Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

Прежде чем постучаться, я обошла участок. Риелтор была права. Вид открывался поистине театральный. Каждый раз, когда мы с Кэти разговаривали, я представляла ее на солнце, за садовым столиком, поедающей маленькими кусочками гравлакс. Уверена, если бы мы с девушкой познакомились поближе, я бы ее возненавидела.

Под горой был виден океан, а на другой стороне каньона – узкие параллелепипеды города, вздымавшегося за деревьями. Линия горизонта не производила особого впечатления. Я дошла до самой высокой точки участка. Он был неизмеримо – на мили и мили – выше шоссейной пробки из телефонизированных машин. Вокруг парила тонкая дымка – думается, облака. Когда мне было десять, тетка Гося объяснила, где теперь мои родители. Там, в облаках. «Но они ведь там вместе?» – спросила я, и она подхватилась с места, чтобы то ли помыть тарелку, то ли закрыть окно.

В этой самой высокой точке обнаружилась костровая яма. Вид у нее – благодаря большим камням и обугленным дровам – был средневековый. Под черным брезентом прятался гигантский запас дров. Бутылка из-под пива «Микелоб», наполненная дождевой водой.

В долине, в пяти сотнях футов подо мной приютилась парусиновая юрта. На поросшей травой тропинке в противоположном направлении стоял маленький красный домик-солонка[4]. Он выглядел как деревенский нужник, типа того, что можно купить в магазинах «Все для строительства и ремонта», но побольше и позатейливее. Это был единственный уголок на всем участке, где росла трава – благодаря дубам. Во всех остальных местах земля выглядела сухой, коричневой, орехового оттенка, но вокруг «большого нужника» травка оставалась сочной и зеленой. По обе стороны голландской двери[5] стояли два цветочных ящика с бархатцами. Меня встревожила мысль, что этот крохотный домик принадлежит хозяину. Мне не хотелось жить так близко к нему. Но Кэти не обмолвилась о таком тесном соседстве. Ни единым словом.

Я отодрала от тела платье, которое тут же прилипло обратно, ложась на клейковину моего пота. Тогда я еще не знала, что в каньоне душ никакого облегчения не приносит. Через считаные мгновения футболка на теле становится прозрачной.

Я постучалась в дверь к Кевину. Услышала какой-то блюзовый рэп, через пару минут постучала снова, погромче. Кевин приоткрыл дверь всего на четверть и тут же загородил ее своим телом. Внутри пахло какой-то химией.

– Мир вам, мисс Джоан, и добро пожаловать в наши места.

Мужчина был очень высок, красив, глаза смотрели дружелюбно. Правда, не на меня. Сквозь – как будто меня там и не было.

Я протянула руку, Кевин выступил за порог и прикрыл за собой дверь. Мне случалось видеть его на сцене, скорчившегося над микрофоном. Стробоскопы и девчонки в коротеньких шортиках из лайкры. Человек, стоявший передо мной, выглядел так, словно никогда в жизни не танцевал и не разговаривал в полный голос.

– Как добрались?

Я сказала, что хорошо.

– Ох, обожаю ездить на машине! Сто лет не катался. Самолеты меня доконали.

Кевин изобразил длинными руками крылья. К этому времени у меня вспотел даже скальп.

– Меня тоже.

– Вы хотите ключи, как я понимаю? Нужно помочь перенести какие-то вещи?

– Ко мне приедут грузчики, спасибо.

– Ладно, хорошо. Жаль, не могу угостить вас лимонадом – у меня его нет. И тортик с меренгой я не испек. Но я что-нибудь для вас раздобуду. Это будет здорово. Вам здесь понравится, мисс Джоан. Нам всем здесь нравится. Мы как маленькая семья. Вы уже познакомились с Леонардом? А с Ривером?

– Пока ни с кем.

– Вжик, – сказал Кевин. – И влетает леди, – его ладонь порхнула вниз и рассекла воздух у моей талии, – под покровом ночи. Я сейчас принесу вам ключи, мисс Джоан. Идите, устраивайтесь. Приводите дом в порядок.

Вернувшись, мой новый сосед протянул мне два ключа, стянутых вместе изолированной проволокой.

– От почтового ящика, – сказал Кевин, ткнув пальцем в один. – От дома, – указывая на другой. – Нет, погодите, наоборот! – и с удовольствием рассмеялся. – Я сегодня не в себе. Простите, мисс Джоан. Всю ночь просидел над записью. Работаю, а потом весь день отсыпаюсь. Для меня сейчас часов пять утра.

Я взяла ключи, наши руки соприкоснулись, я вздрогнула и подумала: о, ради всего святого. Я посмотрела на Кевина: он оценивал меня; я видела, как этот человек взглядом снимает с меня мерки. Потом мужчина улыбнулся. Он себя преодолел.

Всю дорогу мне хотелось переспать с настоящим ковбоем, с мужчиной, у которого не было соцсетей. Секс позволял мне чувствовать себя красивой. К тому времени как я добралась до Техаса, с этим желанием было почти покончено. Мужчину, с которым я трахнулась, звали Джон Форд. Он был одет в ковбойскую куртку и прижал мою ладонь к своей ширинке в лобби отеля «Тандерберд». Стены в нем были оттенка морской воды, пол устлан коровьими шкурами. Джон Форд сказал, что однажды работал на ранчо. Но оказалось, что это был всего-навсего бойскаутский поход, который запомнился мужчине так, будто он случился вчера. Так-то «ковбой» торговал винно-водочной продукцией где-то под Чикаго. Слыхом не слыхивал о режиссере, своем полном тезке. Как и о Долине монументов, где снимались все эти фильмы – грандиозные вестерны, которые я смотрела вместе с матерью. Мужчина дважды рыгнул, слишком громко, чтобы не обратить на это внимания, и заказал пиццу на тонкой лепешке с маринованным луком. Но его звали Джон Форд.

Глава 3

Внутри дома пованивало марихуаной. Почему в переезде на новое место есть что-то такое, от чего хочется покончить с собой? Наверное, у женщин, чьи коробки помечены ярлычками, такого желания не возникает. Женщин, имеющих мухобойки и убирающих зимнюю одежду на летнее хранение. А у меня были щипцы для завивки ресниц, принадлежавшие моей матери. У меня были старые пожелтевшие лосьоны из уже не существующих магазинов. Моим нераспакованным коробкам предстояло так и стоять нераспакованными. Полными памятных вещиц, полными запахов, в частности, острой вони нафталиновых шариков, которые моя мать клала внутрь своих сумок. В детстве я думала, что эти шарики сделаны из хрусталя.

Мое новое жилье было гигантской сауной – три этажа из чистого дерева. Дом мог бы быть красивым. В каком-то смысле он красивым и был. Но, как и многим запущенным зданиям с потенциалом, здесь нужна была рука мастера. Способность разместить определенные ковры и лампы. Не придавать значения грязи в местах, до которых все равно невозможно добраться. Элис представлялась мне одной из таких людей.

Первый этаж состоял из кухни, гостиной и единственной ванной. В гостиной печь черного цвета была наполнена вместо дров сиреневыми кристаллами. Сторона дома, выходившая на устье каньона, состояла из сплошных окон. На фотографиях, которые прислала мне риэлтор, был виден высоченный фикус и разнокалиберные опаленные жарой пальмы. Но без растений раскаленное добела солнце проявляло деспотичный характер. Оно высвечивало пыль в отверстиях розеток.

Посудомоечной машины в кухне не имелось, и шкафчики были все разномастные. Внутренность ящиков – клейкая и липкая, словно туда пролили мед и пытались стереть его просто водой. Я не смогла бы готовить в такой кухне сложные, чудесные блюда. Исходящие паром мидии или шкворчащую курицу. Это была кухня для сэндвичей с индейкой. Как-то я встречалась с парнем из Ирландии, который готовил школьные бутерброды с лежалыми помидорами и дешевым копченым мясом, лоснившимся от жира и пропитанным нитратами. Приготовив сэндвичи, мой бойфренд так и оставлял индейку на столе до самого утра, и только тогда он ее убирал.

Моя новая кухня напомнила мне этого парня. Принцип «сойдет и так». В первую ночь, когда мы занимались любовью, в квартирке бойфренда над железной дорогой было так жарко, что он обильно потел надо мной. Пот капал с волос, слипшихся в кисточки, на мои лицо и грудь.

Второй этаж предназначался для спальни. К ней надо было подниматься по винтовой лестнице. Места внутри хватило только на кровать. Еще там был маленький сосновый шкаф. Атмосфера наводила на ассоциации с Колорадо. На одну из потолочных балок было заброшено старое ковбойское седло. Я могла представить себе другую жизнь – лыжи «Россиньоль», выстроившиеся вдоль стен.

Я забралась по короткой чердачной лесенке на третий этаж, который в объявлении был назван кабинетом. Там находились самодельный стеллаж, оставшийся от прежнего съемщика, пара старых конвертов от грампластинок, в налипших песчинках и чужих волосах. Ощущение было такое, словно я вошла в парную. К этому времени из моих подмышек уже выкатывались капли и плюхали на пол.

Я села, подвернув под себя тонкий подол. Я почувствовала, как щепки занозистого пола проткнули шелк, и знала, что, стоит мне встать, платью придет конец. Я проехала в нем через всю страну, один раз постирала в Терре-Хоте, а потом еще раз, в Марфе, в раковине отеля Джона Форда. Тем утром я натянула на себя платье еще влажным, и ему пришлось сохнуть прямо на моей коже, под солнцем. Платье принадлежало моей матери. Она столько лет хранила его в безупречном – муха не сидела – состоянии.

По моей коленной чашечке шустро пробежала чешуйница, а потом кто-то заколотил в дверь. Я сбежала вниз и открыла, обнаружив за порогом двух широкоплечих мужчин в черных рубашках и джинсовых шортах. Я всегда думала: если бы мне пришлось трахнуться с одним из присутствующих, чтобы спасти свою жизнь. Если бы меня собирались стереть в порошок. Которого бы я выбрала?

Глядя на этих двоих, я не могла определить, кто из них безопаснее. Тот, с татуировкой на шее, выглядел как человек, который позволит псу сношать свою ногу, пока в один прекрасный день кто-то не увидит, и тогда ему придется застрелить пса.

Мужчины спросили меня, куда заносить вещи. Когда увидели винтовую лестницу, тот, что с татуировкой на шее, издал стон. Первые пару минут я чувствовала себя с ними то богатой старухой, то нянькой. Ни той ни другой мне быть не хотелось.

Второй мужчина, с золотой фиксой на переднем зубе, так часто переводил взгляд с моих глаз на груди, что мне даже показалось, что у него тик. Лифчика на мне не было, так что соски торчали, точно прыщи. Не знаю, откуда взялись эти мысли, но я представила себе, как меня нагибает над неглубокой кухонной раковиной и насилует тот, что с золотым зубом. По моей логике, тогда мне не было бы неудобно попросить его собрать мою мебель из «Икеи».

В процессе разгрузки я сообразила, что мужчины в моей ванной закидываются метом. Они уходили туда один за другим каждые тридцать минут, а на выходе напоминали гоблинов. Даже не знаю, что тебе рассказать про наркотики. Я глотала таблетки, я курила марихуану, и порой случались такие месяцы, когда я в одиночку нюхала кокаин по ночам. Я снюхивала его со старинного ручного зеркальца, принадлежавшего моей матери, через свернутую в трубочку пятисотдолларовую купюру от «Монополии». А потом не спала до трех-четырех часов, выбирая в интернете платья. Но в основном это были таблетки. Я чувствовала себя недостаточно сильной, чтобы идти по жизни, не имея возможности засыпать по команде. Я надеюсь, тебе таблетки принимать не придется. Я мечтаю о том, чтобы ты была гораздо сильнее меня. Однажды на каком-то острове я плавала в зеленой лагуне и сквозь чистоту и прозрачность воды видела свои конечности – как простой факт. Я наблюдала, как фиолетовые, красные и голубые рыбки двигались вокруг моего тела, и долго-долго подгребала руками, держась на плаву. А потом легла на песок и сосредоточилась на солнце, согревавшем мои колени и плечи. Такие моменты я могу пересчитать по пальцам – и двух рук вполне хватит. Моя мечта – пусть у тебя подобных событий будет много, так много, чтобы ты замечала только те, другие, когда ты соскальзываешь в собственный разум и распознаешь в этих ситуациях ловушки, коими они и являются.

В гостиной, пока мужчины затаскивали в дом крупногабаритные вещи, стеная и злясь на тяжесть моей жизни, я вытряхнула своего отца в вазу-лягушку и поставила ее на верхнюю крышку отопительного котла. А мать временно оставила в пакете рядом.

Я обошла дом в поисках всякого интересного. Но холодильник оказался не из тех, в которые так и просятся внушительные пучки салата ромэн. Он был не для кейла и не для листовой свеклы. В лучшем случае туда зашли бы упаковочки с чищеной беби-морковью. В кладовой едва хватило места для пастины и пакетов с консервированным бульоном. В детстве я дружила с девочкой, чьи родители были бедны, как нищие в девятнадцатом веке. В их кладовке стояли ящики с просроченными продуктами, которые приносили прихожанки церкви. Однажды, когда я осталась ночевать у этой подружки, ее мать вскрыла к ужину упаковку готовых макарон с сыром и обнаружила в ней молочного цвета личинок, которые ползали, шурша друг о друга. Женщина поковыряла пасту, сбрасывая личинок в раковину, и включила горячую воду, чтобы расплавить сыр. Потом моя подружка смотрела на меня через стол яркими влажными глазами. Семейство стало произносить молитву, я задрала подбородок и сделала вид, что закрыла глаза, но на самом деле смотрела на свою тарелку, следя, не появится ли там шевеление. Рука подруги в моей ладони была маленькой и теплой. После того вечера мы больше никогда вместе не играли. Наши отношения только начинались и были на такой стадии, когда это еще не ощущалось как травма. Но теперь я думаю о той девочке постоянно. Я думаю о ней каждый раз, когда открываю коробку с пастой.

– Это куда? – спросил тот, что с татуировкой на шее. Грузчики держали двухместный диванчик «Плум» цвета бургунди, бархатное гнездышко без подлокотников, которое подарил мне Вик. Он не раз имел меня на нем. Такова была цель многих подарков.

Я хотела, чтобы грузчики отнесли диван на третий этаж, но они все взмокли. Бисерины пота поблескивали на лбах, как те личинки.

Я встряхнула жирными волосами, распустив «конский хвост», и потерла плечо.

– Вы такие силачи, но, наверное, невозможно будет занести диван на третий этаж?

– Нет ничего невозможного, – сказал тот, что с золотым зубом.

Я улыбнулась и поблагодарила его. Затрепетала ресницами. То есть на самом деле! Потом развернулась и чувственно поплыла к кухне. Я не считала, что в умении пользоваться сексом есть что-то дурное. Знаю, некоторые люди думают по-другому, но не понимаю почему. Моей наставницей была тетка Гося. Она не являлась моей тетей по крови. Гося была второй женой брата моего отца. Австрийка, сногсшибательно красивая: блонд помпадур, черные костюмы от «Дольче и Габбана», перебор с филлерами. Гося муштровала меня в искусстве сексуальных сражений. Учила, что женщины должны задействовать все свои сильные стороны, чтобы одержать победу. Тебя будут обзывать по-всякому, говорила она. Только потому, что сами себя ненавидят.

Когда грузчики проходили мимо меня с диваном, я увидела выцветшее местечко, с которого оттирала сперму Вика. Поначалу меня воротило от этого пятна, но в последнее время оно превратилось в полинялый знак отличия.

– Йоу, а вы в курсе, что там, под вами, живет Уайт-Спейс? – спросил татуированный загривок.

Я сказала, что в курсе.

– Гребаный псих, – буркнул тот, что с золотым зубом. – Что это вообще за притон? Какое-то дерьмо вроде коммуны художников?

– Понятия не имею, – пожала я плечами. Оба они вдруг показались мне уродами. Я выглянула в окно, снова пожалев, что не переехала куда-нибудь, где идет снег, где большие желтые «бобкэты» ревут во вьюжные утра. Я обожала огни фар в метели. Но я приехала в Лос-Анджелес не от нечего делать. Я и так слишком надолго засиделась в Нью-Йорке, в то время как следовало бы попытаться найти Элис. «Большое яблоко» – лживый город, вот что я тебе скажу. Всякий мегаполис обманывает по-своему, но Нью-Йорк побил все рекорды по вранью. Я не рассчитываю, что ты ко мне прислушаешься. Каждый узнает это в собственный час и на собственной шкуре.

Грузчики заметили, что я перестала играть роль. Ух, как они этого не любят. Я всегда боялась разозлить мужчину. Не быть податливой женщиной. Я всегда боялась быть убитой. Чтобы задобрить собственное чувство вины из-за того, что я не продолжила флирт с грузчиками сексом, я дала каждому из них по пятьдесят долларов чаевых. Интересно, этим ребятам приходилось покупать свой метамфетамин или они готовили его в заржавленном трейлере? Я представила себе, как грузчики едят устричные крекеры за стойками угрюмых продуктовых магазинов в Долине.

Бывали в жизни времена, когда я сотню баксов ни в грош не ставила. Но сейчас, когда эти полтинники покинули мою ладонь, лоб вспыхнул жаром. Я ощутила привычный страх. В один из месяцев я каждый вечер ездила на автозаправку и в лотерейном автомате покупала билетики, с которых надо было соскребать защитный слой. Я соскребала его под антимоскитной лампой рядом с насосом для шин. Десятицентовиком, потому что у него были рисочки на ребре. Однажды весенним вечером я выиграла пятьдесят долларов, и меня охватила такая эйфория, что я могла бы баллотироваться в президенты.

Я подумывала о том, чтобы не давать грузчикам чаевые, сказав, что у меня нет при себе наличных, что я пришлю деньги почтой. Размышляла – с неким извращенным облегчением – что, если в ближайшее время все будет складываться совсем ужасно, если я не сумею найти работу, то смогу делать минеты на диване цвета бургунди. Я усажу на него разносчика пиццы и доставщика газовых баллонов, раздвину их гигантские колени и позволю нажимать на мою голову, как на сливную кнопку унитаза.

Глава 4

Я знала, где искать Элис, но не следует лезть к незнакомке, пока не поймешь ее мир. Никому не позволяй иметь над тобой преимущество.

Я подъехала к заведению под названием «Фрогги», выстроенному на самом крутом повороте бульвара Топанга-Каньон. Кэти говорила мне, что именно туда ходят все местные. Это был бар, музыкальная площадка и рыбный магазинчик – все в одном. Декорирован он был как мексиканский ресторан под водой. Там подавали устриц на половинках раковин, паровых моллюсков в сетках, тако с карнитас, тилапию в кокосовой корочке. Я села рядом со сценой, на которой по выходным играла живая музыка. Заказала кесадилью с креветками, просто чтобы передо мой стояла тарелка с едой. И «кровавую Мэри». Это был единственный напиток крепче вина, который мне нравился. Наверное, из-за того, как густота томата сглаживала водку, а возможно, дело в том, что такой коктейль заказывал мой отец. Я обычно съедала сельдерей из его бокала и оливки, фаршированные перцем.

За одним из ближайших столиков сидела пожилая пара со своим тридцатилетним-с-чем-то сыном, который выглядел как больной церебральным параличом. Его волосы были подстрижены коротко, по-военному, и когда мужчина встал, конечности у него болтались, как у марионетки. Отец помог сыну дойти до туалета. Мать, бледная и красивая женщина лет пятидесяти с чем-то, со стеклянными глазами, сидела за столом, пока ее мужчины отсутствовали, и выжимала лимон в кока-колу. «Вот человек, – подумалось мне, который, возможно, меня поймет».

Я смотрела, как немолодая официантка говорит бартендеру:

– Тебе придется взять на себя мои столики. Мне нужно в подсобку. На какое-то время. Кажется, я что-то не то съела.

Официантка бегом бросилась в кухню, ее седой конский хвост мотался из стороны в сторону за спиной. Теперь, глядя в том направлении, я заметила очередного «не того парня», сидевшего у стойки, с грязно-пепельными волосами и светлыми глазами оттенка голубой гортензии. Молодой человек посмотрел на меня в ответ, улыбнулся, потом вдруг расплылся в улыбке еще шире и двинулся в мою сторону.

– Привет, – сказал он. – Я видел, как ты шла к своей машине, там, у дома. Я бы зашел к тебе, но был…

Предложение незнакомец не закончил. Это был один из самых сексапильных мужчин, каких я только видела живьем. Ему даже не нужно было ничего делать – разве что не оказаться жестоким.

– Прошу прощения. Я Ривер. Живу в юрте. А ты, должно быть, Джоан.

– Должно быть, – отозвалась я, мысленно закусив губу.

– Не против, если я присяду?

Молодому человеку было двадцать два, как сказала мне Кэти, которая к тому же назвала его «усладой для глаз». У Ривера были розовые щеки и полная нижняя губа, и я подумала, что усвоила урок. Парень принес с собой свою кружку пива. Манеры Ривера были мягкими, но отличались безразличием – тем душераздирающим безразличием, что так свойственно молодым.

Я сказала, что не против, хотя он начал усаживаться, не дожидаясь ответа. Зазвучали «Лондонские оборотни»[6]. За головой Ривера на стене висел гигантский серебряно-голубой марлин. Молодой человек спросил, что привело меня в Калифорнию, и я сказала: актерская карьера. Это я говорила каждому, когда хотела, чтобы меня оставили в покое. Логика такая: попытки стать актрисой в сорок без малого годков – стыд-позор вполне достаточный, чтобы не приставали с дальнейшими расспросами.

Риверу нравились японские народные сказки. Он продавал солнечные панели знаменитостям в Каньоне. Компания, где работал молодой человек, принадлежала двум братьям из Санта-Моники, и они обещали ему долю в деле. Ривер водил служебный грузовик по будням, а по выходным у него был велосипед. Если парень встречался с друзьями, то они за ним заезжали. Ребята добирались до Каньона из Западного Голливуда, из центра Лос-Анджелеса или из Калвера и направлялись в Бангалоу, где пили виски у воды. На прошлой неделе Ривер продал целую партию панелей Лизе Боне. Волосы актрисы представляли собой сплошь мелкие косички, а одета она была в одежду из шелка-сырца. Вокруг Лизы мельтешили детишки, чуть ли не сотня, и они держат коз, и дети пьют козье молоко. Ривер его пробовал и решил, что у того травяной привкус.

– Как же ты добираешься домой по ночам из голливудских баров? – спросила я. Кэти говорила мне, что нет таких такси, которые ходили бы из Голливуда до самого Каньона. Или если и были, то драли за это сотни баксов.

– А я обычно и не возвращаюсь, – сказал Ривер. И, конечно, я поняла, что это значило.

Мой новый знакомый был родом из Небраски. Он рассказывал о том, как ходил охотиться на оленей с отцом и продавал мясо местным поставщикам.

– Там, в наших местах, – говорил Ривер, – оленину можно купить на заправочных станциях. Платишь прямо у колонки, и кто-нибудь выйдет к тебе со здоровенным пакетом мяса.

Я представила себе окровавленный пакет и снег, который валит на заправочной станции на сельской дороге. Ривер облокотился на спинку своего барного стула и поставил одну ногу на нижнее кольцо моего. На молодом человеке были очень светлые джинсы, которые не показались мне стильными. Каждый раз, как подумаешь, что повидала уже все разновидности мужчин, встречаешь какую-нибудь новую.

Снова зазвучали «Лондонские оборотни». Должно быть, в системе что-то заело.

– Хорошо, что мне нравится эта песня, – вздохнула я.

Ривер рассмеялся, и по тону его смеха было ясно, что парень ее никогда не слышал. Иногда я мечтала выйти замуж за Уоррена Зевона, трескать с ним наркотики под деревом джошуа и есть карри из картонок в жирных пятнах под дождями Шордича[7].

– Ты уже познакомилась с Ленни? – спросил Ривер.

– Нет.

– Он тот еще чудак. Пару месяцев назад потерял жену. И до сих пор пипец как из-за этого переживает.

– А как ты думаешь, сколько людям следует скорбеть?

– Мой отец умер полтора года назад. Вот поэтому я сюда и перебрался.

– Мне жаль.

– У отца случился сердечный приступ, когда он кидал лопатой снег. Я приехал домой и нашел папу на подъездной дорожке. В некоторых местах было видно асфальт. Отец почти закончил.

Я жалостливо покачала головой. Искренне. Я очень сопереживала Риверу, но я всегда была более чувствительной, чем следовало бы, когда речь шла о смерти. Подошел бартендер и забрал нашу грязную посуду. Я как раз собиралась попросить повторить, когда Ривер сказал, что ему пора. Чтобы проехать на велосипеде эти две опасные мили вверх, требуется выносливость.

– Могу тебя подвезти, если хочешь.

Парень немного подумал и ответил, что это было бы здорово. В третий раз грянули «Лондонские оборотни». Я сказала Риверу, что, надеюсь, эта песня будет звучать вечно, и тут же осознала, насколько по-дурацки при этом выгляжу.

– Значит, никто не рассказывал тебе, из чего здесь складывается счет за коммунальные услуги, – заметил мой спутник.

Я ответила, что нет. Слово «счет» наполнило меня страхом. Я была в долгах, как в шелках, по всем своим многочисленным кредиткам. Я продала некоторые вещи из тех, что покупал мне Вик, и оплатила переезд через всю страну, грузчиков, два месяца аренды.

– Работает это так: ты, Кевин и Леонард пользуетесь одними и теми же источниками газа, воды и так далее. Я к ним не подключен, так что каждый месяц снимаю показания собственного счетчика. Мое общее потребление киловатт-часов где-то чуть выше двух тысяч ста. Последние показания были две тысячи восемьдесят пять. Итак, за последние двадцать четыре дня я использовал девяносто семь. Общая производительность моих солнечных батарей составляет девятьсот восемьдесят семь. Это означает, что я произвел сто тридцать семь киловатт-часов за последние двадцать четыре дня, и это напрямую вычитается из группового счета. Так что я ответствен за минус сорок киловатт-часов. Я должен ноль долларов, и десять долларов было вычтено из счетов. Понятно?