Тени сознания

Мгновенно забыв о бое, демон припал к скале, всасывая неожиданное угощение. Тело стремительно пустело – еще минута, и неосторожный маг превратится в такую же бурую слизь, как и его предшественник, фрагментарно ожививший лесной пейзаж.

– Ах ты ж сука, – застонал Веррейн и с усилием провернул оставшийся бич внутри твари. Она и не почувствовала – еще бы, с такой подпиткой. Потоки просто сталкивались внутри, не причиняя вреда.

Сморгнув заливающий глаза пот, маг скривился и обратил поток бича вспять. Они с демоном стали единым целым – круговоротом энергий. Кто первый разорвет цикл, тот и умрет.

Похоже, даже безмозглый сгусток тьмы это понял, он сосал все более жадно, пытаясь выбрать больше, чем терял. Веррейн не отступал, зная, где конец. Там, где и начало. Начало силы, полученной взаймы, а не собственной.

С резким хлопком канал связи оборвался. Энергия, чуждая миру, мгновенно испарилась, оставив на месте демона пустую оболочку – вся сила твари осталась внутри Веррейна. Затхлая, мерзкая, чужая, похожая на гнилую воду из болота, она точно так же добавила пару часов до того, как тело охватит лихорадка от мириад бактерий.

Жизнь еще теплилось внутри.

«Надо вылечиться, – подумал маг. – Надо переварить эту гадость, как он хотел переварить меня.»

Он охнул, обхватил плечо ладонью, но ткани не хотели срастаться, и единственное, на что хватило стремительно убывающих сил, – заставить кровь свернуться жестким горячим комком, закупорившим рану. Пошатнувшись, Веррейн запустил в пространство слабые, прерывистые ниточки поиска. К неописуемому облегчению, совсем рядом отозвались теплом несколько человеческих сознаний, и он поковылял к ним, как хромая собака, тихо подвывая на ходу.

Тонкий голос, выводя заунывную, монотонную мелодию, безбожно фальшивил. Веррейн скривился – ему совершенно не хотелось умирать под такой аккомпанемент, еще и в харвовом саду за оградой небольшого хутора. Кислющие фрукты выращивали повсюду, безжалостно уничтожая древние леса, и тоннами отправляли на переработку в первоклассную брагу.

Певунья стояла на верхушке раскладной лестницы, и подоткнутая юбка позволяла любоваться тонкими щиколотками. На левой маг заметил смутно знакомую татуировку, но затянутое болью и горячкой сознание не спешило подсказывать, где он мог ее видеть.

Веррейн негромко кашлянул, привлекая внимание. Ойкнув, хуторянка обернулась и едва не упала, но успела ухватиться за ветку. Ее счастье – изменяющий чувствовал себя не в лучшем состоянии для акробатических подвигов с ловлей падающих, как перезрелая харва, девушек. Да он и сам едва не рухнул, увидев одно из немногих знакомых лиц. Ноги мгновенно стали ватными от сладкой немощи, и мысль о том, чтобы умереть здесь и сейчас, уже не казалась такой уж непривлекательной.

Спешно распутав юбку, Каллике спустилась, подбежала, вскрикнула, заметив кровь. Бесстрашно обхватив мага обеими руками, потащила в дом, усадила, бросилась прочь. Железный таз, оброненный в спешке, загремел по полу, звук лязгающими зубами впился в уши Веррейна, и он едва сдержал болезненный скулеж. Но Каллике уже вернулась, захлопотала вокруг, и он едва успевал следить за ней, будто она разом превратилась в добрый десяток дотошных, опытных знахарок. Не прошло и часа, как рану промыли, зашили и забинтовали. Теперь изменяющий полулежал в глубоком кресле и, кривясь, пил горький отвар из травяной трухи.

Рубашку пришлось выбросить, от предложенного балахона он отказался, и теперь Каллике исподволь рассматривала длинный рубец на гладкой груди. Он вился, будто червяк, такой же розовый и припухлый. Девушке почему-то хотелось дотронуться до него, погладить пальцем, исследовать каждый изгиб…

– Я думала, изменяющие умеют исцелять, – Каллике устроилась напротив с такой же кружкой.

– Кто на что учился, – Веррейн, забывшись, попытался развести руками и болезненно поморщился. – Я регенерацию могу ускорить. Ну, это чтобы заживало побыстрее.

– Я знаю, что такое регенерация, – она усмехнулась, и маг пристыженно опустил взгляд. – Чтобы выбрать свою жизнь, мало уметь варить, шить и расписывать чашки.

– Серьезно? Это ты сделала?

Он покрутил в пальцах глиняную посудину. Тонкие геометрические узоры, совершенно непохожие на аляповатые цветы, украшавшие плошки в доме Бара. Очень похоже на потоки сил.

– Да.

– Сама придумала или подсмотрела?

– В озере, – она доверчиво и пытливо заглянула ему в глаза. – На закате, когда небо становится совсем цветным. Прямо под волнами тысячи ниточек тянутся во все стороны.

– Мне однозначно нужно увидеть это озеро! – Веррейн приподнялся и тут же со стоном рухнул обратно в кресло. Куда больше ему хотелось домой, на Астраль, к нормальным хирургам и магии, но соваться на Грань в таком виде… Идиотизм.

– Папа будет поздно ночью, – Каллике закусила губу, отобрала у него чашку и решительно поднялась. – Тебе лучше лечь.

– Мне нужно на озеро, – пробормотал он. – Там, где листья качаются…

Изменяющий обессиленно опустил веки. Каллике осторожно коснулась его лба и отдернула руку – совсем горячий! Демоны могут заразить кровь, а пока Веррейн сюда добрался, сколько времени прошло? И до города день пути, и то если на медведе, а пешком и вовсе три. Не успеть вернуться с помощью, да и как его одного оставишь?

Кое-как стащив Веррейна с кресла, она помогла ему добраться до кровати. Он рухнул лицом в подушку, пачкая простынь оставшейся на штанах грязью.

Всю ночь его лихорадило. Отец приехал заполночь, с первого взгляда все понял и покачал головой – в таком виде нельзя везти. Да Каллике и сама понимала, достаточно посмотреть на то, как изменяющий вскрикивает, сжимает кулаки, и по ним пробегают ядовито-зеленые искры, оставляя на коже тусклые пятна. Она бесстрашно разжимала его пальцы, и огни пропадали, лоб разглаживался, а Веррейн ненадолго успокаивался.

С его губ изредка срывались короткие, рваные фразы. Каллике вслушивалась в незнакомые слова, и перед ней будто открывались окошки в другие миры – ненадолго, на доли секунды, и захлопывались намертво, оставляя ее в старом доме, видавшем больше лжи, нежели радости.

Под утро Веррейн неожиданно открыл глаза и схватил Каллике за руку.

– С ума сошла, – прохрипел он с неожиданной злостью. – Ты что делаешь?

Она испуганно заморгала, шмыгнула носом. Но изменяющий не ждал ответа – крутил ее ладонь, рассматривал, смешно наклоняя голову вправо-влево, и его лицо все сильнее вытягивалось от удивления.

– Да не может быть…

– Что не может?

Он сосредоточился, щелкнул пальцами. По ним, извиваясь, словно змейка, пробежала оранжевая нить и растворилась без следа.

– Видела?

– Да, – Каллике неловко улыбнулась.

Выругавшись, Веррейн сел на кровати. Его шатало, но рана на плече превратилась в темный, выпуклый и однозначно заживший рубец.

– Отец вернулся?

– Тут я, тут, – глухо пророкотало из-за угла, со стороны качалки у большого, пышущего жаром камина.

– Спасибо за гостеприимство, Авгур. Найдется у тебя лишняя зверушка? Мне надо в город.

– Ты же болен, – возмутилась Каллике, но Веррейн, окинув ее снисходительным взором, поднялся и подхватил со спинки кровати приготовленную рубаху.

– Есть один медведь, Огуречный. Смирный. Даже ты справишься. В городе оставишь в таверне «Синий бор».

– Папа, да разве по-людски его одного отпускать?

– Да, дочь.

Маг оделся, быстро, словно опаздывал куда, и ринулся в стойло. Авгур остался сидеть в кресле, задумчиво рассматривая огонь, так что проводить изменяющего вышла одна Каллике, обиженная и недоумевающая.

– Ну что, пока? – Веррейн уже сидел на спине пахучего зверя с зеленой шерстью. – Обещаешь стать счастливой?

Она снова шмыгнула носом и погладила Огуречного по шее.

– Ты уже не вернешься, да?

Подхватив ее ладошку, Веррейн прикоснулся к тыльной части губами.

– Вернусь после зимы. Спасибо. Если бы не ты…

– Это очень мало за то, что мы спокойно спим ночами.

– Это куда больше, чем кто-либо для меня делал.

Они еще постояли, глядя друг другу в глаза, а потом Веррейн отвернулся и хлопнул медведя по мохнатой зеленой заднице, заставив пуститься обиженной рысью.

Зима волочилась, как самый затяжной снегопад. То ли Веррейн и впрямь уничтожил всех демонов, вырвавшихся из прорыва два года назад, то ли испугались они, то ли просто откочевали, где потеплее… В общем, отличался этот год от прошлого, когда несколько хуторов опустело. Каллике каждый вечер сидела у камина с книгой на коленях, но смотрела поверх нее, часами не перелистывая страницу. Авгур недовольно пыхтел трубкой, но молчал.

Реки раздробили сковывавший их лед, деревья выпустили листья, и в их кронах вовсю орали птенцы, а Веррейн так и не появился. Зато Сайлаш и Бар заглядывали в гости по каждую неделю, непременно с гостинцами, как Каллике их ни ругала.

– Папа… Это правда, что я должна выйти за одного из них замуж? – возмутилась она однажды, раздраженно запихивая очередной харвовый пряник на дальнюю полку. Стопка таких же коржей, окончательно зачерствевших, опасно накренилась, и Каллике пообещала себе отдать их вечером на корм медведям.

– Это правильно, – рассудительно отозвался Авгур, ненадолго оторвавшись от хозяйственного журнала. – Но, если ты хочешь уехать в город и поискать счастья… Эх, Калли, чужие они там. Чтобы понять, кто есть кто, чтоб не обидели тебя, надо годы прожить. Не лучше ли остаться здесь, где родные, где тебя любят?

– Ну не знаю… Можно ведь пойти учиться, например.

– Одна ты у меня, дочка. Захочешь уехать – езжай. Не держу.

Он тяжело, с похрипыванием раскашлялся, и Каллике, вздохнув, подошла ближе и положила изящную ладошку на массивное плечо.

– Папа, ты переигрываешь.

– Не хочу, чтоб уезжала, – он усадил дочь на колени, словно та по-прежнему была маленькой. Впрочем, она ей и была, по сравнению с кряжистым отцом. – И знаю, что счастья ждать долго можно, а хочется-то его уже сейчас. Если б я столько времени не ходил за твоей мамой по пятам, как линяющий медведь, не пускал слюни, не мялся, жили б мы вместе дольше.

– И что, с кем я стану счастлива? С Баром? Он красивый, сильный, хутор у них большой. Да вот нет у нас ничего общего. А Сайлаш – как подружка, мнется и в рот заглядывает.

– Не всегда с первого взгляда увидать можно, дочь. Но мы свое счастье сами строим. Не придет оно, даже с самым лучшим, самым хозяйственным и верным, если ты сама не приманишь. Если захотеть, получится и в вечной дороге, оборванцами, радость находить. Главное – взять его, пока есть время ошибаться.

– А как же найти половинку? А как же единение душ?

– Сказки это детские и глупые. Видела ты у нас хоть одну семью, кто таким забавлялся?

– Ну, ладно! – она сердито спрыгнула на пол. – Я подумаю.

– Подумай, дочь. Хорошо б уже по Купальне знать, с кем руки оплетешь.

Она потопала прочь, впечатывая каблуки в доски пола, а Авгур снова уставился в отчет. Не сходились цифры. Да и долги… Бар пообещал за Калли больше, чем Сайлаш, но любой виры с лихвой хватит, чтобы покрыть убытки после долгой зимы, проморозившей половину садов.

Купальню справляли в самом начале лета, когда солнце немного усмиряло холод ключей. Друзья договорились встретиться у Синего озера – того самого, что Каллике не раз рисовала.

Трава мягко пружинила под босыми ногами, когда она спустилась к воде и осторожно попробовала ее ступней. Холодная, но не до зубовной ломоты, а тем пьянящим холодом, который держит, как в ладонях, пронизывает каждую клеточку и не отпускает от себя.

Озеро перегораживала старая дамба. Единственное, что могло остановить весеннее половодье. Посередине зиял крупный провал – ремонт начали, но не закончили, отложили на потом и забыли, как это обычно бывает.

Бар и Сайлаш сидели на краю дамбы, полоскали ноги и подзуживали друг друга нырять. Каллике исподволь залюбовалась их телами. Будто медведь и рысь, сила и скорость, мощь и ловкость…

Кончики маленьких грудей напряглись, заострились, и Каллике поспешила зайти в воду целиком. Они не смущались наготы, как городские, но не хотелось так уж явно выказывать интерес. Хотя можно сказать, что это от холода, бррр! Она стояла на носочках вытянутых ног, раскинув руки и перебирая в пальцах нити темных водорослей.

– Что, вмерзла в лед? – Бар насмешливо прищурился. – Забыла уже за зиму, что такое настоящая вода и жизнь? Сколько книжек перечитала, что там пишут нынче?

– Все о любви, – отозвался Сайлаш. – Неземной, божественной. Даже между женщинами.

– Серьезно?

Бар пораженно распахнул глаза и уставился на друга, явно подозревая того в неведомых ранее извращениях.

– А какая разница, о чем девушке мечтать, когда на обычных людей внимания не обращаешь.

– И то правда. А потом, глядишь, пройдет время, и не мы будем недостаточно хороши, а она.

Каллике надменно задрала нос, будто не поняла ничего, но обида настойчиво скреблась внутри, намекала, сколько куда более фигуристых, ярких и охочих до настоящей любви женщин найдется на окрестных хуторах, если парням вдруг вздумается поискать.

Бар в конце концов спихнул друга с дамбы и сам нырнул следом, поплыл, громко фыркая и вздымая целые фонтаны брызг мощными гребками. Сайлаш не отставал, скользя в водных пластах незаметно, как юркая выдра.

Они плыли вдоль берега, откровенно рисуясь перед Каллике.

И как выбрать кого-то одного, когда они такие разные?

– Я думал, у меня с головой проблемы, но купаться в таком морозильнике… У вас точно ничего не отвалится?

Знакомый язвительный голос донесся со стороны дамбы, и Каллике рывком обернулась, не веря ушам. Она уже перестала ждать – если изменяющие куда и возвращались, то лишь в собственный мир.

– А ты прыгни и проверь, – насмешливо посоветовал Бар с середины озера. – Или забоишься?

– Не реагировать на подначки нас учат на первом курсе, – сообщил Веррейн, торопливо стаскивая рубашку и бросая ее неаккуратным комом на камни. Ботинки и брюки полетели следом.

Он помахал руками, разминаясь, и Каллике увидела тонкую, почти незаметную нитку шрама на его плече. Веррейн подошел к краю, но его остановил предостерегающий возглас Бара.

– Э нет, маг, это священное озеро. Мы его не оскорбляем нечистыми тряпками. Или смущаешься чего? Ты не волнуйся, даже если у тебя и не по-людски, боги простят!

Переглянувшись, друзья рассмеялись.

– Поверь мне, богам все равно.

Изменяющий хмуро покосился на Каллике, и она послушно отвернулась, пусть и хотела посмотреть, как он прыгнет. Так же громко, неаккуратно, как Бар, или стремительно и тихо, как Сайлаш?

Всплеск вышел почти беззвучным, и, когда Каллике подняла глаза, только круги расходились по поверхности воды.

Веррейн исчез, скрылся в зеленоватой глубине.

– Что-то долго нет, – забеспокоился Сайлаш спустя минуту. – Сердце могло схватить. Непривычный…

Бар молча ринулся туда, где нырнул маг.

– Может, на другую сторону отнесло?

Парни скрылись за проломом, а Каллике осталась стоять, как вкопанная, прижимая ко рту кулак. Да нет, не может быть, не имеет просто права, чтобы он на нее в последний раз так посмотрел!

Ногу пощекотали чьи-то пальцы. Взвизгнув, Каллике закрутилась на месте, и перед ней вынырнул довольный, как объевшийся харвы кабан, Веррейн. Черные волосы прилипли ко лбу, наискось расчертив его резкими мазками.

– Засранец!

Она в сердцах шлепнула плетью водорослей по дурной башке, и сама не удержала радостной улыбки.

Вернулся, он вернулся!

– Скучала? – невинно осведомился Веррейн, приподняв бровь.

Он недоуменно поднял глаза, рассматривая свисающую с головы зеленую прядь, снял ее и вдруг быстрым, ловким движением притянул Каллике к себе, обнял, согревая теплом своего тела.

– Ты говорил, что вернешься после зимы! – Она обвиняла и одновременно прижималась, едва не сворачиваясь мурлыкающим клубочком в кольце рук.

– Ну не говорил же, что сразу? Дела навалились.

Он потупился, будто в чем-то страшном каялся, и вздрогнул, крупно, странно. Под ногами бил ключ, толкал ноги ледяными кулаками, и Каллике, высвободившись, отплыла на несколько метров.

– А вот и не нужны нам маги уже, – она показала язык. – Кончились демоны.

– Еще бы! Я их порвал.

– А зачем тогда вернулся?

– За тобой, – Веррейн хитро осклабился.

– Как это – за мной?

Изменяющий промолчал, хитро улыбаясь. В сторону Каллике протянулись разноцветные лучики, прямо в воде, искрясь на солнце, будто выложенные из толченого стекла.

– Ой! Колючие…

– У вас замечательное озеро, – он хотел лечь на спину, но, смущенно кашлянув, вовремя остановился. – Здесь источник силы. Слишком маленький, чтобы всерьез влиять на мир, но к нему и тянулись демоны. Как к грязной лужице посреди пустыни. Сайлаш видел нити, когда вы рисовали вместе?

– Нет. Говорил, я все выдумываю.

Каллике невольно покосилась в сторону разлома в дамбе.

– Просто ты одаренная. А он – нет.

– Я? – она рассмеялась было, но замолчала, глядя на абсолютно серьезное лицо изменяющего.

– Зачем мне врать? Ты вспомни, как мои кулаки разжимала. Любой другой калекой бы остался. Скажи… ты хотела бы отправиться в центр миров? Стать таким же магом, как и я?

– И тоже демонов убивать?

Прикусив губу, Каллике сцепила руки в замок, пытаясь задавить невольную дрожь. Не от холода – от воспоминания о пульсирующей ране на плече Веррейна. И о рявкнувшей однажды густой тени, затаившейся за домом и исчезнувшей, стоило Огуречному примчаться на ее крик, грузно подкидывая зад и завывая, как сотня демонов сразу.

– Лично я считаю это очешуительным занятием, но не обязательно. Можно выбрать, что угодно. Исцелять, с техникой работать или предметами, помогать мелким князькам или показывать фокусы при дворе, или даже научиться использовать силы живых источников, хотя, вроде бы, там и так застолбили на пару столетий вперед…В общем, начнешь учиться в Арканиуме – сама поймешь, что твое, что близкое. Хочешь?

– Ты точно не шутишь?

Очень страшно поверить – и быть обманутой, как не раз бывало с Баром.

– Клянусь силой.

Веррейн подался вперед с решительной убежденностью на лице.

– Я верю, – Каллике улыбнулась так, что, казалось, ее глаза засияли ласковым и нежным светом. – Я же ждала тебя. И ты просто возьмешь меня за руку, и мы перепрыгнем в другой мир?

– О, боги, – он остановился, сцепил зубы, в который раз давя ярость от полученного приказа. – Нет.

– Я знала, знала!

Она рассмеялась, хлопая ладонями по водной глади, и множество мелких капель осыпалось вокруг Веррейна.

– Тебе… Ох. Тебе нужно стать женщиной. И успешно пройти инициацию. Иначе не сможешь покинуть Грань.

Каллике прикусила губу и замолчала. Стояла, как статуя, и мутная озерная вода слабыми волнами размывала очертания изящного, девичьего, невинного тела.

Она не спорила, не ругалась, не протестовала или обвиняла во лжи. Может, проще было бы…

– Ну, что ты? Это не я придумал. Нельзя иначе стать изменяющей. Прости…

– Ты хотя бы сделаешь это быстро? – Каллике подняла глаза, совершенно больные и усталые, и Веррейну захотелось завыть по-волчьи.

– Я не могу. Чтобы вернуться, нужен человек. Нормальный человек, а не отродье Грани, как я. Свой в этом мире.

– Значит, Бар или Сайлаш.

– Почему ты мне веришь? – вырвалось само собой. – Ну почему?

– Потому, что хочу сбежать.

– Почему? – глупо повторил он.

– У нас помолвку скрепляют первой кровью. Удачно. И отец уже договорился о цене, за которую меня продаст.

Каллике, совершенно замерзнув, добралась до берега. Не смущаясь, вышла из воды, наклонилась за полотенцем и закуталась в него.

– И все?

Она улыбнулась, нежно, доверчиво, так, что Веррейн понял без слов и отпустил струйки изменения – грубые, неумелые, живое не было его любимой областью… Получилось. Тихо ойкнув, Каллике осела на землю, и маг, на ходу взывая к уплывшим на другой конец озера парням, бросился к ней.

Бар и Сайлаш прибежали по берегу – похоже, отводящее заклятье едва не загнало их в лес. К тому времени изменяющий уже держал закутанную в полотенце девушку на руках, старательно изображая нешуточное беспокойство. Получалось с трудом – он успел вдохнуть ее запах – чисто вымытых волос, юности и ромашкового поля, и насильно сдерживал внутри счастливое щенячье повизгивание.

– Кажется, перемерзла. Где ближайший дом?

– Мой, – первым успел ответить Бар, ткнув друга кулаком под ребра.

Каллике вернулась домой спустя несколько дней. Странно спокойная, отстраненная и какая-то невесомая. Под мышкой она держала коробку с дорогими красками – подарок от матери Бара будущей невестке.

Небрежно бросив ношу на кровать, Каллике подошла к узкому, затянутому матовым стеклом окну. На подоконнике стояла маленькая резная шкатулка. Светлое дерево кое-где потрескалось, узоры успели забиться пылью, но девушка с любовью провела по ним кончиками пальцев и открыла ящичек. Приподняв дешевые украшения, она достала стеклянный кулон на мягком кожаном шнурке и надела на шею.

Вздохнув, Каллике все же добрела до распахнутой двери и, опираясь на косяк, заглянула в комнату к отцу. Он сидел, ссутулившись и глядя на беснующееся в маленькой железной печурке пламя.

– Ты меня что, даже не искал?

– Я приезжал. Ты болела, лежала без памяти. Как я мог тебя забрать?

– Ах, ну да. Лихорадкой накрыло.

Авгур никогда не слышал в голосе дочери столько злого ехидства, потому не оборачивался, до слепоты вглядываясь в пляшущие оранжевые язычки.

– Поздравляю, дочь.

– Деньги-то получил?

Он оцепенел, как когда-то давно, в зимнем лесу, затылком ощутив недобрый взгляд волка, идущего по следу.

– Что, думал, я не знаю? Получил?

– Да.

– Отлично. Все в выгоде, да, папочка? Прощай.

– Что?

Авгур обернулся, порывисто привстал, но дверь уже хлопнула за спиной Каллике. Он догнал ее на улице, но тронуть не посмел – застыл на ступенях, изо всех сил цепляясь за толстый брус перил. Прислонившийся к забору изменяющий встретил взглядом, вновь напомнившим того самого волка – обнюхавшего следы беззащитного человека, рыкнувшего для порядку и скрывшегося за наносами рыхлого снега.

Рядом с Веррейном лениво переминался с лапы на лапу огромный черный медведь – раза в полтора больше Огуречного и, похоже, с куда более злым нравом.

– Куда ты? Что это значит?

– Подальше от вас. От тех, кто продает дочерей и тех, кто щедро платит за то, что взял без спросу.

Усмехнувшись ее словам, Веррейн отлепился от забора и потянул за повод. Черный послушно улегся, подставляя крутой бок. Изменяющий неловко, по-городскому, вскарабкался на его спину и протянул руку хрупкой девушке в мятом платье.

– С-стоять! – раздалось со стороны ворот.

Бар шатался, словно пьяный. Он на ходу врезался в тяжелую створку, и она, выдерживавшая самые суровые зимние бури, ощутимо дрогнула под весом крепкого тела. Раскинув руки, он вцепился в брусья, повис на них, перегородив проем, и с ненавистью уставился на Каллике. Изменяющего Бар будто не замечал – весь мир сошелся в одной точке, на одной предательнице и противнице.

– Куда ты собралась, девка?

Тонкие губы решительно сжались. Каллике обернулась к нему, вскинула подбородок, посмотрела так, чтобы и не надеялся найти на ее лице стыд или сомнения.

– Уйди с дороги.

Он рассмеялся безумно, с присвистом, и не сдвинулся ни на шаг.

– Хорошо ты мне отплатил за гостеприимство, изменяющий. Что, Калли, нашла того, кто повезет к мечтам, к картинкам твоим, к славе всемирной? А как же твое слово?

– Не прозвучало никакого слова. Ты взял меня, чтобы никуда не делась.

– Ну так вернись, – его голос, на миг сорвавшись на мольбу, вновь стал резким, истеричным. – Стань нормальной женщиной, наконец! Или тебе каждый в спину плюнет и шлюхой назовет, клянусь!

Веррейн зло прищурился. Вокруг руки, которую он продолжал протягивать Каллике, начали виться похожие на длинных червяков и видимые им двоим нити.

– Не смей так говорить с моей дочерью, – рыкнул Авгур, сжимая кулаки. – Медведей спущу!

– Она сделала что-то со мной, – ладони Бара соскользнули, и он рухнул на колени прямо в пыль. – Сделала что-то… Оно жрет меня, плодится, чем она дальше, тем быстрее… Калли, нет… Я умру, если ты уйдешь!

Он хотел ползти к ней, на четвереньках, но удержался из последней гордости. Стоял, пошатываясь, и смотрел на пыльную дорогу.

Каллике покосилась на мага, но тот лишь едва заметно пожал плечами и стряхнул нити на землю. Белые червяки изменения растаяли, не оставив и следа.

– Умирай, – бросила она и, ухватившись за узкую, но крепкую ладонь, одним движением взобралась на медведя.

– И он умер? – Аори подняла на волколака полные неверия глаза. Пыль под ногами истрепалась – она бездумно выписывала в ней узоры босой ступней.