Ничего не скажу

Я вздрагиваю и, оторвав глаза от ели, произношу:

– Я ни слова не понял, Вадь. Какой «цис»? Я только про цистит слышал. Что еще за «квир»? Это птица, что ли, какая-нибудь? Ты о чем, Вадь?.. Видел, Вадь, как солнце красиво за елку садилось?..

– Сам ты птица с циститом. Все! Село ваше совковое солнце, Вовка, солнце вашего пещерного фаллогоцентризма. Нет! Сексизм не пройдет! Прогнившую идеологию патриархата – на свалку истории!

– О Господи!.. Вадь, ты успокойся. Дыши воздухом. Чувствуешь, какой воздух чистый? Прямо девственный…

– У-у-у! Ну ты и сказанул! Девственный – это же… мезозой какой-то. Тебе, Вовка, к психоаналитику сходить надо.

– Еще чего не хватало!

– Надо, надо… Цистрансгендерный постструктуралистский психоанализ – вот что тебе нужно, Вовка! Я понял.

– О Боже! Не слова, а товарные поезда какие-то. Я к психоаналитику ни за что не пойду. Особенно к этому, трансциститному…

– Почему?

– Потому что психоанализ, Вадь, – это когда больные люди, которые думают, что они здоровые, лечат здоровых, которые думают, что они больные.

Вадик задумался и вдруг, совершенно забыв о моем искрометном определении психоанализа и открыв рот, с напряженно-нежным вниманием проводил взглядом двух очень симпатичных девушек в мини.

– Вадь… – сказала я предупреждающе.

– Что? – Вадик закрыл рот. Его глаза были матово-маслянистые.

– Это дистанционный харассмент, Вадь. Страшно девиантный феномен.

– А…

– Это самая гомофобская форма харассмента, Вадь. Хуже маскулинного моббинга. Ужасней вагинального рабства. Тебе нужен психотерапевт, Вадь. Тебе необходима нормальная передовая целеориентированная психиатрия. С термоандрогинным уклоном. У тебя, Вадь, подсознательная фаллофилия. Эманирует в псевдополиткультурную феминофилию. Ты безнадежен, Вадь.

Вадик опять открыл рот, пытаясь понять мое совершенно бессмысленное речеиспускание.

Я еще минут двадцать парил Харитонова «гендероцентристским сексизмом», «постэротизмом», «мультикультурной нон-маскулинностью» и прочей откровенной ахинеей. Я был в ударе. Нашел на меня в этот вечер, знаете, хулиганский стих. Бывает. Каюсь.

Харитонов внимательно меня слушал и как-то все более и более скорбно молчал.

Был чудесный московский июльский вечер. Синевато-загадочный, с тактично приглушенными запахами и звуками. С дрожащими каплями звезд на темнеющем небе и пастельно-серебристой луной.

– Тебе, Вовка, надо книжки писать, – сказал чуть смущенно Харя.

– А я и пишу, Вадь, – сказал я еще более смущенно.

– Про что?

– Про жизнь на земле. Типа, чтобы было понятней, про планетарный биодискурс…

Харя уважительно кивнул головой. Мы тепло попрощались. На следующий день Вадик улетел в свою Америку к енотам, Трампу и двухсоткилограммовым афроамериканцам.

Не знаю, с какими афроамериканскими тараканами он прилетит в Москву следующим летом.

Ходят слухи, что он отрастил бороду, переехал на Аляску и живет там в деревне русских старообрядцев.

Я волнуюсь. Штудирую литературу по расколу. Что является моим состоянием. В смысле глобального волнения.

Мистер И?

Хочется побрюзжать. Насчет падения нравов. Деградации нравственности. Девушка я пожилая, седогрудая. Имею право.

Итак.

Раньше говорили: «ну и что?», или «и что теперь?», или «и что дальше?», или «и какие выводы мы можем из этого сделать?», или «и что же из этого следует?» Много было вариантов. И всё – из нескольких слов. Хотя бы из двух-трех. В крайнем случае.

Теперь все не так. Всюду царит жесткая экономия и безоговорочная прагматика. Теперь все эти интеллигентско-мезозойские «и какие же меры следует предпринять в связи с данным событием?», «и что же мы предпримем, уважаемые коллеги, для решения данной проблемы?» и прочие мягкотелые риторические излишества заменены на простое «и?». Жесткое, прямое, безоговорочное.

Нынешние люди экономят на всем, хоть бы и на одном звуке. Было «вот как!» – стало «во как!» (или: «о как!»). Было «по фигу» – стало «пофиг».

Другой пример. Идет очередной сериал. Стосерийный товарняк с драками и лирическими отступлениями «про это». Герой, типа лесника или гаишника, лихо мочит двадцать нехороших бандитов. Бжик-бжик! Кхе-кхе!.. Бандиты изможденно мычат, корчатся на полу, вправляя себе выбитые челюсти, судорожно держась за причинные места и т. д.

Что бы сказал в этой ситуации герой лет тридцать-сорок тому назад? Он сказал бы: «Больше не будете нарушать закон». Или: «Будете знать, как обижать честных граждан». Или: «Так вам и надо, мерзавцы». Лет пятьдесят назад он сказал бы: «Впредь берегитесь, негодяи!» А лет сто назад – «Вы были неправы, господа».

Что говорят нынешние супергерои? Одну и ту же фразу, а именно: «Ну, как-то так…» Можете проверить.

Я уже не говорю о, так сказать, смене стилистических регистров. Например, «дама в теле» медленно мутировала в «полную женщину» и, наконец, в «жирную бабу». Грустно. Не насчет жира, а насчет стилистической мутации.

Есть такой человек – Федор Кусин. Вахтер в соседнем с моим доме. Удивительный персонаж.

У Эллочки-людоедочки словарный запас, как помнится, состоял их тридцати слов. По сравнению с Федей Кусиным Эллочка – просто Владимир Даль вкупе с Ожеговым, Солженицыным, а также Оксфордом и Кембриджем. Потому что словарный запас примерно сорокалетнего Кусина состоит из одного слова – «и?» Его так и зовут в доме и во всем районе: «мистер И?»

Я предполагаю, что Федор все-таки знает еще какие-нибудь слова. Вроде «селедка», «хлеб» и «буду поздно». Должен же он, например, покупать еду в магазине, или, скажем, о чем-то разговаривать с женой и ребенком (а они у него имеются). Но лично я от него не слышал ничего, кроме этого самого «и?». Причем он настолько расширил значение этого слова, что оно стало абсолютно универсальным. Примерно как индуистское «ом».

О Федоре Кусине у нас ходят легенды. Может быть, в них и есть доля преувеличения, или, научно выражаясь, апокрифичности. Но апокрифы на пустом месте не рождаются.

К примеру, гуляет по нашему району такая история.

Однажды Кусин шел к себе домой. Была зима (конец новогодних праздников), гололед.

Федор шел от своего приятеля Коли Хорькова. Я его знаю. Там они, как выражается Коля, «распогонили» бутылку «Путинки», поэтому Кусин продвигался не очень твердым шагом.

У самого подъезда он поскользнулся, сделал в воздухе изысканное антраша, как Цискаридзе, и изящно приземлился рожей в сугроб. Федор вынул свою пурпурную отмороженную моську из сугроба, некоторое время посидел молча, потом залихватски икнул и сказал: «И?»

Есть, как говорят, пять свидетелей этого события.

Слава Богу, Федор ничего себе не разбил и не повредил. Снег был тогда пушистый и мягкий, как лебяжий пух.

Что же он имел в виду, когда произносил свое сакраментальное «и?»? «И что дальше?» Вряд ли.

Это был как бы метафизический диалог с Судьбой. Некое подобие магической мантры. Русское загадочное «Ом». Куда более загадочное, чем исконно-индуистское. Некий мистический посыл китайскому «Дао».

Когда Федю приветствуют, он неизменно отвечает своей однозвучной мантрой, равнозначной ответному приветствию.

– Привет, Федь.

– И?

К этому все привыкли. Тем более что Кусин всегда бесконечно доброжелателен. У него широкое, как озеро Тити Кака, лицо. Когда Федор улыбается, оно становится горизонтальным овалом. У Кусина есть усы. Кроме клички «мистер И?» у него есть и другая кличка – «Усатое солнышко».

– Здорово, Федор!

– И?

– Я вчера на рыбалке был. На озере Рогозино.

– И?

– Щуку поймал. Полтора кило.

– И?

– Пожарил, съели с женой. Вкусно было.

– И?

«И действительно, – думает собеседник Кусина, – что – “и?” Рассказать про хороший, пардон, стул после жареной щуки? А смысл? Поймали щуку, враги живой природы, зажарили ее, бедную, съели. Сожрали, четче выражаясь. И? О бренность Бытия! О суета сует!..»

И вот в следующий раз этот человек по имени Хрендин (я его знаю), выезжая на очередную рыбалку, уже задумчив, как роденовский мыслитель.

Он ловит щуку. Но почему-то вдруг, поймав ее, отпускает обратно в озеро Рогозино. И щука прорывает лазурную твердь воды, ныряя в свое возвращенное щучье подводное счастье. А потом вдруг выныривает, и одним плавником смахивая слезу, другим робко машет рыбаку Хрендину, словно бы говоря: «Мистер Хрендин, я люблю тебя. Привет мистеру Кусину. Ты приедешь еще на мое озеро? Приедешь? И?..»

И Стёпа приедет. Но больше не будет ловить рыбу, особенно щук. Он привезет с собой много-много овощей и фруктов. И будет сидеть у костра и петь песни, например, Окуджавы. Или еще какого-нибудь Визбора… А то и самого Игоря Николаева…

Ну, как-то так…

Сны Колобка

У меня такое ощущение, что вся наша большая Страна вдруг дружно занялась гончарным делом.

Все в одночасье заделались матёрыми глиномесами. И месят ее, эту глину, и месят… Кругом гончарные мастерские, гончарные кружки; и группы, гончарные мастер-классы, курсы гончарного мастерства. Повсюду только и слышишь: «керамика», «политой обжиг», «терракота», «глазурованье», «шамотная масса», «глинистый мергель», «глинотерапия».

В целом мне это очень нравится. Всё не нюханье клея и даже не компьютерные стрелялки.

Потянуло людей наконец-то к земле, к органике, так сказать, к почве, к традиционным этим самым нашим ценностям. Что-то мне подсказывает, что какая-нибудь Кончита Вурст, не к ночи будь помянута, гончарным делом не увлекается. Не могу себе представить: сидит трансгендерная бородатая тетя и смиренно лепит свистульку для любимого дяди с шестым размером груди. Хотя в наши времена всякое может быть.

Больше всего мне – как лингвисту, филологу – нравится тот креатив, который гончары и гончарки проявляют в названиях своих групп, кружков, мастерских и прочего. Во многих случаях они объединяются не только в своей любви к лепке свистулек и всяких разных кружек и мисок, но и совсем по другим причинам.

Например: кружок принципиально незамужних гончарок «Глиномисски». Гончарная группа, наоборот, ветеранок брака: «Я его слепила из того, что было».

Мастерская поэтов-гончаров: «Глинада, Глинада моя!» Сидят, лепят и сочиняют. Перифразируя известные строки Владимира Владимировича Маяковского, «землю попашет, попишет стихи» – «глину помесит, попишет стихи».

Группа кулинаров-гурманов-гончаров: «Ели, пили – налепили». Готовят, едят, поют, лепят.

Для сравнения: кружок анонимных алкоголиков: «Пили, пили, налепили»…

Курсы для детей: «Глинарики» или «Гончарики». Можно – «Лепирики». Много чего можно.

Женские группы: «Глина Фемина», «Демиургини», «Глиномамки».

Просто: «Гончарный кружок». Или «Гончаручки». Даже совсем просто: «Лепилы». Или еще проще: «Лепо».

Конечно, в ход идут всякие литературные, исторические и прочие названия: «Гончаров и К», «Княгиня Глинская», «Наташки Гончаровы», «Глинка».

Есть даже «Глиняное Ребро» и «Глиномесса».

У меня на работе есть такой персонаж – Юлька Ладошкина.

Она уже дважды была разведенкой, анонимным алкоголиком (один раз), активисткой-феминисткой (один раз), естественно – посещала психологические расстановки. Увлекалась тантризмом, который бросила после какого-то, скажем так, не совсем удачного посещения тантрической бани где-то то ли в Балашихе, то ли в Долгопрудном. Потом был период заботы о бесхозных собаках, ну и много еще чего. Ничего не поделаешь: творческая личность.

И вот, наконец, после увлечения нумерологической астрологией и каббалой Юлька Ладошкина случайно посетила гончарную мастерскую с милым названием «Веселый Голем» и, так сказать, залипла там на несколько лет. И регулярно ходит туда до сих пор. Ничего мистического и каббалистического в «Веселом Големе» не было и нет.

Голем, как известно, персонаж еврейско-чешский.

Такой довольно странный глиняный чувак. Не поймёшь, хороший он или плохой. То ли доброзлодей, то ли злодобряк. Можно снять триллер, а можно – комедию.

Дело в том, что гончарную мастерскую «Веселый Голем» открыл чех, профессиональный гончар, который женился на русской и живет в Москве, – Мартин Бржиза. «Бржиза» по-чешски значит берёза. В мастерской его так все и зовут – пан Берёза.

Пан Берёза, как и большинство чехов, – человек неунывающий и веселый, типа бравого солдата Швейка. Поэтому вся зловещая демонология вокруг Голема его совершенно не интересует. Для него Голем – всего лишь прикольный глиняный чел. Точка.

В мастерскую к пану Березе ходит много людей. Здесь – лепи что хочешь. Но есть единственное условие: каждый должен хотя бы один раз слепить своего личного, персонального Веселого Голема. Так, как он его видит. Причем это должна быть самая первая работа человека в мастерской пана Берёзы. А значит, самая несуразная, дилетантская и, как следствие, – прикольная.

В мастерской есть целый музей таких Веселых Големов. Около двухсот экспонатов. На почетном месте – Веселый Голем от Юлии Ладошкиной.

Веселый Голем от Юлии Ладошкиной похож отчасти на динозавра, отчасти – на Чебурашку. Это – ушастый стегозавр, который хочет кровавого мяса и одновременно – любви и ласки. При этом он сверху обильно полит всеми видами глазури, как будто некими радостными карнавальными помоями. Каких только странных Веселых Големов там нет, но Юлькин – самый отвязный.

Сейчас Юлька – почти профессионал. У нее есть свой фирменный стиль.

Каждый уважающий себя креативный глиномес находит свой неповторимо-уникальный стиль. Например: «Горячее китайское барокко», «Арктический минимализм», «Брутальный эрокубизм», «Стиль французской поганки», «Зюзинское рококо», «Эльфийский фейк», «Семь оттенков невидимого», «Дзен-ампир» и т. д. и т. п.

У Юльки Ладошкиной стиль называется, я считаю, гениально: «Сны Колобка». То есть концепция у Ладошкиной беспроигрышная.

Наш фольклорный шарообразный придурок, согласно Юлькиной творческой идее, в своих снах как бы мечтает страстно изменить свою форму. Каждый раз по-новому.

В одном сне он хочет стать кривым подсвечником, в другом – чашей изобилия, в третьем – амфорой-тандыром и так далее.

Каждый раз Юлька начинает с того, что лепит, так сказать, первооснову мира – идеальный шар, «мировой ком», т. е. Колобка, а потом спрашивает:

– Кем сегодня себя видел во сне наш Колобок, пан Берёза?

– Сегодня, Юля, наш Колобок видел себя советской пивной кружкой, которая хочет за границу.

– Замечательно, пан Берёза. Немножко политизировано, но замечательно…

И через несколько часов глиняная сфера превращается в ладонях Ладошкиной, скажем, в странную, слегка деформированную кружку с мечтательно выпученным глазом на дне.

В следующий раз пан Берёза отвечает: Колобку приснилось, что он марсианин в нирване; потом – что он тендер на строительство Крымского моста; затем – что он летающий бэтман-таракан…

Как-то раз я зашел вместе с Юлей в мастерскую «Веселый Голем», слепил своего Веселого Голема. У меня получилось не очень. Какая-то глиняная свиноматка с семитским носом. Пан Берёза сказал:

– Это, Володя, бесподобно. Мы назовем ваш шедевр «Некошерный Голем».

Так я, хоть и как-то сбоку, но все же вошел в историю гончарного дела. А заодно и в историю чешской и еврейской культуры.

Я спросил пана Березу:

– И всё-таки. За что вы любите своё гончарное дело, пан Берёза?

Пан Берёза подумал и, густо оснащая речь чешскими пословицами, ответил так:

– Вы сами знаете, Володя, из чего Бог вылепил Адама. Мы с вами, Володя, всё-таки как-никак «образ и подобие»… не так ли?

– Конечно, пан Берёза…

– Мы, конечно, не Он. Но мелкая рыба, как говорят у нас, тоже рыба. Он лепил, и нам нужно лепить, не правда ли?

– Правда, пан Берёза.

– А если не лепить, как Он, то жизнь – кнедлик в горле, как мы говорим. Тогда жизнь – как пальто покойнику. А вот если лепить – это, как выражаются чехи, совсем другой кофе. Я ничего не понимаю в богословии и прочих высоких штуках. Это, выражаясь по-чешски, для меня – как испанская деревня. А вот свое гончарное ремесло я знаю всё-таки хорошо, да и Юля изучила его, сказав по-нашему, как свои ботинки. Она хороший человек, Юля. Она много пережила. И – возраст… Мы, чехи, любим говорить грубо. Грубо, но честно. Юля, да простит Бог чехов, женщина между сорока и смертью. И это нормально. У нее впереди много хорошего. Между сорока и смертью и есть самое-самое хорошее. Человек уже не лезет к другим, более сильным и важным, как мы говорим, в задницу с ботинками. Для него уже жизнь не противна, как квартплата. Это опять по-чешски. Он, человек, уже многое понимает и, как это по-русски… припадает… к глине. Можно так сказать?

– Конечно, пан Берёза… к земле.

– Вот-вот… «Жизнь в сорок лет только начинается»… Неплохая цитата из вашего синематографа.

– Да, так, пан Берёза. И в пятьдесят неслабо; начать всё с начала тоже. И в шестьдесят.

– Совершенно верно, Володя. Она всегда только начинается, Володя, эта жизнь. Она каждое утро – как ваш колобок, из которого можно что-то вылепить. Не так ли?

– Так, пан Берёза…

Наверное, я тоже когда-нибудь начну что-нибудь из чего-нибудь лепить. И каждый день – из колобка, символа, пардон, мирозданья. Воплощая в реальность сны мира.

Сильно сказал.

Тук-тук бхай-бхай!

Летом я летал в Дели. Как всегда, на конференцию по русскому языку и русской культуре. У меня был доклад на тему «Слова-биномы в современном русском языке».

Сначала не про Индию, а про эти самые «слова-биномы». Это, кстати, интересно. Не знаю, как вам, а мне – точно. А что по-настоящему интересно одному, то интересно всем. Проверено.

У нас в русском языке еще до т. н. развала СССР существовали такие слова, как: «диван-кровать», «штык-нож», «плащ-палатка»…

Нет, не могу: еще одно псевдонаучно-лирическое отступление.

Все повторяют за Фаиной Георгиевной Раневской: «Красота – страшная сила». А я хочу сказать: «Язык – страшная сила». Вот мы всё время после 1991 года долдоним: «развал», «развал»… (В лучшем случае – «распад»). Ну да, нехорошо получилось, безалаберно-трагично. Подло. Гадко. Обидно. Жалко.

А вот для сравнения, в состав Индии как минимум раньше входили: Пакистан (197 миллионов, на минуточку, населения), Бангладеж (165 миллионов), Непал (30 миллионов), Шри-Ланка (22 миллиона). Итого – 418 миллионов. Почти три России.

Территории тоже, мягко говоря, приличные (вместе – примерно 1150 квадратных километров, это учитывая, что современная Индия – под 3300).

И никто, ни один индиец, будь то священник-брахман, воин-кшатрий, торговец или крестьянин, вайшья, шудра-слуга или даже неприкасаемый, ни при каких обстоятельствах не говорит о «развале» Индии.

Потому что «развал» – депрессивное слово. Оно из прошлого неизбежно тянет негативный шлейф в будущее. А «Индия» и «депрессия» – «два слова несовместные». Ибо даже если всё было плохо, всё равно все было правильно. Поскольку – Карма. Надо учиться оптимизму у наших индоарийских товарищей. Они немножечко старше нас. Лет так тысячи на три-четыре.

Возвращаясь к словам-биномам («би» – два, «номос» – имя), раньше у нас были только «штык-нож» с «плащ-палаткой», а в 90-е хлынули тысячи английских «топ-менеджеров», «фейс-контролей» и «селфи-палок». В английском языке ведь куча коротких, как бульдожьи ножки, словечек: «топ», «пут», «гет»… По-английски хорошо собакам команды давать. Не то, что у нас: «телемотовелофотобаборадиомонтер» и тому подобное. Не слова – эпические полотна. Индийские сериалы. Анфилады ролей Армена Джигарханяна. И вот эти куцые английские словесные плевочки и липнут друг к другу, как спаривающиеся тараканы. Одиноко им, этим «путам» и «топам».

Когда у нас появились бесконечные англоязычные тараканьи «топ-модели» с «хэш-тегами», наши ученые сразу очень сильно озаботились, как же их писать: слитно, раздельно или через дефис: «айс крим», «айскрим» или «айс-крим»? Вселенская проблема! Типа «в чем смысл жизни?»

Американцы с англичанами вообще об этом не думают. Пишут как придется. Они прагматики: как ни напиши, все равно понятно. А наши – в орфографическом захвате. И это ясно. У нас, к примеру, напишешь в тесте по ЕГЭ «Москва-река» без дефиса или, наоборот, «река Москва» через дефис – иди в армию служить, чурка безграмотная. Плевок культуры. Отрыжка среднего образования.

И вот я сделал доклад на конференции, где изложил все вышесказанное, правда, другими словами, без «спаривающихся тараканов» и «ролей Джигарханяна». И пошел гулять по Дели.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.