшевой, а сухой, бурой или обожженно-желтой. Между камнями пробивались осока и бакхарис иволистный. На виденных мною фотографиях были крупноплановые изображения кастиллеи, вырвиглазная желтизна примулы вечерней и ковры калифорнийского мака – словно нарисованная фломастерами страна Оз. Но теперь я созерцала Каньон таким, каким он являлся. Золотистый тысячелистник, кишевший змеями.

Парой недель раньше Каньон был бы прекрасен. Мне всегда грело душу знание, что, пока я способна наскрести денег на бензин, могу и перемещаться на машине. Я могла посетить Гранд-Каньон. Я могла переночевать в туннеле Арго и встать рано утром, до того как по нему пойдут туристические группы. Но я не могла уехать из Лос-Анджелеса. Это был последний пункт назначения, и я это знала. И вот теперь я оказалась в самой странной его части. Мне было необходимо найти дом в считаных минутах от работы Элис. В детстве я хотела получить теннисную юбочку и теннисные кроссовки еще до того, как первый раз ударила по мячу. Став взрослой, я ничуть не изменилась. Мне надо было чувствовать, что дом принадлежит мне, прежде чем я могла воспользоваться туалетом.

В каньоне Топанга не было ядра, не было центрального поселка. Только кучки торговых точек, отделенные друг от друга не менее чем милей пути.

Старый магазин инструментов казался пришельцем из иного мира. Он не являлся калифорнийской жемчужиной, но не был и пережитком пятидесятых. Внутри пахло мелом. Я любила запах таких магазинов почти так же сильно, как любила запах хлорки.

Я остановилась у секонд-хенда, битком набитого балетными пачками, и платьишками в блестках, и брюками палаццо из полиэстера, и винтажными поздравительными карточками, и почтовыми открытками, некогда дорогими чьему-то сердцу.

Милая мама!

Погода стоит прекрасная, даже зимой. В университете все хорошо. Здесь в магазинах торгуют 24-каратным золотом по хорошей цене, и я прилагаю к письму ожерелье для Сюзан к Рождеству. Пожалуйста, передай его Сюзан, мама. Скажи папе, что я здесь видел «Феррари-312», который колесил по улицам центра Падуи. Вишнево-красный, с внутренней отделкой из золотистой кожи. Люблю вас всех.

Джек

Не так давно все писали от руки. Мой отец писал от руки. Я когда-то думала, что у него самый красивый почерк в мире. Но такой был у всех людей папиной эпохи.

Я ездила туда-сюда по улицам, где невозможно ничего увидеть за поворотом. Казалось, люди здесь водили машины вслепую, интуитивно. Время от времени попадался какой-нибудь впечатляющий дом, отделанный испанскими изразцами, пасущиеся лошади. Там были арт-инсталляции и пацифики, выложенные из колпаков для колес. Там были бамбуковые изгороди и небо без единого облачка. Проголодавшись, я остановилась у ресторанчика под названием «Ла Чоса», рядом с химчисткой. Я была все в том же белом платье. От него разило пóтом, но пока я не столкнулась ни с кем, кто бы это заметил.

Мексиканка за раздачей ждала с широкой оловянной ложкой в руке. На куске картона были написаны инструкции к заказу. Выбери ОДНО: адобо из курицы[9], стейк, овощи-гриль.

Я хотела половину порции курицы и половину порции овощей-гриль. Риса я никакого не хотела.

– Вы выбирать только одно, – сказала женщина.

– Можно мне по половине от курицы и овощей, а чек пробить на курицу, которая стоит дороже?

– Нет, вы выбирать одно.

На голове у женщины была сетка для волос.

– Но я хочу по половине от каждого блюда, и вы – магазин – на этом только выгадаете. Потому что курица стоит дороже, а я возьму ее меньше. Понимаете?

Женщина покачала головой.

– Почему? – спросила я. – Можете объяснить мне почему?

Женщина положила ложку и отерла полиэтиленовые перчатки о фартук, весь в пятнах от желтых и бурых соусов. Снова взяла ложку и стала ожесточенно скрести ею в судке с рисом.

– Я не хочу рис, – сказала я.

Тогда женщина ушла в кухню. Я так и осталась голодной.

Вернувшись в машину, я тронулась с места, слушая Марианну Фейтфул и Джони Митчелл. Я составлю для тебя список всех песен, которые что-то для меня значили.

Я припарковалась у кафе здорового питания рядом с ее студией, которая, как оказалось, пользовалась мировой славой. «Силовая йога Рода Рейлза». Род Рейлз был одной из дутых звезд сообщества любителей йоги. С голым торсом, с длинными волосами, с кривоватой, как косточка от стейка портерхаус, эрекцией – это я узнала потом. На одной фотографии держит на руках отощавшего ребенка в Непале, на другой обнимает за костистые плечи пожилую актрису. Рейлз преподавал дважды в месяц, но в основном путешествовал во всякие горные святые земли и продавал франшизы. Большую часть занятий вели девушки вроде Элис. «Горячие девчонки», которые в жизни не выкурили ни одной сигареты.

Я пошла к двери. Ноги дрожали, и я чувствовала себя никем. Мало того, я даже не придумала, что буду говорить.

На двери висело расписание. Я поискала фамилию Элис. Был вторник. Ближайшим днем ее занятий оказалась пятница. Я почувствовала такое облегчение, что все внутри меня немедленно успокоилось. Я вернусь сюда в пятницу, сказала я себе. Но мне вовсе не нужно было туда возвращаться. Я могла найти славного торговца подержанными машинами, позволить ему купить нам разноуровневый домик в Болдуин-Парке[10] и отказаться трахаться в любой позиции, кроме как раком.

Другим делом, которое мне всегда хотелось отложить на потом, был поиск работы. После того как кончились деньги, оставшиеся от продажи родительского дома, я где только не работала. Часто вообще нигде. Продавала что-нибудь из того, что дарил мне очередной мужчина, и на эти деньги можно было продержаться несколько месяцев.

Свернув к соседнему зданию, я прошла сквозь занавеску из бус, заменявшую дверь в кафе здорового питания. Внутри жужжали жирные мухи. В кафе продавали комбучу, веревочные корзинки, сборники стихов местных авторов, шоколадные батончики с орегонской перечной мятой. Ярко-розовым блеском сияла кофемашина La Marzocco. Молодая девушка в ковбойской шляпе и с двумя длинными косами стояла за стойкой. На незаламинированном бейджике, приколотом к груди, значилось имя – Наталия. Она была достаточно юна, чтобы быть моей дочерью, если бы я забеременела лет в семнадцать.

– Можно мне фриттату? – спросила я.

– Шпинат или кейл?

– Шпинат.

– Она подается с кукурузными котлетками.

– Мне они не нужны.

– Я могу завернуть их вам с собой.

– А вы хотите забрать их с собой? – спросила я.

Я заказала американо, чтобы посмотреть, как продавщица включает эту ярко-розовую кофемашину. Девушка была красива той простой, бесспорной красотой, какой у меня никогда не было. Я была сексуально привлекательной. Иногда другие женщины этого не видели.

– Можно мне еще бланк заявления о приеме на работу?

– Прошу прощения?

Я постучала запыленным ногтем по табличке «Требуется помощник». Продавщица перегнулась через стойку, выворачивая шею, чтобы рассмотреть надпись. Груди у девушки были большие и от этого движения сплюснулись вместе. На ее шее на кожаном шнурке висел Будда из розового кварца.

– Ой, и вправду…

– Так как, не нужен помощник?

– Нужен. На самом-то деле я уезжаю в колледж.

– Отлично.

– Сколько бланков вам дать?

– Только один.

– Вам фриттату с собой или будете здесь?

– Здесь.

Я вышла с бланком и кофе на частично крытое патио с яркими креслами-бабочками, старыми подставками от швейных машинок и круглыми деревянными столиками, на каждом из которых стояла бутылка соуса чолула. У меня возникло ужасное предчувствие. Они случались у меня всю жизнь, а мне почти никто не верил, потому что я всегда рассказываю об этом постфактум. Я не настолько доверяю себе, чтобы говорить что-то в тот момент, когда у меня появляется предчувствие. Так что в этот раз, как и во все остальные, я постаралась по мере сил успокоить свой разум. Сосредоточилась на лежавшем передо мной листке бумаги. Я не заполняла такого рода заявлений с тех пор, как была подростком. В нем были вопросы: могу ли я работать по выходным, в праздники, сколько часов хочу брать в неделю. Какие предметы я изучала в школе. Да, да, много, писала я, и историю искусств.

До Вика я некоторое время пинала мужчин по яйцам туфлями на шпильках. Один из любовников подарил мне картину, которую я продала за 25 тысяч долларов. Другой – винтажную серебристую репродукцию «Вдовы в спальне» Дианы Арбус. Я дорожила этой фотографией. Иногда мне казалось, что она – лучшее, что во мне есть.

Вдруг на дороге раздался страшный шум. Должна тебе сказать, что вокруг меня всегда случаются ужасные вещи. Я с десяти лет была меченой. Люди не желают знать, что множество скверных событий могут происходить с одним человеком или вокруг одного человека. Случается какая-нибудь гадость, и коллеги толпятся вокруг твоего рабочего места, раздражающе похлопывая тебя по плечу. Случается еще какая-нибудь гадость – и ты больше не тот человек, на котором они будут испытывать свое безмерное великодушие. Ты – смятая сигаретная пачка на хайвее.

Та девушка, Наталия, вышла из кафе с моей фриттатой в тарелке. «Шеви-Тахо» лоб в лоб въехал в желтый «жук». «Жук», такой похожий на человечка, сплющился, его физиономия была всмятку. Раздавался визг тормозов других машин, прогудел одиночный клаксон, но в остальном снежное спокойствие воцарилось над Каньоном. Я смотрела на девушку, а девушка смотрела на меня.

Водителю потребовалось немало времени, чтобы выбраться из «Тахо», и когда ему это удалось, он оказался весь покрыт морозной пылью. Мужчина заковылял к «жуку». Это была модель семидесятых, с ручкой на капоте и фарами, похожими на глазки божьей коровки. Из машины валил темноватый серый дым.

Казалось, водитель «Тахо» шел несколько часов, но все равно не успел дойти до другого авто раньше, чем приехала «скорая». Пожалуй, она приехала быстрее, чем это вообще возможно для «скорой». Водитель «жука», женщина, напоминала сожженный тост. Ее уложили на носилки. «Скорую» оставили для другого пассажира. Я как раз повернула голову, когда широкоплечие мужчины вынимали из машины креслице для новорожденного. Я увидела малыша, который не плакал. Я ощутила вкус металла и слез его отца в это утро.

У девушки рядом со мной приоткрылся рот, но и только: она не прикрыла глаза ладонью, не издала ни звука. Наверное, еще никогда не видела смерти. Так и стояла с этой белой тарелкой. Наталию учили выкладывать на краешек дольку помидора. Мне хотелось ткнуть ее носом в потек крови. Но я не могла. Пришлось позволить этой девушке вечером прийти домой, сесть на родительский диван и рассказать бойфренду, что сегодня на ее глазах мать с новорожденным погибли на дороге. А бойфренд спросит, какие машины участвовали в столкновении.

Вернувшись к себе, я обнаружила, что мой арендодатель сидит за столом рядом с дверью моего дома. Перед ним стоял кувшин и два хрустальных бокала.

– Джоан, – обратился ко мне Леонард. – Этот стол – наш общий. Я передвинул его ближе к вашей двери, где есть тень, но, если вы не хотите, чтобы он здесь стоял, могу убрать его обратно. Если вам не нравится компания.

Было жарко и безветренно. Я не оплакала автокатастрофу и теперь думала, что, если приду домой одна, у меня будет срыв. Я приму таблетку и сяду на одну из своих коробок. Мне казалось, что я могла как-то это остановить. Я знала как данность, что могла бы спасти своих отца и мать. Я предпочитала думать, что мне было позволено пережить собственный кошмар ради того, чтобы, вероятно, когда-нибудь я оказалась способна предотвратить страдания какого-то другого человека. Но младенец погиб. Мать погибла. Я наблюдала. Заканчивала заполнять заявление о приеме на работу.